Поиск по сайту
Наша кнопка
Счетчик посещений
61624647
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
24177
142489
318472
58064874
2623753
1054716
Сегодня: Апр 24, 2024
Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина
Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ
МИЛОНОВА Н. Воспоминания (О Иване Приблудном)
21.06.2010 11:58
|
|
/ 2
Страница 16 из 20
16
Нескладно шла наша с ним личная жизнь. Иван был приходящим мужем и приходящим отцом. А приходил он, когда ему вздумается. Иногда он исчезал надолго, так что я, беспокоясь — не заболел ли он — шла на Малую Дмитровку и, случалось, находила запертую дверь. Значит он опять прибился к каким-то добрым людям. Но, если с ним случалось что-либо, или в Москве происходило что-либо значительное, он прибегал тут-же и переживал событие вместе со мной. Так я помню, какой он прибежал с известием о самоубийстве Маяковского. Творческую манеру Маяковского он не принимал, но как к человеку относился хорошо и понимал его место в литературе.
На гражданскую панихиду по Маяковскому в Союз писателей я пошла с Иваном вместе. В моем внутреннем мире Маяковский играл особую роль. Абстрактное детское увлечение тургеневским Базаровым сменилось довольно длительным платоническим увлечением Маяковским, несколько лет он казался мне идеалом мужчины. Так что я вошла в зал, где стоял гроб с телом Маяковского, полная переживаний, и совсем забыла о Иване. А когда я отключилась от своих грустных мыслей, я заметила, что Ивана около меня нет, а рядом стоит Бухарин с букетом черно-красных роз. Долго я бродила по знакомым комнатам, ведь в этом здании я училась, пока уже не я, а Иван нашел меня. «Ну, куда же ты пропал?» — набросилась я на него. «Не сердись, там Миша плачет в туалете, я не мог от него уйти». Это плакал Миша Яншин, жену которого, молоденькую красавицу Норочку Полонскую, не больше года как вышедшую замуж за Яншина, Маяковский на весь мир ославил в своей посмертной записке. Я всегда представляла себе Маяковского глубоко порядочным человеком, да и до сих пор не имею никаких оснований сомневаться в этом. Но тогда, как же он мог, умирая, так непорядочно поступить с молоденькой женщиной, почти ребенком? Он ли писал эту предсмертную записку?
Однажды, это было летом, наверное летом 1936 года, когда вся наша семья, в том числе и мой сынишка, были в Евпатории, а отец мой в командировке, Иван попросил меня принять его гостей. Мы решили позвать их к обеду. Я постаралась, как могла, блеснуть своими хозяйственными способностями, Иван купил бутылку вина. Хорошо помню — одну бутылку. Пришли: Женя Пермяк, Боря Филиппов, Юра (как все его звали по-мальчишески «Юрка») Есенин и молодой композитор, автор многих романсов на стихи современных поэтов, в частности Есенина, — Невеяровский (возможно передаю фамилию неточно).
Мы очень хорошо провели время. Я была очень довольна. Гости хвалили мой обед, возможно, кто-нибудь принес еще бутылку вина, но это ни на ком не отразилось, кроме Юры Есенина. За столом велись хорошие, содержательные разговоры (ах, я ведь не записывала тогда свои впечатления, не считала, что они могут когда-нибудь пригодиться для истории). После того, как со стола было убрано и осталось только вино и клубника, стали читать стихи. Иван читал Блока и Есенина. Женя Пермяк рассказывал содержание задуманной им новой пьесы, наверное читал свои стихи и Боря Филиппов. А затем Невеяровский сыграл и напел несколько своих романсов. До сих пор помню мелодию романса на слова Ахматовой «Дверь полуоткрыта, веют липы сладко…»
Потом он стал играть романсы на слова Есенина, а мы — подпевать ему. Пели мы и «Письмо к матери» — тогда очень популярный романс, — хотя не утверждаю, что музыка к этому романсу была написана Невеяровским. Но вот музыка к стихотворению «В том краю, где желтая крапива…» наверняка принадлежит ему. Тут уж стали петь всерьез, а меня ужасало то, что Юра Есенин поет этот романс, я не знала, как прекратить пение, ведь приближалась строфа:
И меня по ветряному свею,
По тому ль песку,
Поведут с веревкою на шее
Полюбить тоску.
Как же сын произнесет слова: «Поведут с веревкою на шее…»? Но он прекрасно произнес эти слова.
Мне Юра не понравился. Он не вел себя плохо, нет. Но было в нем что-то слабое, расхлябанное, беспокойное. Кроме цвета волос, ни одной есенинской черты. Лицо невыразительное, со слабовольным срезанным подбородком. Щуплое тело, он все подтягивал брюки и, казалось, они грозят с него свалиться. Повторяю, вина было мало, а он казался опьяневшим, был возбужден, суетился, производил впечатление неуравновешенного человека.
Недавно я где-то прочла, что Юра погиб как летчик-испытатель. Я знала, что он кончил авиационный техникум, знала, что он работал в конструкторском бюро завода №22, но мне трудно себе представить, чтобы нашлась медицинская комиссия, способная допустить к работе летчика испытателя такого явного невропата.
Вот такое неблагоприятное впечатление сложилось у меня о Юре Есенине после первой встречи. А больше я его и не видела. Впоследствии от Бориса Вячеславовича Бабина, сидевшего с Иваном в одной камере в Бутырской тюрьме, и встретившегося потом со мной на Колыме, в Магадане, когда мы оба были еще заключенными, я узнала, что неблагоприятные показания на Ивана давали Юра Есенин и Павел Васильев. Это не ухудшило, а только подтвердило мое впечатление о Юре. Не всякий может много выдержать. Себя оговаривали, а не только других. Так что это я ни Юре, ни Павлу Васильеву в вину не ставлю. Я ведь не знаю, как вел себя и Иван, могу только надеяться на его украинское упрямство.
Мои родители уже третий год вывозили летом детей, в том числе и моего маленького сына, в Крым, в Евпаторию. Дети жили там три месяца, а взрослые столько, сколько им причиталось отпуска на работе. В 1936 году мой отпуск приходился на август. На этот раз вместе со мной в Евпаторию поехал и Иван.
Этот месяц он прожил беззаботной растительной жизнью. Ел, спал, купался и загорал. А время было напряженное, тревожное. Шел или подготовлялся Зиновьевский процесс. Утром я бежала за газетами для моего отца (Иван мог прожить и без них), стояла длинные очереди у газетного киоска вместе с другими, угрюмо молчавшими людьми. Дома обсуждались тревожные известия. Иван очень беспокоился о Бухарине. Совершенно не разбираясь в сути партийных разногласий, он судил о Бухарине как о человеке, тепло к нему отнесшегося в нелегкие для него дни. «Письмо в Донбасс», напечатанное в «Известиях», редактируемых тогда Бухариным, открыло для Ивана двери некоторых редакций, бывших до того для него закрытыми.
Жаркий августовский день, узкая улочка в татарской части города. Синее небо и белые каменные заборы, Иван обсуждает грозящие Бухарину опасности. В некотором расстоянии от нас слышатся шаги прохожего. Я трогаю Ивана за руку: «Потише». Он немедленно выходит на середину узкой улочки и громко возглашает: «Николай Иванович Бухарин замечательный человек».
В Магадане моя приятельница работала вместе с человеком, который некоторое время был вместе с Иваном в НКВД на Лубянке. Он рассказал, что Ивана несколько раз вызывали на допрос и предъявляли обвинение в том, что свою подвальную комнату он получил благодаря содействию Бухарина. Это было не так. Никакого общения с Бухариным, за исключением напечатания «Письма в Донбасс», у Ивана не было ни до, ни после. Это, наверное, скоро выяснили и из НКВД на Лубянке перевели его в Бутырскую тюрьму.
Ну, а пока мы отдыхаем в Евпатории. В этот месяц там собралась вся моя семья. В большой комнате мы все как-то размещались: моя мать, отец, только что вышедшая замуж сестра с молодым мужем, два брата подростка, наша няня и я с маленьким сыном и Иваном. У моей сестры были в Евпатории знакомые, которые жили там постоянно… В татарской части города у них был маленький домик, помещавшийся, как все татарские дома, в замкнутом, огороженном каменным забором дворике. Мы, две молодые пары уходили к ним ночевать, а я с Иваном располагалась прямо на дворе под открытым небом. Когда не было луны, темное, покрытое бесчисленными крупными и яркими звездами небо нависало низко над нами, возбуждая чувство благоговейного ужаса, и мы, оба неграмотные в области астрономии, вели беседы о вечности и бесконечности и как это «нет ни начала ни конца», о чем рассуждали люди много тысячелетий до нас.
Мне Юра не понравился. Он не вел себя плохо, нет. Но было в нем что-то слабое, расхлябанное, беспокойное. Кроме цвета волос, ни одной есенинской черты. Лицо невыразительное, со слабовольным срезанным подбородком. Щуплое тело, он все подтягивал брюки и, казалось, они грозят с него свалиться. Повторяю, вина было мало, а он казался опьяневшим, был возбужден, суетился, производил впечатление неуравновешенного человека.
Недавно я где-то прочла, что Юра погиб как летчик-испытатель. Я знала, что он кончил авиационный техникум, знала, что он работал в конструкторском бюро завода №22, но мне трудно себе представить, чтобы нашлась медицинская комиссия, способная допустить к работе летчика испытателя такого явного невропата.
Вот такое неблагоприятное впечатление сложилось у меня о Юре Есенине после первой встречи. А больше я его и не видела. Впоследствии от Бориса Вячеславовича Бабина, сидевшего с Иваном в одной камере в Бутырской тюрьме, и встретившегося потом со мной на Колыме, в Магадане, когда мы оба были еще заключенными, я узнала, что неблагоприятные показания на Ивана давали Юра Есенин и Павел Васильев. Это не ухудшило, а только подтвердило мое впечатление о Юре. Не всякий может много выдержать. Себя оговаривали, а не только других. Так что это я ни Юре, ни Павлу Васильеву в вину не ставлю. Я ведь не знаю, как вел себя и Иван, могу только надеяться на его украинское упрямство.
Мои родители уже третий год вывозили летом детей, в том числе и моего маленького сына, в Крым, в Евпаторию. Дети жили там три месяца, а взрослые столько, сколько им причиталось отпуска на работе. В 1936 году мой отпуск приходился на август. На этот раз вместе со мной в Евпаторию поехал и Иван.
Этот месяц он прожил беззаботной растительной жизнью. Ел, спал, купался и загорал. А время было напряженное, тревожное. Шел или подготовлялся Зиновьевский процесс. Утром я бежала за газетами для моего отца (Иван мог прожить и без них), стояла длинные очереди у газетного киоска вместе с другими, угрюмо молчавшими людьми. Дома обсуждались тревожные известия. Иван очень беспокоился о Бухарине. Совершенно не разбираясь в сути партийных разногласий, он судил о Бухарине как о человеке, тепло к нему отнесшегося в нелегкие для него дни. «Письмо в Донбасс», напечатанное в «Известиях», редактируемых тогда Бухариным, открыло для Ивана двери некоторых редакций, бывших до того для него закрытыми.
Жаркий августовский день, узкая улочка в татарской части города. Синее небо и белые каменные заборы, Иван обсуждает грозящие Бухарину опасности. В некотором расстоянии от нас слышатся шаги прохожего. Я трогаю Ивана за руку: «Потише». Он немедленно выходит на середину узкой улочки и громко возглашает: «Николай Иванович Бухарин замечательный человек».
В Магадане моя приятельница работала вместе с человеком, который некоторое время был вместе с Иваном в НКВД на Лубянке. Он рассказал, что Ивана несколько раз вызывали на допрос и предъявляли обвинение в том, что свою подвальную комнату он получил благодаря содействию Бухарина. Это было не так. Никакого общения с Бухариным, за исключением напечатания «Письма в Донбасс», у Ивана не было ни до, ни после. Это, наверное, скоро выяснили и из НКВД на Лубянке перевели его в Бутырскую тюрьму.
Ну, а пока мы отдыхаем в Евпатории. В этот месяц там собралась вся моя семья. В большой комнате мы все как-то размещались: моя мать, отец, только что вышедшая замуж сестра с молодым мужем, два брата подростка, наша няня и я с маленьким сыном и Иваном. У моей сестры были в Евпатории знакомые, которые жили там постоянно… В татарской части города у них был маленький домик, помещавшийся, как все татарские дома, в замкнутом, огороженном каменным забором дворике. Мы, две молодые пары уходили к ним ночевать, а я с Иваном располагалась прямо на дворе под открытым небом. Когда не было луны, темное, покрытое бесчисленными крупными и яркими звездами небо нависало низко над нами, возбуждая чувство благоговейного ужаса, и мы, оба неграмотные в области астрономии, вели беседы о вечности и бесконечности и как это «нет ни начала ни конца», о чем рассуждали люди много тысячелетий до нас.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.