СУХОВ В.А. Образ поэта-пророка у М. Ю. Лермонтова и С. А. Есенина

PostDateIcon 07.11.2014 18:11  |  Печать
Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 
Просмотров: 5669

ОБРАЗ ПОЭТА-ПРОРОКА У М. Ю. ЛЕРМОНТОВА И С. А. ЕСЕНИНА

   Современное литературоведение большое внимание уделяет проблеме, связанной с осмыслением особенностей развития духовных традиций православия в творчестве великих русских поэтов и прозаиков. В связи с актуальностью этой темы нам представляется интересным сопоставить отношение М. Ю. Лермонтова и С. А. Есенина к предназначению поэта как пророческому служению, вдохновляющим источником которого было святое чувство патриотизма. В предисловии к сборнику «М. Ю. Лермонтов и православие» В. А. Алексеев таким образом обозначил данную проблему: «От Пушкина к Лермонтову и далее повелось у нас воспринимать действительно крупное, общенациональное поэтическое дарование как пророчество. А пророк хоть и избранник Божий, кого возлюбил Господь, но он вовсе не баловень. Судьба пророка — быть отвергнутым, гонимым обществом…»1. В связи с этим отметим, что с юных лет Сергею Есенину была особенно близка поэзия М. Ю. Лермонтова. Эту любовь он сохранил до конца своей жизни. На самом деле, в есенинском творчестве своеобразно воплотились традиции, заложенные М. Ю. Лермонтовым. В первую очередь, это касается лермонтовского образа поэта-пророка, который, несомненно, оказал решающее влияние  повлиял на формирование эстетико-философских представлений Сергея Есенина о задачах поэтического искусства, когда он только начинал свой творческий путь. Именно тогда Есенин в письме своему другу Грише Панфилову писал: «…я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового …Христос для меня совершенство» (VI, 25). В письме тому же адресату в августе 1912 года Есенин так определил свою творческую сверхзадачу: «Благослови меня, мой друг, на благородный труд. Хочу писать «Пророка», в котором буду клеймить позором слепую, увязшую в пороках толпу… Буду следовать своему «Поэту». Пусть меня ждут унижения, презрения и ссылки…» (VI, 15-16). В этих словах явно отражена трагическая судьба лермонтовского пророка, отвергнутого людьми за то, что он постиг своим внутренним взором порочную сущность людской толпы:

С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока 2.

   М. Ю. Лермонтов подчеркивал, что окружающие не принимает пророка потому, что он провозглашает «любви и правды чистые ученья». Дьявол вселяет в души городских обывателей бешенство и злобу. Этим объясняется такая реакция на проповеди: «В меня все ближние мои / Бросали бешено каменья» (I, 491). В финале лермонтовского стихотворения мы видим мнимое торжество фарисеев над пророком, который с горечью говорит об этом:

Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой:

«Смотрите: вот пример для вас!
Он горд был, не ужился с нами.
Глупец, хотел уверить нас,
Что Бог гласит его устами!» (I, 491).

   У Лермонтова одинокий пророк становится объектом презрения и насмешек окружающей его толпы. Таким образом, в этом стихотворении получают развитие библейские мотивы. Продолжая и развивая тему лермонтовского пророческого предназначения и трагической судьбы поэта, Сергей Есенин в своем раннем стихотворении «Поэт» (1912) четко определяет нравственные принципы истинного творца: «Не поэт, кто слов пророка / Не желает заучить / Кто язвительней порока, /Не умеет обличить» (I, 491). У Есенина поэт выступает, как у Лермонтова, обличителем людских порочных деяний. Далее, развивая эту мысль, Сергей Есенин так характеризует идеал творца, который сложился у него: «Не поэт, кто сам боится, / Чтобы сильных уязвить, / Кто победою гордится, / Может слабых устрашить» (IV, 39). В заключительном четверостишии Сергей Есенин подводит итог своим размышлениям: «Тот поэт, врагов кто губит, /Чья родная правда-мать,/ Кто людей, как братьев любит / И готов за них страдать» (IV, 39). Развивая эту мысль, Есенин в письме Г. Панфилову выразил готовность отдать жизнь за свои убеждения и обещал: «Я буду тверд, как  мой пророк, выпивающий бокал, полный яда, за святую правду с сознанием благородного подвига» (VI, 15-16). Так в стихотворении юного Сергея Есенина «Поэт» нашли развитие лермонтовские размышления о предназначении поэта и поэзии. Это несовершенное в художественном отношении произведение начинающего автора дает возможность осмыслить  особенности тех творческих импульсов, которые формировали личность творца и стали определяющими для дальнейшего творчества Сергея Есенина. Здесь ярко проявляется романтический характер его мировосприятия, который позволяет понять, почему его в то время больше всего привлекал Лермонтов. При этом нельзя не отметить такую символическую преемственность. В юности М. Ю. Лермонтов начинал с подражания Пушкину, С. А. Есенин — с подражания Лермонтову. В стихотворении «Поэт» Сергей Есенин начинает создавать своеобразный миф о поэте, которому он стремился соответствовать. В этом, несомненно, проявилось, в первую очередь, влияние самого близкого ему тогда по духу поэта.
   В 1912-13 годы Сергей Есенин начинает остро осознавать свое одиночество и несовершенство общественного строя. В письме М. П. Бальзамовой он так перефразировал и дополнил строки из стихотворения М. Ю. Лермонтова «И скучно и грустно» (1840): «Жизнь — это глупая шутка. Все в ней пошло и ничтожно. Ничего в ней нет святого, один сплошной и сгущенный хаос разврата» (VI, 45). Преодолевая тяжелое настроение, охватившее его, Есенин продолжал работать над драмой которая была закончена к лету 1913 года. По признанию самого автора, в ней дана была резкая критика «пороков развратных людей мира сего» (VI, 36). 26 января 1913 года Есенин пишет в письме М. П. Бальзамовой о том, что завершил работу над первым вариантом своего заветного произведения:

«Пророк» мой кончен, слава Богу.
Мне надоело уж писать,
Теперь я буду понемногу
Свои ошибки разбирать.

   Очень удачно я его написал.., только уж очень резко я обличал пороки развратных людей мира сего» (VI, 29).
   1 июня 1913 года Сергей Есенин сообщает в письме той же М. П. Бальзамовой о том, что начал работу над вторым вариантом драмы: «Пишу много под нависшею бурею гнева к деспотизму. Начал драму «Пророк» (VI, 34-35). Стихотворения и письма С. А. Есенина, написанные в самом начале 1910-х годов, дают представление о том, как он понимал задачу поэта и в чем он видел истинное предназначение поэзии.
   Образ поэта-пророка, который сформировался под лермонтовским влиянием, претерпел определенную эволюцию в есенинских библейских поэмах, созданных в 1917-1918 годах. Именно тогда в поэме «Инония» (1918) поэт напишет строки, в которых отозвались мотивы его раннего программного произведения:

Не устрашуся гибели,
Ни копий, ни стрел дождей,
Так  говорит по библии
Пророк Есенин Сергей (II, 61).

   Характеризуя эту поэму, С. Н. Пяткин подчеркивал, что «мифотворческий образ есенинского пророка-поэта» достиг здесь «своей абсолютной эстетической полноты»4. С таким утверждением нельзя не согласиться. На самом деле, в пророческом пафосе «Инонии» мы можем услышать отголосок библейской «Книги пророка Иеремии», кому автор и посвятил свою поэму. Не случайно в финале поэмы «Инония» Есенин пророчески предсказывает явление нового Христа:

Новый на кобыле
Едет к миру Спас.
Наша вера — в силе.
Наша правда — в нас! (II, 68).

   В образе пророка-обличителя большевиков выступает Есенин-имажинист в поэме «Кобыльи корабли», созданной в сентябре 1919 года. С помощью усложненной метафоры он обличает красный террор и политику продразверстки, которые губительным образом повлияли на судьбу крестьянской России: «Веслами отрубленных рук / Вы гребетесь в страну грядущего» (II, 77). Лирический герой есенинских «Кобыльих кораблей» не может принять рождение новой жизни через кровь и страдания. Он не приемлет убийства «ближнего» в соответствии с заповедью Христа и восклицает, обращаясь к своим «братьям меньшим», «сестрам-сукам и братьям-кобелям»:

Никуда не пойду с людьми,
Лучше вместе издохнуть с вами,
Чем с любимой поднять земли
С сумасшедшего ближнего камень (II, 79).

   Таким образом, есенинский поэт-пророк выступает с проповедью милосердия, он никогда не бросит камень в своего ближнего. Для него звери оказываются человечнее представителей людского рода. Сходный мотив мы находим у Лермонтова: пророк уходит  от людей, которые его «презирают» и живет в гармонии с природой вдали от шумного города. Он признается: «Завет предвечного храня, / Мне тварь покорна там земная…» (I, 491).
   Обращаясь к характерному для романтизма мотиву непримиримого конфликта поэта и окружающей его толпы, Есенин в поэме «Исповедь хулигана» (1920) творчески развивает тему отверженного лермонтовского пророка, побиваемого камнями. Он с вызовом заявляет: «Мне нравится, когда каменья брани / Летят в меня, как град рыгающей грозы / Я только крепче жму тогда руками / Моих волос качнувшийся пузырь» (II, 85). В «Исповедь хулигана» спасением для гонимого поэта становится осознание того, что у него есть Родина. Раскрывая тему Родины, Есенин в своей поэзии  опирался, в первую очередь, на лермонтовские традиции. Патриотические заявления двух поэтов не оставляют сомнения в их искренности. Лермонтов в стихотворении «Я видел тень блаженства; но вполне» (1831) писал: «…Я родину люблю / И больше многих: средь её полей/ Есть место, где я горесть начал знать» (I, 208). В стихотворении «Как часто, пестрою толпою окружен» (1840) М. Ю. Лермонтов разоблачает пороки светского общества, которое его окружает. Презирая «образы бездушные людей, / Приличьем стянутые маски» (I, 424), отраду он находит лишь в своих детских воспоминаниях, связанных с Тарханами: «И вижу я себя ребенком; и кругом / Родные все места: высокий барский дом / И сад с разрушенной теплицей» (I, 424). Именно это осознание подлинных ценностей жизни на фоне лживого и фальшивого света помогает поэту узнать его «обман» и заставляет стать обличителем: «И дерзко бросить им в глаза железный стих, / Облитый горечью и злостью!..» (I, 425).
   Есенин в «Исповеди хулигана», вслед за Лермонтовым, создает образы, построенные на приеме антитезы. Обращаясь к тем городским снобам, которые обрушивает на его голову «каменья брани», он вспоминает свое родное село Константиново, где живут его родители. В них его лирический герой видит свою нравственную опору и духовную защиту, заявляя: «Они бы вилами пришли вас заколоть / За каждый крик ваш, брошенный в меня» (II, 86). Есенин по-лермонтовски исповедально признается: «Я люблю родину /Я очень люблю родину! / Хоть есть в ней грусти ивовая ржавь» (II, 86).
   Из приведенных примеров мы можем сделать вывод о том, что два гениальных русских поэта вели между собой своеобразный творческий диалог, не скрывая того, что чувство патриотизма, неотделимое от «горести» и «грусти», является определяющим в их поэтическом мироощущении. Именно оно помогало им обрести силу для того, чтобы нести на себе тяжелый крест пророка, побиваемого камня.
   В 1924 году, после возвращения из заграничной поездки по Европе и США, С. Есенин писал: …Если сегодня держат курс на Америку, то я готов предпочесть наше серое небо и наш пейзаж: изба немного вросла в землю, прясло, из прясла торчит огромная жердь, вдалеке машет хвостом по ветру тощая лошаденка. Это не небоскребы, которые дали пока только Рокфеллера и Маккормика, но зато это то самое, что растило у нас Толстого, Достоевского, Пушкина, Лермонтова и др.» (VII, 17). Не случайно среди русских писателей и поэтов Есенин выделил именно тех, в чьём творчестве особенно ярко проявляется национальное самосознание. Оно формируется под влиянием определенной среды, пейзажа, традиций. Есенин называл это «чувством родины», подчеркивая, что именно оно является «основным» в его творчестве. Одним из первых в русской литературе это чувство выразил М. Ю. Лермонтов в стихотворении «Родина», написав: «Люблю отчизну я, но странною любовью! / Не победит её рассудок мой…» (I, 460). Именно этим чувством родины определяется пафос лермонтовских и есенинских пророческих откровений. Отметив, что есенинская «библия русской души» выросла на «библии Пушкина и Лермонтова», лермонтовед Г. Е. Горланов совершенно верно подчеркивает: «Есенин чувствовал себя пророком, не боявшимся людской молвы, хотя, выходя на поэтическую стезю, знал о тяжелой своей миссии…»5 Таким образом, из приведенных примеров мы можем сделать вывод о том, что лермонтовская традиция библейского образа поэта-пророка стала органичной частью эстетико-философских представлений о задачах поэтического искусства, которые сформировались уже в ранний период творчества С. А. Есенина. С М. Ю. Лермонтовым Есенина сближало то, что в их поэзии образ поэта-пророка не отделяется от образа поэта-патриота. Осознание этого единства приобретает особую актуальность и в связи с предстоящими двумя юбилейными датами, которые разделяет один год: 200-летием со дня рождения М. Ю. Лермонтова и 120-летием со дня рождения С. А. Есенина.

Примечания:
1. Алексеев В. А. Предисловие «О Боге великом он пел… »// М. Ю. Лермонтов и православие». М., 2010. С.4.
2. Есенин С. А. Полное собрание сочинений в семи томах. М., 1995-2001. Т.6. С.85. Далее цитаты приводятся по этому изданию с указанием тома и страниц в скобках.
3. Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений в 4-х томах. Л.: Наука, 1979-1981. Т.1.С.491. Далее цитаты приводятся по этому изданию с указанием в скобках тома и страниц.
4. Пяткин С. Н. Пушкин в художественном сознании  Есенина. Арзамас. 2007. С. 77.
5. Горланов Г. Е. Творчество М. Ю. Лермонтова в контексте русского духовного самосознания. М., 2009. С. 347.

Сухов В. А., Пенза

Social Like