Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58829227
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
22297
39415
152194
56530344
883049
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

МЕШКОВ В. А. Кто стучал на «Дом поэта»?

PostDateIcon 05.08.2013 16:51  |  Печать
Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 
Просмотров: 5885

Мешков В. А.

Кто стучал на «Дом поэта»?

В свое время в «Независимой газете» (Москва, 18.09.1997) прошла большая публикация «„Дом поэта“ и вокруг него…». В ней были опубликованы материалы Центрального архива ФСБ РФ, наследника КГБ СССР, и в их числе «информационные сведения» на Максимилиана Волошина и отдыхающих на его даче в Коктебеле.
Подобные публикации не редкость в постсоветское время, но их характерным признаком является сокрытие авторов секретных доносов по линии «органов». Вот и в указанной статье авторство «сведений» 1926-1928 гг. осталось «закрытой темой».
Однако в настоящее время в распоряжении исследователей имеется двухтомное научное издание «Труды и дни Максимилиана Волошина» (далее «ТиД»). Автор этого фундаментального  труда В. П. Купченко (1938-2004) много лет посвятил не только изучению наследия Волошина, но и был директором Дома-музея Волошина в 1979-1983 гг. Интересующие нас события получили отражение во втором томе указанного издания, относящегося к периоду 1917-1932 годов. В. Купченко, судя по всему, с первичными архивными документами не знакомился, т.к. ссылается на публикацию в «Независимой газете».
В его пересказе, с неопределенной датой «Сентябрь (?)» 1926 года, имеем следующий текст: «Сексотом ГПУ составлена справка „М. Волошин и его дача“. В „биографич. сведениях“ отмечено, что МВ „имел связи в эсерских кругах“ и любит рассказывать, что „смертн<ный> приговор Плеве был написан“ у него в квартире. В разделе „Идеология“ автор отмечает: „индустриальн<ную>  культуру“ МВ „считает порождением дьявола, „наделяющего мертвую материю иллюзией жизни“, но эпоху индустриальн<ной>  культ<уры>  считает фатально неизбежной“. Революцию он считает „очищением“. МВ добился помилования красного генерала Н. Маркса, содействовал освобождению Мандельштама. В разделе „Житейск. обстановка“ отмечено, что М<ария> С<тепановна> (жена МВ — прим. В.М.) „пользуется репутацией доброй, но взбалмошной женщины“. Опровергая слухи об оргиях у МВ, автор определяет: „На его даче только дурачатся умные люди“. Вывод: „гнездом антисоветск<их>  элементов его дача не является“, слишком текуч состав гостей».
Следует отметить, что полный текст доноса написан довольно профессионально, т.е. человеком, не чуждым журналистики или литературного творчества. С точки зрения «компромата» он довольно умеренный и обобщенный, не содержит «антисоветских высказываний» проживавших на даче лиц, и в итоге сексот никакой опасности для советской власти не увидел. По его выводу «дача Волошина — „дом морального отдыха“ для людей ихней культуры и не более».
Поскольку «ТиД» содержат довольно подробную информацию о гостях Волошина и сроках их проживания, степени близости и доверия к МВ, то автором на этой основе была рассмотрена задача «вычисления» сексота.
При этом использовались научные методы (автор является кандидатом технических наук), а именно системный анализ в упрощенном виде. Вначале задается набор признаков, которыми должен характеризоваться сексот и его «сведения».
Период, соответствующий поступлению донесений в ГПУ в 1926 году, ограничен с 16 июля по 8 ноября. В первом коротком донесении говорится только о месте расположения дачи и чем она «интересна». При этом поэт ошибочно назван «Марком Волошиным». Это говорит о том, что будущий доноситель еще не бывал на даче, не знаком с Волошиным, и сведения о нем собраны из рассказов знакомых, скорее всего из литературной среды. Поскольку в то время на дачу приезжали в основном по приглашению Волошина или его жены, или по просьбам и рекомендациям их друзей и хороших знакомых, то контингент отдыхающих на даче в известной степени представлял «закрытый клуб».
Итак, мы имеем основные признаки «заезжего сексота»: принадлежит или имеет знакомства в литературной среде, ранее не знаком с Волошиным и его женой, приехал по рекомендации или протекции друзей поэта, был в конце курортного сезона (предположительно, август или сентябрь).
Как ни удивительно, но с помощью «Трудов и дней» легко находим искомое событие 1926 года: «16 сентября, ч<е>т<верг>. С<офья> Толстая в Москве „посылает“ в К<октебе>ль Г.Р. и Л.И. Колобовых –  „близких друзей“ Есенина».
Как видно, эти люди ничем заметным свое пребывание не проявили, и о них имеется еще только одна запись в «ТиД»: «8 ноября, п<о>н<едельник>. МС пишет С. Толстой: две недели, как мы одни <…> Колобовы очень милые, но крайне примитивные».
Больше ничего об их пребывании у Волошина мы не узнаем, кроме сведений в справочном отделе «ТиД»: «Колобов Григорий Романович (1893-1952), писатель, друг С. Есенина; Колобова Лидия Ивановна, жена Г.Р. Колобова». На основании этих сведений утверждать, что Колобов был сексотом, пока нельзя.
Поэтому необходимо обратиться к биографическим сведениям Колобова, которые представлены в энциклопедическом труде С. И. Зинина «Есенин и его окружение» (см. http://zinin-miresenina.narod.ru/k.htm). Колобов действительно с 1918 года был одним из близких друзей Есенина. Кроме того, он хорошо знал будущего соратника Есенина по имажинизму Мариенгофа: их детство и юность прошли в Пензе, и они учились в одной гимназии. Семья Колобовых до революции была тесно связана с работой на железнодорожном транспорте, и Григорий тоже много лет отдал этой профессии.
После революции Колобов служит в 10-й армии Западного фронта, состоит членом «Комитета спасения революции», пишет заметки, является внештатным корреспондентом некоторых газет. Дальше больше: «В 1918 г. Г. Колобов работал секретарем при помощнике Чрезвычайного уполномоченного ВЧК, затем назначается уполномоченным Высшего Совета перевозок при Совете Труда и Обороны (СТО), старшим инспектором центрального управления материально-технического отдела Народного комиссариата путей сообщения (НКПС). Для совершения инспекционных поездок ему выделили специальный служебный вагон. Этот вагон нередко служил пристанищем для Есенина и Мариенгофа, когда они оказывались без жилья».
Как известно, бывших чекистов не бывает, поэтому понятно, что с 1918 года свою дружбу с Есениным, сотрудничество с поэтами-имажинистами Колобов совмещал с негласной службой для «органов». В глазах друзей он выглядел недалеким, добродушным, в чем-то действительно «примитивным» человеком. Над ним любили подшучивать, и в своих воспоминаниях Мариенгоф посвятил ему немало юмористических строк. Но этот период любопытный читатель может найти в известных мемуарах имажинистов. Для нашей задачи важны следующие сведения: «Возвратившись <в 1923 году из заграницы> в Москву, С. Есенин разрывает отношения с Айседорой Дункан и какое-то время живет на квартире Г. Колобова. С 27 августа 1923 г. по 27 июня 1924 г. Григорий Романович временно исполнял должность начальника Закавказского окружного управления местного транспорта НКПС, после чего был зачислен в резерв Наркомата путей сообщения. Ему предложили должность в Ленинграде, куда он с женой и выехал на постоянное проживание.
В 1925 г. Г. Колобов служил в 3-м Ленинградском полку войск ГПУ. Переписку с бывшими друзьями не вел. Узнав о приезде С. Есенина в декабре 1925 г. в северную столицу, он навестил поэта в гостинице «Англетер». Никто тогда не мог и представить, что это была встреча накануне трагической гибели поэта».
Как видно, Сергей Иванович Зинин, собравший эти сведения, ни в чем чекиста Колобова не подозревает. Мы же узнаем, что Колобов приехал к Волошину, будучи штатным сотрудником ГПУ. Возникает вопрос о роли С. Толстой, по чьей рекомендации Колобовы попали в Дом поэта. Имела ли она сотрудничество с «органами»? Что-либо утверждать однозначно пока трудно, но в любом случае она знала, что посылает к Волошину сотрудника ГПУ, чекиста. Вполне вероятно, что об этом Толстая нашла способ предупредить Волошина, и тем самым и его гостей и друзей. Этим можно объяснить, что никакой особой «крамолы» Колобову выявить не удалось, доверия у хозяев дачи и гостей он с женой не вызвал.
А кому-то нужна была именно «крамола» на Волошина, и от Колобова ее требуют. 8 ноября сообщение отправлено ГПУ, и в пересказе «ТиД» выглядит так: «Сексот ГПУ пишет „в дополнение“ о тесной связи МВ с <писателем> Вересаевым, о проживании у него <писателя> И. Эренбурга „перед бегством за границу“ и о большом авторитете МВ в Союзе поэтов».
После этого в декабре 1926 года на бланке ОГПУ в Главлит СССР направляется послание от Информационного отдела (ИНФО) ОГПУ: «… друзья М.В. Волошина <ошибка, надо М.А.> подготовляют почву к изданию его произведений. <…>  Прилагая к настоящему некоторые из его произведений <…> ИНФО ОГПУ ставит Вас в известность, что эти  и др. произведения и пр. данные о том же Волошине дают ИНФО ОГПУ основание характеризовать его как убежденного контрреволюционера, прикрывающего свою реакционность ультра-анархо-индивидуалистскими фразами, насыщенными в достаточной мере мистицизмом.
В силу изложенного ИНФО ОГПУ просит принять меры к недопущению опубликования произведений Волошина…».
Однако это послание не смогло предотвратить выход в свет книги о Волошине, о чем 28 января 1927 года извещал ГПУ другой сексот: «В издательстве Всероссийского Союза Поэтов выходит книжка Евгения Ланна о творчестве Максимилиана Волошина. Ланн издает книжку на собственные средства. Книжка печатается в Москве, в какой типографии — не установлено, тираж — 1000 экземпляров».
В период с 19 января по 30 апреля Волошин совершает большую поездку в Харьков, Москву, Ленинград. Он встречается со многими друзьями и знакомыми, выступает, причем с большим успехом, с докладами и чтением своих стихов. Присутствует в Москве на открытии своей выставки акварелей в ГАХН, где известные искусствоведы и критики читают доклады о его живописи. Позже открывал и свою выставку в Ленинграде в Доме печати. Но в Ленинграде он простудился и заболел, на две недели лишившись голоса. Так что окончание поездки было неудачным.
Тем не менее, в ГПУ, судя по всему, беспокоились, что Волошин все же добьется публикации своих произведений. В Москве он был на приеме у Луначарского, и еще была надежда на помощь наркома просвещения. ГПУ предпринимает свои меры, и в июле 1927 года очередной сексот, посетив Волошина, отправляет своему начальству донесение под названием «Записка Дом Поэтов». В документе вновь чувствуется рука литератора, способного, если бы потребовалось, написать и хвалебный очерк о Волошине.
Но теперь задание другое, и вот что крамольного нашел в курортной жизни этот «засланный казачок»: «Сюда попадают благодаря знакомствам и хорошим отношениям как с самим Максом Волошиным, так и с его друзьями. <…> Все это, так сказать, интеллигентные попутчики. И вот характерно для этой подгруппы лиц их настроение, в котором, по-видимому, весьма мало советского. Несомненна большая тяга к религии и мистике. У жены М. Волошина во всех углах иконы и лампады.
Сам Волошин пишет поэму из жизни Серафима Саровского и изображает из себя что-то вроде старца: „заговаривает“ ожоги, накладывает на голову руки, „освобождая“ от головной боли. Многие дачницы с дачи Волошина ходят в церковь в село, учат ребят „ветхому завету“, предпочитают не отдавать их в школы, а обучать дома, отгораживая от советских восприятий. <…> Читать газеты и интересоваться советским строительством это явный признак „дурного тона“. Тоска и тяга к „Европе“, где все так хорошо! <…>
Все же, стоящее на активной борьбе за советское государство, вызывает там скрытую ненависть и презрение.
Недаром одна из Волошинских собак называется, правда в интимном кругу, — „ГПУ“, нося для широких кругов кличку „Пулемет“».
Как видно, на этот раз сексот вызвал большее доверие в среде гостей Волошина и «накопал» много компромата, т.е. чекисты учли неудачную миссию Колобова. Поэтому «вычислить» его на основании сведений «ТиД» оказалось более сложной задачей.
На начальном этапе поиска были использованы те же признаки, с той корректировкой, что период пребывания ограничивается июлем 1927 года, так как сексот вряд ли рискнул бы заниматься таким «творчеством» на даче у Волошина. В результате были выявлены две кандидатуры литераторов, попавших к Волошину в первый раз, ранее с ним не знакомых, находившихся на даче в июне и июле.
Первого рекомендовала давняя, еще дореволюционная знакомая Волошина из Москвы О. Озаровская, как писателя и поэта из крестьян, волжанина, «простой и чистой души». Из справочного аппарата «ТиД» имеем о нем следующие сведения:
«Акульшин Родион Михайлович (1896-1988, США), поэт, прозаик. С 1944 — в эмиграции (псевдонимы — Р. Березов, П. Новоселов)».
Вторым оказался человек, проникший к Волошину без приглашения. О том, как это произошло, мы узнаем из опубликованных за границей воспоминаний Акульшина, о встрече на берегу моря с литераторами-конструктивистами Сельвинским, Верой Инбер и Зелинским: «— Где вы живете? — У Волошина. — Как устроились? — По рекомендации Озаровской. — Почему обязательно нужна рекомендация? Пойдем и скажем: „Мы писатели и вы не имеете права отказать нам в гостеприимстве“, — бесцеремонно заявила Вера Инбер. И они пошли к поэту всей гурьбой. Деликатнейший М.А. не мог отказать. В тот же день они переселились всей компанией» — (Грани, 1949. № 5).
Имеется неточность: Илья Сельвинский, приехавший в Коктебель с женой и дочерью, у Волошина не поселялся, и проживал с семьей в поселке. Он каждый день приходил на дачу, иногда выступал со своими стихами. Вера Инбер с мужем В. Чайкой уехали 14 июня. Они не могли написать донесение, где фигурируют фамилии гостей, приехавших позже этой даты. Остается еще кандидатура, о которой в справочном отделе «ТиД» сказано: «Зелинский Корнелий Люцианович (1896-1970), советский литературовед». Далее из двух кандидатур оказалось возможным сделать однозначный выбор «в пользу» Зелинского.
В донесении перечислялись фамилии некоторых гостей, в частности был упомянут «Сергей Соловьев — бывший свящ<енник> правосл<авия>, поэт, а теперь, кажется, католическ<ий> священник, дочь бывш<его>  Председателя Гос<ударственной>  Думы Головина…». Но Акульшин уехал 20 июня, а С. Соловьев приехал 22 июня, поэтому сообщать о его проживании не мог. Что касается Зелинского, то точных сведений о дате его отъезда нет, но он предпринимал шаги, чтобы завоевать расположение Волошина. Вместе с Сельвинским и Инбер они вручили Волошину сборник Литературного центра конструктивистов «Госплан литературы», сделав дарственную надпись, где признавали поэта своим предшественником, как давшего «первую формулу конструктивизма в поэзии».
Зелинский, судя по всему, заслужил доверие Волошина и его жены и оставался у него дольше остальных своих попутчиков. Об этом свидетельствует приезд 16 июня семьи Зелинского — жены с сыном. О них в «ТиД» сказано: «Зелинская Кина Михайловна (1901-1960), служащая, жена К.Л. Зелинского. Кокт<ебельское> прозвище „Кайкина мать“.
Зелинский Кай Корнелиевич (1923-1945), сын К.М. и К.Л. Зелинских».
Сведения о дате отъезда К. Зелинской с сыном в «ТиД» приведены. Они уехали только 26 сентября, т.е. находились у Волошина более трех месяцев! Можно полагать, что сам Зелинский уехал в конце июня — начале июля, ему надо было писать отчет для ГПУ, а также его ждала активная литературная жизнь в Москве.
Отметим характерные для подобных литераторов с «двойным дном» события из жизни Зелинского (см. также http://litrossia.ru/2011/33-34/06428.html). Будучи главным теоретиком конструктивизма, он в 1930 году отрекается и от него, и от своих соратников по этому литературному направлению. В 1936 году, во время компании по борьбе с формализмом, также легко отрекается от писателя Л. Добычина и его книги «Город Эн», редактором которой он был и ранее высоко о ней отзывался. Принимал участие в травле Б. Пастернака, выступив с резкой критикой во время заседания Союза писателей 31 октября 1958 года.
Когда началась работа Зелинского на ГПУ, определить трудно, но случилось это до приезда в Коктебель. До этого он был корреспондентом «Известий» в Париже, и там же литературным помощником посла СССР Х. Раковского (1926). На такую работу посылались люди, проверенные ГПУ и согласные выполнять задания «органов».
В отличие от Акульшина, своих воспоминаний о пребывании у Волошина в Коктебеле Зелинский не оставил (?). С другой стороны, как и Колобов, он имел отношение к Есенину, был с ним знаком и впоследствии опубликовал о нем воспоминания.
Именно в связи с Есениным можно встретить такие характеристики Зелинского: «Благодаря его многолетним усилиям и неоднократным обращениям к А. Фадееву, К. Федину, М. Шолохову, Н. Тихонову и другим влиятельным советским писателям, а также в отдел культуры ЦК КПСС был снят <…> крайне редко нарушавшийся фактический запрет на публикацию книг Сергея Есенина. <…> Под его руководством и деятельном участии было начато научное изучение и обобщение творчества поэта».
Однако обнаружив его связи с «органами», следует усомниться, что это было его личной инициативой и самодеятельностью. После смерти Сталина многие прежние запреты утрачивали силу, и нужен был человек, который жизнь и творчество Есенина сможет представлять в «нужном» для партийной власти виде. Именно под руководством Зелинского и проводилась масштабная фальсификация произведений Есенина, воспоминаний о нем, сведений об обстоятельствах его гибели. Теперь это легко обнаруживается при сравнении изданий времен Зелинского и его наследника Прокушева с публикациями 1920-х годов.
Подобная фальсификация проводилась и в масштабе всей истории советской литературы и получила наглядное отражение в печальной памяти КЛЭ (Краткой литературной энциклопедии). Это показывает, что Зелинский был только винтиком в этой навязанной обществу фальсификации послесталинского периода, которая не могла проходить без руководства со стороны партии и «органов».
Но это еще не все. В следующем году в конце курортного сезона в «органы» на Волошина поступают новые «сведения». Они датируются 26 сентября 1928 года и адресованы НАЧСООГПУ (Начальнику Секретного Отдела ОГПУ) товарищу Дерибасу.
В этот раз использованные выше методы поиска не позволили выявить сексота, явно отвечающего заданным признакам. Сведений о проживающих оказалось либо недостаточно, либо они приведены в «ТиД» недостаточно полно. В тот год было много отдыхающих и гостей, и как отмечал сексот: «Состав текуч, кое-кто жил подолгу, большинство — недели по две».
Вновь на долгий срок приехала жена Зелинского с сыном, но ее муж не приезжал, да и стиль доноса не похож на литературный стиль Зелинского. Кроме того, в отличие от Зелинского, особой крамолы сексот не увидел и его текст вполне в «духе Колобова»: «… „общества“ в тесном смысле, т.е. группы хорошо знакомых людей с постоянными линиями интересов и бесед, — не было. Эта обстановка не дает никаких оснований полагать, что у Волошина — антисоветский салон. <…> К изданию своей книги в Берлине („Стихи о терроре“) он относится с негодованием, заявляя, что у него нет „стихов о терроре“ (в том смысле, что стихи революционных лет им не выровнены по этой линии, что он писал вообще о гражданской войне, о ее философии, мистике и т.д.), что было величайшим свинством со стороны неизвестного лица отправить его стихи для издания. В связи с этой книгой он опасался репрессий.
Можно считать вероятным, что при робости Волошина в отношении власти, он действительно не имел касательства к изданию этой книги…».
Это последние строки из доносов сексотов, что позволили себе «органы» в 1997 году, предоставив их «Независимой газете». Однако эти строчки являются ключевыми в обнаружении третьего доносителя. Он ведет речь об издании в Берлине в 1923 году сборника стихов Волошина «Стихи о терроре», где часть стихов посвящена красному террору в Крыму 1920-1921 года, а также содержатся стихи разных лет о гражданской войне и философский цикл «Путями Каина».  В действительности Волошин сам через доверенных людей сумел отправить в то время и стихи, и письмо о зверствах, происходивших после поражения армии Врангеля. Эта история достоверно была отражена в годы перестройки в книге В. Костикова «Не будем осуждать изгнанье» (1990). Понятно, что о таких вещах Волошин мог беседовать, скорее всего, один на один, и с человеком, знавшим литературные дела, но которому имел основания все же до конца не доверять. Правды он ему не сообщил.
Поэтому «ТиД» были еще раз изучены в поиске подобной ситуации. Обнаруживаем запись: «Август (?). В К<октебе>ле был писатель К. Алтайский, беседовал с МВ».
Дальнейшая проверка показала, что все упомянутые доносителем лица находились у Волошина в период с середины августа по середину сентября, и когда был Алтайский.
В справочном аппарате «ТиД» сказано: «Алтайский Константин Николаевич (1902-1978), прозаик, переводчик». Далее о нем имеется самое интересное сообщение: «5 сентября. К. Алтайский в Калуге пишет Л. Каменеву о своем пребывании в К<октебе>ле. МВ, по его словам, пишет мало, больше рисует; просил непременно кланяться».
К  этому времени Каменев, бывший в 1918-1926 годах влиятельным кремлевским деятелем, уже лишился  партийного поста члена Политбюро и других должностей. Он был исключен из партии, сослан а Калугу, но как раз в июне 1928 года восстановлен в ней и в сентябре 1928 года вернулся в Москву на второстепенные министерские должности. Волошин был знаком с ним лично: в 1924 году в Москве выступал на вечере в кремлевской квартире Каменева в присутствии хозяев и ряда влиятельных лиц из «кремлевской верхушки». Тогда же Каменев обещал Волошину поддержку с публикацией в советской прессе его произведений.
Поэтому знакомство писателя К. Алтайского с Каменевым могло открыть доступ для беседы с Волошиным, и даже по вопросу, который мог особенно интересовать и «органы» и самого Каменева. Не исключено, что Алтайский поставлял заодно «сведения» ГПУ и о Каменеве, в бытность обоих в Калуге.
Из «ТиД» можно узнать, что он опубликовал очерк «Край зеленого золота» («Всемирный следопыт» № 4, 1930) о Коктебеле с упоминанием МВ, а также рассказ «Разъяренное небо» (Там же, № 7) с упоминанием дачи МВ. Но в советское время писательство и стукачество легко совмещались без особых нравственных угрызений.
Более того, такие «совместители» часто были весьма успешными членами советского общества, доживали до глубокой старости. Если у Колобова не сложилась личная жизнь, то с карьерой инженера-железнодорожника вроде бы получилось. Приходилось ли тогда, в частности в годы Отечественной войны, заниматься стукачеством? Но так далеко мы зайти пока не можем.
Что касается К. Алтайского (Королёва), то в сведениях о нем в Интернете можно найти суждение, что это был «типичный советский писатель». Он дважды был репрессирован и отбывал сроки — в 1938-1944 и 1949-1954. Двойственность и некоторые темные стороны его происхождения отмечают авторы наиболее содержательной статьи о нем: «В метрических книгах Сызрани нет записи о рождении 18 декабря 1902 года по старому стилю мальчика по имени Константин Николаевич Королёв. А ведь именно такие данные указываются в биографии писателя. <…> Создаётся ощущение, что Королёв не просто не дорожил своей фамилией, а упорно пытался от неё избавиться. Может, секрет таится, как раз в псевдониме? Почему Алтайский?» (http://krumza.livejournal.com/167811.html).
Что касается его творчества, то «Алтайский вообще был беззастенчивым конъюнктурщиком. Писал поэмы о зерносовхозе «Гигант», «Спичстрое», первый свой поэтический сборник «Алое таяние» посвятил Ленину. А так как политическая конъюнктура менялась быстро, на незадачливого любителя халтурки время от времени сыпались и шишки. То не к месту похвалил Троцкого, то его уже к месту поругал, но оплошал с Гамарником и Блюхером». На этой почве удалось отыскать и следы его связи с НКВД. В 1936 году он участвовал в издании «Болшевцы: Очерки по истории Болшевск. им. Г. Г. Ягода трудкоммуны НКВД / Коллектив авторов: К. Алтайский, Е. Анучина, А. Берзинь… [и др.]; Под ред. М. Горького, К. Горбунова, М. Лузина. — Москва: История заводов, 1936». Участие в подобных изданиях в те годы являлось как бы «присягой на верность» советским «органам» (Зелинский — один из авторов подобного издания «Канал имени Сталина», 1934). Например, одна из входящих в «коллектив авторов» — Анна Берзинь, по заданию чекистов «опекала» Есенина в последние годы его жизни.
И сам К. Алтайский «был страстным поклонником Есенина. Его обожателем и подражателем». <…> После смерти Есенина, Алтайский в своей статье-некрологе поставил его в один ряд с Пушкиным и Блоком. И потом много раз обращался к творчеству поэта в своих статьях и стихах. „И жалею, и зову, и плачу“ — так начиналось его стихотворение „У могилы Есенина“. О Есенине он вспоминал в 1930 году в своём выступлении на Первом съезде крестьянских писателей».
Но, как мы уже видели, и Зелинский с помощью Есенина много лет пытался восстановить свою литературную и человеческую репутацию. Как видно, этого было мало, и стукачество с другими подлостями только помогали ему делать карьеру. Он попал даже в БСЭ: член СП СССР (1934), доктор филологических наук (1964). Награждён орденом Трудового Красного Знамени и медалями. Жил в Москве в «Доме писательского кооператива» (Камергерский переулок, 2) и на даче в писательском поселке Переделкино (ул. Довженко, 6). Похоронен на кладбище там же. Т.е. рядом с теми, на кого стучал, и кого предавал…
В данном случае речь даже не об этом. Правомерна ли нынешняя политика властей, что многие документы и архивы, содержащие «компромат» до сих пор закрыты для исследователей. Тем самым в сознание общества по-прежнему внедряется искаженное представление не только о многих персонажах литературной и общественной жизни прошлых лет, но и обо всей советской истории. А это значит, то же самое происходит и в наше время, так будет и в будущем. А жизнь наказывает тех, кто не усвоил уроков истории.
В то же время понятно, что в «органах» существовало и существует «досье» на Волошина. Приходилось читать признание опального генерала КГБ Калугина, что имелось «досье» на Ахматову. Можно ли сомневаться, что подобные досье имеются или имелись на С. Есенина, М. Булгакова, М. Зощенко, Б. Пастернака и многих других. Но почему и кто позволяет до сих пор сегодняшним «органам» отрицать эти очевидные факты, дозировать информацию по чьему-то усмотрению, как в случае рассмотренной публикации о «Доме поэта»? Причина этого беззакония только одна – сегодняшнее государство покрывает преступления государства, чьим наследником оно является.
Фальсификации, доносительство, репрессии, травля и террор по отношению ко всем инакомыслящим — таковы были многие годы краеугольные камни политики советского государства. Могут сказать, что и многие другие страны в этом отношении ничем не лучше, или не намного лучше. Но разве от этого легче миллионам загубленных невинных людей?

Эта статья родилась уже после книги автора «Убийство Есенина — преступление государства» (Симферополь, БизнесИнформ, 2013), и вроде бы только слегка косвенно касается С. Есенина. На самом деле поэт одним из первых стал жертвой именно этой преступной политики государства. Если бы все знавшие об этом не молчали, не скрывали десятилетиями правду, то можно предполагать, что советское государство пошло бы иным, гуманным путем, где главной ценностью была бы человеческая личность. Может, и нынешнее постсоветское состояние было бы иным. Но история не имеет сослагательного наклонения…  

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика