КОЙНОВА Е. «В песнях — соловей…»

PostDateIcon 15.04.2013 09:39  |  Печать
Рейтинг:   / 10
ПлохоОтлично 
Просмотров: 8280

«В ПЕСНЯХ — СОЛОВЕЙ…»

Орясина солидная! Детина!
Русоволос, скуласт, медведя тяжелей…
Великоросс — что между строчек: финна,
Славян, монголов помесь. — В песнях — соловей…
Боюсь чертей, возню их ухо слышит,
Дышу всем тем, чем Русь издревле дышит.

               Александр Ширяевец. «Портрет мой»

Творчество Александра Ширяевца (Александра Васильевича Абрамова) (1887-1924) в наше время известно немногим, хотя в двадцатые годы прошлого столетия он был весьма заметным автором, а значение его творчества определялось как «явление общенациональное, русское». «Поэт милостью божьей» «волжский гусляр», «певец волжского раздолья», «волжский соловей» — так называли Александра Ширяевца его современники. «Баюном Жигулей и Волги» нарек своего любимого друга Сергей Есенин. Обычно  Ширяевец и вспоминается сегодня чаще всего как один из самых близких друзей Есенина, который после его смерти написал замечательное стихотворение «Мы теперь уходим понемногу…», первоначально называвшееся «Памяти Ширяевца». При этом иногда забывается, что А. Ширяевец был самобытной и незаурядной творческой личностью, его талант был ярок и многогранен. Он писал стихи и песни, поэмы и сказки, прозу и драматургию, произведения для детей и литературно-критические статьи. К творчеству Ширяевца обращались многие известные композиторы, а стихотворение Ширяевца «Гвоздика» («Гвоздики пряные, багряно-алые…») стало популярным романсом, который звучит до сих пор, давно уже считаясь народным. Однако его литературное наследие опубликовано частично в нескольких  небольших сборниках, которые сегодня являются библиографической редкостью. Значительная часть произведений Александра Ширяевца до сих пор остается не опубликованной, что не позволяет в полной мере судить о степени его дарования и значении в истории русской литературы.
А. Ширяевец. 1913 г.Александр Васильевич Абрамов родился в селе Ширяево-Буерак (ныне село Ширяево Самарской области) 2 (14) апреля 1887 года. Название родного села он впоследствии использовал для своего поэтического псевдонима Ширяевец. Как отмечал поэт в своей «Автобиографии», Ширяево было «одним из живописнейших мест на Волге». Александр был единственным ребенком у Василия Ивановича и Марии Ермолаевны Абрамовых, бывших крепостных, впоследствии приписавшихся к мещанскому сословию. Василий Иванович был незаурядным человеком. Он самоучкой научился читать и писать, самостоятельно выучился играть на гармони. У него был общительный характер, он всегда был желанным гостем на  проводимых в селе свадьбах и праздниках. Однако это имело и оборотную сторону. «Отец был очень добрый человек, — вспоминал А. Ширяевец, — во хмелю буйствовал, потом плакал и просил у нас с матерью прощения. Любил играть на гармонике какой-то грустный мотив, который у меня в памяти до сих пор. Этот мотив, по-видимому, действовал на него самым угнетающим образом, — на глазах у него появлялись слезы, и он начинал рассказывать о своей родине и молодости (он родился в Тамбове)».
Мать, Мария Ермолаевна, была неграмотной, но обладала красивым голосом, знала много старинных русских песен и часто их пела. Вспоминая счастливые дни своего детства, А. Ширяевец позднее напишет в своем стихотворении:

Хрустальные, сверкающие дни.
В кроватку юркну, словно суслик
А мамин голос надо мной звенит,
Что золотые самогуды-гусли.

(«Зеленый луг, лиловые цветы»)

Всю свою жизнь Мария Ермолаевна посвятила горячо любимому сыну. И он всегда относился к матери с огромной нежностью, на протяжении всей жизни почти никогда с ней не расставался, посвящал ей свои произведения. «Матери и Волге мой последний взгляд!», — писал он в последнем прижизненном сборнике «Раздолье» (1924).
Красота родной природы, величественная Волга, древние Жигули, овеянные былями и легендами, сформировали характер Александра, на всю жизнь остались в его сердце, вдохновляли его творчество:

У Жигулей, среди курганов,
Где на утесы встал утес,
Потомок вольных атаманов,
Под говор волжских волн я рос…

На кручах гор, по дну оврага
Бродил я хмельный без вина…
И предков дикая отвага
Была душе передана…

(«У Жигулей, среди курганов»)

В селе Ширяево после трудных переходов часто останавливались на отдых бурлаки, которые, не одну сотню лет неразрывно связанные с Волгой, стали неким символом, воплощением русского народного характера. Не случайно художник И. Е. Репин писал свою знаменитую картину «Бурлаки на Волге» в Ширяеве, где ему удалось отыскать наиболее характерные типажи настоящих бурлаков-волгарей. Будущий поэт с детства ощутил свое глубинное родство с ними:

Бывало, бегаю по ласковому лугу.
Глядь, на колени взят стальной рукой.
Ну что ж! Торчу без всякого испуга,
Ведь каждый друг был мне, и друг какой!

То сказку скажет, то споет мне что-то,
Был малышом, не смыслил ни аза!
Начнут грузить — кипит в руках работа!
Но отчего у всех грустны глаза?

(«Бурлаки»)

Всю дальнейшую жизнь Александр Ширяевец оставался сыном своей «малой» родины. Это было заметно даже в его внешнем облике. Н. С. Власов-Окский, друживший с поэтом в последние годы его жизни, писал: «Поэт-поволжанин, живя даже в столице, выглядел поволжанином: грузные сапоги, кожаная фуражка, какие носят волжские матросы (зимою широкая шапка-боярка), с изрядным запасом скроенное пальто — все напоминало волжский простор».
В 1893 г. семья Абрамовых переехала в село Старая Бинарадка Самарской губернии. Василий Иванович стал служить лесным объездчиком. Александр много времени проводил в лесной глуши в одиночестве, среди сказочной по красоте природы. Он стал учиться в местной сельской школе, а с 9-ти лет начал сочинять стихи. Поначалу, по его собственному признанию, «это были вирши, без всякого смысла», которых набралась целая маленькая тетрадочка, потом где-то затерявшаяся.
В 1897 г. Абрамовы возвратились в Ширяево. Отец открыл свое небольшое дело, что позволяло обеспечивать достойное содержание семьи. Александр с похвальным листом окончил церковно-приходскую школу. Много времени он проводил за чтением. В тетрадь в клеенчатом переплете он аккуратно переписывал любимые стихи Жуковского, Лермонтова, Козлова, Плещеева. Первым прочитанным поэтом был Кольцов, который оставил глубокий след в его поэтическом мировоззрении. А. Ширяевец, позже находя много общих черт в биографиях, не раз обращался в своем творчестве к кольцовским мотивам и образам. В стихотворении, посвященном Кольцову, он писал:

Ты — с Дона, с Волги — я. Наш жребий одинаков:
В передней жались у надменных бар…
Нам не плела судьба венков из рдяных маков,
Ты у степей, у Волги взял я дар…
Василичи мы… То судьбы не перст ли?
Все ж баба любопытная она —
Хмелела Русь с кольцовской алой песни.
С ширяевской же станет Русь пьяна.

Счастливое детство тринадцатилетнего Александра неожиданно оборвалось. Отец, возвращаясь из Самары, скоропостижно умер на пароходе от разрыва сердца. Для Александра и Марии Ермолаевны началась жизнь, полная невзгод и лишений. Покинув родные места, они отправились искать заработок в Самаре. Мать пошла служить чернорабочей, а сына определила на учебу в городское училище. «Страшно бедствовали, распродавая последний скарб, — вспоминал А. Ширяевец об этом трудном периоде своей жизни. — И если я не умер с голоду — только благодаря матери, которая частенько сидела сама впроголодь, лишь бы сытнее накормить меня». В 1902 г., несмотря на успехи в учебе, он был вынужден покинуть училище на втором году обучения и около 9 месяцев трудился за гроши чернорабочим на бумагокрасильной фабрике. Приходилось по 12 часов в сутки месить лопатой грязное месиво. Только жажда знаний и любовь к природе спасали его в этой удручающей жизни. В редкие свободные минуты Александр продолжал писать стихи, предпринимал первые попытки их публикации.
В 1903 г. Александр Абрамов устроился в г. Ставрополь-Самарский писцом в канцелярию казенного лесничего. «В сравнении с фабрикой это был настоящий рай…», — вспоминал он в «Автобиографии». Однако это счастливое время длилось недолго. «Прослужил там немного более года. Так как склонности углубляться в мудрость канцелярщины я не чувствовал, и любил больше, мечтая, созерцать Волгу и живописные Жигулевские горы — мне было предложено искать другое место…», — писал поэт.
Летом 1905 г. после безуспешных попыток устроиться на работу в Самаре, по совету сестры матери, Абрамовы выехали  в Туркестан на постоянное жительство. В Ташкенте Александр окончил почтово-телеграфное училище и стал работать служащим почтово-телеграфного ведомства, в котором ему пришлось служить мелким чиновником до 1922 г. По долгу службы ему приходилось кратковременно проживать и работать в разных туркестанских городах: Чарджуе (Чарджоу), Бухаре, Коканде, Ашхабаде, Кизил-Арвате Закаспийском… И везде, ему, человеку с ранимой душой поэта, приходилось выполнять скучную рутинную работу и ощущать на себе унизительное положение «чиновника без чина». «Живу сейчас среди казенной обстановки, — сообщал А. Ширяевец друзьям, — среди «людей в футлярах», под гнетом бесчисленных грозных циркуляров, не признающих за человеком никаких человеческих прав. Но никакими циркулярами не вытравить из меня любви к литературе вообще и к поэзии — в частности — только этим я дышу». Об этом писал и в стихах, которые были для него настоящей отдушиной в беспросветной окружающей жизни:

…И под могучий говор Юза,
Уйстона, Морзе дробный стук
Ко мне слетала ты, о Муза,
Мой старый неизменный друг…
И утомленному мне пела,
Несла с собой небесный свет…
И забывал я свое дело, —
Был не чиновник, а поэт…

Ташкентский друг П. Шпак вспоминал об этом периоде жизни Ширяевца: «В течение 3 лет он кочевал по всему Туркестану, пока не свалился в Бухаре от тропической малярии. Из цветущего, жизнерадостного мальчика Саши в Ташкент вернулся желтый, изнуренный юноша Александр Васильевич Ширяевец. В своем бессилии вырваться из тисков нужды, он в это время слагал много грустных песен и с годами безжалостно уничтожал. Эти песни были песнями птицы в клетке, и в них уже говорилось, что жизнь тяжелая ноша и что он не видит смысла ее». Душа поэта рвалась из душного чиновничьего плена, безводной знойной Азии «на волю», к милой его сердцу Руси, к Волге.

На чужбине невеселой
Эти песни я пою.
Через горы, через долы
Вижу родину свою.
<…>
Что сулит мне воля божья?
Ворочусь ли я назад?
Пусть к родимому Поволжью
Песни звонкие летят.

(«На чужбине невеселой»)

По воспоминаниям современников, А. Ширяевец много времени уделял чтению книг, среди которых видное место занимали сборники русских народных сказок, песен, былин. «Над любимыми книгами забываю о шипах и трениях службы, хороший рассказ, красивое стихотворение волнуют меня. Можно ли думать о параграфах, когда в мире есть Пушкин, Лермонтов; Тургенев, Чехов и целая плеяда славных современных поэтов», — признавался поэт в одном из писем.
В 1908 г. в газете «Туркестанский курьер» был напечатан фельетон в стихах и прозе «Наградная» из почтово-телеграфной жизни. Это была первая заметная публикация поэта-волжанина. В дальнейшем его произведения стали  появляться в различных туркестанских изданиях. Сначала он печатался под псевдонимом «А. Симбирский», который вскоре заменил новым — «Ширяевец» — взятым в честь села Ширяева. Вымышленное имя Ширяевец, под которым поэт стал известен в литературе, было выбрано им не случайно. Оно стало нитью, соединявшей его с родиной, которой он посвящал свое творчество, воспевая ее просторы и ширь, восторгаясь любимой Волгой.

В междугорье залегло
В Жигулях мое село.
Рядом Волга… плещет, льнет,
Про бывалое поет…

А кругом простор такой,
Глянешь — станешь сам не свой.
Все б на тот простор глядел!
Вместе с Волгой песни пел!

(«Ширяево»)

Необычный псевдоним очень точно отразил суть характера поэта и всего его творчества, которую подметил Н. С. Власов-Окский: «Ширь, ни в чем тесноты. И говор широкий, волжский. И широкая и глубокая любовь к Волге».
В 1911 г. в Ташкенте вышел в свет небольшой сборник «Стихи» (изданный совместно с Л. Порошиным и П. Поршаковым), в котором Ширяевец был представлен большим циклом стихотворений «Ранние сумерки». С 1912 г. он стал печататься в российских журналах. Его стихотворения нередко появлялись рядом с произведениями известных поэтов серебряного века. Русский автор, живущий в далеком Туркестане, привлек внимание известных литераторов. Писатель И. А. Бунин писал: «Многоуважаемый Александр Васильевич, рад был бы сделать для вас что-нибудь. Вы несомненно талантливы… Стихотворение — «Зимнее» — очень хорошо задевает по сердцу… Жму Вашу руку и желаю настоящей работы над собой. Пишите только свое, живое, тo, что в Вашем сердце и вокруг Вас — хотя Чарджуй». Неповторимость стихов Ширяевца была точно подмечена поэтом  С. Городецким: «Судя по его вещам, мы в его лице имеем новую поэтическую силу, идущую прямо с земли… Талант волжского певца силен и несомненен». Высокую оценку стихотворениям поэта дали В. Брюсов, Н. Клюев, А. Коринфский и др.
В конце 1914 г. А. Ширяевец был заочно принят в члены Суриковского литературно-музыкального кружка в Москве, названного в честь поэта ХIХ века И. З. Сурикова. Это дало Ширяевцу возможность заочно объединиться с близкими ему по духу крестьянскими поэтами, живущими в России. Кружком выпускался журнал «Друг народа», обязанности секретаря в котором исполнял молодой поэт Сергей Есенин. В первом номере журнала рядом  были опубликованы стихотворения С. Есенина «Узоры» и А. Ширяевца «Хоровод». «Александр Васильевич! — писал С. Есенин 21 января 1915 г. — …Я рад, что мое стихотворение помещено вместе с Вашим. Я давно знаю Вас из ежемесячника и по второму номеру «Весь мир»… Извините за откровенность, но я Вас полюбил с первого же мной прочитанного стихотворения… Вы там вдалеке так сказочны и прекрасны». С этого письма началась многолетняя дружба Ширяевца и Есенина, которая оборвалась лишь смертью волжского поэта.
Самыми счастливыми моментами в жизни А. Ширяевца были редкие поездки на родину. В 1915 г. ему удалось, наконец, выехать в Россию, побывать в родном Ширяево. Вот как он описывал свое пребывание на родине:

На Волге я… В Ширяеве я снова,
Десятка весен в жизни нет как нет…
   <…>
Когда «Москвич» ссадил меня на пристань,
Все те же чары у родной реки…
Лишь рядом граммофон горланил быстро,
И новые орали пареньки…

(«Май 1915 г.»)

Недолгое пребывание в Ширяево-Буераке вдохновило поэта на создание многих новых стихов. Во время этой поездки он побывал в Москве и Петербурге, где встретился с некоторыми известными литераторами. Был очень огорчен, что не удалось повидаться с любимым поэтом А. Блоком, с «крестьянскими» поэтами Н. Клюевым, С. Есениным, С. Клычковым. Всю жизнь, несмотря на многочисленные переезды, как самую большую ценность он хранил небольшой альбом в кожаном коричневом переплете, в котором оставляли памятные записи интересные собеседники, и книги с автографами писателей. Как реликвии он берег ветку сирени, подаренную ему в этой поездке поэтессой Зинаидой Гиппиус и старый английский френч Сергея Городецкого, который лишь в голодном 1920 году решился обменять на хлеб.
По воспоминаниям П. Шпака, из поездки в Россию в 1915 г. А. Ширяевец вернулся «веселый, бодрый и уверенный в себе, как потом никогда».
В связи с началом первой мировой войны, в Ташкенте Ширяевец издал в 1915 г. с благотворительной целью сборник «Богатырь», куда вошли стихи, навеянные войной. Стихи Ширяевца о Волге, святках, масленице, напоминавшие о мирной привольной русской жизни нередко  печатались на первых полосах столичных газет и журналов рядом с сообщениями с фронта.
В 1916 г. ему удалось издать небольшую книжечку стихов «Запевка», которая вышла тиражом всего в 240 экземпляров в плохом полиграфическом оформлении. «Вот все, что мог я выпустить на собственные деньги», — с сожалением писал поэт в одном из писем. В то же время, этот сборник стихов не остался не замеченным и получил положительные отзывы в туркестанской и российской печати.
В сложное предреволюционное время Ширяевец проявляет большой интерес к судьбе России, ее прошлому и будущему. Он не мог смириться с разрушением исконных традиций в жизни русского народа под напором городской цивилизации… 7 января 1917 г. А. Ширяевец выразил свое понимание проблемы в письме поэту В. Ходасевичу: «…Отлично знаю, что такого народа, о каком поют Клюев, Клычков, Есенин и я, скоро не будет, но не потому ли он и так дорог нам, что его скоро не будет?.. И что прекраснее: прежний Чурила в шёлковых лапотках с припевками да присказками, или нынешнего дня Чурила, в американских щтиблетах, с Карлом Марксом или «Летописью» в руках, захлебывающийся от открывающихся там истин?.. Ей-богу, прежний мне милее!.. Ведь не так-то легко расстаться с тем, чем жили мы несколько веков! Да и как не уйти в старину от теперешней неразберихи, ото всех этих истерических воплей, называемых торжественно «лозунгами»… Пусть уж о прелестях современности пишет Брюсов, а я поищу Жар-Птицу, пойду к тургеневским усадьбам, несмотря на то, что в этих самых усадьбах предков моих били смертным боем. <…> И этого не будет! Придет предприимчивый человек и построит (уничтожив мельницу) какой-нибудь «Гранд-отель», а потом тут вырастет город с фабричными трубами… Может быть, чушь несу я страшную, это все потому, что не люблю я современности окаянной, уничтожившей сказку, а без сказки какое житье на свете?… О современном, о будущем пусть поют более сильные голоса, мой слаб для этого».
А. Ширяевец, не принадлежавший ни к каким политическим партиям, оценивал и революционные события в России с крестьянских позиций. В марте 1917 г., размышляя о Февральской революции, он писал ташкентскому другу Л. Поршакову: «Не могу опомниться от событий этого месяца… Не во сне ли все это снится? Чудеса! Много выкриков, «лозунгов» и прочего, кое от чего начинает тошнить, но я жду, что скажет не фабричная, считающаяся только с Карлом Марксом Русь, а Русь деревенская, земледельческая, и заранее отдаю ей мои симпатии, ибо только в ней живая сила…». Вскоре после февральской революции Сергей Есенин в письме Ширяевцу из Петрограда приветствовал его как единомышленника: «С красным звоном, дорогой баюн Жигулей и Волги. Цвети крепче». Летом, находясь в родном селе Константиново. Есенин писал Ширяевцу в Туркестан: «Бог с ними, этими питерскими литераторами. Им нужна Америка, а нам в Жигулях песня да костер Стеньки Разина».
Вместе с Клюевым, Есениным, Клычковым, Орешиным, Ширяевец входил в «крестьянскую купницу» поэтов, продолживших традиции народной поэзии. Главным источником их мироощущения была «деревянная Русь», символом — «золотая» бревенчатая изба. Эти идеи А. Ширяевец пытался донести и до ташкентцев. Он часто выступал перед началом показа фильмов в городских кинотеатрах, перед читателями Публичной библиотеки, и когда начинал читать свои стихи, то слушатели мгновенно переносились в далекую Россию, оказывались волей тайного волшебства где-нибудь на приволжских просторах или в дремучих лесах.

Точно в сказке… Скалы, горы,
На вершинах — темный лес.
Призадумался и смотрит
В бездну синюю небес…
Плещут волны, бродят волны
У откосов берегов,
Рассыпаются на солнце
Миллионом жемчугов…

(«На Волге»)

Прожив много лет в Туркестане, А. Ширяевец всегда оставался «певцом волжского раздолья». Одновременно он не мог быть безучастным к природе, культуре Туркестанского края с его богатой историей. В 1919 г. в Ташкенте была издана мизерным тиражом тоненькая (всего 32 страницы) книжечка «Край солнца и чимбета (Туркестанские мотивы)», в который вошли специфические «восточные» стихотворения поэта. В дальнейшем он подготовил рукописный сборник стихов «Бирюзовая чайхана», который не был опубликован. В восточных стихах А. Ширяевца можно увидеть разнообразные поэтические впечатления от увиденного во время многочисленных поездок по Средней Азии («Шах-Зинда», «Башня Смерти», «Аму-Дарья»), прелестные поэтические зарисовки неспешной восточной жизни и обычаев местного населения. Многие из них поражают своей необыкновенной цветописью, передающей богатую красками восточную гамму цветов и оттенков:

Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый,
А в небе бирюза и мысли бирюзовы…

(«Ем сочный виноград янтарно-хризолитовый…»)

Восточные стихи стали предметом творческого спора С. Есенина и А. Ширяевца. У каждого из поэтов был свой взгляд по поводу уместности и органичности внесения восточной струи в русское поэтическое творчество. С. Есенин, высоко оценивая стихи А. Ширяевца, написанные на российскую тематику, прочитав сборник «Край солнца и чимбета (Туркестанские  мотивы)», откровенно писал другу: «Пишешь ты очень много зрящего. Особенно не нравятся мне твои стихи о востоке. Разве ты настолько уж осартился или мало чувствуешь в себе притока своих родных почвенных сил?». Впоследствии С. Есенин изменил свои взгляды. В апреле-мае 1921 г. он осуществил мечту о поездке в далекий Туркестан, где он хотел не только познакомиться с поэзией живого Востока, но и повстречаться  с другом. «Там у меня друг большой живет, Шурка Ширяевец, которого я никогда не видел», — неоднократно говорил он друзьям.
В Ташкенте С. Есенин чаще всего бывал в гостях у А. Ширяевца. В небольшой и бедно обставленной комнате, где Александр жил со своей матерью, всегда радушно встречали московского гостя. Мария Ермолаевна встречала Есенина как сына, старалась как можно лучше накормить его, угощала блюдами национальной узбекской кухни. Особенно гостю нравился зеленый узбекский чай, который Мария Ермолаевна умела заваривать по-особенному вкусно, смешивая различные сорта. А вечерами, после ужина, они часто пели любимые русские песни, которые в «дремотной Азии» напоминали о родине, Волге, русском раздолье.
Нередко между поэтами возникали споры о литературной жизни  в России, о роли поэта в обществе. А. Ширяевец недоброжелательно относился к футуристам и имажинистам, написал  о них в 1920 г. большой трактат «Каменно-железное чудище. О Городе — Город, Горожанин и Поселянин в жизни последнего времени». Свои взгляды и оценки он высказывал со всей прямотой С. Есенину. Хорошо знавший обоих С. Фомин писал: «Ширяевец был цельная и типично русская натура, в которой таилась уверенность в себе, в своей силе, прямота и правдивость, чуждая хитрости и лести. Он резал правду-матку в глаза и терпеть не мог фальши, в какой бы то ни было форме. У него никогда не было внутренних противоречий и расхождений слов с делом. Вот это и ценил Есенин в Ширяевце».
А. Ширяевец не принимал увлечения Есенина имажинизмом, в котором усматривал отрицательное влияние на друга его окружения. С. Есенин же считал, что Ширяевец находится под отрицательным воздействием поэта Н. Клюева, который чрезмерно идеализировал патриархальный уклад жизни, древнерусский быт, противопоставляя все современности. «…Брось ты петь эту стилизованную клюевскую Русь с ее несуществующим Китежем и глупыми старухами, не такие мы…», — писал С. Есенин Ширяевцу. Краткое знакомство с подлинным Востоком и условиями, в которых жил и занимался литературной деятельностью вдали от русской действительности А. Ширяевец, позволили С. Есенину пересмотреть свою оценку. Позже он говорил поэту В. Вольпину, что «до поездки в Ташкент он почти не ценил Ширяевца и только личное знакомство и долгие беседы с ним открыли ему значение Ширяевца как поэта и близкого ему по духу человека, несмотря на все кажущиеся разногласия между ними». Впоследствии С. Есенин создаст свой цикл восточных стихов «Персидские мотивы», который станет одной из вершин русской ориентальной лирики. Весной 1925 года в годовщину смерти А. Ширяевца Есенин «мысленно положит на его могилу словно венок из перидско-ташкентских роз, первые десять стихотворений цикла «Персидские мотивы» …как бы прося у друга прощения за то, что когда-то так грубо, а главное, несправедливо отозвался о его «Бирюзовой чайхане», — пишет известный есениновед А. Марченко.
А. Ширяевец. 20-е годы.В 1922 году Ширяевцу, наконец, удается переехать в Москву. Там он поселяется в Доме писателей на улице Тверской. Условия его жизни были очень скромными. «Последняя встреча в Москве в доме Союза писателей, — вспоминал П. Шпак. — Маленькая комнатка и три кровати. «Видишь, как живу. Тебе хочется писать, а другому петь, вот и ловишь моменты затишья. Знакомые как-то быстро устраиваются, а я вот за 2 года не могу отдельного угла найти. Эх, брат, и хорошо и плохо, что я перекочевал в Москву. Издали все лучше». О трудностях жизни Ширяевца в Москве вспоминал и его друг поэт Семен Фомин: «Вел самый подлинный солдатски-лагерный образ жизни: жиденькая прогибающаяся железная кровать, корзина с бельем и, хорошо, если находился какой-нибудь столишко… Аванс, полученный за принятые в редакциях стихи, шел на ремонт сапог, на замену износившейся подкладки пиджака…».
Органически не способный кривить душой, «при всех обстоятельствах правдивый» Ширяевец категорически не принимал взгляд на литературу как на средство выполнения «политического заказа». Его творчество с обнаженной искренностью, ломающей привычные нормы и формы, не вписывалось в рамки существующих пролетарских литературных объединений. В письме П. Поршакову в апреле 1923 г. А. Ширяевец с горечью замечает: «…Тем, о чем пишу я, ты и нам подобные, коммунистических лбов не прошибешь и шума не вызовешь. Нужны особенные трюки. Не забывай, в чьих руках печать».
В 1920 г. он попытался опубликовать в Москве сборник «Волжские песни», но все закончилась неудачей. Рецензент дал отрицательную оценку: «Стихи А. Ширяевца показывают в авторе их человека, набившего руку на расхожем русском стиле. <…> Мне всегда казалось, что восторги перед маленькими горками Жигулей сильно устарели со времени постройки Сибирской и Кавказской железных дорог. Думаю, что и беспринципное молодечество всех этих «Кудеяров» …является в данное время довольно убогим объектом обывательского восторга. И зачем нам Кудеяр, когда есть Махно? Считаю книгу устаревшей и рукопись подлежащей возвращению».
Сложно складывались отношения с собратьями по перу. Долгие годы Ширяевец прожил вдали от писательских организаций, и ему, по-крестьянски самобытному, было очень сложно, да и не по сердцу разбираться в хитросплетениях отношений и подводных течениях столичной писательской жизни. «В мечтах и братья-писатели были другие, — говорил он С. Фомину. — Тут свою физиономию теряешь. Большинство из писателей, так или иначе, с детства наукой и манерами напичканы. …Есть умные, интересные ребята, а главное, говорить уж больно мастера. Всё же на Волге, в Жигулях лучше бы мне жить». Об этом он писал и в стихотворении «Братья-писатели»:

Алкал услышать вещие я речи,..
Чуть не пророков  чаял я узреть, —
Ну и пророки! Ой, до них — далече!
Не золото чеканить, им, а медь…
Так и гудела: «выпивка», «авансы»,
«Заказик» настихи, роман, рассказ…
— Ах, лучше быть бы мне в глубоком трансе,
И лучше бы не видеть вас!

Несмотря на материальные трудности, у А. Ширяевца не было никакого желания поступаться своими взглядами. Узнав, что в голодный год некоторые литераторы получают дополнительные пайки, он написал составителю одного из сборников: «Участвовать в агитационном сборнике и конкурировать с Демьяном Бедным и иными «пролетариями», вкушающими кремлевские пайки, я не согласен. Посему будьте добры вернуть все присланное Вам. Я сын крестьянской полевой Руси, а не той, которая проповедуется в сферах». По этому поводу написал стихотворение «Иду на вы»:

Мне не мил писк столичных шустрых птиц:
В них солнца нет, в нем дым больной угара!
О, дохленькие гении столиц! —
Иду на вы с запевом Кудеяра!

С большой долей вероятности можно предположить, что если бы Ширяевец дожил до тридцатых годов, ему, скорее всего, пришлось разделить участь многих репрессированных, расстрелянных и сосланных в лагеря крестьянских поэтов — Николая Клюева, Сергея Клычкова, Петра Орешина…
Не складывалась у А. Ширяевца и личная жизнь. Неудачей завершилась его попытка жениться на ташкентской девушке М. П. Костеловой. «Один я теперь живу, — говорил он П. Шпаку. — Знаешь, Марго (его невеста Маргарита Костелова) в Ташкенте тоже замуж вышла. Ездил я к ней в Ташкент, думал в ней подругу найти, да напрасно. Испугал большими сапогами и ее, и матушку». Об этих огромных сапогах Ширяевца в Москве ходили легенды, а на вопросы друзей: «Зачем ты такие огромные сапоги носишь?» — он отвечал: «Жаль, что на Трубной больших не нашлось. Правда, ведь, они мне к лицу? Лак и замша не для меня. Эх, уехать бы куда-нибудь за море, отдохнуть бы — устал я, брат, и-их, как устал».
Несмотря на трудности, А. Ширяевец много и напряженно работает. Начало 1920-х годов было очень продуктивным творческим периодом для  А. Ширяевца. В это время он пишет драму «Отлетающие птицы», многостраничное критическое обозрение русской дореволюционной поэзии «Каменно-железное чудище. О Городе. Город, Горожанин и Поселянин в поэзии последнего времени». Особенно много в этот период рождается стихов, показывающих в Ширяевце зрелого художника со своим особым мировидением. Они печатались во многих московских журналах и альманахах, часто появлялись на страницах газет. Лишь небольшая их часть вошла в изданные в Москве сборник стихотворений для детей «Узоры» (1923) и последнюю прижизненную книгу поэта «Раздолье» (1924).
На разразившийся в родном Поволжье голод откликнулся поэмой «Голодная Русь» (которая была опубликована полностью лишь в 1990 году). Она стала подлинным откровением страдающей за свою Родину души поэта. Поражает эпическая широта поэмы. В ней говорится не только о голоде в Поволжье, это плач по всей умирающей дорогой его сердцу крестьянской полевой Руси.

— Эх, ты, Русь, безутешница горькая,
Поросла твоя радость быльем!
Не тебе ль, как малиновой зорькою,
Полыхнула Жар-Птица крылом!
Что же треплешься ты, аль безродная?
Что же нет песен вешних твоих?
Долго ль будешь ордою голодною
Подыхать у ворот у чужих?..

Глубоко патриотическая позиция автора, воспринявшего народную трагедию как глубоко личную, проявилась и в том, что он опубликовал свои произведения в сборнике «Книга о голоде» (1922), средства от продажи которого поступили в фонд помощи голодающим Поволжья.
В 1923 году после ряда препятствий была напечатана поэма «Мужикослов», которую Ширяевец посвятил памяти матери Марии Ермолаевны. Она построена в форме раздумий, видений во время одной из бессонных ночей поэта. Перед ним проходит вся нелегкая многовековая история «мужицкой» Руси — праотцов, дедов, отцов.
В прошлом «чумазой» Руси было мало хорошего: «Всласть поели немного вы ситного, Пиво ячное, мед протекли мимо ртов…». Однако именно они «лапотники, пахотники, чернокостники-смерды» показывали чудеса храбрости в военных сражениях: «А кто с альпийских лысин свистнул на весь мир? — Вы!» Именно они — «печальники, кабальники, безвестники, смерды» — благодаря своей одаренности «песенных Жар-птиц метнули по свету». Особенная боль за безвестных русских крестьянок «мамынек, баушек, Арин Родионовен, зацапанных барами–блуднями для соромной забавушки». Обращаясь к ним, поэт сострадает:

Радости видано много ли?
Не вы ли
Поили
Песнями, сказами ярыми
Пушкиных, Корсаковых, Гоголей!
А сами — оплеухи, пинки,
Синяки
Да могилки незнаемые, убогие!

Поэма «Мужикослов» строится на контрасте между изображением талантливости русского народа и беспросветной убогости его существования. Поэт сострадает мужикам, которых он всех считает своими «сродниками», но ему неведомы пути того, как можно изменить их жизнь к лучшему:

Крест ли, меч ли возьму — не знаю,
Помолюсь кому — невдомек!
Только в каждом — душа родная!
Каждый с лаской меня берег.

Неразрешимость этого противоречия приводит к желанию мстить: «Глубже Волги тоска холопья! Рассчитаюсь, отцы, за вас!». Октябрь воспринимается как «холопский рассвет» для тех, кто весь век «ходили в шобонах». Однако правда жизни, всегда остро ощущаемая Ширяевцем, не позволила ему покривить душой и перейти к воспеванию революции. В советский период отмечалось как главный недостаток поэмы то, что «руководящая сила революции образно…в поэме не осмыслена, и в этом, бесспорно, сказалась ограниченность мировоззрения поэта» (В. Красильников). Иной была точка зрения многих читателей. «Мужикослов» стал одной из самых любимых поэм Сергея Есенина, который знал его наизусть и часто читал вслух. Он читал ее, рыдая, и в день похорон Ширяевца.
В 1924 г. была напечатана поэма «Палач», написанная в форме сказа, традиционного для русского фольклора. В основу захватывающего, динамично развивающегося сюжета положено событие из жизни средневековой Москвы. В ней нет конкретных исторических героев и фактов, но Ширяевцу мастерски удалось передать дух русской «старины», когда «не напрасно жили-своеволили». Героиня поэмы — жена царского палача, который отрубил голову ее любовнику, атаману разбойничьей ватаги, казнившей немало бояр, дьяков и купцов. После гибели возлюбленного жена бросает своего мужа-палача и становится предводителем ватаги, мстя за любимого. Поэма «Палач» была высоко оценена современниками. С. Есенин назвал ее «большой удачной вещью». Некоторые исследователи предполагают, что именно «Палач» А. Ширяевца подсказал С. Есенину замысел его «Песни о великом походе».
К русской старине обращены и циклы стихов последних лет «Складень», «Земь», в которых А. Ширяевец размышлял об особенной исторической судьбе русского народа. Произведения этих циклов пронизаны горячей любовью к родной стране, ее прошлому, которое он обозначал словом, имеющим особенное, глубинное значение для новокрестьянских поэтов — «старина». «Никогда старина не загаснет/ Слишком Русское сердце мое», — писал он, усматривая свой идеал в Руси старинной, самобытной, хранящей идеалы, которые «ковали деды и отцы», с горечью наблюдая в современности, ту бездумную легкость, с которой они были  покинуты «задорной новью». Это особенно заметно в отношении к русскому слову, к которому поэт всегда подходил трепетно, как родному, главному наследию, завещанному предками («Старинных слов узорные ларцы…»).
Последний прижизненный сборник А. Ширяевца «Раздолье» вышел в свет в 1924 году всего за три месяца до безвременной смерти поэта. Это была его долгожданная, и, по сути, первая значительная книга избранных стихотворений, изданная в столице. Книга была посвящена матери Марии Ермолаевне. Эпиграфом послужили песенные слова «Вниз по матушке по Волге, по широкому раздолью», отражающие основной, «волжский» характер песен-стихов этой книги. Открывало сборник программное, стихотворение «Есть ли что чудесней Жигулей-хребтов!»:

Есть ли что чудесней
Жигулей-хребтов!
А какие песни
С барок и плотов!
<…>
…Пенные осколки
До небес летят…
— Матери и Волге
Мой последний взгляд!

Сборник получил хорошие отклики в прессе и с тех пор считается лучшей прижизненной книгой поэта. Критики с явным опозданием заговорили о Ширяевце как о зрелом мастере, ярком и самобытном поэте. Казалось, наконец-то человеческая и писательская судьба повернулась к нему своей светлой стороной и впереди ожидает подлинная слава, которую он давно заслужил. Однако жить поэту оставалось недолго — всего несколько месяцев. Александр Ширяевец умер, едва перешагнув роковую для многих поэтов возрастную черту — 37 лет…
Его смерть потрясла всех, кто его знал. Критик В. Львов-Рогачевский вспоминал: «В 1924 г. в самый разгар творческой работы поэт «в песнях соловей», неожиданно для нас тяжело заболел, был перевезен в больницу и там, на больничной койке, умер от менингита. Это было 15 мая, ранней весной, когда все кругом цвело и зеленело…».
О том, как особенно трагически воспринял смерть друга С. Есенин, об его отношении к памяти А. Ширяевца оставлено немало свидетельств в воспоминаниях современников. Однако, пожалуй, наиболее подробно и ярко описаны похороны волжского поэта в воспоминаниях В. Львова-Рогачевского:
«Никогда не забуду 17 мая, когда мы, писатели, хоронили его… Есенин, Клычков, Орешин, которых смерть Ширяевца буквально потрясла, приняли на себя все заботы о своем друге и брате… В одиннадцать часов утра привезли они из больницы гроб, такой тесный для этого «детины» с могучими плечами… Гроб поставили в саду, против дома Герцена, под березками с молодыми, клейкими, пахучими светло-зелеными листочками.
…Не хотелось говорить речей… перед гробом этого человека, чуждого фразы, всегда относившегося целомудренно-стыдливо к слову… И мы молчали… От березок струился тонкий запах ладана… В это время подошел ко мне поэт Горшков с четырнадцатым номером «Красной Нивы» в руках (от 6 апреля). В этом номере был напечатан портрет Ширяевца с печальными глазами, которые заставляли вспомнить его слова: «…Но отчего у всех грустны глаза»…
— Посмотрите, — сказал мне Горшков, — ведь он знал о смерти… Он прощался с нами…
Я прочел стихи Ширяевца, и мне захотелось, чтобы этот голос с «того берега» услышали все.
— Товарищи… Александр Васильевич Ширяевец говорит нам из гроба свое прощальное слово! Все подошли ближе к гробу.

Уйди, тоска, не мучай,
Гляди: стою в гробу…

Я прочел это стихотворение, полное пророческой тоски и сознания мучительного одиночества, и захотелось напомнить глаза и лицо вещего поэта, которое смотрит на нас из каждой песни его…
И вспомнил я поэта, влюбленного в жизнь-сказку, в жизнь-легенду, в солнечную мечту, в мечту яркую, весеннюю, в соловьиные песни поэта, который готов был вцепиться «звериными зубами» «в жизнь» и «в солнце и в траву»…
На Ваганьковском кладбище поставили его гроб на краю могилы… Заговорил горячо, волнуясь и плача, Орешин, потом с прощальным словом обратились к ушедшему Клычков, Есенин, Городецкий.  Надрывной тоской звучало горячее слово С. Есенина… Это было подлинное «надгробное рыдание».
(…) И вдруг неожиданно для всех на березке, над самой могилой, запел соловей. Да как запел!.. Все стихли…
— Товарищи! — невольно вырвалось у меня. — После выступления этого последнего оратора, пропевшего над волжским соловьем, нам говорить нечего… Разойдемся… А соловья мы никогда не забудем…
И мы разошлись. А вечером в доме Герцена состоялись поминки…
Пили… пели любимые песни Ширяевца: «Во субботу день ненастный» (поэт умер в субботу). Много говорили, (…) много читал стихов Сергей Есенин, читал с необыкновенным подъемом, но в голосе его слышались хриплые ноты и в лице была смертельная усталость…»
Над ранней могилой Ширяевца друзья его — Орешин, Клычков и Есенин — поставили крест с надписью:

«А.В. Ширяевец—Абрамов.
Родился в 1887 г. — умер в 1924 г.»

Могила А. Ширяевца на Ваганьковском кладбище в Москве.

В это время в садах цвели так любимые Александром Ширяевцем сирень и яблони, по небу плыла «сказочная рать» облаков, наперебой выводили песни соловьи. Однако песня «волжского соловья» оборвалась на полуслове. Смерть не стала дожидаться, не откликнулась на мольбу поэта:

Примерещилась смертынька мне:
«Твой черед! Собирайся-ка,  милый, брось песни свои!»
— Обожди, когда яблонный цвет упадет,
А в нарядных кустах допоют соловьи!..

После похорон Ширяевца С. Есенин так и не смог смириться со смертью так рано ушедшего из жизни друга и в кругу близких людей не раз говорил: «Если я умру, похороните меня рядом с Шуркой милым». Вскоре, всего через полтора года, друзьям пришлось выполнить просьбу С. Есенина — похоронить его в Москве на Ваганьковском кладбище недалеко от могилы Ширяевца.
В январе 1921 г., словно предчувствуя свой скорый конец, Александр Ширяевец написал пророческие строки:

Все-то снится с косою мне сватьюшка,
Видно время мне саван надеть…
— Не забудь меня, Волга, Русь-матушка!
Мои песенки станете ль петь?..

Все-то, все растерял я родимые…
Нет в помине былого огня…
Но остались на век нерушимые
Только — вы…
— Вспомяните меня!

(«Все-то снится с косою мне сватьюшка»)

Месяц спустя А. Ширяевец писал из Ташкента поэту Е. Нечаеву: «Рвусь на Русь, к Волге, живу, только Песней! Пятнадцать лет как я оторван от Родины, но я ее не забыл, думаю, что и она обо мне когда-нибудь вспомнит». Необходимость исполнения этой мечты поэта, «волжского соловья», очевидна. Неповторимые произведения А. Ширяевца и в наши дни продолжают трогать души читателей трепетной любовью к родной земле, сыновним уважением к ее прошлому, верой в грядущее возрождение России.

Е. Г. Койнова, член Международного Есенинского общества «Радуница»

Social Like