Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58553684
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
6693
16647
23340
56248947
607506
1020655

Сегодня: Март 19, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

АСТАФЬЕВ Н. Трагедия в «Англетере»: действующие лица и исполнители

PostDateIcon 11.08.2015 10:44  |  Печать
Рейтинг:   / 25
ПлохоОтлично 
Просмотров: 16971

Astafjev     Николай Астафьев — поэт и журналист, член Союза писателей России с 1999 года, автор ряда статей, посвящённых обстоятельствам гибели С.А. Есенина. Его первая публикация на эту тему — «Предназначенное расставанье» — появилась в петербургской газете «Россиянин» № 11-12, 1995 и в журнале «Наш современник» № 12, 1995. Далее в феврале 1997 года в «Криминальном вестнике Санкт-Петербурга» №№ 6-7 (2230-2231) под рубрикой «Аналитическая криминалистика: частное расследование» была опубликована его статья «Над манускриптом поэта».
     И, наконец, в журнале «Невский Альманах» № 6 (55) в 2010 году была напечатана обстоятельная статья «Кровавый автограф и его копия (ещё раз о последнем автографе Сергея Есенина)», которую в сокращённом виде опубликовали в газете «День Литературы» № 1, 2011 («Кровавый автограф»). С упомянутой статьёй, выставленной на сайте www.esenin.ru («Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»), к настоящему времени ознакомились свыше 5000 человек.
     Статья «Трагедия в «Англетере»: действующие лица и исполнители» продолжает изыскания, начатые двадцать лет тому назад. Она является плодом многолетних раздумий автора.

ТРАГЕДИЯ В «АНГЛЕТЕРЕ»:
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА И ИСПОЛНИТЕЛИ

«Мысль изреченная есть ложь».
«SILENTIUM», Ф.И. Тютчев.

«Не верь никому, и никто тебя не обманет»
Римская пословица.

«Истина и ложь —
в равной степени необходимые и взаимосвязанные противоположности
любого полноценного исследования»
В.А. Светлов.
«Современная логика». Санкт-Петербург, «Питер», 2006, стр.12.

«…установление того, что некая мысль ложна, может быть столь же ценно, что и установление истинности какой-либо мысли».
Г. Фреге,Там же, стр.13.

«Логика — наука… о законах открытия, обоснования и сохранения истины».
В.А. Светлов,
Там же, стр.14-15.

Astafjev Angleter 01
Гостиница «Англетер» в конце первого десятилетия ХХ века (фото из Интернета),
светлое здание слева на переднем плане

ГЛАВНЫЙ «СВИДЕТЕЛЬ»

     Гостиница «Англетер» вошла в историю литературы как место трагедии, где оборвалась жизнь великого русского поэта Сергея Александровича Есенина. И вся судьба Есенина — прижизненная и посмертная — вольно или невольно связана с этим местом, омрачённым датой его гибели — 27.12.1925 года. Что привело (или кто заманил) его туда?
     Некоторые критики, подобно Г.Л. Горбачёву (Г.Л. Калмансону), печатавшемуся под псевдонимом Г. Лелевич (1926), пытались убедить, что «этот жуткий конец в петле отнюдь н е  с л у ч а е н, что он с неизбежностью вытекает из предшествующего житейского и творческого пути поэта». Но если это так, то почему на протяжении десятилетий так старательно заметались следы последних дней его земного пребывания и даже мемуары «очевидцев» купировались и искажались не только на протяжении ХХ-го, но и в начале ХХI века?
     Для того чтобы ответить на этот вопрос, следует внимательнее присмотреться к документам, лежащим в основе «Дела № 89 о самоубийстве поэта Сергея Александровича Есенина», на основании которых народным следователем Д.И. Бродским 23.01.1926 года было вынесено постановление о прекращении дознания за отсутствием состава преступления [здесь и далее жирный шрифт и смысловые акценты мои, — Н.А.], с которым Ленинградская губернская прокуратура согласилась, признав собранные дознанием доказательства достаточными для вывода о самоубийстве С. Есенина. Дело было закрыто, а его материалы (не прошло и месяца!) прокуратура решила направить в московский музей (!) имени поэта, который тоже вскоре тихо закрыли.
     Насколько правдивы первичные материалы этого дела, опубликованные лишь в 1996-м и переизданные в 2003 году очень малым тиражом — 1000 экз. («Смерть Сергея Есенина. Документы. Факты. Версии». Составители Ю.Л. Прокушев, М.В. Стахова. Москва, ИМЛИ РАН, 2003)?
     Начнём с рассмотрения единственного в своём роде протокола опроса Вольфа Эрлиха, датированного 28 декабря 1925 года. В отличие от других протоколов опроса (Василия Назарова, Георгия Устинова и Елизаветы Устиновой) он был записан рукою агента 1-й бригады Ленинградского губернского уголовного розыска Фёдора Иванова, на что в своё время обратил внимание следователь по особо важным делам Э. Хлысталов (1991). Под упомянутым протоколом имеются подписи В. Эрлиха и участкового надзирателя 2-го отделения ЛГМ Н. Горбова (первая подпись не заверена, а вторая — весьма отлична от других подписей Н. Горбова, имеющихся в материалах того же дела), удостоверяющего показания других вышеупомянутых лиц, проходящих по «Делу № 89» в качестве свидетелей.
     Опубликованный на стр. 38-39 книги «Не умру я, мой друг, никогда». (Воспоминания, статьи, речи, интервью, документы об обстоятельствах гибели С.А. Есенина// Ответ. сост. С.П. Есенина. Саратов: Ай Пи Эр Медиа, 2011) текст протокола опроса Вольфа Эрлиха был мною тщательно сверен с его репринтной копией, представленной на стр. 382-385 вышеупомянутой книги «Смерть Сергея Есенина. Документы. Факты. Версии» (2003). В фигурных скобках мною были добавлены явно пропущенные (помечены звёздочкой) и необходимые для понимания фрагменты рукописного текста протокола, который, наряду с некоторыми другими документами дела, в результате разрыва имел единообразный дефект в нижней части листов, в силу чего часть текста документов была безвозвратно утрачена.
     Публикуя текст, я сохранял орфографию и явные огрехи в словах рукописи, свидетельствующие, как минимум, о малой грамотности агента угрозыска Ф. Иванова. Последний, и это следует принимать во внимание, записывал показания не дословно, то есть не теми словами, которыми мог бы излагать события тех дней сам В. Эрлих. С этим явлением безуспешно пытались бороться работники правоохранительных органов того времени.
     Следует подчеркнуть, что В. Эрлих, давая показания агенту уголовного розыска Ф. Иванову, в соответствии со статьями 92 и 164 Уголовно-процессуального кодекса и согласно статьям 177-179 Уголовного Кодекса РСФСР предупреждался об ответственности за дачу ложных показаний, в связи с чем у него должны были взять соответствующую подписку.
     Границы между строками в пределах исходных листов публикуемого ниже протокола опроса помечены косой линией, а между листами — дробной цифрой в квадратных скобках [1/2, 2/3, 3/4,]. Цифры в круглых скобках относятся к соответствующему фрагменту моих комментариев.
     Комментарии опираются на факты, собранные мною к настоящему времени. Вполне возможно, позднее они будут слегка дополнены какими-то ранее не известными деталями. Меня интересовала, прежде всего, логика и психология поступков главных действующих лиц, причастных к трагедии в «Англетере», запечатлённая в текстах «воспоминаний». В поисках истины, я пытался расщеплять время, отыскивая в череде значимых событий недостающие звенья, указывающие на их причинно-следственную взаимосвязь. При этом я старался опираться на первоисточники, максимально приближённые к трагическим событиям декабря 1925 года и на последующие публикации, прямо или косвенно относящиеся к теме моего исследования.
     Предлагаемые комментарии я рассматриваю, как пролог к коренному переосмыслению последних дней жизни и гибели Сергея Александровича Есенина, представленных в мемуарах «очевидцев»: Е. Устиновой «Четыре дня Сергея Александровича Есенина» [3.01.1926, (вышли в начале июля 1926 г.)], В. Эрлиха «Четыре дня» [Москва, 28.01.1926 (вышли только в мае 1926 г.), родившихся из «письма» В.И. Эрлиха В.И. Вольпину], и его же — «Право на песнь» (написаны в ноябре 1928 – январе 1929 гг. (вышли в январе 1930 г.), а также — Г. Устинова «Годы восхода и заката (Воспоминания о Сергее Есенине)» (вышли только в мае 1926 года) и его же — «Мои воспоминания об Есенине» (вышли в начале июля 1926 г.).
     Все эти мемуары, предъявляемые, как единственный источник о последних днях жизни С.А. Есенина, при внимательном изучении представляют собой не что иное, как «коллективный труд», части которого создавались с явной оглядкой друг на друга и печатались в строго определённой последовательности. То есть, В. Эрлих знал о существовании мемуаров Е. Устиновой, а Г. Устинов, очевидно, учитывал, что было написано до него Е. Устиновой и В. Эрлихом. Более того, поздние мемуары В. Эрлиха (1929), на мой взгляд, потребовались лишь для того, чтобы частично «подправить текст», а точнее — скрыть правду, которая невольно просачивалась в его ранних мемуарах, освещающих последние четыре дня жизни Сергея Александровича Есенина. В них видны заимствования В. Эрлиха из ряда воспоминаний его современников.

Astafjev Angleter 03 Astafjev Angleter 02

     Историк и архивист А.С. Прокопенко в отрывке «Утоли мои печали…» (стр. 395-424) из книги «Чудовище по имени Государственная тайна», М., 2005, опубликованном в сборнике «Не умру я, мой друг, никогда», 2011, не без основания утверждал, что «воспоминатели» и не задумывались над тем, что кто-то спустя многие десятилетия не сочтёт за труд скрупулёзно проштудировать сочинения злонамеренных мемуаристов».
     Своими корнями перечисленные «мемуары» тесно связаны с протоколами опроса упомянутых «очевидцев», а также с дневниками П. Лукницкого, И. Оксёнова, мемуарами Н. Никитина и А. Берзинь, «письмами из Ленинграда» В. Эрлиха — в Москву, В. Рождественского — в Ростов-на-Дону и Д. Ушакова — в Кострому, якобы тоже проживавшего в печально известной гостинице, но почему-то не опрошенного, подобно портье и другим «жильцам» «Англетера».
     В частности, в своём письме, датированном 29.12.1925 г., Д. Ушаков привёл стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…» с явной ошибкой в 3-ей строке второй строфы: «В этой жизни умереть [у Есенина — умирать, примечание моё, — Н.А.] не ново», а во всём остальном оно до мельчайших особенностей (включая графику, строфику и знаки препинания) схоже с первым газетным вариантом этого стихотворения, появившимся в статье Г. Устинова «Сергей Есенин и его смерть», опубликованной в вечернем выпуске «Красной газеты» 29.12.1925 года. Указанное расхождение в текстах «До свиданья…» можно объяснить только тем, что стихотворение в спешке и (или) по невнимательности было переписано с рукописи, предназначенной для «Красной газеты» и для человека-невидимки Д. Ушакова.
     Д. Ушаков, если вчитаться в его костромские статьи «К смерти Есенина» (письмо из Ленинграда от 29.12.1925) и «Последние дни Сергея Есенина», опубликованные, соответственно, в газете «Северная правда» 6 января 1926 года и — в последнем номере закрывающегося журнала «Ледокол» (первая декада февраля 1926 года), знал не только о статье Г. Устинова 29.12.1925 г. в вечернем выпуске «Красной газеты», но и о ещё не напечатанных (!) мемуарах Е. Устиновой, В. Эрлиха и протоколе Г. Устинова, что говорит о явном сговоре «мемуаристов». Сопоставьте эти материалы — и вы легко убедитесь в этом сами…
     Остаётся удивительным и то, что о стихотворении, якобы написанном Сергеем Есениным собственной кровью утром 27.12.1925 года в «Англетере», не вспомнил никто из опрошенных 28.12.1925 года, даже Г. Устинов, впервые красочно описавший процесс создания кровавого стихотворения в своей статье «Сергей Есенин и его смерть» на другой день после опроса. Говоря о времени появлении стихотворения, Г. Устинов проговаривается: «…утром того дня, к вечеру [27.12.1925 г.! — Н.А.] которого он так беспощадно и бесжалостно умертвил себя, он хотел написать одно стихотворение… одно стихотворение, но в номере гостиницы случайно не было чернил».
     То есть Г.Ф. Устинов явно знал о реальном (27.12.1925 г.), а не официально принятом (в ночь на 28.12.1925 г.) времени гибели поэта. Об этой дате знал и Л.Д. Троцкий, чьё письмо «Памяти Сергея Есенина» было оглашено 18 января 1926 года во МХАТе на вечере памяти С. Есенина, а затем напечатано 20 января 1926 г. в № 16 (2647) газеты «Известия ЦИК СССР и ВЦИК». На третий день после публикации письма Л.Д. Троцкого «Дело № 89» было закрыто.
     По рассказу В. Эрлиха П. Лукницкому, Г. Устинов знал только о том, что утром 27.12.1925 г. в гостинице не было чернил, а о кровавом содержании стихотворения ему могла (и должна была) сообщить его «жена». Эту догадку в своё время высказывала Н. Сидорина в книге «Златоглавый. Тайны жизни и гибели Сергея Есенина.» Калининград, «Янтарный сказ», 2005. В то, что Е. Устинова, зная о кровавом содержании стихотворения, за весь день не сообщила об этом мужу, трудно поверить. Но в рассказе В. Эрлиха П. Лукницкому именно Г. Устинов представал в качестве единственного свидетеля передачи листка (записки) С. Есениным В. Эрлиху и — того, что С. Есенин отговорил В. Эрлиха прочесть её сразу же.
     Именно Г. Устинов утром 28.12.1925 года и напомнил о листке бумаги, переданном накануне в его присутствии Сергеем Есениным «из внутреннего кармана во внутренний карман» забывшему о листке на сутки В. Эрлиху. В дневниковых записях П. Лукницкого, приведённых В. Лукницкой в 1988 году (Вера Лукницкая «Перед тобой земля», Лениздат, 1988), об этом было сказано так: «[28.12.1925 г., — примечание моё, Н.А.]. Эрлих вынул из кармана и прочёл написанное стихотворение: «До свиданья, друг мой, до свиданья…». В предшествующей выходу книги журнальной публикации дневниковых записей [«Аврора» № 2, 1988 (стр. 40-44)] далее следовала фраза: «Переданное Эрлиху в гостиничном номере, оно было опубликовано в вечернем выпуске «Красной газеты» [29.12.1925 г., — Н.А.]. Далее В. Лукницкая привела текст стихотворения в его первичном (газетном) варианте и указала дату «27 декабря 1925 года», хотя, строго говоря, это есенинское стихотворение датировано не было, и под ним стояли только инициалы «С.Е.», о чём Г. Устинов, приводя стихотворение в статье «Сергей Есенин и его смерть», почему-то не упомянул. Если С. Есенин действительно посвящал «До свиданья…» В. Эрлиху, как последний утверждал в своих ранних мемуарах, то зачем С. Есенину, прощающемуся с ним, понадобилась такая таинственность и маска анонимности («С.Е.»)?
     Из прочитанного следует, что Г. Устинов до утра 28.12.1925 г. не знал (хотя, повторюсь, должен был узнать от своей жены ещё вечером 27.12.1925 года), что стихотворение написано кровью. Тот же самый фрагмент первичных дневниковых записей в письме П. Лукницкого Л. Горнунгу от 29.01.1926 года, опубликованный в 1992 году в февральском 5-м номере газеты «Русский курьер» выглядел несколько иначе: «Эрлих вынул из кармана и прочёл написанное кровью стихотворение: «До свиданья, друг мой, до свиданья…». В таком контексте получается, что Г. Устинов уже знал, что стихи были написаны кровью, но не ясно — когда он об этом узнал — то ли утром 28.12.1925 г., то ли накануне — от своей «супруги» Е. Устиновой, узнавшей об этом «от самого С. Есенина». Во всяком случае, ни Г. Устинов, ни Е. Устинова в протоколах опроса о кровавом стихотворении не упоминали.
     Как выясняется из ранних мемуаров В. Эрлиха (28.01.1926), он тоже ещё утром 27.12.1925 г. уже знал, что для написания стихотворения С. Есенин резал себе руку. Более того, В. Эрлих выдал себя за единственного свидетеля бурного разговора С. Есенина с Е. Устиновой, чьё имя в рассказе П. Лукницкому ни разу не упоминалось. Характерно, что самого Г. Устинова при этом разговоре уже почему-то не было.
     Это не что иное, как подача фактов, в нужном для В. Эрлиха свете. То есть получалось, что не только Е. Устинова, но и В. Эрлих ещё утром в воскресенье 27.12.1925 г. знали, что стихи написаны кровью, но, когда он получал их в присутствии Е. Устиновой, Есенин, вырвав листок из блокнота, прежде чем сложить его вчетверо и засунуть во внутренний карман пиджака Эрлиха, показывал ему этот листок издали. А издали разобрать, что там написано, чем и о чём, естественно, невозможно. Только это обстоятельство с большой натяжкой и оправдывает странную «забывчивость» В. Эрлиха.
     Однако, признавая существование блокнота в своих ранних мемуарах, В. Эрлих почему-то не сообщил о нём ни в разговоре с П. Лукницким, ни в протоколе опроса, к чтению и комментарию которого мы приступаем.

Протокол опроса В.И. Эрлиха от 28 декабря 1925 года (1)

      «Я, Эрлих {Вольф Иосифович} в Ленинграде познакомился / с писате[лем] Есе[ниным]. Сергей Александрович / прибли[зительно {был здесь} около {полутора лет}] года тому назад/ (2); со дн{я нашего} знако[мства] мы друг друга/ наве{щали}. {В} пос[леднее] время {он} проживал/ {в} г. М{оскве на Осто}женке, Померанцев пер.,/ {в} дом{е} Т{олс}тых. (3) Недели две тому/ наза{д я получил на} своё имя телеграмму/ от {Сергея Александрович}а Есенина (4) с г{орода} Мо{сква}, {в телеграмме было указано} [1/2] подыскать не медленно две три комнаты/ т/к он обещал в 20 числ[ах] {Декабря*} приехать/ на жительство. Я, {не*} зная с кем он приезжает, комнаты ему не нашёл (5) и предложил ему/ телеграфно приезжать ко мне на квартиру (6). 24 Декабря Есенин приехал ко мне на/ квартиру (7), он меня дома не застал {и} поехал/ в гостиницу (8), по приходе домой я узнал,/ что он остановился в гостинице, и он мне/ оставил записку (9). Я поехал к нему (10) и у него/ в означенной гостиницы находился знакомый/ Устинов журналист (11) и со дня его проживания в означенной гостиницы я ежедневно бывал у/ него (12), в беседе сним он мне сказал что он,/ уезжая с Москвы у него оставалися деньги у/ знакомого его Наседкина 640 руб. (13) и означенные/ деньги должны прибыть по переводу на мое/ имя (14), и просил мне их получить 27 Декабря./ (15) Я узнал, что деньги с Москвы пришли,/ но не на мое имя, но на имя его. Я ему/ позвонил по телефону, вызвал его на/ почту, чтобы он получил таковые/ сам (16), он приехал {на почту*} без документов в сопровождении {товарищей из озна}ченной/ гостиницы {и вернулся ни} с чем (17). 27 XII/ днём он напи{са}л н{еобходимую} доверенность на получение денег (18), {которую я зав}ерил/ у Секретаря Л[енинградского отделения {Всероссийского}] союза/ поэтов (19). 28 XII {утром я} пошёл н{а поч}ту, {хотел}/ (20) получить деньги, но {это не удалось} [2/3] за отсутствием на доверенности/ гербовой печати, с почты я пошёл в гостиницу рассказать Есенину, что деньги не выдают/ (21). По приходе в гостиницу около №5 я/ застал гражд. Устинову, которая стояла/ у №5, занимаемого Есениным и стучала/ (22). К нам пришёл служащий {гостиницы}/ {и мы} увидели, что ключ от кабинета/ торчал с внутренней стороны кабинета/ (23). Я и Устинова по просили открыть двери/ запасным ключом (24); когда открыли кабинет,/ то служащий в кабинет не вошёл (25), а/ вошла Устинова, за нею вошёл я, не видя/ ничего в кабинете, на кушетку бросил свою/ верхнюю одежду и портфель, Устинова/ вскрикнула и оттолкнула меня я увидел,/ что в углу на трубе от парового отопления/ висел Есенин, (26) выбежали с кабинета и/ Устинова побежала на верх, чтобы сообщить/ мужу и сообщили Администрации/ гост{иницы (27) ко}торая сообщил{а} в отдел/ ми{ли}ции, уго{ловный розыск} (28). Есенин, как я хорошо/ и {раньше} знал, что он {был} болен, не однократно,/ а {порою подолгу лежал в поликлиниках}, больницах (29) и я как/ {это и подо}бает {друзьям замечал, что он, когд}а бывал один и не вменяем/ {всё время стремил}ся {cвести свою} жизнь к самоубий{ству}(29).[3/4] {Близких} родственников у него в ленинграде не/ имеется, но имеются в г. Москве./ Показать по данному делу ни чего не могу/ к чему расписуюся. /

Вольф Эрлих/
Уч. надзир. Н.Горбов/

КОММЕНТАРИИ К ПРОТОКОЛУ ОПРОСА ВОЛЬФА ЭРЛИХА

     1. Никем не доказано, что протоколы опроса были написаны в один день, а именно — 28.12.1925 г. Есть основания думать, что они создавались в разное время. Особое недоумение вызывает необъяснимо краткий протокол опроса Е. Устиновой. Лаконизм протокола, однако, не помешал «ей» настрочить к 3.01.1926 г. (практически за неделю) мемуары о Есенине, касающиеся его «проживания» в гостинице. К чему была нужна такая спешка, если они оказались напечатаны только в июле 1926 года?
     Протокол опроса Г. Устинова мог быть привезён В. Эрлихом в Ленинград из Москвы в период со 2 по 4 января 1926 года, если учесть, что первый, по данным В. Григорьева (статья «Лжесвидетели», газета «Минуты века», СПб, 2000) и В.И. Кузнецова («Сергей Есенин. Казнь после убийства», Издательский Дом «Нева», 2005), уже находился с Е. Устиновой в разводе и проживал в Москве у своего приятеля П. Подашевского.
     Протокол опроса В. Эрлиха, в лучшем случае, записан со слов его самого. В нём не просматривается своеобразие речи литератора В. Эрлиха. Текст выдаёт язык малограмотного агента угрозыска Ф. Иванова. Он пестрит канцеляризмами и косноязычными оборотами речи. А ст. 165 УПК 1923 года, как известно, требовала, чтобы показания свидетелей записывались в первом лице и по возможности, дословно. Кроме того, название «означенной гостиницы» в протоколе ни разу не упомянуто.
     Старший же прокурор управления по надзору за следствием и дознанием Генеральной прокуратуры Российской Федерации, старший советник юстиции Н.Н. Дедов («Смерть Сергея Есенина…», 2003, стр. 166), допустив в цитируемом протоколе опроса В. Эрлиха по невниманию три пропуска, 4.03.93 уверял: «Тем же почерком подпись — В. Эрлих, далее подпись — Н. Горбов». Таким образом, Н.Н. Дедов вольно или невольно признавал, что текст протокола написан самим В. Эрлихом, хотя это никем не доказано. Обоснованное сомнение в принадлежности текста протокола опроса руке В. Эрлиха высказывал в своё время и следователь по особо важным делам Э. Хлысталов (1991).
     Если окажется, что подпись В. Эрлиха, как и нижестоящая подпись Н. Горбова, под текстом протокола опроса подделаны, то весь этот протокол должен будет рассматриваться как объект изощрённой фальсификации, на основании которого создавались не только «мемуары» В. Эрлиха, Е. Устиновой и Г. Устинова, но и преподносились реальные события, намеренно излагаемые в контексте самоубийства С.А. Есенина.
     Обнаружение фальсификаций и подлогов в протоколах опроса должно стать основанием для превращения «Дела № 89 о самоубийстве поэта Сергея Александровича Есенина» в «Дело об убийстве поэта Сергея Александровича Есенина», а свидетелей — в соучастников сокрытия подлинных обстоятельств гибели поэта.
     Знакомясь с материалами дела, народный судья Д.И. Бродский был обязан обратить внимание на отсутствие тщательно скрываемой записки Сергея Есенина в материалах «Дела № 89», на которую в протоколе опроса ссылался В. Эрлих. Он же должен был заметить, что доверенность на получение 640 руб. была написана не С. Есениным, как утверждалось в протоколе опроса, а самим В. Эрлихом.
     Народный судья должен был знать, что подпись Есенина на доверенности В. Эрлиху для получения упомянутого в протоколе телеграфного перевода должна была заверяться в местном отделении милиции. Кроме того, он должен был потребовать от органов дознания доказательств присутствия С. Есенина 27.12.1925 года в 14-м почтово-телеграфном отделении, которое осталось голословным. И это далеко не все «огрехи» этого дела. В протоколе опроса Василия Назарова, к примеру, обнаружено явное исправление фрагментов текста, свидетельствующее о сознательном подлоге фактов.
     2. В. Эрлих познакомился с С. Есениным в феврале-апреле 1924 года, то есть никак не около года тому назад, как вольно или невольно убеждают читателей публикаторы текста протокола. Знакомство с Есениным Эрлих относил к февралю 1924 года. На упомянутом времени знакомства он настаивал в своих поздних мемуарах «Право на песнь», завершённых в январе 1929 года, а вышедших только в начале 1930 года.
     В конце марта 1925 года С. Есенин очень хотел увидеть В. Эрлиха. Об этом свидетельствует его письмо последнему от 24.03.1925 г., написанное синим карандашом на листке из блокнота Г. Бениславской (формат 144х320). В тот же день, но явно раньше, на листке такого же формата Г. Бениславская уже набросала В. Эрлиху письмецо всё тем же синим карандашом, ошибочно датировав его 24.III.24, что подтверждает правомерность изменения датировки этого письма на 24.03.1925 г., предложенного В. Вдовиным в журнале «Вопросы литературы» № 12, 1980.
     Итак, в марте 1925 года С. Есенин собирался встретиться с В. Эрлихом, и даже — выехать к нему в Ленинград, но встреча так и не состоялась, ибо «27 марта Сергей укатил в Баку, неожиданно к а к [разрядка Галины Бениславской! — Н.А.] это и полагается».
     Ничего неожиданного в быстром отъезде Есенина из Москвы не было, если учесть, что он узнал о смертном приговоре, вынесенном его другу А. Ганину, которому, по мнению некоторых исследователей, и было посвящено кровью написанное в марте стихотворение «До свиданья…». О том, что стихотворение написано гораздо раньше смерти С. Есенина, признавала и мать поэта Т.Ф. Есенина в августе 1951 года, у которой хранился карандашный черновик этого стихотворения на посеревшем листке бумаги, оставленный у неё С.А. Есениным («Не умру я, мой друг, никогда», 2011, стр. 600).
     Приведённая выше цитата взята из письма Г. Бениславской В. Эрлиху от 30/III [25 — Н.А.] на листке из блокнота иного формата (105х158). А незадолго до этого в письме от 24.03.1925 года, ожидая появление В. Эрлиха в Москве, Г. Бениславская подтрунивала над ним: «…а Вы, что там — сказки пишите? [выделено мною, — Н.А.]». Запомним это.
     И в самом деле, в начале 1926 года у В. Эрлиха вышли две детские книжки. Однако, договоров на издание двух этих детских книжек в архиве В. Эрлиха (в отличие от 14 других договоров на его «взрослые» книжки) не сохранилось, а если бы они и сохранились, то документально подтвердили, что книг осенью 1925 года у Эрлиха ещё не было. Он же в последнем (?) своём письме С. Есенину от 12 ноября 1925 года уверял, что у него «вышла пара книжек [явная ложь, — Н.А.], которые несут мне деньги и уважение, выходит книжка [похоже на правду, — Н.А.] стихов, которая, по всей вероятности, не принесёт мне ни того, ни другого». Последняя из упомянутых книг В. Эрлиха («Ноябрь») была набрана до 25 апреля 1925 года, но по свидетельству С. Субботина (2003) в издательстве «Имажинисты» в 1925 году так и не вышла.
     Поэтому я не исключаю, что так называемое «последнее» письмо В. Эрлиха «могло возникнуть» уже после кончины С. Есенина. Оно было впервые опубликовано лишь в книге «Сергей Есенин в стихах и жизни: Письма. Документы», Москва, «Республика», 1995. К нему мы ещё вернёмся (ГЛМ, Фонд 4, опись 1, ед. хранения 159).
     Все упомянутые выше мартовские письма (вместе с есенинским) были отправлены Г. Бениславской В. Эрлиху спустя неделю в конверте с московским штампом от 30 марта 1925 года. Последнее из писем было без указания года, но его датировка (30.03.1925) вытекает из контекста письма и штампа на сохранившемся конверте.
     В июле 1925 года перед отъездом на Кавказ С. Есенин встречался с В. Эрлихом в Москве на квартире С.А. Толстой-Есениной и, как показало время, в последний раз. Именно тогда В. Эрлих и посвятил С. Есенину стихотворение, записанное в альбом С.А. Толстой-Есениной, которое наводит на мысль о том, что В. Эрлих знал о содержании стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья…». На это красноречиво указывают последние строки стихотворения В. Эрлиха «Нахохлившись, холодной дрожью / Поёт отяжелевший дрозд…»: «Но скупо, и при расставаньи, / Неверен выбранной судьбе, / Я смею молвить: до свиданья! — / И вдохновенью и тебе»/.
     В том же июле 1925 года С. Есенин порвал всякие отношения с Г. Бениславской, которая в своём последнем письме к нему от 16.07.1925 давала нелицеприятную оценку ряду людей из его ближайшего окружения, особо возвышая при этом В. Эрлиха: «Из твоих друзей — очень умный, тонкий и хороший — Эрлих. Это, конечно, не значит, что ему ничего от тебя не нужно. Но на это, что ему надо, он имеет право». Спрашивается, какое-такое право могло быть у В. Эрлиха на С. Есенина?
     Вернёмся, однако, к упомянутому выше стихотворению из альбома… Первым сопоставил стихи В. Эрлиха с есенинским «До свиданья…» С.И. Субботин (2003), обратив внимание на схожесть ключевых рифм. Однако автор, явно, заблуждается, считая, что именно это стихотворение В. Эрлиха и могло вдохновить С. Есенина на «предсмертные» стихи. Гораздо естественнее полагать, что именно В. Эрлих, зная о стихотворении «До свиданья…», использовал в последней строфе своего стихотворения ключевые рифмы С. Есенина, присутствующие в первой строфе «До свиданья…».
     Во время предпоследней (ноябрьской) поездки в Ленинград встреча С. Есенина с В. Эрлихом в ноябре не состоялась, на наш взгляд, из-за нежелания самого В. Эрлиха, а в декабре 1925 года они встретились, но уже при совсем иных обстоятельствах, в самый последний раз. В. Эрлих же в письме от 12 ноября 1925 года пытался убедить, что С. Есенин якобы забыл адрес его проживания. А почему «забыл», я постараюсь разъяснить, чуть позже.

Astafjev Angleter 06
Дом, где жил В.И. Эрлих в Ленинграде
[ул. Знаменская (Восстания), дом № 33, кв. 8]

     3. В указанном фрагменте текста не мог упоминаться Л[енинград], так как дальнейшая информация касается места проживания Есенина в Москве. Именно буква М оказалась надорвана, купирована и неверно проинтерпретирована публикаторами протокола. В одной из записных книжек Вольфа Эрлиха есть запись, относящаяся к 1925 году: «Толстые — Москва, Остоженка, Троицкий {позднее Померанцев пер. — Н.А.}, д.3, кв.6». Квартира Эрлихом записана неверно.
     А ведь В. Эрлих не раз бывал в этой квартире в период с конца июня до середины июля 1925 г. С.А. Толстая-Есенина проживала в кв. 8. И это странно, так как именно по этому адресу В. Эрлих должен был послать из Ленинграда в Москву телеграмму от 16 декабря 1925 года («Приезжай ко мне устрою = Эрлих»), являющуюся ответной на телеграмму С. Есенина, о которой пойдёт речь чуть ниже. В ГЛМ (Ф.4,1,165) хранится лишь копия публикуемой по архивному источнику телеграммы. На какой адрес она была послана — не указано. Во всяком случае, при отправлении телеграммы на Остоженку о ней должна была знать, прежде всего, С.А. Толстая-Есенина, поскольку С.А. Есенин в это время находился в санатории при психиатрической поликлинике.
     4. Посланная 7 декабря 1925 года из Москвы в Ленинград телеграмма за подписью С. Есенина выглядела так: («Ленинград улица Некрасова 29 кв 8 Эрлиху. Ленинград Москвы 16603 19 7 15 2 = Немедленно найди две три комнаты 20 числах перезжаю {так!} жить Ленинград телеграфируй = Есенин»). Однако С. Масчан, опубликовавший в декабрьском номере «Нового мира» за 1959 год материал «Из архива С. Есенина» (стр. 272), приводит несколько иной (рукописный) текст телеграммы, хранящийся, по его свидетельству, в Государственном литературном музее (ГЛМ) и адресованный «А. {так!} Эрлиху: «Найди немедленно две три комнаты. 20 числа переезжаю жить Ленинград. Телеграфируй. Есенин». Как видим, рукописный вариант отличается от присланного текста телеграммы не только порядком слов, но и смыслом. В есенинской (?) записке указан конкретный день переезда, а в телеграмме время предстоящего переезда растянуто. Кто анализировал почерк этого важнейшего документа, и в каком фонде ГЛМ он ныне хранится?
     Тут же возникает вопрос, кто отправлял телеграмму Эрлиху, если Есенин тогда находился в психиатрическом санатории? Совершенно точно известно, что накануне её отправки, в воскресенье 6 декабря 1925 года Есенина навещали В.Ф. Наседкин и сестра Есенина Катя, у которой в понедельник 7 декабря был день рождения.
     Телеграмму мог отправить только кто-то из близких людей, но, похоже, это был не В.Ф. Наседкин, так как Есенин 20 декабря сам рассказал ему о телеграмме, отправленной Эрлиху (В. Наседкин. «Последний год Есенина», Челябинск, М.П. «Форум-издат», 1992, стр. 34). 19 декабря В.Ф. Наседкин зарегистрировал свой брак с Е.А. Есениной, чему старший брат был сердечно рад. Известно, что Есенин решил отпраздновать их свадьбу в Ленинграде. Более того, В.Ф. Наседкин вместе с Катей и младшей сестрой Шурой собирались переехать в Ленинград и жить там вместе с Есениным.
     На этом фоне «мемуарная» просьба «супругов Устиновых», якобы проживавших в «Англетере», обращённая к В. Эрлиху «искать общую квартиру» для их совместного проживания с Сергеем Есениным, выглядит нарочитой и абсурдной.
     5. В протоколе опроса В. Эрлих, уверяет, что, не зная, с кем приезжает Есенин (то есть не выяснял!), комнаты ему не нашёл, а в «письме» к В.И. Вольпину оправдывался, что у него на тот момент просто не оказалось денег.
     Этот фрагмент «письма В.И. Эрлиха», превращённого в статью «Четыре дня», редактор В.И. Вольпин из ранних мемуаров В. Эрлиха выбросил. Есенин, по мнению В. Эрлиха, дав телеграмму, забыл сообщить ему главное, приезжает ли он один или с женой. О том, что Есенин разошёлся, он якобы узнал от самого поэта. Это странно, ибо в удостоверении личности и в выписи о смерти, которое В. Эрлих оформлял 29.12.1925 года, значилось «женат».
     Трудно представить, что, получив от С. Есенина телеграмму о предстоящем переезде на берега Невы, В. Эрлих за девять дней ни разу не попытался выяснить причину столь внезапного решения и не знал, что на Есенина с 6 сентября 1925 года заведено очередное (тринадцатое по счёту) уголовное дело. С 7 по 19 декабря 1925 года Эрлих мог не только написать письмо в Москву, получить ответ, но и отправить в столицу ещё одно письмо (так оперативно тогда работала почта), а при желании позвонить по телефону 491-53 и выяснить все вопросы у его жены Софьи Андреевны Толстой-Есениной, с которой он был лично знаком.
     …И о каком-таком «письме В.И. Эрлиха В.И. Вольпину» могла идти речь, если Эрлих в январе-феврале 1926 года без малого два месяца, за исключением двух дней (со 2 по 4 января), проведённых в Ленинграде, проживал в Москве? Кстати, в записной книжке В.И. Эрлиха сохранился занесённый карандашом адрес В.И. Вольпина («Москва, Покровка, 9, кв. 12. Валентин Ив. Вольпин»). Совершенно очевидно, что в процессе написания ранних мемуаров Вольф Эрлих не раз бывал у своего «редактора».
     6. Приглашая Есенина к себе на квартиру, и не найдя ему комнат, Эрлих просто обязан был проявить хотя бы какую-то видимость заботы о его временном проживании. Фраза телеграммы «в двадцатых числах декабря» означала, что Есенин мог появиться в любой день, начиная с 20 декабря 1925 года. Значит, на случай его внезапного приезда, Эрлих просто не мог не оставить Есенину разъяснительную записку, в которой, как настоящий друг, должен был, как минимум, предложить дождаться своего возвращения домой, а уж потом решать вопрос с устройством Есенина в ту или иную гостиницу.
     7. 24 декабря 1925 года Есенин в 10-40 (а по моим данным — в 10-20) ступил на перрон Октябрьского вокзала и, добравшись с помощью носильщиков (ведь у него с собой было 5 увесистых чемоданов!) до стоянки на Лиговской улице, был вынужден нанять, как минимум, одного, а то и двух извозчиков.
     Именно на двух извозчиках в пять-шесть часов вечера Есенину пришлось выезжать от С. Толстой-Есениной из Померанцева переулка в Москве 23 декабря 1925 года. Сергея Александровича провожал двоюродный брат Илья, которому Есенин, прощаясь на вокзале, пообещал 50 рублей из 750 рублей, причитающихся ему по чеку Госиздата в связи с готовящимся собранием сочинений поэта. В.Ф. Наседкин должен был получить есенинские деньги в московском банке и тотчас выслать их, поскольку С.А. Есенин уезжал в Ленинград почти без денег. По-видимому, от полученной суммы успели «отщипнуть» сестрёнки, в результате чего суммарная величина телеграфного перевода сократилась с 750 до 640 рублей, чего С. Есенин, естественно, знать не мог и, следовательно, как это вытекает из протокола опроса, не мог сообщить В. Эрлиху об этой, явно заниженной сумме денег, если только Эрлих сам не сообщил ему о ней.
     На квартире у Эрлиха Есенина ожидал сюрприз. Выяснив, что хозяина нет дома, Есенин «теоретически» мог отпустить одного извозчика и, оставив на квартире наиболее лёгкие вещи, на втором извозчике отправиться… «в гостиницу». Но тут следует вспомнить, что о каких-либо вещах, якобы оставленных на квартире у В. Эрлиха, в протоколе опроса не упоминалось вообще. О вещах упоминается только в той неизвестной записке, фигурирующей в протоколе опроса В. Эрлиха, которую якобы оставил Есенин, заехав к Эрлиху.
     Это потом в своих ранних мемуарах Эрлих «вспомнит», что Есенин оставил у него три чемодана, хотя ко времени написания мемуаров (28.01.1926) он уже знал, что всего чемоданов у Есенина было пять. Вещи с собой Эрлиху брать было ни к чему, если учесть, что «мемуарная» записка Есенина зазывала его в ресторан, а сколько у Есенина было всего чемоданов, Эрлих, придя домой утром 24 декабря 1925 года, знать ещё не мог. Но когда В. Эрлих писал свои мемуары, он уже должен был понимать, что С. Есенин отправлялся в ресторан с двумя огромными чемоданами. Не странно ли это?
     Если Есенина задумали арестовывать, то лучшего места, чем квартира В. Эрлиха или гостиница, в которую он должен был отправиться, было трудно подыскать. На вокзале арест был бы слишком заметен, что вряд ли входило в планы тех, кто ещё в Москве следил за передвижениями С. Есенина. Карающий меч «правосудия» был занесён над Есениным ещё в сентябре 1925 года и только поджидал своего часа. Мысль о том, что Есенина сразу по приезде в Ленинград могли арестовать, обосновывал ещё В.И. Кузнецов в книге «Сергей Есенин. Казнь после убийства», Санкт-Петербург – Москва, Издательский Дом «Нева», 2005.
     И в самом деле, у Есенина была подписка о невыезде, которую он нарушил, причём вторично. В первый раз он нарушил её, тайно приехав в Ленинград в начале ноября 1925 года. На этот раз те, кто отслеживали Есенина (а они регулярно наведывались на квартиру жены и даже в санаторий), решили действовать наверняка. При этом обставить дело так, чтобы создать иллюзию, будто Есенин уехал в гостиницу по своей инициативе и Эрлих тут ни при чём.
     С этой целью в своих ранних мемуарах (1926) Эрлих на два часа «отлучался» из дома, а в более поздних (1930) просто «ушёл» из дома. Психологически всё должно было выглядеть так, будто Есенин, обидевшись на Эрлиха, уехал в гостиницу, ту самую, куда он уже якобы заглядывал в ноябре вместе с Н.П. Савкиным в свой предпоследний приезд и пел там вместе с ним песню «Что-то солнышко не светит» (именно с этой детали появления Есенина в «Англетере» начинаются мемуары Е. Устиновой «Четыре дня Сергея Александровича Есенина», датированные 3.01.1926). Однако, как выяснилось, С. Есенин не пел эту песню ни в канун своей гибели, как это утверждалось в ранних мемуарах, ни днём раньше, как «припоминалось» в более поздних мемуарах. Этот «эпизод» в текст мемуаров В.И. Эрлиха вписал «редактор» В.И. Вольпин или тот, кто стоял над ним.
     8. Итак, придя домой и, обнаружив оставленную С. Есениным записку, В. Эрлих поехал в гостиницу, название которой в протоколе его опроса ни разу не упомянуто, что легко объясняется: гостиницы «Англетер» в справочнике «Весь Ленинград на 1925 год» вообще не было. Лишь в справочнике «Весь Ленинград на 1926 год» эта гостиница (проспект Майорова, дом № 10/24) прорекламирована, как одна из трёх лучших гостиниц Ленинградского Губоткомхоза, где заново отремонтировано и комфортабельно обставлено сто номеров.
     Не рекламировал в 1925 году гостиницу «Англетер» (в отличие от гостиниц «Москва» и «Европейская») и ежемесячный журнал милиции, уголовного розыска и мест заключения «На посту». Зато он рекламировал старейший ресторан «бывший Фёдорова» на улице Пролеткульта (ныне — Малой Садовой), который, если верить рекламе в десятом (октябрьском) номере журнала за 1925 год, сменил адрес (с дома № 8 на дом № 5) и имел телефон (553-68). Этот факт чрезвычайно важен, если учесть, что 24.12.1925 г., когда туда, согласно воспоминаниям Эрлиха, «заезжал» Есенин, ресторан оказался «заперт».

Astafjev Angleter 07
Реклама бывшего ресторана В. Фёдорова в октябрьском номере
журнала «На посту» (1925). Публикуется впервые.

     На самом деле, ресторан (бывший Фёдорова) по адресу ул. Пролеткульта, дом № 8, в конце октября – начале ноября 1925 года, мог быть закрыт на ремонт, а в 1926 году, судя по рекламе в справочнике «Весь Ленинград на 1926 год» он в конце декабря уже должен был вот-вот вернуться на привычное для горожан место.

Astafjev Angleter 08
Улица, где в 20-е годы находился бывший ресторан В. Фёдорова
[ул. Пролеткульта (Малая Садовая), дом № 8]

     Во всяком случае, прорекламировать бывший ресторан Фёдорова в справочнике «Весь Ленинград на 1926 год» успевали, следовательно, к концу 1925 года он уже готовился к открытию по прежнему адресу.
     Кстати, работник коммунального хозяйства Ипполит Павлович Цкирия, по совместительству владелец столовой «Фермато» (т. 567-36), находившейся в 1925 году по адресу ул. Лассаля (ныне Михайлова), дом № 2, проживал в доме № 3 по ул. Пролеткульта, как раз напротив ресторана и должен был знать о том, что бывший ресторан Фёдорова 24 декабря 1925 года ещё не был открыт. Именно этого человека упомянула вдова коменданта В.М. Назарова Антонина Львовна, рассказывая в 1995 году В.И. Кузнецову (2005) о трагическом вечере 27.12.1925, когда её мужа в одиннадцатом часу срочно вызвал в гостиницу некий дворник «дядя Вася» и о том, кого именно её муж встретил в пятом номере «Англетера». А встретил он там грузина Ипполита Павловича Цкирию, не раз бывавшего у них дома, о чём поведал жене.
     Здание бывшей гостиницы «Англетер» (до октября 1925 года — «Интернационал») в конце 1925 года являлось, по сути, семейным общежитием, что в своих ранних мемуарах «Четыре дня» вынужден был признать и В. Эрлих (стр. 93). Об этом же свидетельствует и заметка, обнаруженная мною в одном из декабрьских номеров газеты «Смена» за 1925 год.
     Следует подчеркнуть, что в комментируемом фрагменте протокола опроса В. Эрлих, нарушив подписку об ответственности за дачу ложных показаний, совершил свой первый подлог.
     Задумаемся, в какую именно гостиницу, прочитав записку, мог отправиться В. Эрлих, если в протоколе опроса она никак не называлась? На какую такую записку в протоколе опроса от 28.12.1925 г. ссылался В. Эрлих, и почему она не была приложена к «Делу № 89», но 4 года спустя была передана вместе с другой (!) «мемуарной» запиской в рукописный отдел Пушкинского Дома не В.И. Эрлихом, а Г.Е. Горбачёвым? В этой первой по времени упоминания неофициальной записке гостиница Есениным также не называлась, но Эрлих явно знал, куда следует ехать. Спрашивается, из каких источников?..
     9. Для тех, кто не знает всех тонкостей интриги, требуется пояснение. В ранних и поздних мемуарах В. Эрлиха фигурирует только единственная недатированная записка Сергея Есенина следующего содержания: «Вова я поехал / в ресторан / Михайлова что ли / или Федорова / Жду тебя там / Сергей» (РО ИРЛИ, Фонд 817, оп. 1, ед.хр. 30). В мемуарах обращение «Вова» опущено, и записка приводится так: «Поехал в ресторан… Михайлова, что ли, или Фёдорова? Жду тебя там. Сергей». Вполне допускаю, имя «Вова» в мемуарах сознательно опущено, чтобы не напоминать о другой записке, также начинающейся с имени «Вова».
     Итак, правда такова, что в процитированной записке нет упоминания о какой-либо конкретной гостинице, а речь идёт лишь о ресторане б. Фёдорова, который запомнился Есенину с 1924 года, когда он приезжал в Ленинград к своим приятелям, ленинградским имажинистам.
     Тем не менее, в Рукописном отделе ИРЛИ РАН хранится ещё одна (косвенно упомянутая в протоколе опроса) недатированная записка (РО ИРЛИ, Фонд 697, оп. 1, ед.хр. 32), которую безо всяких доказательств также датируют 24 декабря 1925 года, а её авторство (опять же бездоказательно) приписывают Сергею Есенину: «ВоВа Захвати / Вещи ко мне в / Гостиницу / С. Есенин». (С.А. Есенин. Собрание сочинений в шести томах. Том VI. М., «Художественная литература», 1980, Записка В.И. Эрлиху (№ 232), стр. 205). Эта записка очень смахивает на подделку. Кто доказал её принадлежность Есенину? Да никто. Но именно эта записка, наряду с другими документами, была зачем-то передана в Пушкинский Дом 2.02.1930 г. якобы по поручению В.И. Эрлиха Г.Е. Горбачёвым (Г.Л. Калмансоном — Г. Лелевичем), занимавшем тогда должность заместителя директора Пушкинского Дома.

Astafjev Angleter 09a Astafjev Angleter 09b
Малоизвестная записка, приписываемая С.А. Есенину,
упоминаемая в протоколе опроса В. Эрлиха (лицевая и оборотная стороны)
РО ИРЛИ, Фонд 697, оп. 1, ед.хр. 32

     Только эта недатированная записка и могла подразумеваться в указанном фрагменте протокола опроса В. Эрлиха. Она написана тёмно-фиолетовым карандашом на обороте обрывка бланка отрывной накладной № 5976, которая в случае проверки её достоверности должна была (а как же иначе!) однозначно подтверждать дату приезда С. Есенина в Ленинград (24.12.1925).
     Именно эту записку вначале, очевидно, и пытались использовать «в качестве документа», подтверждающего приезд Есенина на квартиру Эрлиха и его дальнейший отъезд в гостиницу. Однако, эта записка так и не была приложена к Делу № 89, поскольку была уязвима во многих отношениях. Тем не менее, только эту записку и могла подразумевать «Е. Устинова», настрочившая свои мемуары к 3.01.1926, которые были напечатаны лишь в июле 1926 года в сборнике статей под редакцией И.В. Евдокимова «Сергей Александрович ЕСЕНИН» (М.-Л., ГИЗ, 1926).
     О Есенине, приехавшем в «Англетер», Е. Устинова писала: «Вещи он оставил сначала у поэта В. Эрлиха и ждал теперь его приезда с вещами». А  ж д а т ь  Есенин мог, только оставив записку на квартире или, как это пытались было представить, доставив её с извозчиком, посланным за Эрлихом. Так или иначе, такая записка была заготовлена, но не использована. А, собственно, почему?
     К моменту написания своих мемуаров (3.01.1926) «Четыре дня Сергея Александровича Есенина» Е. Устинова, подписавшаяся под описью вещей, оставшихся после смерти Есенина, должна была прекрасно знать, что у С. Есенина было пять чемоданов. Получается, что эти 5 чемоданов С. Есенин и оставил у Эрлиха. Знал об этом и В. Эрлих, подписавший в качестве понятого эту же опись вместе с М. Фроманом, и создавший (28.01.1926) в Москве свои ранние мемуары «Четыре дня», где, однако, упоминал только о 3-х чемоданах, обнаруженных у себя на квартире, хотя знал, что всего их было 5.
     Совершенно ясно, что в своих мемуарах Е. Устинова могла иметь в виду только вторую (сокрытую) записку («ВоВа Захвати / Вещи ко мне в / Гостиницу / С. Есенин»), которой поначалу отводилась роль первой и единственной, подтверждающей появление С. Есенина у В. Эрлиха и его последующий отъезд в гостиницу. Однако логика подсказывает, что если С. Есенин и мог оставить записку такого содержания, то только в том случае, если сам В. Эрлих и направил С. Есенина в «означенную (по протоколу — безымянную!) гостиницу». В противном случае, откуда бы он знал, в какую именно гостиницу «уехал» С. Есенин, оставивший т а к у ю записку?
     Приезд В. Эрлиха в «гостиницу», зафиксированный в протоколе опроса В. Эрлиха, подтверждает правильность моих мыслей. Но такая интерпретация развития событий 24 декабря 1925 года явно не устраивала В. Эрлиха, ибо выставляла его в качестве человека, заманившего С. Есенина в «гостиницу», где тот вскоре погиб. Поэтому вторая записка (о вещах, которые требуется захватить в гостиницу) была спрятана под сукно до 2.02.1930 года, когда всё слегка подзабылось, и когда появились на свет поздние мемуары В. Эрлиха «Право на песнь» (1930).
     10. Именно тогда, в январе 1926 года, была придумана легенда, опирающаяся на подлинную (!) есенинскую, опять же недатированную, записку («Вова я поехал / в ресторан / Михайлова что ли / или Федорова / Жду тебя там / Сергей»), написанную явно в другое время (я полагаю — в начале ноября 1925 г.) и совсем по другому поводу.

Astafjev Angleter 10a Astafjev Angleter 10b
Мемуарная записка Есенина, упомянутая в воспоминаниях В. Эрлиха
(лицевая и оборотная стороны), РО ИРЛИ, Фонд 817, оп. 1, ед.хр. 30

     Эту записку, в силу её подлинности, и решили, в конце концов, использовать, как главное доказательство появления С. Есенина на квартире у В. Эрлиха утром 24.12.1925 г. Она была написана сиреневым карандашом на обороте детского стихотворения Эрлиха, написанного тем же самым карандашом. Это стихотворение не вошло в книгу «В деревне», вышедшую в 1926 году («Шёл козёл дорогою, дорогою, дорогою…»). Именно в 1925 году Эрлих (вспомним!) «писал сказки», по поводу которых иронизировала Г. Бениславская в своём письме В. Эрлиху от 24.03.1925 года (см. п.2 комментариев).
      «Датировала» мемуарную записку появившаяся как бы невзначай приписка В. Ричиотти (Л.О. Турутовича), сделанная простым карандашом: «Милая Вольф! Вчера уехать не удалось. Уезжаю сегодня. Привет Сергею. Вл.Р. 24.12.25». Я проверил: почерк принадлежит Владимиру Ричиотти, а не Вс. Рождественскому, как ошибочно полагал В.И. Кузнецов (2005, 11-я фотовкладка между стр.192 и 193).
     Однако, вспомним, что Е. Устинова 3.01.1926 г. уже написала, что вещи С. Есенин сначала оставил у поэта В. Эрлиха. Чтобы не противоречить этой фразе, потребовалось представить дело так, что Есенин оставил у Эрлиха не все вещи, а часть вещей. Именно на этой детали заострил внимание Г. Устинов в своих мемуарах «Мои воспоминания об Есенине», опубликованных только в июле 1926 года: «Приехав в Ленинград, Есенин отправился на квартиру к поэту В. Эрлиху. Оставив здесь лёгкий багаж, Есенин на том же извозчике немедленно отправился в «Англетер», по-видимому, желая разыскать меня». Этим он объяснял поведение С. Есенина, которое, однако, не вязалось с его мемуарной запиской, оставленной на квартире В. Эрлиха, зазывающей последнего в бывший ресторан Фёдорова. Г. Устинов не сказал, что С. Есенин захватил при этом с собой два тяжёлых чемодана.
     Приведённая цитата из мемуаров Г. Устинова намеренно отвлекала читателя от есенинской записки, упомянутой в протоколе опроса В. Эрлиха, которая однозначно свидетельствовала: В. Эрлих изначально знал, в какую именно гостиницу надо было захватить вещи, следовательно, он и направил Есенина в «Англетер», а не сам Есенин отправился туда, «желая разыскать» Г. Устинова, который якобы проживал в этой гостинице последние месяцы 1925 года.
     О том, что Г. Устинов в конце октября – начале ноября 1925 года работал в Костромской губернии, свидетельствуют его статьи, опубликованные в «Красной газете»: первая («Сказ об одном спеце») появилась 28 октября в утреннем выпуске, а вторая («Гражданин секретарь») — 2 ноября в вечернем выпуске. На вопрос, находился ли Г. Устинов в первой декаде ноября в Ленинграде, могут ответить архивы Дома печати (Мойка, 94), где 11 ноября в 19-00 состоялось перевыборное собрание секции печати, в котором принимали участие работники редакций и издательств, а значит и Г. Устинов.
     Из июльских воспоминаний 1926 года последнего выясняется, что Г. Устинов не знал, где находится Дом печати, что невольно заставляет вспомнить его же слова, что «газетчик должен знать всё». В своих последних мемуарах он писал, что прощание с Есениным происходило «на Фонтанке в ленинградском Доме печати», в то время как Дом печати с 9 ноября 1925 года перебрался с Казанской улицы, 2 в бывший Юсуповский дворец на Мойку, 94. Получается, Г. Устинов не знал и того, что на Фонтанке, 50 в кв. 26 находилось помещение Всероссийского Союза писателей, откуда 29 декабря 1925 года выносили тело Сергея Есенина для отправки в Москву. Так был ли Г. Устинов в Ленинграде в декабре 1925 года? Похоже, прав В.И. Кузнецов, уверяя, что его там не было.
     Мемуары Г. Устинова в евдокимовском сборнике статей о С.А. Есенине предшествуют мемуарам Е. Устиновой, что символично. Е. Устинова с первых строк мемуаров подводит читателя к мысли, почему Есенин должен был отправиться в «Англетер» 24 декабря 1925 года. Согласно её воспоминаниям, ещё в ноябре Есенин навещал их в этой гостинице, что лишь штрихом отмечено и в начале протокола опроса Г. Устинова, датированного 28.12.1925 г.
     Но вернёмся к В. Эрлиху. Куда, спрашивается, должен был отправиться тот, обнаружив дома «мемуарную» записку, ещё не помеченную приписками В. Ричиотти и двух других приятелей В. Эрлиха — Мих. Никольского, (а вовсе не М. Никифорова, как пытался уверять Г.Е. Горбачёв) и Ив. Приблудного?
     Конечно же, в бывший ресторан Фёдорова на улице Пролеткульта, дом № 8, что примыкал к Елисеевскому магазину. Однако, задумаемся, зачем Есенину нужно было дожидаться Вову в ресторане, прихватив с собой два самых тяжеленных чемодана, один из которых был подарен ему в своё время М. Горьким? И сколько бы времени Есенину пришлось прождать Эрлиха там? А идти туда В. Эрлиху тоже было ни к чему, ведь кто-кто, а он (в отличие от Есенина) прекрасно знал, что ресторан «заперт».
     Поездка С. Есенина 24.12.1925 г. в ресторан с двумя чемоданами могла показаться более чем странной для любого здравомыслящего человека. Слишком дико выглядит желание совместить посещение ресторана с ожиданием друга и дальнейшим намерением устроиться в гостинице. Не проще ли было Есенину заглянуть в ресторан налегке?
      «Мемуарную» записку Есенин вполне мог оставить, приехав на берега Невы в начале ноября 1925 года, во время своего предпоследнего визита в Ленинград. Именно тогда, не застав Эрлиха дома и оставив ему записку на улице Некрасова, Есенин мог отправиться в бывший ресторан Фёдорова на улице Пролеткульта (ныне Малая Садовая), чтобы перекусить и встретиться с Эрлихом, ещё не зная, что ресторан на ремонте.
     Убедившись, что ресторан закрыт, Есенин должен был вернуться на квартиру Эрлиха, чтобы тот случайно вслед за ним не отправился в ресторан, однако не застав никого дома, мог отправиться к кому-то другому, а днём позже навестить того же Николая Никитина, жившего неподалёку от Октябрьского вокзала на Полтавской улице в кв. 13 дома № 10. О встрече с Сергеем Есениным состоявшейся в ночь с 4 на 5 ноября Н.Н. Никитин рассказал в мартовском номере журнала «Красная новь» за 1926 год, но по каким-то соображениям умолчал о ней в своих более поздних мемуарах, датированных декабрём 1960 года. Скрыл Н. Никитин и о своей встрече 27.12.1925 года в гостинице «Европейская» с А.А. Берзинь, зачем-то срочно приехавшей в Ленинград вслед за С. Есениным. Н. Никитин провожал её на Октябрьском вокзале, но опять же, ни словом не упомянул об этом в своих предсмертных мемуарах… Но вернёмся к мемуарной записке.
     По моим соображениям ноябрьская записка Есенина была использована Эрлихом в «мемуарах» для создания эффекта достоверности событий, связанных с днём приезда Есенина в Ленинград 24 декабря 1925 года.
     Однако, чтобы ноябрьская записка «сработала» в декабре, надо было представить дело так, что Есенин в первой декаде ноября 1925 года не встречался с Эрлихом, потому что якобы «забыл адрес Эрлиха» и не мог оказаться у него на квартире. Для этого В. Эрлихом, на мой взгляд, и было написано «самое последнее» письмо на имя Сергея Есенина, официально датированное 12 ноября 1925 года.
     Когда же оно было написано на самом деле — вопрос, требующий серьёзного исследования. Две лжи в этом письме — это уже многовато и требует разумного объяснения. Ещё труднее представить, что Сергей Есенин забыл адрес Вольфа Эрлиха и что у него при себе не было записной книжки с адресами ленинградских писателей.
     В январе 1926 года Вольф Эрлих придумает внешне безупречную легенду о «есенинском извозчике», который «обнаружив», что ресторан заперт, повёз Есенина по его собственной просьбе в «Англетер», где у того, по словам извозчика, «не то приятель живёт, не то родственник» (по протоколу опроса 28.12.1925 г. — «знакомый журналист Устинов»). На самом деле, бывшего ресторана Фёдорова на прежнем месте, согласно рекламе, обнаруженной мною в октябрьском номере журнала «На посту» за 1925 год, в ноябре уже не было, поэтому 24 декабря была придумана внешне правдоподобная история с «запертым» рестораном, после которого Есенин поехал в «Англетер».
     Однако и при таком повороте сюжета не всё выглядело так гладко, как хотелось бы «режиссёрам» трагедии. Итак, Есенин приехал в гостиницу, а как же В. Эрлих смог бы узнать, что Есенин остановился именно в «Англетере»? Ведь, прочитав записку, он должен был сначала пойти в ресторан Фёдорова и, подобно Есенину, оказаться перед запертой дверью ресторана. Но, в отличие от москвича С. Есенина, ленинградец В. Эрлих должен был знать, что бывший ресторан Фёдорова ремонтируется. По сценарию Есенин должен был «устроиться» в «Англетер» по своей инициативе, а Эрлих —  должен был «узнать об этом». Если записка с вещами и гостиницей отпадала, надо было так использовать реальную записку о ресторане, чтобы та воспринималась не только подлинной по своей принадлежности Есенину, но и хорошо вписывалась в сценарий событий первого дня последнего приезда Есенина в Ленинград.
     В ранних мемуарах (1926) Эрлих напишет: «Пошёл к “Михайлову-Фёдорову”. Оказалось, что у подъезда меня ждёт извозчик, чтобы везти в Англетерр». По словам Эрлиха, извозчик ожидал его у подъезда «около часу» (этот фрагмент «письма» В. Эрлиха, преобразованного в статью «Четыре дня», редактор В. Вольпин благоразумно удалит). В более поздних мемуарах (1930) сцена встречи с извозчиком сознательно упрощена: «Выхожу. У подъезда меня поджидает извозчик». И эта поздняя правка вполне объяснима.
     Чтобы вторично не разминуться с В. Эрлихом, надо было придумать, что заботливый С. Есенин, приехав в гостиницу, срочно направил своего извозчика на квартиру к Эрлиху, чтобы тот не отправился в ресторан (по легенде Эрлих не знал, что ресторан закрыт), и поехал сразу же в гостиницу, строго говоря, с есенинскими вещами (в полном соответствии с протоколом опроса В. Эрлиха от 28.12.1925, см. п.9 комментариев). Вновь замаячил соблазн использовать вторую, явно поддельную, записку, но её, в конце концов, решили спрятать подальше от глаз в силу её сомнительной принадлежности Есенину.
     Фантазируя, В.И. Эрлих, говоря современным языком, «прокололся». В «письме В.И. Вольпину» он неосторожно сообщил, что застал Есенина в «Англетере», «когда ещё не было часу», то есть в 12-45, и что извозчик, отвозивший Есенина в отель, ждал его у его подъезда «около часу». «Арифметика Эрлиха», изобличающая его, была осмотрительно удалена редактором статьи, но в архиве РГАЛИ (РГАЛИ, Фонд 190, оп. 1, ед.хр. 138), к счастью, сохранилась рукопись «письма» В. Эрлиха с правками В. Вольпина («С.А. Есенин. Материалы к биографии», М., «Историческое наследие», 1993, стр.259). Анализ выброшенного фрагмента «письма» показывает, что В. Эрлих, с учётом упомянутых временных реперов, должен был выезжать в «Англетер» от подъезда своего дома около 12-15. Вычтем из этого времени период ожидания «есенинского извозчика» у подъезда, где проживал В. Эрлих (около часа) и тот отрезок времени, который ему понадобился, чтобы доехать из «Англетера» до дома В. Эрлиха (полчаса) на ул. Восстания (бывшей Знаменской), дом № 33.
     Получается, что С. Есенин (!) должен был отправить «своего» (единственного!) извозчика из «Англетера» (!) за В. Эрлихом в 10-45, то есть в то самое время, когда сам С. Есенин только-только должен был ступить на ленинградскую землю и, в лучшем случае, подойти к стоянке извозчиков (!), чтобы взять экипаж (экипажи) и заехать на квартиру к В. Эрлиху.
     По данным «Красной Газеты» поезд из Москвы утром 24.12.1925 года прибывал не в 10-40 утра, как уверял В. Эрлих в мемуарах, а в 10-20. Однако и в этом случае есенинский извозчик мог оказаться у подъезда Эрлиха, в лучшем случае в 12-00 часов, а отправиться с Эрлихом (с учётом стояния извозчика у подъезда) лишь в 13-00 и оказаться в гостинице только в 13-30. Но для этого В. Эрлих утром должен был уйти из дома около 11-00, когда С. Есенин должен был появиться у него на квартире, что выглядит весьма странно.
     На самом деле, В. Эрлих вышел из дома в 10-15 (за пять минут до прихода поезда из Москвы), если, конечно, верить его признанию, что тот впервые появился в гостинице, «когда ещё не было часу» (12-45).
     Эти соображения обнажают всю фальшивость истории с «есенинским извозчиком», посланным за Эрлихом, и ставит под сомнение не только реальность приезда за ним на квартиру «есенинского извозчика», но и реальность событий, связанных с внешне достоверной «мемориальной» есенинской запиской о ресторане, датированной 24.12.1925 года, на которой, собственно, и зиждется легенда о «есенинском извозчике», которому Есенин велел везти себя в «Англетер» после того, как «узнал», что ресторан «заперт».
     При таком «признании Эрлиха» возникает обоснованное сомнение в необходимости не только фальшивой, но и подлинной (!) есенинской записки, иллюстрирующей события первого дня С.А. Есенина в Ленинграде.
     11. Согласно протоколу опроса, следует признать, что журналиста Г. Устинова в «Англетере» сначала всё-таки «поселил» именно В. Эрлих (только его и упоминал В. Эрлих в рассказе П. Лукницкому), а уж потом (в мемуарах) — «вспомнил» безвестный извозчик, которого, как говорят, и след простыл. Иллюзия присутствия Г. Устинова в «Англетере» отвлекала от главной догадки, зарытой в протоколе опроса: никто иной, как сам Эрлих и рекомендовал Есенину пожить в «Англетере». Сокрытая для широкой общественности, но сохранившаяся в архиве ИРЛИ РАН «есенинская» записка о вещах и гостинице выдаёт Эрлиха с головой (РО ИРЛИ, Фонд 697, оп. 1, ед.хр. 32).
     Однако в своих ранних мемуарах (28.01.1926) В. Эрлих отмечал, что, приехав в первый раз в гостиницу, застал С. Есенина не у журналиста Г. Устинова, а в обществе Елизаветы Алексеевны Устиновой (жены Георгия Устинова) и жены Г.Р. Колобова, приятеля Сергея по дозаграничному периоду. Инициалы Колобова позднее были внесены редактором В.И. Вольпиным. В декабре 1925 года Г.Р. Колобов проживал в доме № 3 по Комиссаровской улице (т. 489-85), расположенном напротив здания ОГПУ в пяти минутах ходьбы от «Англетера». И это не случайно. Г.Р. Колобов служил в 3-м Ленинградском полку войск ГПУ («Не умру я, мой друг, никогда», 2011, стр. 51). В этом же доме с 1926 по 1932 годы проживал П.И. Чагин, ставший редактором «Красной газеты» (т. 79-76), а также — писатель Б. Четвериков.
     Из мемуаров В. Эрлиха известно, что в свой первый приезд в гостиницу он не привёз три есенинских чемодана, якобы потому, что пытался уговорить С. Есенина пожить у него в доме № 29 на Бассейной улице. Это выглядит крайне неубедительно, если учесть, что, согласно протоколу опроса, только Эрлих и мог предложить Есенину остановиться в гостинице, название которой (что подтверждает неофициальная «есенинская» записка, сохранившаяся в РО ИРЛИ!) было ему известно. Подобными уговорами В. Эрлих попытался скрыть свою причастность к появлению С. Есенина в «Англетере», но оказался не в ладах с логикой.
     Если верить ранним (и поздним) мемуарам Вольфа Эрлиха, он впервые увидел Георгия Устинова 24 декабря 1925 года только около 16-00, когда приехал в гостиницу вторично. К этому времени три лёгких чемодана, якобы оставленные Есениным на квартире Эрлиха, были привезены в гостиницу дворником. Этот факт лишь полгода спустя (в июле 1926 года) «косвенно подтвердит» и Г. Устинов, до июля 1926 года не вспомнивший ни одной правдоподобной детали (!) из своего «ежедневного» (?) проживания в «Англетере», которое он подтвердил в протоколе опроса. То, что было рассказано Г. Устиновым в мае 1926 года о последнем дне жизни С. Есенина в «Англетере» нельзя рассматривать как мемуары. Это был жалкий лепет. Г. Устинов явно оттягивал публикацию своих мемуаров и лихорадочно соображал, как сделать их более правдоподобными.
     В своих поздних мемуарах (1930), описывая свое первое появление в гостинице, В. Эрлих уже не называл Елизавету Алексеевну Устинову тётей Лизой. Как выясняется из первого листа протокола опроса Е.А. Устиновой, она была моложе Есенина на три года, то есть ей было всего 27 лет. А в мемуарах В. Эрлиха «Четыре дня» (28.01.1926 г.) С. Есенин то и дело называл Е. Устинову «тётей Лизой»? Это, на мой взгляд, делалось Эрлихом для создания у читателя «эффекта своего присутствия».
     Всё разъясняет лаконичное примечание Е. Устиновой, сделанное ею в мемуарах «Четыре дня Сергея Александровича Есенина» (3.01.1926 г.), открывающихся сценой появления С. Есенина в «Англетере» с жалобой «тёте Лизе» на болезнь и своё предстоящее лечение: «Есенин звал автора воспоминаний “тётей”». И откуда, спрашивается, Эрлих мог знать о такой «домашней» детали, если бы не был знаком с ещё не опубликованными мемуарами Устиновой?
     Что касается журналиста Георгия Устинова, то согласно протоколу его опроса, именно он сначала и «поселил» в гостинице мифического Ушакова, представленного в ранних мемуарах В. Эрлиха журналистом и знакомым Устинова, а в более поздних мемуарах — просто журналистом
     Знакомство Устинова с Ушаковым во время их работы в Костромской губернии, доказанное ещё В.И. Кузнецовым (2005), не следовало афишировать, ибо именно Дм. Ушаков (в Костроме) потом станет распространять мифы о последних днях жизни Есенина, подобно тому, как это сделал Вс. Рождественский, написавший лживое письмо в Ростов-на-Дону, где им искажался не только гостиничный номер (вместо № 5 — № 41), в котором проживал (?) С. Есенин, но и скрывались имена виденных там утром 28 декабря 1925 года людей и, прежде всего, П. Медведева, с которым они вместе побежали по проспекту 25 Октября (Невскому) и Морской улице в «Англетер».
     П. Медведев, придя с военных лекций (?) ранним утром 28 декабря 1925 года стал первым, кто принёс в редакцию журнала «Звезда» [пр. 25 Октября (Невский проспект), дом № 28] весть о смерти Есенина из редакции «Красной газеты», а затем часов в 11-00 утра он уже звонил из «Англетера» в редакцию журнала «Звезда» (по тел. 608-13) и сообщил Н.Л. Брауну с Б.А. Лавренёвым о самоубийстве С.А. Есенина в номере гостиницы «Англетер», после чего последние двое поспешили туда.
     …Весьма важно, что в конце декабря (во всяком случае, до отъезда В. Эрлиха на похороны С. Есенина в Москву), в рассказе П. Лукницкому В. Эрлих об Е. Устиновой (которая с Г. Устиновым в то время, как выяснил В.И. Кузнецов (2005), уже была в разводе) вовсе не упоминал.
     Это означает, что протокол В. Эрлиха мог появиться только после его разговора с П. Лукницким, так как в его протоколе уже упоминалась гражданка Устинова (жена Г. Устинова), которая утром 28 декабря 1925 года, когда «подошёл В. Эрлих», «стучала в дверь» пятого номера. Однако в разговоре с П. Лукницким В. Эрлих рассказывал, что в дверь пятого номера он стучал один. Из этого следует, что в одном из двух случаев В. Эрлих явно лгал.
     Похоже, укрыватели следов преступления не сразу решили, кого назначить главными свидетелями обнаружения тела С. Есенина в пятом номере и факта передачи стихотворения «До свиданья…» В. Эрлиху. Именно Г. Устинов, а не Е. Устинова, был сначала представлен В. Эрлихом в качестве свидетеля передачи этого листка (стихотворения) из внутреннего кармана пиджака Есенина во внутренний карман пиджака Эрлиха. Того самого стихотворения «До свиданья…», создание которого было со смаком описано Г. Устиновым 29 декабря в вечернем выпуске «Красной газеты», но совсем не упомянуто в протоколе его опроса 28 декабря 1925 года.
     Как ни странно, и я повторяю это, ни в одном из протоколов опроса о создании кровавого стихотворения не говорится ни слова, даже в протоколе Г. Устинова, при котором С. Есенин накануне (в рассказе В. Эрлиха П. Лукницкому) якобы сокрушался об отсутствии в гостинице чернил. А ведь это именно Г. Устинов утром 28 декабря напомнил забывчивому В. Эрлиху о листке с печально знаменитыми стихами, написанными кровью. В ранних воспоминаниях В. Эрлих по этому поводу писал: «Стихотворение вместе с Устиновым мы прочли только на другой день». Однако в статье «Сергей Есенин и его смерть» Г. Устинов не назовёт имя В. Эрлиха, витиевато намекнув, что публикует это стихотворение, вопреки воле С. Есенина и того товарища, которому оно написано. Так была заброшена мысль о существовании некоего адресата стихотворения, которая была «развита» сначала в мемуарах Е. Устиновой, а затем В. Эрлиха.
     12. Давая показания, В. Эрлих, подобно Г. Устинову, в протоколе опроса уверял, что ежедневно бывал у Есенина в означенной (?) гостинице. Однако из этого не следует, что В. Эрлих находился там постоянно. Так В. Эрлих явно не ночевал в гостинице в ночь с 26 на 27 декабря, поскольку в своих ранних мемуарах писал, что 27 декабря «пришёл рано», следовательно, он с 26 на 27 декабря 1925 года в гостинице не ночевал и, возможно, встречался с Мих. Никольским (см. приписку последнего в «мемориальной» записке С. Есенина).
     В более поздних мемуарах В. Эрлих эту фразу опустит, из чего можно сделать ошибочный вывод, будто бы он там ночевал. На то, что В. Эрлих находился в гостинице периодически, указывают его собственные мемуары, расходящиеся с мемуарами Е. Устиновой.
     Главное, бросающееся в глаза расхождение — в дате якобы имевшей место встречи С. Есенина с Н. Клюевым. Е. Устинова утверждала, что эта встреча произошла 26 декабря, В. Эрлих же уверял, что она состоялась 25 декабря. Причем Е. Устинова писала, что Есенин отправился к Клюеву без Эрлиха, а В. Эрлих убеждал, что он вместе с С. Есениным на извозчике искали место проживания Н.  Клюева, якобы забытое С. Есениным, во что трудно поверить.
     Не случайно из более поздних мемуаров В. Эрлиха исчезла Морская улица. Это давало возможность «кататься в поисках Клюева» по всему городу, увеличивая количество посещённых домов («десяток» превратился в «десятки») на порядок. Поэтому «для нивелировки» нестыковок с мемуарами Е. Устиновой В. Эрлих в ранних мемуарах вставил вроде бы ничего не значащую фразу: «Пятница [25 декабря, — Н.А.] и суббота [26 декабря, — Н.А.] прошли до того похоже, что в моей памяти сливаются в один день». То есть, понимайте, как хотите, верьте, кому хотите… В ранних мемуарах В. Эрлих уверял, что узнал адрес Н. Клюева по телефону, который имелся в здании Управления ЛГТС [ул. Герцена (бывшая Морская), 22].
     Но вот, что важно. В.С. Чернявский случайно (!) встретивший Н. Клюева на улице в первой половине ноября 1925 года, узнал, что С. Есенин будучи в Ленинграде приходил к Николаю Алексеевичу в свой предпоследний приезд, значит, он прекрасно помнил, где живёт Н. Клюев. В своих ранних мемуарах В. Эрлих уверял, что вечером (25 декабря) ненадолго заходил Ив. Приблудный. Его имя в воспоминаниях было дописано редактором В. Вольпиным. Из более поздних мемуаров упоминание об Иване Приблудном исчезло, словно его в «Англетере» и не было совсем. Это странно, ибо одна из трёх приписок простым карандашом на «мемориальной» записке С. Есенина «о ресторане» была сделана именно Ив. Приблудным, скорее всего, 25 декабря 1925 года. Если же он заходил в «Англетер», значит, знал и о том, что Есенин поселился в гостинице. Возникает вопрос — от кого?..
     13. Речь идёт о 750 рублях, которые В.Ф. Наседкин по госиздатовскому чеку должен был с 10-00 до 15-00 [время работы банков — Н.А.] получить в одном из московских банков и тут же переслать С.А. Есенину в Ленинград (смотри п.7 комментариев). В. Эрлих, очевидно, должен был в первый же день приезда С. Есенина рассказать о доставленной к нему на квартиру из 14-го почтово-телеграфного отделения повестке на телеграфный перевод (о нём упоминалось в приписке В. Ричиоттти к «мемориальной» записке С. Есенина), и выяснить условия получения денег, однако осветил этот важный вопрос вскользь, лишь при описании последнего дня жизни С.А. Есенина. Во всяком случае, денежный перевод из Москвы в Ленинград должен был прийти ещё до 14-00 24.12.1925 г.
     Из более поздних мемуаров Эрлиха фрагмент текста, с описанием предпринятых им действий для получения есенинских денег в воскресенье 27.12.1925 г. был изъят, в то время как в более ранних мемуарах отчётливо просматривался факт подлога одной доверенности другою, в равной мере не предусматривающих получения денег ни в воскресенье 27.12.1925 г., ни утром 28.12.1925 г.
     Есенин не мог сообщить Эрлиху о 640 рублях, оставшихся у знакомого его Наседкина. Сергей Александрович рассчитывал на перевод, как минимум, 700 рублей с учётом 50 рублей, обещанных двоюродному брату Илье, о чём он, уезжая, на вокзале написал (было чем и на чём писать!) в записке своему родственнику (мужу сестры Екатерины) Василию Наседкину. Утверждать, что Есенин порвал с родными, как уверяла 29.12.1925 г. «Новая вечерняя газета» («НВГ»), было явной ложью. О том, что Есенин «развёлся с женой» в редакцию газеты мог сообщить только Эрлих (о разводе С.А. Есенина с С.А. Толстой-Есениной, которого на самом деле не было, В. Эрлих упоминал в своих ранних мемуарах). Только Эрлих (а кто же ещё?) и мог сообщить в редакцию «НВГ» о 640 рублях, переведённых В.Ф. Наседкиным С.А. Есенину из Москвы в Ленинград. С подачи В. Эрлиха в «НВГ» также мог появиться и рисунок С. Есенина работы художника Константина Соколова, приятелем которого он являлся. Вторая жена этого художника (Любовь Милеева) оформляла детскую книгу В. Эрлиха «В деревне», вышедшую в начале 1926 года в издательстве «Радуга». Одно из стихотворений, не вошедших в детскую книгу, фигурирует на обороте «мемуарной записки» Сергея Есенина, о чём я упоминал выше. То есть просматривается скрытая связь В. Эрлиха с редакцией «НВГ», хотя его имя в газете ни разу не упомянуто.
      «НВГ» явно перевирала факты: «Из Москвы он [С. Есенин — Н.А.] захватил все свои вещи. Даже предусмотрительно, из боязни кражи во время пути, перевёл по почте 640 рублей денег». Совершенно ясно, что не сам С. Есенин переводил себе эти деньги по телеграфу, а В. Наседкин, о чём знал, прежде всего, В. Эрлих, получивший повестку о денежном переводе, но об Эрлихе в газетах предпочитали помалкивать. А ведь именно на квартиру к Эрлиху, согласно предварительному обмену телеграммами, приехав в Ленинград, должен был, прежде всего, заявиться Есенин. И об этом в «НВГ» тоже прекрасно знали. Но время выхода на сцену В. Эрлиха ещё не настало.
     Его роль в англетеровской трагедии ещё была недостаточно прописана. В это время В.И. Эрлих «дошлифовывал мемуары», появление которых за два месяца до публикации впервые проанонсировал сам В.И. Вольпин в «Красной газете» 26 марта 1926 года, а сами мемуары «Четыре дня», как известно, вышли только в конце мая 1926 года в сборнике «Памяти Есенина».
     Поэтому-то, обнаружившими в пятом номере «Англетера» повесившегося Есенина, судя по материалам, опубликованным 29.12.1925 г. в «НВГ», стал не В. Эрлих (как он это утверждал в рассказе П. Лукницкому), ни Е. Устинова с В. Эрлихом (как накануне дружно показывали в своих протоколах опроса комендант гостиницы В. Назаров, В. Эрлих, Е. Устинова и Г. Устинов), а Е. Устинова, которая позвала Г. Устинова, а тот, в свою очередь, — коменданта гостиницы. А ведь Г. Устинов в протоколе опроса утверждал: «Проснувшись, я попросил жену поставить самовар. Самовар накануне остался в комнате Есенина [вот и повод зайти к Есенину! — Н.А.]. Комната оказалась извнутри [так! — Н.А.] запертой [это обнаружила Е. Устинова — Н.А.]. В это время подошёл тов. Эрлих [этого Г. Устинов в протоколе утверждать не имел права, поскольку был у себя в номере и не видел этого — Н.А.]. Они позвали коменданта т. Назарова, который открыл дверь отмычкой, в комнате был найден повесившимся поэт Сергей Есенин [то, что комендант гостиницы В. Назаров, открыв дверь, не вошёл в номер, подтверждал в соответствующих протоколах опроса, как сам В. Назаров, так и В. Эрлих — Н.А.]».
     Получается, все свидетели знали об В. Эрлихе, а «НВГ» не знала о его присутствии в момент обнаружения тела С. Есенина. Не странно ли это?
     В. Эрлих прекрасно знал о деньгах, пришедших С. Есенину ещё в четверг 24.12.1925 года. Однако, если в четверг Эрлих и поставил в известность Есенина о денежном переводе, то лишь тогда, когда деньги на почте, работавшей с 10-00 до 16-00, получить было уже невозможно. Есенин, якобы устроивший в день приезда «застолье и вечер воспоминаний», физически просто не смог бы получить их. Явно неслучайно В. Эрлих в своих мемуарах подчёркивал, что второй раз они все собрались уже часа в четыре дня (16-00), когда почта прекращала работу — и теперь, в связи с рождественскими праздниками получение денег вынужденно откладывалось до утра 27.12.1925 года.
     Повторюсь, что в первый раз В. Эрлих, по его собственному признанию, выброшенному из текста «письма» редактором В.И. Вольпиным, якобы приехал в гостиницу в 12-45, что, как мы доказали выше (см. п. 10), является явным вымыслом.
     Принимая во внимание фактор времени, С. Есенин вполне мог реально появиться в гостинице только около 12-00, но никак не в 10-00 — 11-00, как уверяла 3.01.1926 г. в своих оперативных мемуарах «Четыре дня Сергея Александровича Есенина» Е. Устинова. Следовательно, и В. Эрлих «на есенинском извозчике» (если таковой мог быть на самом деле!) в гостиницу мог реально приехать в первый раз не раньше 14-00, так как сразу после приезда в «Англетер» Есенин послал своего извозчика «за Вовой».
     То есть только после 14-00 В. Эрлих мог реально вернуться второй раз к себе домой и организовать перевозку оставленных там есенинских вещей [ведь он их, напомним, в первый раз так и не привёз, потому что, будто бы, пытался уговорить Есенина пожить у себя на Бассейной (Некрасова) улице]. Оставшиеся вещи (три чемодана) дворник, согласно мемуарам, успел доставить в гостиницу только к 16-00. Ясно, что какому-то дворнику, без специального уведомления, чужие вещи для перевозки в гостиницу вряд ли могли доверить, значит, в этом требовалось личное участие В. Эрлиха. Да и как, спрашивается, дворник смог бы попасть в квартиру В. Эрлиха, если бы там в тот момент никого не было? В четверг 24.12.1925 года ему снова кто-то должен был открыть дверь в квартиру № 8 дома 29 по улице Некрасова.
     14. В протоколе опроса от 28.12.1925 В. Эрлих, ссылаясь на Есенина, уверял, что деньги (640 руб.) должны были прийти по переводу на его имя, а, пришли они, как известно, на имя С. Есенина по адресу проживания В. Эрлиха. Поскольку Есенина уже не было в живых, эти слова, якобы сказанные Есениным Эрлиху, нельзя было ни подтвердить, ни опровергнуть. Зато В.Ф. Наседкин, высылая телеграфный перевод, точно знал, что 640 рублей следовало переслать не кому-либо, а именно С.А. Есенину, и, видимо, Василий Фёдорович ожидал получить уведомление об их получении, но так и не получил его ни 24 декабря, ни 27 декабря 1925 года, что должно было его насторожить. Может быть, он и был в 1938 году расстрелян только за то, что знал точное время отправки телеграфного перевода из Москвы в Ленинград. Во всяком случае, в 14-м почтово-телеграфном отделении (ПТО) в течение двух лет после гибели С.А. Есенина была произведена полная смена начальников почты и его заместителей, то есть, говоря юридическим языком, произошло устранение возможных свидетелей прихода денежного перевода.
     15. В. Эрлих уверял, что С. Есенин попросил получить переведённые ему телеграфом деньги (640 руб.) 27 декабря 1925 года.
     По словам, якобы сказанным С. Есениным, они должны были быть высланы на имя В. Эрлиха. Даже если это так и было бы, С. Есенин вполне мог бы сходить на почту вместе В. Эрлихом утром 27.12.1925 и разобраться с этим вопросом, тем более, что денег у него к субботе (по свидетельству того же Эрлиха) вовсе не осталось. Доверенность же на имя гражданина Эрлиха, написанная Есениным, могла быть написана в первый же день приезда, то есть 24.12.1925 г., но датирована с поправкой на день предстоящего получения 27.12.1925 г, ибо 25 и 26 декабря 14-е ПТО, расположенное на ул. Некрасова, 27 (заведующий К.Я Трофимов, помощники Т.С. Кудинов и И.А. Батогов, тел. 229-39) в связи с рождественскими праздниками не работало.
     Утром в воскресенье 27.12.1925 г. С. Есенин вполне мог бы отправиться на почту, но почему-то не пошёл. В. Эрлих в «письме В. Вольпину» отмечал, что накануне в субботу 26.12.1925 г. утром, по словам Есенина, он якобы заезжал к И.И. Садофьеву, но не застал его дома, то есть якобы свободно передвигался по городу. Этот эпизод из «письма В. Эрлиха», редактор В. Вольпин потом удалил из статьи.
     Кстати, в тот же субботний день В. Эрлих уходил из «Англетера» и, согласно его ранним мемуарам, мог встретиться с Мих. Никольским (см. приписку последнего к «мемориальной» записке С. Есенина) и ночевать дома. Согласно мемуарам Е. Устиновой, а потом и В. Эрлиха утром следующего воскресного дня Есенин принимал ванну, резал руку, писал собственной кровью стихи, брился, то есть не мог появиться на почте «по уважительным причинам». А в протоколе опроса нас уверяют, что Есенин в этот день (время не указывается!) всё-таки побывал на почте, но возникает вопрос — когда? Днём он там быть не мог, так как этот факт не подтверждается протоколом опроса Г. Устинова, где зафиксировано, что с 14 до 17-00 — 18-00 В. Эрлих, так же как и С. Есенин (наряду с Ушаковым и «супругами» Устиновыми) были вместе и вместе уходили.
     Значит, Есенин если и мог реально «появиться» на почте (и «не появиться», если был арестован), то только утром 27.12.1925 года, но опять же только лишь в том случае, если не резал руку, не принимал ванну и не писал кровавые стихи. А ведь в протоколах опроса, если вспомним, о кровавом автографе никто из свидетелей не упоминал, и, как я понимаю, только потому, чтобы у Есенина именно утром 27.12.1925 г. оставалась единственная реальная возможность (в соответствии с протоколом опроса Г. Устинова) сходить на почту.
     В. Эрлих же в своих ранних мемуарах, вопреки протоколу опроса Г. Устинова, уверял, что около 14-00 27.12.1925 г. удалялся из номера для оформления доверенности, а потом вернулся, застав всех на месте, включая Есенина. Из более поздних мемуаров всё, что касалось оформления доверенности, было В. Эрлихом (или «мудрым» редактором) изъято, но след раннего варианта воспоминаний в поздних мемуарах по недосмотру и вопреки всему остался. Как говорят, бес проявляется в мелочах.
     Приход Эрлиха с доверенностью на почту, а затем вызов туда Есенина, могли состояться только воскресным утром, но это событие в протоколе опроса Эрлиха сознательно не привязано к конкретному времени, ибо принятие ванны, и писание стихотворения кровью психологически противоречит упоминаемому в протоколе опроса факту посещения почты. Из ранних мемуаров Эрлиха так и остаётся неясным, почему деньги (утром или днём 27 декабря 1925 года) так и не были получены. Во всяком случае, если доверенность писалась 27.12.1925 г., то чернила до 14-00 в пятом номере гостинице уже должны были появиться. Вспомним, что утром этого дня они ещё отсутствовали и их обещала достать Е. Устинова.
     16. Вместо этого, согласно протоколу опроса, в воскресенье 27 декабря, В. Эрлих, заглянув (только утром, а когда же ещё?) в 14-е ПТО и узнав, что деньги пришли не на его (Эрлиха) имя, а на имя С. Есенина (об этом В. Эрлих знал ещё 24 декабря!), якобы позвонил ему по телефону в гостиницу и вызвал его на почту, чтобы тот сам получил деньги, а С. Есенин (это совершенно не укладывается в голове!) пришёл туда «без документов» (но это объяснимо, если он находился под арестом).
     Упомянутый эпизод с посещением почты создаёт иллюзию свободного хождения С. Есенина по городу, но дальнейший текст протокола опроса, соотнесённый с ранними и поздними воспоминаниями В. Эрлиха, изобличает последнего в очередном нарушении подписки об ответственности за дачу ложных показаний и в совершении ещё ряда подлогов.
     17. Трудно поверить в то, что Есенин, множество раз получавший телеграфные переводы, пришёл 27.12.1925 г. в 14-е ПТО (ул. Некрасова, 27) за своими деньгами (в которых остро нуждался) без документов (!) и вернулся в гостиницу в сопровождении товарищей «означенной гостиницы» ни с чем. Сергея Есенина на почте должны были видеть работники почтово-телеграфного отделения, но заведующий столом дознания 2-го отделения ЛГМ И.В. Вергей (1891– ?) ничего не сделал для того, чтобы документально подтвердить или опровергнуть факт появления С.А. Есенина на почте, указанный в протоколе опроса В. Эрлиха.
     А ведь у Сергея Александровича Есенина при себе был документ, удостоверяющий его личность. К Акту Н. Горбова о смерти С.А. Есенина, составленному буквально на следующий день (28.12.1925 г.), было приложено удостоверение личности (Г № 0428516), выданное Есенину сроком на три года в селе Кузьминском 15 июля 1925 года Кузьминским волисполкомом Рязанского уезда, где значилось что Есенин «женат». Значит, в своих мемуарах В. Эрлих лгал, вкладывая в уста С. Есенина информацию о его разводе с С.А. Толстой-Есениной (см. п. 5). Ведь в Выписи о смерти, полученной В. Эрлихом 29 декабря 1925 года в п. 10 («Семейное положение умершего») записано «женат», о чём он знал ещё до того, как «по просьбе В.И. Вольпина» вторично принялся за написание своих ранних мемуаров.
     Спрашивается, почему один и тот же документ в материалах «Дела № 89», имеющий один и тот же номер (Г № 0428516) 28.12.1925 года назывался удостоверением личности («Смерть Сергея Есенина», стр. 376), а на другой день (29.12.1925 г.) при получении Выписи о смерти — трудовой книжкой («Смерть Сергея Есенина», стр. 396)?
     Расписка В.И. Эрлиха в получении справки от 2-го отделения ЛГМ, выданной ему для предоставления в ЗАГС Московско-Нарвского (а почему не Центрального?) района о разрешении похорон С.А. Есенина выглядит также же сомнительно, как и под протоколом его опроса от 28.12.1925 года. На оригинале машинописной справки от 2-го отделения ЛГМ рядом с месяцем («   » Декабря) почему-то не вписана дата.
     18. Вместе с удостоверением личности к Акту участкового надзирателя Н. Горбова прилагалась доверенность, выданная В.И. Эрлиху для получения присланных из Москвы 640 руб., подкреплённая неадекватной (заваливающейся направо) подписью С. Есенина, которую заверил секретарь Ленинградского отделения Всероссийского Союза поэтов М. Фроман, поставивший возле даты (27 / XII 25) свою подпись (см. ранние мемуары В. Эрлиха). Однако подобные нотариальные действия были возможны только в 1922 году (см. «Весь Петроград на 1922 год», стр. 727-728), но с января 1923 года они изменились.
     В 1925 году ни М.А. Фроман, ни кто-либо другой не имели права удостоверять подлинность подписи С.А. Есенина. Право удостоверения подлинности подписей на доверенностях для получения денежной корреспонденции с 1923 года была передана органам милиции. Именно они и должны были ставить на денежной доверенности гербовую печать.
     Что же мы видим в доверенности, приложенной к Акту Н. Горбова? При внимательном рассмотрении самой последней в жизни есенинской подписи, возникает ощущение, что у Есенина уже не хватило сил, чтобы рядом с датой 27/XII проставить год написания (1925-й).

Astafjev Angleter 14
Доверенность, написанная В.И. Эрлихом, с неадекватной подписью С.А. Есенина

     Доверенность эта была написана рукою В. Эрлиха, но получить на неё какие-либо деньги было невозможно и вот почему. Во-первых, работников 14-го ПТО (если бы им предъявили такой документ) должна была бы насторожить более чем странная, неадекватная подпись С. Есенина. Во-вторых, возле дня и месяца С. Есенин не поставил год, что было не менее подозрительно. В-третьих, наличие только инициалов (а не полного имени и отчества) у Эрлиха В.И. (Василий Иванович, Виктор Ильич, — кто?) вряд ли позволяла выдать доверенному лицу столь значительную по тем временам сумму денег. В-четвёртых, на доверенности (и это главное) отсутствовала гербовая печать, без которой, как было известно ещё в день её составления (27.12.1925 г.), а не только утром 28.12.1925 г., деньги получить было невозможно. А в-пятых, и это главное, подпись С.А. Есенина, как я упоминал выше, не была заверена в милиции.
     Поражает спокойствие, с которым Михаил Фроман (Фракман) дважды (!) заверял подписи в денежных документах. Похоже, он знал, что эти доверенности (и первая, написанная Есениным, и вторая, написанная рукою Эрлиха) не будут использованы, в силу чего никакой ответственности за участие в их составлении не нёс.
     Вторая доверенность должна была выполнять роль алиби для В.И. Эрлиха (и только!), но, вопреки замыслу, изобличала его, как соучастника подлога. Внимательное изучение репринтного оригинала второй доверенности даёт мне право утверждать, что верхняя часть доверенности, включающая неадекватную подпись С. Есенина, была написана за 2-3 минуты. Лист с текстом был буквально выхвачен из-под руки С. Есенина (сохранились следы смазывания текста) и мгновенно сложен вдвое, что привело (относительно линии сгиба) к образованию зеркальных клякс не только от ещё непросохшей есенинской подписи, но и от залитой чернилами буквы «о» в слове «Доверенность», отразившейся в нижней части листа, в виде маленькой эллипсовидной кляксы. Очевидно, что нижняя часть доверенности, где «заверялась» подпись Сергея Есенина, заполнялась позднее, и, скорее всего, после девяти часов 27.12.1925 года, когда В. Эрлих, по свидетельству П. Лукницкого, пришёл на квартиру М. Фромана и остался там ночевать.
     Выходит, в беседах с Н.Л. Брауном (смотри воспоминания Н.Л. Брауна о С.А. Есенине, 1974) В. Эрлих врал, уверяя, что ночевал дома и прочитал «До свиданья…» поздно ночью. Но это «запоздалое признание», лишь подтверждает догадку, что В. Эрлих, «помчавшись» в «Англетер», не был перед этим на почте и у врача, к которому «ходил по утрам». А к врачу ему заглянуть не мешало бы. Похоже, его охватила амнезия, ведь «по просьбе Сергея» в это утро он должен был зайти на почту со второй доверенностью на получение есенинских денег.
     Имеются серьёзные основания (пропорции и размеры листа, наличие следов перфорации), позволяющие утверждать, что листок для второй доверенности, написанной 27.12.1925 г. рукою В. Эрлиха, был вырван из есенинского блокнота, из того самого блокнота, о котором неделю спустя впервые упомянет Е. Устинова в своих мемуарах «Четыре дня Сергея Александровича Есенина» (3.01.1926) при описании эпизода передачи написанного кровью стихотворения С. Есенина В. Эрлиху.
     В. Эрлих же, словно забыв о том, что он рассказывал П. Лукницкому месяцем раньше перед своим отъездом в Москву на похороны Есенина (см. п. 11), в своих ранних мемуарах изложит тот же эпизод с блокнотом в несколько ином ракурсе и, совершит очередной подлог, представив себя в мемуарах «Четыре дня» (28.01.1926) очевидцем разговора С. Есенина с Е. Устиновой, во время которого он, якобы, и узнал, что Есенин утром 27.12.1925 г. резал себе руку из-за отсутствия чернил в гостинице и писал стихи. То есть, получалось, В. Эрлих знал, что Есенин писал стихи кровью и «забыл» об этом ровно на сутки (!).
     Это обстоятельство подтверждает, что В. Эрлих знал о «мемуарах Е. Устиновой» и корректировал свои воспоминания для сокрытия нестыковок в сценарии обстоятельств, предшествующих «самоубийству С. Есенина» в «Англетере».
     Намёк на отсутствие чернил в гостинице утром 27.12.1925 г. в рассказе В. Эрлиха П. Лукницкому (смотри письмо П. Лукницкого Л. Горнунгу от 29.01.1926, опубликованное в газете «Русский курьер», февраль, № 5, 1992) получил дальнейшее развитие в статье Г. Устинова «Сергей Есенин и его смерть» 29.12.1925, а затем — в мемуарах Е. Устиновой и В. Эрлиха, где всплыл нигде и никем ранее не упоминаемый блокнот, из которого С. Есенин якобы вырывал листок со стихами «До свиданья…», переданный [в присутствии Г. Устинова (28.12.1925, в пересказе В. Эрлиха П. Лукницкому) или в присутствии Е. Устиновой, согласно её мемуарам (3.01.1926)] В. Эрлиху, сделавшему себя в своих ранних мемуарах сначала адресатом стихотворения (28.01.1926), а потом [(ноябрь 1928 — январь 1929), 1930], в более поздних своих мемуарах — простым его получателем.
     19. Пришло время воспроизвести фрагмент ранних воспоминаний В. Эрлиха «Четыре дня» (28.01.1926), разоблачающий подлог, к которому в равной мере причастны и В. Эрлих и М. Фроман. По понятным причинам именно этот фрагмент текста из более поздних воспоминаний В. Эрлиха «Право на песнь» [(ноябрь 1928 — январь 1929), 1930] был изъят. Он касается ряда ключевых эпизодов последнего дня жизни С.А. Есенина и выделен для облегчения чтения курсивом:
      «Часа в два (14-00 — Н.А.) мне пришлось не надолго уйти [напоминаю: факт ухода В. Эрлиха из номера не подтверждается протоколом опроса Г. Устинова, где говорится, что Г. Устинов с Е. Устиновой, С. Есениным, В. Эрлихом и Д. Ушаковым пробыли вместе с 14-00 до 17-00 — 18-00 и все ушли вчетвером, оставив С. Есенина одного.
     Позднее, в майских воспоминаниях о Сергее Есенине «Годы восхода и заката», опубликованных в сборнике Всероссийского Союза Поэтов «Памяти Есенина» (М., 1926, стр. 88) Г. Устинов признался: «Я ушёл от него в 7 (19-00 — Н.А.) вечера», то есть сдвинул к вечеру время ухода, зафиксированное 28.12.1925 г. в протоколе своего опроса.
     О том же самом П. Лукницкий, излагая рассказ В. Эрлиха, писал: «Весь день 27-го до 6 вечера (18-00 — Н.А.) Есенин, Эрлих и Устинов (обращаю внимание, что Е. Устинова и Д. Ушаков при этом не упоминались, то есть ещё не были включены в число главных действующих лиц трагедии. Это подтверждает мою догадку о том, что протокол опроса Г. Устинова мог быть написан не 28.12.1925 г. в Ленинграде, а позже — в Москве; здесь и далее пояснения в круглых и квадратных скобках, а также — жирный шрифт, по-прежнему, мои — Н.А.) провели вместе <…> В 6 часов вечера (18-00 — Н.А.) все ушли, Есенин остался один»]. Здесь надо кое-что объяснить: ещё в день приезда Сергей сказал мне, что на моё имя для него [эти слова в протоколе опроса В. Эрлиха отсутствуют, из чего создаётся впечатление, что В. Наседкин неправильно исполнил просьбу Есенина — Н.А.] перешлют из Москвы деньги. Повестка пришла, но… на его имя и на мой адрес. В результате двое суток он не мог получить денег. В воскресенье [а почему не в четверг — в день приезда Есенина (24.12.1925)? — Н.А.] мы додумались: Сергей пишет мне доверенность [значит, чернила, будто бы отсутствовавшие утром, к 14-00 в номере уже были! — Н.А.], по которой я и получаю деньги [будучи арестованным, доверенность на имя гражданина Эрлиха Есенин мог написать добровольно только в том случае, если ему пообещали смягчить меру пресечения (п. 4 «домашний арест» или 5 «заключение под стражу» ст. 144 УПК 1923 года) и выпустить его под залог (п. 3 ст. 144 УПК 1923 года) — Н.А.]. Поэтому днём [запомним этот факт, не подтверждающийся протоколом опроса Г. Устинова — Н.А.] я заехал к секретарю Союза Поэтов М.А. Фроману, и заверил подпись Сергея [Декретом СНК от 2/I 1923 года (Приказ Милиции Республики № 86-1923) право удостоверения подлинности подписей на почтовых повестках и доверенностях на получение денежной и посылочной корреспонденции предоставлялось органам милиции, что свидетельствует о заведомо неправомерных действиях В. Эрлиха и М. Фромана — Н.А.]. Вернувшись, застал ещё всех в сборе.
      В. Эрлих не упоминает о посещении почты, куда ему, оформив доверенность, следовало бы зайти и получить есенинские деньги. Следует пояснить, что днём 27.12.1925 г. В. Эрлих есенинских денег получить явно не мог, поскольку доверенность, заверенная печатью Всероссийского Союза Поэтов, была заведомо недействительной.
     Никто и не собирался получать есенинские деньги, ибо их получение не вписывалось в сценарий поведения «поэта-самоубийцы». Однако неправильно оформленная доверенность теоретически давала формальный повод вызвать Есенина на почту (что «подкрепляли» строки протокола опроса В. Эрлиха), где ему должны были объяснить, что доверенность составлена неверно, и что для того, чтобы получить деньги её следует заново переписать и заверить гербовой печатью в милиции, что реально можно было сделать лишь в понедельник 28.12.1925 г.
     Поэтому, доверенность, написанная рукою С. Есенина, как не соответствующая условиям получения денег, должна была быть уничтожена (разорвана, что и было сделано). Теоретически, узнав, что денег по ней не получить, её мог разорвать сам Сергей Есенин или… кто-то другой, кто позднее подложил её обрывки в один из есенинских чемоданов. Ещё живой Есенин, возможно, и был приведён в «Англетер» 27.12.1925 г. (там в одном из его чемоданов находился блокнот) якобы для написания другой (второй) денежной доверенности, а на самом деле для последующей расправы над ним и имитации самоубийства.
     До сих пор остаётся загадкой, почему обрывки первой доверенности сохранились. Сейчас они хранятся в РГАЛИ (Ф. 190, оп. 2, ед.хр. 30), где их обнаружил следователь по особо важным делам Э. Хлысталов (1991), книгу которого «Тайна убийства Сергея Есенина» (Москва, Издательство «Феникс-I», 1991) с автографом я случайно купил у самого автора возле «Англетера», ещё не зная, кто он такой.
     Обрывки первой доверенности, написанной рукою Есенина, были обнаружены среди вещей, доставшихся З.Н. Райх-Мейерхольд 22 апреля 1926 года. К сожалению, описание и экспертиза обрывков первой доверенности, на которых настаивал Э. Хлысталов, так и не были выполнены.
     А ведь и сегодня важно знать: 1) на какой бумаге была написана первая доверенность, каковы её толщина, текстура, цвет; 2) степень сохранности листа; количество и форма обрывков, дающих приблизительное представление о его формате; 3) цвет чернил, особенности расщепа пера (есенинское перо хранится в ГЛМ); 4) отсутствие или наличие явных признаков есенинского блокнота, и, прежде всего, следов перфорации (количество зубчиков на 10 мм); 5) особенности почерка, просматривающиеся в обрывках (устойчивый, неустойчивый), дающие представление об эмоциональном состоянии С.А. Есенина в момент её написания; 6) смысловое содержание доверенности, слова и фразы, читающиеся отчётливо и приблизительно; 7) дата, тип печати (из ранних мемуаров В. Эрлиха следует, что и первая и вторая доверенности гербовой печатью не заверялись).
     Итак, первая неофициальная причина неполучения денег 27.12.1925 г. и 28.12.1925 г. — доверенности, якобы случайно не заверенные гербовою печатью. Вторая официальная причина неполучения денег 27.12.1925 г., упомянутая в протоколе опроса В. Эрлиха, — отсутствие документов у Есенина при вызове на почту.
     Первая причина тщательно скрывалась, вторая в протоколе опроса нарочито выставлена напоказ, хотя есть все основания считать её ложной.
     Известно, что первая доверенность, написанная рукою Есенина, была 27.12.1925 г. разорвана и подменена в тот же день второй доверенностью, написанной рукою В. Эрлиха с неадекватной подписью Есенина.
     Мы подошли вплотную к ответу на вопрос, когда и зачем была сделана вторая доверенность, для чего продолжим цитирование важнейшего фрагмента ранних мемуаров В. Эрлиха — Н.А.].
     Просидели часов до шести. Помню, Устинов журил Сергея за то, что он мало читает. Сергей оправдывался. Около шести (18-00 — Н.А.) Устинов ушёл к себе “соснуть часика на два”. Е.А. тоже. (В мае 1926 г.  Г. Устинов будет уверять, что ушёл в 19-00 — Н.А.).
     Остались (после 18-00 — Н.А.) втроём: Сергей, Ушаков и я [это противоречит не только протоколу опроса Г. Устинова, где утверждалось, что все ушли вместе в 18-00, но и рассказу В. Эрлиха П. Лукницкому, где об Ушакове и Устиновой не упоминалось. Первое упоминание об Ушакове обнаруживается в протоколе опроса Г. Устинова от 28.12.1925 г., после чего он появился сначала в мемуарах Е. Устиновой, а затем в мемуарах В. Эрлиха. Протоколы опроса Д. Ушакова, якобы тоже проживавшего в «Англетере», а также — безымянного портье, о которых вскользь упомянул В. Эрлих в своих ранних мемуарах, неизвестны. — Н.А.].
     Часов в 8 (20-00 — Н.А.) и я поднялся уходить [В рассказе В. Эрлиха П. Лукницкому и в протоколе опроса Г. Устинова сначала фигурировало одно и то же время ухода от Есенина: 18-00. Однако в своих ранних мемуарах В. Эрлих время своего ухода от Есенина потом сдвинул на два часа вперёд, что объяснимо. Трудно представить, что В. Эрлих в рассказе П. Лукницкому «вспомнил» о своём забытом у Есенина портфеле лишь спустя два часа после ухода из пятого номера гостиницы. — Н.А.].
     Ночевать я решил дома, во-первых, потому, что рано утром (по просьбе Сергея) я должен был зайти на почту [казалось бы, с первой доверенностью, написанной рукою С. Есенина и заверенной М. Фроманом, согласно мемуарам В. Эрлиха, когда ему 27.12.1925 г. потребовалось ненадолго отлучиться от 14-00 до 16-00 (время закрытия почты) — Н.А.], во-вторых, по утрам я ходил к врачу [В декабре 1925 года В. Эрлих проживал всё в том же здании Бассейно-Знаменской больницы, что располагалась в угловом доме на пересечении улиц Некрасова и Восстания. По улице Некрасова (бывшей Бассейной) этот дом числился под № 29, а по улице Восстания (бывшей Знаменской) — под № 33 — Н.А.]. И то и другое рядом с моей квартирой.
     Простились. С Невского я вернулся вторично: забыл портфель, а с ним доверенность [естественно, первую, якобы написанную С. Есениным днём 27.12.1925 г. В более поздних мемуарах В. Эрлих совершит подлог, скрыв, что в забытом у Есенина портфеле вообще была какая-либо доверенность. Эту вторую неиспользованную доверенность он и приложит к Акту Н. Горбова от 28 декабря 1925 г.
     При внимательном сравнении ранних и поздних мемуаров В. Эрлиха убеждаешься, что около 21-00 он вышел из «Англетера» с портфелем, в котором уже лежала не первая доверенность, написанная рукой Есенина, а вторая доверенность (см. п. 18), написанная рукою Эрлиха с неадекватной подписью Есенина, которую в протоколе опроса Эрлих, совершив подлог, выдал за есенинскую. — Н.А.]. Ушаков к тому времени успел уйти [больше Ушакова никто не видел, но он оставил «воспоминания» о своём проживании в «Англетере», опубликованные в костромской прессе 6 января и в первой декаде февраля 1926 года, которые выдают его активное участие в формировании образа поэта-самоубийцы. Кстати, в самых последних (июльских) воспоминаниях Г. Устинов убеждал, что Эрлих к Есенину заходил «в часов девять вечера» (21-00), но как он мог уверенно это утверждать, если сам ушёл от Есенина вместе со всеми (!) в 5-6 или в 7(?) часов вечера. Однако это время «подтверждало» краткость пребывания Эрлиха в пятом номере «Англетера», ибо «в десятом часу» (то есть до 21-30), по свидетельству П. Лукницкого, В. Эрлих уже был на квартире у М. Фромана. — Н.А.].

Astafjev Angleter 11
Дом, где жил М.А. Фроман [ул. Володарского (Литейный пр.), дом № 16, кв. 6]

     Сергей сидел у стола спокойный, без пиджака [утром 27.12.1925 г., в рассказе В. Эрлиха П. Лукницкому, пиджак на С. Есенине ещё был — Н.А.] и просматривал старые стихи. На столе была развернута папка [о папке упоминалось в протоколе опроса Г.Ф. Устинова]. Простились вторично. На прощанье Сергей, смеясь, сказал, что он сейчас пойдёт будить Устинова [последняя фраза — плод редакторской «фантазии» В.И. Вольпина или кого-то выше, выдумавших и то, что Есенин 27.12.1925 года якобы пел перед смертью песню «Что-то солнышко не светит…» — Н.А.]». До этого (3.01.1926) о есенинском пении вместе с Н.П. Савкиным как бы между прочим «вспомнила» в своих мемуарах Е. Устинова, рассказывая о якобы имевшем место посещении С. Есениным «Англетера» в начале ноября 1925 года.
     Анализ событий последнего дня жизни Сергея Александровича Есенина подсказывает, что именно вечером (от 20-00 до 21-00) первая (есенинская) доверенность была разорвана, а её обрывки таинственным образом оказались в одном из пяти опечатанных есенинских чемоданов, доставшихся 22.04.1926 г. З.Н. Райх-Мейерхольд.
     Зачем понадобилось сохранить обрывки — ключевой из оставшихся без ответа вопросов. Несомненно, в этих обрывках содержится какая-то важная информация, которая должна была подтверждать «самоубийство С. Есенина». В противном случае обрывки первой доверенности вряд ли бы сохранили. С другой стороны, они «объясняли», почему В. Эрлих, согласно протоколу опроса, придя на почту не получил деньги по есенинской доверенности: доверенность оказалась неправильно оформленной и её за ненадобностью ликвидировали (в указанном случае — «разорвали»).
     Тщательный текстологический анализ второй доверенности убеждает, что В. Эрлих присутствовал при последних минутах жизни Сергея Александровича Есенина. Именно вечером 27.12.1925 г., в считанные минуты эта доверенность была создана Эрлихом, чтобы создать себе алиби. Не случайно, ой, не случайно, 29 декабря 1925 года в статье «Сергей Есенин и его смерть» Г. Устинов проговаривается, что С. Есенин «расправился с собой» вечером 27 декабря 1925 года.
     Ни на какую почту со второй доверенностью утром 28.12.1925 года (как, впрочем, и с первой доверенностью накануне утром 27.12.1925 года) В. Эрлих, естественно, не ходил. Именно тогда же 27.12.1925 г., с 20-00 до 21-00, а не утром 27.12.1925 г. были внесены свежие кровавые правки в ранее написанный кровавый автограф «До свиданья…», с учётом которых стихотворение и было напечатано в «Красной газете» 29.12.1925 г. в статье Г. Устинова «Сергей Есенин и его смерть».

Astafjev Angleter 04
 Стихотворение «До свиданья…» (подлинник)
(РО ИРЛИ, Фонд 817, оп. 1, ед.хр. 14)
Astafjev Angleter 05 
Кровавая подделка, выдаваемая за автограф «До свиданья…»
(С. Есенин, Собр. соч. в 5 тт., Москва, 1966-1968,
«Художественная литература», т. 3, стр. 227)

     Суть заключается в том, что листок с подлинным автографом «До свиданья…» в ИРЛИ РАН (Ф. 817, оп. 1, ед.хр. 14) был не из есенинского (осеннее-зимнего) блокнота 1925 года, а соучастникам убийства Есенина требовалось неоспоримое доказательство, что листок вырван именно из этого блокнота, чтобы хоть косвенно привязать его написание к 27.12.1925 года.
     В есенинском блокноте бумага желтовато-серая, тонкая, текстура бумаги неоднородная со следами ворсинок, что подтверждает хранящийся в ИРЛИ РАН (Санкт-Петербург) черновой автограф стихотворения «Кто я? Что я? Только лишь мечтатель…» (Ф. 817, оп. 1, ед.хр. 13). Два листка из этого блокнота, на которых написано упомянутое стихотворение, в мае 1967 года по свидетельству В.В. Базанова (1994), Пушкинскому Дому были переданы народным артистом РСФСР Н.К. Вальяно, младшим братом помощника Губпрокурора 1-го (Центрального) участка города Ленинграда М.К. Вальяно, курирующей в январе 1926 года «Дело № 89 о самоубийстве поэта Сергея Александровича Есенина».
     Кстати, М.К. Вальяно проживала тогда по соседству с «Англетером», в 1-м Доме Советов («Астории»), члены которого в декабре 1925 года ходатайствовали «о закреплении за ними здания бывшего Английского посольства под культурно-просветительные учреждения». Там же (ком. 128, тел. 560-91) тогда проживала ответственный секретарь редакции «Красной газеты» А.Я. Рубинштейн, которую вскоре с этой должности уберёт П.И. Чагин, назначенный редактором газеты. Ясно, что утром 28 декабря 1925 года некоторые жители 1-го Дома Советов узнали о гибели С. Есенина одними из первых.
     Без всякого сомнения, из есенинского (осеннее-зимнего) блокнота был вырван лист для второй доверенности, хранящийся в ИМЛИ (Ф. 32, оп. 2, ед.хр. 38), обладающий сходными пропорциями и следами перфорации, сохранившейся в левой нижней части листа. Представление об особенностях и пропорциях листа, на котором написана вторая доверенность, даёт её уменьшенная в 1,5 раза фотография, представленная на стр. 291 книги «Не умру я, мой друг, никогда», 2011. Оба листа обладают сходным форматом 165х193 мм. На 165 мм ширины листа приходится 95-96 зубчиков перфорации (коэффициент 1,73). Увы, в прекрасной и важной книге «Смерть Сергея Есенина. Документы. Факты. Версии», Москва ИМЛИ РАН, 2003 на стр. 375 копия второй доверенности на получение денег, выданная Эрлиху В.И., не даёт представления о пропорциях и особенностях границ листа, на котором та написана, что значительно снижает её информационную значимость.
     На листке с подлинным автографом «До свиданья…» следы перфорации отсутствуют, поэтому для того чтобы убедить в привязке подлинного стихотворения к последнему дню жизни Есенина и была изготовлена кровавая (частичная) копия автографа, листок для которой был вырван, так же, как и для второй доверенности, из есенинского блокнота.
     Именно на эту кровавую копию-подделку «До свиданья…» из блокнота, выдаваемую за подлинник, и ссылались в своих мемуарах сначала Е. Устинова, а позднее В. Эрлих, хотя сама подделка ещё долго нигде «не всплывала» и находилась «в глубоком подполье», поскольку текстуально не соответствовала первому печатному варианту стихотворения, появившемуся 29 декабря 1925 года в вечернем выпуске «Красной газеты» в статье Г. Устинова «Сергей Есенин и его смерть».
     Чёрно-белое факсимиле подлинного автографа с кровавыми правками, опубликованное в конце января 1926 года в «Красной ниве» (№ 4, 1926, стр. 8) скрывало контраст между бурой (старой) и алой (свежей) кровью, который с годами исчез.
     Без всяких комментариев фотография подлинного автографа была для чего-то опубликована на стр. 41 книги Г. Лелевича (Г.Е. Горбачёва) «Сергей Есенин. Его творческий путь», изд-во «Гомельский рабочий», Гомель, 1926. Представление о границах реального листа с автографом фотоснимок, помещённый в этой книге, не давал, ибо со всех сторон был искусственно подрезан. Отсутствовали на фотографии и следы сгибов, тщательно заретушированные.
     Кровавая копия (лжеавтограф) внешне однородная по цвету, должна была также со временем побуреть. Черно-белое факсимиле лжеавтографа всплыло только сорок лет спустя, в 1967 году на стр. 227 третьего тома пятитомника Сергея Есенина (Издательство «Художественная Литература», М., 1966-1968), противореча не только двум ранее опубликованным фотографиям подлинного автографа, появившимся в 1926 году и в 1965 году в книге Сергея Есенина «Словесных рек кипение и шорох» (Стихи и поэмы, «Лениздат», 1965, стр. 746; верхняя часть листа на фотографии автографа срезана, допуская наличие перфорации, которая, на самом деле, отсутствовала), составленной А. Ломаном и Н. Хомчук и, главное, — её печатному аналогу, увидевшему свет 29 декабря 1925 года в вечернем выпуске «Красной газеты», где фигурировала фраза «без руки и слова».
     Подделку стихотворения «До свиданья…», представшую в третьем томе в обличие «автографа», где ясно читается «без руки, без слова», следует рассматривать как литературный подлог, а точнее — как преступление, до сих пор не получившее должной моральной и юридической оценки. Так называемый «автограф», опубликованный на стр. 227 третьего тома (в 1967 году) не даёт представления об особенностях листа, но можно не сомневаться — он был вырван из блокнота, принадлежащего Есенину, который исчез, но не бесследно. Из него же вырывали листок и для второй денежной доверенности, обеспечивающей алиби В. Эрлиху.
     Только из блокнота могли взять и напечатать 3 января 1926 года в вечернем выпуске ленинградской «Красной газеты» № 2 как «посмертное» стихотворение «Клён ты мой опавший…», которое в тот же день появилось и в московском журнале «Красная нива» № 1. С.А. Толстая-Есенина имела список этого стихотворения, то есть знала, как выглядел есенинский блокнот, в котором Есенин записывал не только свои последние стихи, но и делал записи личного характера, адресованные той же С.А. Толстой-Есениной.
     Но вернёмся ко второй доверенности. Итак, листок для неё был вырван из есенинского блокнота, а сама доверенность была вновь заверена на квартире М. Фромана [ул. Володарского (Литейный), д. 16, кв. 6, тел. 449-42], куда В. Эрлих явился, вопреки своему первоначальному намерению ночевать дома, зафиксированному в ранних мемуарах, и остался у М. Фромана, где была вечеринка, продолжавшаяся до 2 часов ночи.
     Кстати, о вечеринках по тогдашним правилам требовалось уведомлять местное отделение милиции. Свидетелем появления В. Эрлиха у М. Фромана является П. Лукницкий, записавший в своём дневнике: «в десятом часу [21-00 – 21-30 — Н.А.] к Фроману пришёл Эрлих». Нетрудно догадаться, что именно М. Фроман во второй раз за день и «заверил» вторую, липовую во всех отношениях, вторую доверенность, которая спустя девяносто лет, при внимательном рассмотрении и анализе должна рассматриваться как документ, изобличающий В. Эрлиха во лжи, подлоге и причастности к гибели С. Есенина.
     В своих ранних мемуарах В. Эрлих уверял, что, уходя из пятого номера 27.12.1925 г. около 20-00, он забыл портфель, а в нём — якобы первую доверенность, написанную рукой С. Есенина до 14-00. Когда же В. Эрлих вернулся в «Англетер» и уходил вновь, в его портфеле, очевидно, лежала уже совсем другая (вторая) доверенность.
     Именно поэтому все рассуждения В. Эрлиха о создании якобы единственной доверенности, приводимые в ранних мемуарах (1926), из поздних мемуаров (1930) были изъяты. Осталась только фраза: «Часам к восьми (20-00! — Н.А.) и я поднялся уходить. Простились. С Невского я вернулся вторично: забыл портфель». Характерно, что о содержимом портфеля (какой-либо доверенности) уже не упоминалось. Однако слово «вторично» зависло, выдавая существование выброшенного фрагмента, присутствовавшего в тексте ранних мемуаров, свидетельствующего о якобы имевшей место отлучке В. Эрлиха из «Англетера» после 14-00 27.12.1925 г. Отлучке, которой согласно протоколу опроса Г. Устинова, не могло быть.
     20. Утром 28.12.1925 г В. Эрлих, естественно, не пошёл к врачу, и, тем более, на почту, которая в 1925 году начинала работать с 10-00, хотя, согласно своим ранним мемуарам он собирался туда пойти. И зачем ему, спрашивается, надо было заходить на почту, если и на второй доверенности, которую он заверил у М. Фромана, всё так же не было гербовой печати, что превращало доверенность в пустую бумажку и обнажало злой умысел и причастность В.И. Эрлиха к гибели С.А. Есенина.
     Переночевав на квартире у М. Фромана, В. Эрлих мог смело отправляться в гостиницу, прекрасно сознавая, что упрёков со стороны мёртвого Есенина «не последует».
     21. В протоколе опроса В. Эрлих уверял, что утром 28.12.1925 года ходил на почту, а деньги не получил якобы из-за отсутствия на доверенности гербовой печати. В. Эрлих мог бы сообщить об этом Сергею Есенину, позвонив с 14-го почтово-телеграфного отделения (с тел. 129-39) в гостиницу (по телефонам 130-92 или 573-57), подобно тому, как он это якобы делал накануне, но «пошёл в гостиницу, чтобы рассказать Есенину, что деньги не выдают».
     Эта фраза выдаёт цинизм В. Эрлиха, который направился в «Англетер», заведомо зная, что Есенина уже нет в живых. Последние минуты жизни Есенина завершались у него на глазах. Он был свидетелем его угасания, и, не исключено, знал в лицо тех, кто был причастен к его гибели. Согласно дневниковым записям П. Лукницкого, В. Эрлих в 9-30, (до официального времени обнаружения тела С. Есенина в «Англетере»!) уже был там. А как он мог там просто так оказаться?
     О знакомстве Вольфа Иосифовича Эрлиха с Ипполитом Павловичем Цкирия, находившемся, по словам Антонины Львовны Назаровой (вдовы коменданта «Англетера»), поздним вечером 27.12. 1925 года в пятом номере «Англетера», свидетельствует членский билет Всеармейского военно-охотничьего общества за № 00014 (печатный) и 48601 (вписанный фиолетовыми чернилами), выданный 8 мая 1936 года коллективом военных охотников на имя В.И. Эрлиха; председателем этого общества в Ленинграде являлся И. Цкирия. Это удостоверение было обнаружено мною в РО ИРЛИ РАН (Пушкинском Доме) (Фонд 697, опись 1, ед.хр. № 58, лист 41). Это даёт повод полагать, что Цкирия и Эрлих были знакомы не менее десяти лет.
     22. Совершенно ясно, что П. Лукницкому В. Эрлих рассказал одно, а агенту 1-й бригады Ленинградского Губернского Угрозыска Ф. Иванову — совсем другое. Кто-кто, а П. Лукницкий явно знал о расхождении фактов, касающихся последнего дня жизни С. Есенина.
     П. Лукницкому В. Эрлих рассказывал, что явился к Есенину один и долго стучал в дверь номера, после чего позвал коридорного, который и открыл ему (спрашивается, на каком основании?), якобы, дверь запасным ключом. Ф. Иванову же он говорил, что придя в гостиницу, застал около 5-го номера гражданку Устинову, которая стучала в дверь. Не потому ли В. Эрлих в своих мемуарах о встрече с Е. Устиновой утром 28.12.1925 г. не упоминал?
     23. В протоколе опроса утверждается, что ключ от кабинета торчал с внутренней стороны, поэтому они с Устиновой попросили служащего открыть дверь запасным ключом. Как простым запасным ключом можно было бы открыть запертую изнутри дверь, остаётся загадкой. По мнению Э. Хлысталова (1991), для этого могла быть использована только специально изготовленная отмычка.
     Строго говоря, при подозрении, что в закрытом номере произошло что-то ужасное, дверь случайным людям открывать не имели права. О своих опасениях следовало уведомить, прежде всего, управляющего гостиницей, который, в свою очередь, должен был вызвать представителей милиции и уголовного розыска, в присутствии которых и вскрыть номер.
     Об обнаружении трупа С.А. Есенина должны были сообщить тогдашнему помощнику Губпрокурора по Центральному району (первому участку) гор. Ленинграда М.К. Вальяно (Гражданская ул., 26, т. 585-38), проживавшей по соседству с «Англетером» в 1-м Доме Советов (бывшей гостиницы «Астория») и народному следователю 2-го отделения ЛГМ Д.И. Бродскому (ул. Марата, 16, т. 213-77), имена которых встречаются в материалах «Дела № 89».
     24. Пора сказать, что взламывать дверь пятого номера или открывать его с помощью отмычки (как «пояснял» Г. Устинов) вовсе не требовалось.
     В кабинет №5 можно было проникнуть из смежной комнаты с балконом (№ 5/6), отделённой от 5-го номера дверью, заслонённой английским, орехового дерева, зеркальным шкафом, стоящим в нише левой стены. В январе 1926 года эта ниша была в считанные дни замурована, что подтверждает фотоснимок, сделанный по просьбе С.А. Толстой-Есениной ленинградским фотографом В.В. Пресняковым, работавшем тогда фотоиллюстратором Ленинградского отделения государственного издательства, расположенного по адресу пр. 25 Октября (Невский), 28 (ныне — «Дом Книги»).
     Для этого часть коридора (левее пятого номера) была предусмотрительно заделана бутафорной стенкой, фотография которой сохранилась в фотоархиве С.А. Толстой-Есениной. За этой бутафорной стенкой скрывалась чёрная лестница во двор, по которой 28 декабря 1925 года около 15-30 – 15-45 выносили тело С.А. Есенина во двор «Англетера», а позднее по этой же лестнице вносили стройматериалы для сокрытия ниши с дверью, соединяющей комнату с балконом с «есенинским» пятым номером.
     Именно через эту скрытую шкафом дверь (после 22-00) вечером 27 декабря 1925 года, инсценировав самоубийство С.А. Есенина, могли уйти преступники, предварительно закрыв дверь пятого номера изнутри и передав ключи коменданту гостиницы В.М. Назарову, для чего, по свидетельству его жены, и могли вызвать коменданта в «Англетер» поздно вечером 27.12.1925 г. То, что эта ниша (и дверь) существовали, свидетельствует «зеркальная» фотография пятого номера «Англетера», опубликованная 10 января 1926 года в журнале «Огонёк» № 2.
     25. В. Эрлих свидетельствует, что служащий (комендант «Англетера» В.М. Назаров) открыв дверь, в номер не вошёл. Это вполне объясняется тем, что ещё накануне вечером, по свидетельству Антонины Львовны Назаровой (урождённой Цитес), зафиксированному видеозаписью, её мужа «примерно в двадцать два часа» (22-00 — Н.А.) срочно вызвал в «Англетер» некий дворник дядя Вася (это имя присутствует в ранних воспоминаниях В. Эрлиха и исчезает из его более поздних воспоминаний). Похоже, В.М. Назаров ещё с вечера 27.12.1925 г. знал, что именно произошло в пятом номере «Англетера», поэтому и не заглянул туда. Факт вызова В.М. Назарова в «Англетер» зафиксировал В.И. Кузнецов (2005) в беседе со вдовой коменданта «Англетера» Антониной Львовной Назаровой (урождённой Цитес), состоявшейся в 1995 году, которая проживала всё там же (пр. Маклина, д. 58, кв. 23). От своего дома до гостиницы «Англетер» В.М. Назарову было полчаса ходьбы.
     26. В. Эрлих зашёл в пятый номер вслед за Е. Устиновой, бросив в полной темноте верхнюю одежду и портфель на кушетку. Это говорит о том, что та была пуста. В его портфеле (к слову) уже была не первая, а вторая доверенность, которая и была приложена им к Акту, составленному вызванным участковым надзирателем 2-го отделения милиции Н. Горбовым. Е. Устинова вскрикнула, и В. Эрлих якобы вслед за ней увидел Есенина, висящего в углу на трубе от парового отопления.
     Следует отметить, что никто (даже участковый надзиратель Н. Горбов!), кроме коменданта В.М. Назарова, не зафиксировал, в каком именно углу висело тело гражданина С.А. Есенина. В.М. Назаров оказался единственным, кто указал, что тело Есенина висело в переднем правом углу на верёвке, привязанной к входящей трубе центрального отопления.
     Тщательно изучив рукописный текст протокола В.М. Назарова, не графологи-криминалисты, а вдумчивый журналист, кандидат филологических наук С.А. Лучкина («Вне закона», 10.11.2008) обнаружила, что на месте слова «входящей» в тексте протокола опроса В.М. Назарова сначала стояло слово «выходящей», явно исправленное. Я же, со своей стороны, присмотревшись, заметил, что и на месте слова «правом» вначале стояло слово «левом», затем также аккуратно исправленное, что логично согласуется с исправлением, выявленным С.А. Лучкиной. Её открытие стало подлинным прорывом в понимании январских событий 1926 года, последовавших за гибелью С.А. Есенина.
     Как выяснилось чуть позже, все эти якобы случайные исправления в тексте протокола В.М. Назарова от 28.12.1925 года оказались связаны причинно-следственной связью с другими выявленными фактами. «Исправления» В.М. Назарова были «подкреплены» зарисовкой письменного стола с со склонённой вправо тумбой и трубами в правом углу пятого номера «Англетера», опубликованной художником В. Сварогом 8.01.1926 года в журнале «Красная панорама» № 2, стр. 6, а затем — «зеркальной», как установила опять же С.А. Лучкина, фотографией пятого номера, где трубы опять же оказались в правом углу. Авторство этой фотографии в журнале «Огонёк» № 2 (1926) от 10.01.1926 года приписывалось М.Н. Аппельбауму и В.В. Преснякову (на самом деле — М.С. Наппельбауму и В.В. Преснякову). Кто из них перевернул пластинку и получил зеркальный снимок, ещё предстоит выяснять. Во всяком случае, по данным С.А. Лучкиной (2008) в архиве ГЛМ хранится стеклянная пластинка, оказавшаяся всего лишь качественной пересъёмкой бумажной фотографии с изображением правого угла пятого номера. Она и считается негативом фотографа М.С. Наппельбаума. Я не исключаю, что снимок левого угла пятого номера «Англетера» был сделан не 28.12.1925 года, а в начале 1926 года фотографом В.В. Пресняковым по просьбе В. Эрлиха, вернувшегося на пару дней из Москвы в Ленинград. Как выяснилось, В. Пресняков был хорошо знаком не только с В. Эрлихом, но и с его родителями, проживающими в Симбирске (Ульяновске) по адресу: Старо-Казанская улица, дом № 7.
     По просьбе С.А. Толстой-Есениной знакомый В. Эрлиха юрист и известный ленинградский фотограф В.В. Пресняков, являющийся специалистом в области научно-технической фотографии и фотоанализа, сделал в январе ряд снимков в стенах «Англетера», подтверждающих мою догадку о скрытной перестройке, осуществлённой во второй половине января 1926 года в пятом номере «Англетера».

Astafjev Angleter 12
Фотограф Владимир Пресняков, 1937
(фото из дела НКВД; негатека Государственного Эрмитажа (№ I-19283), публикуется впервые

     Согласно дневниковым записям П. Лукницкого, С.А. Толстой-Есениной было разрешено взять чистое бельё для переодевания Есенина в морге Обуховской больницы из запечатанного пятого номера, значит Софья Андреевна знала, что ниша с зеркальный шкафом изначально находилась в левой стене, и там же — трубы центрального отопления. Этот факт, кстати, подтверждают и воспоминания Н.Л. Брауна (журнал «Москва»,1974, № 10, с.195-199). Можно только догадываться, каково было удивление С.А. Толстой-Есениной, когда на «огоньковской» фотографии трубы парового отопления «переехали» в правый угол пятого номера, а ниша со шкафом оказалась в правой стене номера. Не случайно больше полумесяца Софья Андреевна боялась ночевать дома и жила у И.М. Касаткина (1880-1938).
     В свете осуществлённой перестройки, спешно затеянной в пятом номере, становится понятной 40-процентная надбавка к зарплате коменданта «Англетера» В.М. Назарова, полученная им 1 января 1926 года, а также отпуск, в который его срочно (с глаз долой!) отправили с 15 января 1926 года. Эти в высшей степени важные сведения обнаружил В.И. Кузнецов (2005), но не увязал их причинно с исчезновением ниши в левой стене «есенинского» номера. По возвращению из отпуска В.М. Назарова из Англетера» убрали, направив заведовать складом, где его «подставили» и он оказался сначала в «Крестах», а затем на «Соловках», откуда бывший комендант «Англетера» вернулся домой навсегда морально сломленным человеком.
     27. Факт остаётся фактом: описывая П. Лукницкому своё появление в «Англетере», В. Эрлих ни разу не вспомнил Е. Устинову. Придя в гостиницу, он сейчас же позвонил в Госиздат и вызвал туда, прежде всего, И. Садофьева и М. Фромана.
     Должен заметить, что М. Фроман, помимо весьма сомнительного «заверения» двух доверенностей на получение есенинских денег в преддверии его гибели, был одним из тех, кто подписал 28.12.1925 г. в качестве свидетеля Акт участкового надзирателя Н. Горбова, а также вместе с В. Эрлихом и Е. Устиновой стал понятым под текстом Протокола описи вещей, оставшихся в номере после смерти С.А. Есенина. Тогда же среди понятых под описью есенинских чемоданов впервые всплыла и подпись Е. Устиновой («тёти Лизы»), а почему-то не есенинского «друга-журналиста» Г. Устинова.

Astafjev Angleter 13
«Протокол описи» вещей, оставшихся после смерти С.А. Есенина в номере гостиницы «Англетер»
(«Смерть Сергея Есенина. Документы. Факты. Версии». Москва, ИМЛИ РАН, 2003, стр. 286)

     Перед опечатыванием пяти чемоданов, часть рукописей, включая одну из кровавых подделок «До свиданья…» была тайно извлечена из есенинских чемоданов и перевезена в Пушкинский Дом начальником рукописного отдела Н.В. Измайловым. Об этом эпизоде оставила свои воспоминания сотрудник рукописного отдела Пушкинского Дома Е.Б. Чернова, в первом замужестве Гиппиус (урождённая Покровская), поведавшая о раннем звонке из «Англетера» утром 28.12.1925 года, опять же до официального времени обнаружения тела С.А. Есенина в «Англетере». [Е.Б.Чернова. «Я пишу то, что помню…» Воспоминания / Подг. Текста, комм., предисл. Е.Н.Груздевой. — Издательство «Европейский Дом», СПб., 2011, стр. 126.] Кто именно звонил — она не назвала, но не исключено, что звонившим был П.Н. Медведев, ранее сообщивший о гибели Есенина в редакции журнала «Звезда» находившемуся там утром Вс. Рождественскому. Весть о гибели С.А. Есенина П.Н. Медведев принёс из редакции «Красной газеты».
     Как известно, с декабря 1925 года по 26 ноября 1929 года П.Н. Медведев работал в ИРЛИ РАН сверх штата.
     Это ещё одно свидетельство появления людей в пятом номере «Англетера» до времени официального обнаружения тела Сергея Александровича Есенина (10-30 – 11-00, 28.12.1925 г.).
     И. Садофьев, встретив утром 28.12.1925 года Л. Бермана на пороге редакции «Ленинских искр» [пр. 25 Октября (Невский пр.) дом № 1] часу в десятом, сообщил ему, что Есенин повесился. Не исключено, что И. Садофьев заходил туда для того, чтобы позвать с собой проживающего в этом доме художника В. Сварога, которому от своего дома до «Англетера» было пять минут ходьбы. В конце 1925 года в редакции «Красной газеты» В. Сварог работал художником-репортёром, графические работы которого часто появлялись на полосах этого издания. Именно его репортёрская зарисовка С. Есенина, лежащего на полу со странно скрещенными ногами и правой рукой, застывшей у горла, а также листком, лежащим рядом с телом и воротничком — на груди, проиллюстрировала статью Г. Устинова «Сергей Есенин и его смерть», появившуюся в вечернем выпуске «Красной газеты» 29 декабря 1925 года. Именно В. Сварог, явно под нажимом, вынужден был «подтвердить», что трагедия произошла не в левом, а в правом переднем углу пятого номера. Он же, по свидетельству С.А. Лучкиной (статья «Двойные рисунки — двойные стандарты» в журнале «НЛО», март 2010 года), чуть позже сделал зарисовку С. Есенина лежащего на полу, но уже не столь истерзанного, каким он предстал в статье Г. Устинова «Сергей Есенин и его смерть». И это не удивительно: ещё в училище Штиглица В. Сварог в совершенстве овладел приёмами фиксации в памяти натуры со всеми её подробностями и ему ничего не стоило видоизменить рисунок, сохранив исходную композицию (М. Климова. «Василий Семёнович Сварог (1883-1946)» Государственное издательство «Искусство», М.,1952, стр. 4)
     Разговор «кто кого увидел» в пятом номере «Англетера» утром 28 декабря 1925 года заслуживает отдельного разговора, и он впереди.
     28. Согласно протоколу опроса, управляющего гостиницей В. Назарова, именно он и вызвал участкового надзирателя 2-го отделения ЛГМ Н. Горбова и представителей уголовного розыска в «Англетер» утром 28.12.1925 года, что косвенно не противоречит показаниям самого В. Эрлиха. О том, что Е. Устинова вызвала Г. Устинова, подтвердил и В. Эрлих. Однако время появления В. Эрлиха в «Англетере» (9-30) раньше официально принятого, заставляет думать, что «все, кому положено», в пятом номере уже присутствовали.
     29. Упоминание о неоднократном пребывании С. Есенина в больницах, которые имели место в последние годы его жизни, явно «перекликается» с началом протокола опроса Г. Устинова, где он рассказывал о том, что Есенин последние годы мучился тяжёлой душевной болезнью. Следы душевного расстройства у Сергея Есенина якобы «замечала» и Е. Устинова во время двух его появлений в «Англетере» в начале ноября 1925 года. В ту же дуду «дул» мифический Дм. Ушаков, намекающий на расстройство психики С. Есенина.
     Дм. Ушаков, опубликовавший в начале февраля 1926 года статью «Последние дни Сергея Есенина» в журнале «Ледокол» явно знал не только об опубликованных лишь в июле воспоминаниях Е. Устиновой (3.01.1926), концовка которых при публикациях купировалась до начала ХХI века, но и о содержании мемуаров В. Эрлиха (28.01.1926), опубликованных только в мае 1926 года. Тот же Дм. Ушаков почти цитировал фразу из статьи Г. Устинова (29.12.1925), касающуюся сомнений С. Есенина в своих творческих силах, на что в своё время указал В.И. Кузнецов, подчёркивая факт явного заимствования (2005).

НЕОБХОДИМОЕ ПОСЛЕСЛОВИЕ
с пояснением несовместимости двух записок и двух доверенностей

     1. Главными документами, объясняющими поведение Сергея Есенина, приехавшего 24.12.1925 года в Ленинград в 10-40 (по другим данным — в 10-20), являются две записки и денежный перевод, вокруг которых разворачивались основные события четверга.
     По воспоминаниям «очевидцев» Сергей Есенин все четыре дня проживал в «Англетере». В день приезда деньги, высланные из Москвы, не были получены им якобы из-за застолья, которое решил организовать поэт. Рождественские праздники (25-26.12.1925) формально отодвигали получение денег до воскресенья (27.12.1925), но и тогда их получение не увенчалось успехом, в результате чего получение 640 рублей было «перенесено» на понедельник (28.12.1925), когда, как известно, Есенин в 10-30 — 11-00 был официально обнаружен мёртвым в пятом номере «Англетера». Такова пунктирная канва событий.
     В «Англетер» Сергей Есенин попал по рекомендации Вольфа Эрлиха, что тщательно, но тщетно, пытались скрыть мемуаристы.
     Это доказывает следующее рассуждение о несовместимости двух записок.
     Если бы есенинская записка с упоминанием вещей, которые надо захватить в гостиницу (а именно она единственная и никакая другая подразумевается в протоколе опроса В. Эрлиха 28.12.1925), была написана и оставлена на квартире В. Эрлиха, то он мог поехать в гостиницу сразу (взяв или не взяв с собой есенинские вещи) только в том случае, если знал, в какую именно гостиницу уехал С. Есенин.
     Если же В. Эрлих (допустим) не знал, что Есенин уехал в гостиницу, а он, судя по записке, всплывшей в мемуарах, не мог знать об этом, ибо там реально фигурирует лишь «мемуарная» записка, согласно которой С. Есенин собирался дожидаться В. Эрлиха в ресторане. То есть, В. Эрлих, придя домой и, обнаружив такую записку, должен был сначала направиться в ресторан, который, как было ему известно, на время ремонта (октябрь-декабрь) переехал в дом № 5 по улице Пролеткульта (это подтверждает реклама, опубликованная в № 10 журнала милиции, уголовного розыска и мест заключения «На посту» за 1925 г.).
     Но С. Есенин, якобы поехавший после ресторана в «Англетер», ещё не мог знать, знает ли В. Эрлих о том, что бывший ресторан В. Федорова заперт. Поэтому С. Есенин, по идее, должен был каким-то образом уведомить В. Эрлиха о том, что он направился в «гостиницу» и что ехать в ресторан В. Эрлиху не следует. Позвонить ему Есенин не мог, поскольку телефона у Эрлиха не было.
     Поэтому записка на обороте накладной квитанции № 5976 с просьбой захватить вещи в гостиницу, в принципе, могла быть написана Есениным именно в «Англетере», сразу по приезде туда, как разъясняющая весточка, отправленная вместе с «есенинским» извозчиком на квартиру Эрлиха.
     Но на квартире Эрлиха, как известно из содержания протокола опроса В. Эрлиха, уже была оставлена именно такая записка, поэтому, не нарушая логики событий, известие о своём устройстве в гостиницу Есенин Эрлиху мог передать устно через извозчика, отправленного за Эрлихом для того чтобы привезти его самого, а заодно захватить в «Англетер» оставленные у него на квартире вещи.
     Однако, вдумаемся, не много ли чести человеку, не встретившему Есенина? Из мемуаров известно, что в свой первый приезд в «Англетер» 24.12.1925 года В. Эрлих есенинских вещей так и не привёз. Спрашивается, оставлял ли Есенин вещи у Эрлиха? В протоколе опроса об этом ничего не говорится, но в записке, косвенно упомянутой там, такая просьба присутствует. Если бы эта записка была подлинной, Эрлих должен был сразу выполнить просьбу Есенина, а он её не выполнил.
     Так была или не была вторая записка? Если и была, то явно фальшивая для обоснования отъезда Есенина в гостиницу, название которой в протоколе опроса сознательно не упомянуто. Возможно, его сначала привезли в здание бывшей гостиницы «Париж» (проспект Майорова, 8/23), превращённое, по данным В.И. Кузнецова (2005), в следственную тюрьму ГПУ. В записке присутствует лишь намёк на то, что Есенин заезжал к Эрлиху и оставлял у него какие-то вещи. А ведь куда и в какую гостиницу эти вещи требовалось захватить, сказано не было. Однако В. Эрлих поехал именно в «Англетер», то есть изначально знал, куда надо было ехать и отвозить вещи.
     Совершенно ясно, что в протоколе опроса В. Эрлиха 28.12.1925 г. подразумевалась одна записка, а в мемуарах «Четыре дня» 28.01.1926 и в более поздних мемуарах «Право на песнь» (1930) использована совершенно другая.
     Следовательно, если бы записка о вещах, в которой Есенин якобы (в соответствии с протоколом опроса) просил привезти его вещи в гостиницу, была подлинной, то на дому у Эрлиха должно было оказаться две разные по содержанию записки, о чём в мемуарах даже намёка нет.
     Но в протоколе опроса Эрлиха речь шла только об одной единственной (!) записке (где упоминается о вещах и гостинице), которая выдаёт Эрлиха, как человека, не только знавшего название гостиницы, но и, более того, рекомендовавшего её Есенину для проживания (вспомним телеграмму «Приезжай ко мне, устрою = Эрлих»).
     Но в мемуарах «Четыре дня» (28.01.1926) В. Эрлих для подтверждения появления Есенина у него на квартире упоминает лишь одну записку о ресторане, которая не содержит указания на то, что Есенин собирался остановиться в какой-либо гостинице. В них В. Эрлих упоминает о трёх чемоданах, якобы оставленных Есениным у него на квартире. Но к моменту написания ранних мемуаров (28.01.1926) В. Эрлих, подписавший (28.12.1925) опись вещей, оставшихся после смерти С.А. Есенина, уже прекрасно знал, что чемоданов было пять. Получается, что Есенин вместо того, чтобы налегке заехать в ресторан и, перекусив там с дороги, обсудить с подошедшим Эрлихом вопрос о проживании, зачем-то прихватил с собой два самых тяжеленных чемодана, и собирался дожидаться там Вову. Это выглядит, как минимум, нелепо.
     Но, если бы Есенин действительно собирался устраиваться в гостиницу, сколько бы времени ему пришлось дожидаться Вову (Эрлиха) в ресторане? А если бы Эрлих задержался значительно дольше двух часов, в результате чего утром он уже якобы «разминулся» с Есениным?..
     Разгадка сложившейся ситуации пришла неожиданно. Оказалось, что бывший ресторан В. Федорова по адресу улица Пролеткульта, дом № 8 с октября 1925 года (из-за ремонта) переезжал и потому «в мемуарах» оказался «заперт».
     Этот эпизод достаточно правдиво объяснял, почему Есенин после ресторана направился в «Англетер». Действительно, в октябре-декабре 1925 года ресторан временно (на время ремонта) переехал по адресу улица Пролеткульта, дом № 5, а с нового 1926 года вновь вернулся на своё прежнее место в дом № 8 по ул. Пролеткульта.
     Брать два чемодана с собой в ресторан Есенину 24.12.1925 года не было никакого резона, ибо на квартире, как это прекрасно знал Эрлих, оставалось ещё три чемодана, за которыми (если бы Вова не встретился с ним) Есенину бы пришлось вновь заезжать на квартиру Эрлиха.
     Чтобы использовать подлинную есенинскую записку о ресторане и одновременно скрыть наличие у Есенина двух тяжеленных чемоданов, в мемуары был введён «есенинский извозчик», который должен был успеть сообщить В. Эрлиху, что ресторан «оказался заперт» и Есенин ждёт его в «Англетере». Поэтому Есенин и «послал» «своего» извозчика за Эрлихом, чтобы тот сообщил ему всё это, а заодно прихватил с собой и три оставшиеся на квартире чемодана. Однако, как известно из мемуаров, В. Эрлих чемоданы сразу не привёз, пытаясь уговорить Есенина пожить у него в квартире на Бассейной улице, 29. Эта правдоподобная ложь преследовала одну-единственную цель — отвлечь от протокола опроса, из анализа которого однозначно вытекает: именно В. Эрлих (при наличии записки о вещах) и «направил» Есенина «в гостиницу».
     В опубликованных мемуарах В. Эрлих ведёт себя так, словно второй записки о вещах и гостинице, фигурирующей в протоколе опроса не было и в помине. Её, похоже, действительно, решили упрятать подальше, ибо она была явной фальшивкой. Выбросить её и хотели бы, да не могли, так как именно она косвенно упоминалась в протоколе опроса.
     Для «записки о вещах и гостинице» в сценарии событий четверга не оставалось ни времени, ни места, как, впрочем, и для «записки о ресторане», ибо мифический «есенинский извозчик, посланный за Эрлихом» физически просто не мог появиться у подъезда дома Эрлиха почти одновременно с приездом Есенина с вокзала на квартиру Эрлиха (см. п. 10).
     Последнее обстоятельство ставит под сомнение правдивость привязки подлинной (!) есенинской «записки о ресторане» к 24.12.1925 г., предпринятой Владимиром Ричиотти (Леонидом Осиповичем Турутовичем), хотя почерк Есенина в ней не вызывает никакого сомнения.
     Скорее всего «мемуарная» записка была написана С. Есениным в ноябре 1925 года, когда Есенин, не застав В. Эрлиха дома, направился в знакомый ему ресторан, расположенный в 1924 по адресу ул. Пролеткульта, дом № 8, но обнаружил, что ресторан закрыт, поскольку переехал в дом напротив.
     Эрлих сам не пожелал встречаться с Есениным, но решил представить дело так, будто Есенин искал его в Ленинграде, но забыл адрес (и это выглядело правдоподобно: если Есенин забыл адрес, то и записки на квартире в начале ноября он оставить не мог).
     Для этого следует внимательно перечитать «последнее» письмо В. Эрлиха С. Есенину от 12.11.1925 г., в котором первый напоминает С. Есенину свой адрес, словно тот и в самом деле позабыл его, подобно тому, как позднее, он якобы забыл адрес проживания Н. Клюева.
     Трудно представить, что Сергей Есенин, который вёл обширную переписку, не имел при себе записной книжки. Он просто не мог, при всей его блестящей памяти, держать в голове все телефоны и адреса людей, с которыми переписывался. Она явно исчезла вместе со всеми рукописями, которые Есенин прихватил с собой, уезжая из Москвы в Ленинград.
     И тут вновь возникает догадка о гипотетической записке В. Эрлиха, в которой С. Есенину предлагалось остановиться до нового года в «Англетере», где его в процессе оформления прописки на вполне законных основаниях могли взять под домашний арест или заключить под стражу, применив меру пресечения (ст. 144 УПК 1923 года, пункты 4 или 5), как к человеку нарушившему подписку о невыезде (ст. 144, п. 1 УПК 1923 года).
     Прибыв в Ленинград на жительство сроком более 3-х дней, Есенин был обязан немедленно заявить о своём прибытии администрации гостиницы, предъявив удостоверение личности. В течение суток с момента заявки администрация гостиницы была обязана внести полученные сведения о прибывшем в домовую книгу, составить адресный листок о прибытии и сдать его вместе с удостоверением личности в соответствующий орган милиции для отметок о прописке.
     И не суть, где именно все эти дни (с 24 по 27 декабря 1925 года) находился Есенин. Важно осознать, что его могли спокойно задержать, как нарушителя подписки о невыезде из Москвы. В.И. Кузнецов (2005) считал, что всё это время С.А. Есенин находился в следственной тюрьме ГПУ, расположенной по соседству с «Англетером» (пр. Майорова, 8/23). В этом здании (ул. Гоголя, 23/8) с 1804 по 1917 годы, как я упоминал выше, располагалась гостиница «Париж».
      «Мемуары» «супругов Устиновых» и В. Эрлиха пытаются убедить нас в проживании Есенина в «Англетере», что не зафиксировано ни одним из упомянутых документов, включая паспорт, где отметка о прописке так и не была сделана.
     На эти вопиющие факты впервые обратил внимание В.И. Кузнецов (2005), отыскавший архив «Англетера», подтверждающий, что Есенина с 24 по 27 декабря 1925 года в указанной гостинице не было, как, впрочем, и всех остальных «свидетелей его проживания там».

 Astafjev Angleter 16
Фасад «Англетера».
На 2-м этаже левее балкона располагался
5-й номер (с двумя окнами)
Astafjev Angleter 15
«Англетер» сегодня
(кафе «Счастье» возле
мемориальной доски, напоминающей
о трагической гибели С.А. Есенина)
 Astafjev Angleter 17
Памятная доска
на здании «Англетера»

     2. Где бы ни находился С. Есенин с 24 по 27 декабря 1925 года, факт остаётся фактом: во время последнего приезда в Ленинград первая доверенность могла быть написана добровольно только в надежде на то, что 27.12.1925 года его выпустят под денежный залог (ст. 144, п. 3 УПК 1923 г.). В случае реального задержания Есенина деньги для этого мог получить только В. Эрлих, на адрес которого для С. Есенина от 10-00 до 15-00 24.12.1925 года из Москвы В. Наседкиным были отправлены по телеграфу злополучные 640 руб.
     Тем не менее В. Эрлих так и не получил эти деньги, о чём знал не только Есенин, но и Эрлих, попросивший у погибшего поэта запоздалое прощение в книге «Право на песнь» (1930): «…пусть он простит мне наибольшую мою вину перед ним, ту, которую он знал, а я — знаю». Вина В. Эрлиха перед Есениным для меня, изучавшего этот вопрос последние четыре года, очевидна. Остаётся убедить в этом читателей комментариев.
     Как же объяснить, что С. Есенин, знавший о телеграфном переводе, не получил его днём 24.12.1925 года? Во-первых, Есенин формально «не застал В. Эрлиха» дома, во-вторых, «ждал, пока Вова привезёт его вещи в гостиницу», в-третьих, «устроил застолье, закупив продукты к рождественскому столу».
     Когда В. Эрлих 24.12.1925 г. впервые вернулся домой после двухчасового отсутствия и отправился в «гостиницу», на подлинной есенинской записке ещё не было приписок Вл. Ричиотти, который уезжая в Москву (в 15-30) около трёх часов дня [15-00 — Н.А.], якобы случайно оставил дату, которую на другой день, подтвердил, уже своей припиской (Мих. Ник) Михаил Никольский, оставивший её 25 декабря, косвенно подтверждая, что и он заходил к Вольфу Эрлиху вдвоём с Владимиром Ричиотти 24.12.1925 г. и желал видеть В. Эрлиха завтра же, то есть 26.12.1925 г.
     По данным В.И. Кузнецова (2005), Михаил Константинович Никольский в 1923 году работал секретарём секретно оперативной части (СОЧ) Ленинградского ГПУ, которую возглавлял И.Л. Леонов, заместитель Мессинга. В середине 20-х годов ХХ века М.К. Никольский становится банковским служащим. В 1926 году он проживал по адресу Моховая, 23. В 1927 году он работал в учётно-ссудном отделе «Всекобанка». Некоторое время, вплоть до конца мая 1931 года М.К. Никольский работал в Минском госбанке, после чего вернулся в Ленинград. В 1932 году он давал рекомендации В.И. Эрлиху для вступления в члены ВКП (б), как знающий его с 1920 года. Его служебный телефон (135-36) обнаружен мною в записной книжке В. Эрлиха, где имеется и ленинградский адрес проживания ещё одного подписанта «мемуарной» записки С. Есенина — В.Ричиотти: Васильевский Остров, 5 линия, дом 2, кв. 1.
     Очевидно, что третья приписка Ивана Приблудного появилась уже после Михаила Никольского также 25 декабря, вечером которого, согласно ранним воспоминаниям В. Эрлиха (1926), Ив. Приблудный ненадолго забегал в «Англетер». Из более поздних мемуаров В. Эрлиха (1930) эпизод появления Ивана Приблудного в «Англетере» был изъят, словно его в «Англетере» и не было.
     Вернувшись после трёх часов [15-00 — Н.А.], домой из «Англетера» и, прочитав приписки В. Ричиотти, В. Эрлих ещё «не знал», что делать с повесткой о телеграфном переводе, пришедшем на имя С. Есенина по адресу своего проживания.
     В протоколе опроса В. Эрлих пытался объяснить, что не смог получить денег в день приезда С. Есенина, якобы из-за того, что В. Наседкин выслал их не на его, В. Эрлиха, имя, как об этом В. Наседкина якобы просил С. Есенин, а на С. Есенина по адресу проживания В. Эрлиха. Почта закрывалась в 16-00. В связи с рождественскими праздниками 25 и 26 декабря она не работала, и получение денег вольно или невольно откладывалось до воскресенья.
     Однако В. Эрлих вполне мог бы получить есенинские деньги утром 27 декабря 1925 года, если бы заверил первую доверенность гербовой печатью в милиции и сходил вместе с С. Есениным утром того же дня на почту.
     Но утром 27.12.1925 года В. Эрлих заверил её печатью Ленинградского Отделения Всероссийского Союза Поэтов у М. Фромана, заведомо зная, что денег по такой доверенности получить нельзя и в этом обнаруживается коварный умысел. Днём 27.12.1925 этого В. Эрлих сделать не мог, поскольку согласно протоколу опроса Г. Устинова он (как и С. Есенин) никуда не отлучались из пятого номера «Англетера». Всё это вновь отодвигало время получения денег, теперь уже на утро 28.12.1925 г., поскольку деньги «самоубийце» были ни к чему. Присутствие Есенина на почте утром 27.12.1925, чтобы убедиться, что доверенность оформлена неправильно, не требовалось, да он и «не мог там быть», так как согласно созданной «мемуаристами» легенде в это утро «мылся, брился, резал руку и писал стихи собственной кровью ввиду отсутствия чернил в номере».
     Протокол опроса Эрлиха выставлял дело так, что деньги получить не удалось, но при этом умалчивалось, что доверенность была оформлена неправильно. Неполучение денег свалили на Есенина, который, якобы придя на почту, забыл удостоверение личности, после чего В. Эрлихом была написана вторая доверенность, которая вечером 27.12.1925 г. была подписана С. Есениным, доведённым до неадекватного состояния, и вечером вновь заверена у М. Фромана, который ничем не рисковал, зная, что Есенину деньги «не понадобятся», да и на почту В. Эрлих с такой «липой» не пойдёт.
     Несовместимость двух доверенностей заключается в том, что они умышленно заверялись без расчета на получение есенинских денег. Первая доверенность создавалась в первый же день, но могла быть датирована 27.12.1925 г. Вторая доверенность создавалась от 20-00 до 21-00 27.12.1925 года накануне гибели поэта.
     Листок для второй доверенности был извлечён из есенинского осеннее-зимнего блокнота 1925 года. Тогда же в подлинный кровавый автограф С. Есенина «До свиданья…», написанный в марте 1925 года, были внесены кровавые правки и сделана частичная кровавая копия (подделка стихотворения) «До свиданья…» на листке, вырванном из блокнота, что было закреплено в январских 1926 года мемуарах Е. Устиновой и В. Эрлиха. Кровавая копия была не датирована, но сам факт извлечения листка из блокнота должен был убеждать, что и это стихотворение написано самим Есениным в Ленинграде 27.12.1925 г.
     Графолог Д. Зуев-Инсаров уверял, что изучал предсмертное стихотворение поэта «за несколько дней до его трагического конца», а как можно было изучать то, что ещё не появилось на свет? Но, если графолог, представим, действительно изучал подлинный автограф «До свиданья…» кровавых правок в нём ещё не могло быть, поэтому, вероятно, и потребовалась кровавая подделка на листке из блокнота, в которой чётко читалось «без руки, без слова», но отсутствовали кляксы, в том числе клякса в левом верхнем углу, напоминающая Н.Н. Брауну «бугшприт корабля», В.И. Кузнецову — «голову свиньи», а мне — «голову длинномордого волка», ведь у Вольфа Эрлиха было дружеское прозвище «Волк» (А.А. Кобринский, 1998). За этой кляксой, на мой взгляд, было скрыто имя реального адресата Г. (Ганина), которому и адресовал своё послание С.Е. (Сергей Есенин).
     Вторая доверенность, выдаваемая в «Деле № 89» за единственную, и якобы написанную рукою Есенина (так утверждалось в протоколе опроса Вольфа Эрлиха) являет собой подлог и вместо алиби выдаёт В. Эрлиха, как соучастника преступления, который уходя из пятого номера, уносил в своём портфеле, перед этим якобы случайно забытом в «Англетере», не первую (её разорвали) а вторую доверенность, а также кровавое стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…» со следами свежих кровавых правок.
     В средствах массовой информации 20-х годов ХХ века это стихотворение представлялось как доказательство самоубийства поэта, хотя ни в одном из протоколов опроса, включая комментируемый мною протокол В. Эрлиха, о стихотворении, повторяю, не сказано ни слова.
     Жизнь В. Эрлиха, внешне складывающаяся благополучно, оборвалась трагически. А.А. Кобринский в статье, посвящённой его творческому пути («Материалы Вольфа Эрлиха в Рукописном отделе Пушкинского Дома», Ежегодник РО ПД на 1994 г.,1998), подчеркнул, что 20 июля 1937 года во время очередной творческой командировки в Армению Эрлих по ордеру, выданному в Ленинграде, был арестован и переправлен в ленинградский Центральный Дом предварительного заключения, а через четыре месяца 24 ноября 1937 года расстрелян как «участник троцкистского подполья» Ленинграда. А.А. Кобринский считает, что гибель Вольфа Эрлиха была почти случайной.
     Повод для расстрела был надуманным, однако подлинная причина ликвидации Эрлиха, на мой взгляд, скрывалась. Если принять во внимание его причастность к гибели С.А. Есенина, В.И. Эрлих был одним из тех, кого настигло возмездие за соучастие во лжи, скрывающей обстоятельства последних дней жизни С.А. Есенина. В. Эрлих оказался далеко не единственным в числе жертв, знавших подлинную тайну трагедии, разыгранной в гостинице «Англетер» в конце декабря 1925 года.

Февраль-июнь 2015 года

Журнал «Невский Альманах» № 3 (82), 2015 г.

Комментарии  

+1 #12 сергей есенинСергей Целух 17.02.2020 04:51
Ознакомился со всеми статьями Николая Астафьева о Есенине и хочу сказать , что они написаны кровью самого автора. Они правдивы, убедительны и являются гордость нашей публицистическо й и мемуарной литературы. Автор статей заслуживает большого уважения и поощрения от высоких литературных чиновников за свой талант, честность и патриотическую позицию, защищающую народного поэта от клеветы и невежества. Считаю, что все его статьи должны быть собраны в одной книге и изданы большим тиражом за государственный счет.Они принесут народу радость и удовлетворение за победу правды над ложью. Автору выражаем благодарность за суровую правду о Есенине и ждем новых публикаций по этой кровавой теме.
Цитировать
+2 #11 RE: АСТАФЬЕВ Н. Трагедия в «Англетере»: действующие лица и исполнителиНаталья Игишева 12.04.2019 19:02
Цитирую Прокофьев Николай Пе:
Основная ошибка, которую делают все исследователи смерти поэта, они автоматически кровавые события 37-38 года переносят на 25 год, где ничего подобного не было. Теория заговора против Есенина абсурдна. Во-первых, Есенин не был той значительной личностью, какой он стал сейчас, чтобы раздражать чем-то власть. Во-вторых,во власть он не лез, чтобы быть для кого-то конкурентом (обычно уничтожают конкурентов, например,Сталин уничтожил Троцкого).

Если даже несравнимо менее популярного Ганина и больше десятка других, совсем уж никому не известных деятелей искусства (и не только) сталинская власть сочла достаточно опасными врагами, чтобы в том же 25-м г. поставить к стенке по сфабрикованному делу «Ордена русских фашистов», то что о Есенине-то говорить? И если бы Есенин не был значительной фигурой, то зачем бы понадобились бухаринские «Злые заметки», а тем более активная кампания против т. наз. есенинщины?
Цитировать
-3 #10 ЕсенинПрокофьев Николай Пе 18.09.2018 18:51
Очень не убедительная аргументация в уничтожении Есенина.Основна я ошибка, которую делают все исследователи смерти поэта, они автоматически кровавые события 37-38 года переносят на 25 год, где ничего подобного не было. Теория заговора против Есенина абсурдна. Во-первых, Есенин не был той значительной личностью, какой он стал сейчас, чтобы раздражать чем-то власть. Во-вторых,во власть он не лез, чтобы быть для кого-то конкурентом (обычно уничтожают конкурентов, например,Сталин уничтожил Троцкого). В-третьих, чекистам незачем было убивать поэта тайно, они могли убить Есенина в гостинице "Англетер" на законных основаниях, согласно должностной инструкции: гостиница была режимным объектом, а поэт находился в ней незаконно, по блату... Автор все документы и воспоминания считает ложью, а что он предлагает взамен?... Слабо аргументированн ые домыслы, свою правду, которая ничем не отличается от лжи!
Цитировать
0 #9 Есенин - Д.УшаковВладислав 13.12.2017 03:29
Если интересно узнать о Ушакове - http://www.proza.ru/2017/05/27/34
Цитировать
+1 #8 RE: АСТАФЬЕВ Н. Трагедия в «Англетере»: действующие лица и исполнителиНаталья Игишева 11.11.2017 21:57
Составы понятых, подписавших акт Горбова и Протокол описи вещей, не совпадают: под описью отсутствуют подписи Рождественского и Медведева, а вместо них стоит подпись Устиновой. Даже неспециалисту понятно, что замена понятых в ходе оперативных мероприятий без жизненной в том необходимости – грубейшее процессуальное нарушение; более того, в рамках официальной версии оно просто бессмысленно. Что уж совсем странно – Рождественский в письме к Мануйлову от 28.12.1925 писал, что в номере находились нераспакованные чемоданы (не говоря ни слова о том, что они были опечатаны), а в дальнейшем, в воспоминаниях (видимо, забыв, что утверждал раньше) – и вовсе что видел только один чемодан, притом вообще открытый и с беспорядочно сваленным содержимым. Напрашивается мысль, что чекисты, убив Есенина, забрали большинство его вещей, чтобы спокойно перерыть на своей вотчине, оставив только один чемодан, их не заинтересовавши й, а опись оформили задним числом, с теми понятыми, какие под руку попались.
Цитировать
-1 #7 RE: АСТАФЬЕВ Н. Трагедия в «Англетере»: действующие лица и исполнителиНаталья Игишева 11.09.2017 23:28
Если чекисты Есенина убили не в гостинице, а в следственной тюрьме, то зачем им вообще надо было устраивать настолько сложную инсценировку, рискуя в любой момент попасть на глаза посторонним свидетелям, устранение которых проблему бы не решило (согласитесь, если бы той же ночью скончался или исчез еще кто-нибудь из постояльцев или сотрудников «Англетера», то это смотрелось бы более чем подозрительно)? Несравнимо проще и надежнее тогда было оформить смерть в заключении, официально назвав любые обстоятельства (то же самоубийство в таком контексте выглядело бы куда правдоподобнее) , или вообще ее скрыть (как родственникам Наседкина сообщили, что он приговорен к 10 годам заключения без права переписки, в то время как в действительност и он был осужден к смертной казни и в тот же день расстрелян), тем более что тело в этом случае можно было родственникам для погребения не выдавать и вообще никому из «внешних» не показывать, а стандартно похоронить на тюремном кладбище.
Цитировать
+2 #6 RE: АСТАФЬЕВ Н. Трагедия в «Англетере»: действующие лица и исполнителиСофья Романова 11.07.2017 18:24
Да, улики косвенные - ведь доступы в архивы закрыты властью (чего боятся-то?), но их множество и попробуйте-ка их ЛОГИЧЕСКИ опровергнуть. Невозможно это сделать – потому и упирается генпрокуратура изо всех сил начинать настоящее, независимое судебное расследование. «Прямых доказательств», мол, ждем... Каких? Бумажки: «Мы, нижеподписавшие ся сотрудники ВЧК-ОГПУ признаем, что по приказу (...) допрашивали и убили гр. Есенина С. А. ... дата, подписи, печать?» Ну, этого нам всем долго ждать придется, дорогие мои, хорошие... по двум веским причинам: бумажки таковой нет – никто в своих преступлениях не расписывается, даже чекисты, а если и наличествует что-то косвенно/тонко/ прозрачно относящееся/нам екающее – так смотрите выше: доступ в архивы закрыт властью. Горько и больно от таких мыслей – больно за Россию, за Есенина, за Справедливость. ..
Цитировать
0 #5 RE: АСТАФЬЕВ Н. Трагедия в «Англетере»: действующие лица и исполнителиСофья Романова 11.07.2017 18:22
Психологически тонкое, глубокое исследование, опирающееся на факты, логику и здравый смысл. Замечательна фраза в эпиграфе: «…установление того, что некая мысль ложна, может быть столь же ценно, что и установление истинности какой-либо мысли». Заврался Эрлих, нагромождая одну ложь на другой. Противоречат не только друг другу, но зачастую и самим себе лжемемуаристы в своих воспоминаниях. (Нет, назвать сии литературные труды «воспоминаниями » просто нелепо - воспоминания о ком? Уж точно не о Есенине, может быть о собственной подлости?..) Странные записки, чемоданы, несостыковки во времени, многочисленные ситуации, которые противоречат элементарному здравому смыслу, безуспешно создаваемая Эрлихом и К иллюзия свободного передвижения Есенина по Ленинграду, которой в действительност и не было, и многое другое...
Цитировать
+3 #4 RE: АСТАФЬЕВ Н. Трагедия в «Англетере»: действующие лица и исполнителиСофья Романова 25.06.2017 03:24
Наличие/отсутст вие частицы «не» в эрлиховской фразе о его вине перед Есениным («... мою вину перед ним, которую он знал, а я знаю») принципиального значения, на мой взгляд, не имеет и действительност и не искажает; а действительност ь эта в том, что В. Эрлих имел непосредственно е отношение к убийству Сергея Есенина и последующему сокрытию следов преступления. Если взять вариант «не знал» - тут комментарии не требуются, все понятно: Есенин не знал о предательстве Эрлиха, так и погиб, считая «Вовочку» своим другом. Вариант «знал» более логичен, страшен и, похоже, правдив. Сергей Александрович знал о причастности/пр едательстве Эрлиха; в последний момент узнал, понял, догадался, значит – ЗНАЛ! В течение КАКОГО ВРЕМЕНИ он знал об этом: несколько дней, несколько часов, несколько минут до своей гибели? Неизвестно. Но фактически Эрлих здесь (единственный раз в жизни?) истины, похоже, не искажает: «он знал, а я знаю».
Цитировать
+1 #3 RE: АСТАФЬЕВ Н. Трагедия в «Англетере»: действующие лица и исполнителиНаталья Игишева 07.07.2016 21:41
Интересно, а автограф «Права на песнь» сохранился? В переизданиях процитированную здесь фразу иногда печатают с добавкой: «…пусть он простит мне наибольшую мою вину перед ним, ту, которую он НЕ [выделено мной — Н.И.] знал, а я — знаю». Такая добавка напрашивается интуитивно, потому что иначе фраза выглядит нелогично: если Есенин знал о вине Эрлиха, но оставался с ним в приятельских отношениях, то, значит, простил его при жизни, так что посмертные извинения излишни. Но если в оригинале «не» все-таки стояло, а из первого издания выпало, то почему? По банальной опечатке, которую Эрлих почел за лучшее не опротестовывать , потому что в те времена даже на самом незначительном протесте можно было крупно «погореть»? (Хотя крайне маловероятно, чтобы из всего текста она абсолютно случайно вкралась именно туда, где развернула смысл фразы на 180 градусов.) Или это короткое, но такое важное слово изъяла цензура, чтобы оно не наводило читателей на неудобные для советского агитпропа мысли?
Цитировать

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика