Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58832712
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
25782
39415
155679
56530344
886534
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

ЕСЕНИНА Н.В. (Наседкина). Что хранит память. Воспоминания.

PostDateIcon 22.04.2014 10:08  |  Печать
Рейтинг:   / 16
ПлохоОтлично 
Просмотров: 34906

Н. В. Есенина (Наседкина)

ЧТО ХРАНИТ ПАМЯТЬ.
Воспоминания.

НЕМНОГО О РОДСТВЕННИКАХ

Мне было 12 лет, когда по решению Л. П. Берия (и ходатайству П. И. Чагинa [1]) нам, т. е. маме, мне и моему старшему брату Андрею, разрешили вернуться из ссылки, где мы находились с 1938 года [2]


В Москву нас не пустили, в квартире нашей жил милиционер И. И. Иванов, а разрешили жить под Москвой, в сельской местности, в 30 км от Москвы. П. И. Чагин помог маме устроиться на работу, но ненадолго. Мама заболела и получила инвалидность — вторую группу. В театр или в гости я ездила одна, редко с мамой. Брат мой жил в общежитии.

Я знала, что у меня в Москве есть родственники: мамина сестра — А. А. Ильина, ее трое детей, мамин сводный брат А. И. Разгуляев и его четверо детей; два двоюродных брата — Константин Есенин (Райх) и Александр Вольпин-Есенин — сыновья маминого брата, Сергея Александровича Есенина. Еще я знала, что в Ташкенте живет двоюродная сестра Таня — родная сестра Константина, но я ее никогда не видела, хотя и слышала, что иногда она бывает в Москве. [3]

Обо всех я знала по рассказам мамы раньше, но со всеми, кроме Тани Есениной, познакомилась только после ссылки. Со всеми встречалась и всех знала.

Для меня было непонятно, почему Таня, приезжая из Ташкента, не встречалась с моей мамой (ведь она ей тетя) и со мной. Я задала этот вопрос маме. Она мне ответила: «У нее такое воспитание. Ее мать, Райх, ненавидела всех Есениных, ну а ты — моя дочь».

Я познакомилась с Татьяной Сергеевной несколько лет спустя. Это было в метро. Мама мне сказала: «Хочешь посмотреть на свою двоюродную сестру?» Я ответила: «Хочу!» «Вон там на платформе стоит женщина — твоя двоюродная сестра, Татьяна Сергеевна», — сказала мама. Я пошла к ней, мама за мной. Когда мы подошли, Таня узнала маму. Поздоровались. Мама сказала, что я ее дочь Наташа. Таня улыбнулась. Разговаривали несколько минут о здоровье, у кого она остановилась, собирается ли возвращаться в Москву. Со стороны Тани вопросов не было. Подошел поезд, и Таня уехала.

Дома я спросила у мамы, почему Таня вела себя так странно. «Разберешься во всем сама. Могу только повторить, что я тебе уже говорила о Райх. Она не только не любила всех Есениных, но даже подстроила, что во время суда о наследстве (после смерти С. А. Есенина) отца его, Есенина Александра Никитича, не признали наследником сына, хотя он был тяжело болен, работать не мог и жил уже в деревне на содержании престарелой жены».

В доказательство непростых отношений между С. А. Есениным и 3. Н. Райх публикую текст письма С. А. Есенина, адресованного Зинаиде Николаевне. На конверте: «3. Н. Райх-Мейерхольд».

«Зинаида Николаевна!

Мне очень неудобно писать Вам, но я должен. Дело в том, что мне были переданы Ваши слова о том, что я компрометирую своей фамилией Ваших детей и что Вы намерены переменить ее.
Фамилия моя принадлежит не мне одному. Есть люди, которых Ваши заявления немного беспокоят и шокируют, поэтому я прошу Вас снять фамилию с Тани, если это ей так удобней, и никогда не касаться моего имени в Ваших соображениях и суждениях.
Пишу я Вам это, потому что увидел: правда, у нас есть какое-то застрявшее звено, которое заставляет нас иногда сталкиваться. Это и есть фамилия.
Совершенно не думая изменять линии своего поведения, которая компрометирует Ваших детей, я прошу Вас переменить мое имя на более удобное для Вас, ибо повторяю, что у меня есть сестры и братья, которые носят фамилию, одинаковую со мной, и всякие Ваши заявления подобные тому, которое Вы сделали Сахарову [4], в семье вызывают недовольство на меня и обиду в том, что я доставляю им огорчение тем, что даю их имя оскорблять такими заявлениями, как Ваше. Прошу Вас, чтоб между нами не было никакого звена, которое давало бы Вам повод судить меня, а мне обижаться наВас, перемените фамилию Тани без всяких реплик в мой адрес, тем более потому, что я не намерен на Вас возмущаться и говорить о Вас что-нибудь неприятное Вам.
С. Есенин» . [5]

Смерть С. А. Есенина ее не успокоила, она осталась прежней. Судите сами, одним из доказательств моих слов служит даже письмо 3. Н. Райх первой жене С. А. Есенина, Анне Романовне Изрядновой [6], которая была возмущена содержанием этого письма и отдала его моей маме.

«16/VII-28г. Раris

Милая Анна Романовна!

Ваше письмо и письмо Вольпиной получила.
Милая Вы моя родная — люблю я Вас, как нежную одинокую большую душу, и хотела бы сохранить с Вами дружбу навсегда.
Вы мне простите мои резкости. Я от боли. Я о Вас всегда хорошо думаю — только не люблю Есениных и всех присных — все они невероятно меркантильны. Ну да Бог с ними. Если Юрке у них хорошо — радуйтесь и делайте так, как велит Вам Ваше сердце.
Теперь о делах. Скажите Вольпиной, что ей-ей сейчас нет времени писать ей отдельно — деловое пишу Вам сразу обеим.
Во-первых — дела заграничные.
Совершенно безнадежно теперь, когда нет конвенции, думать о том, чтобы Заграницей можно было бы что-либо «выручить» за сочинения. Вольпина и все немедленно о копейках тревожатся. Не в копейках дело.
Я считаю, что необходимо Есенина продвигать в массы читающей публики на иностранных языках. Ищу сейчас переводчиков. Собираю все, что было издано на немецк. и фр. языках и др. На русском издавать здесь ничего не собираюсь. Здесь во всех русских магазинах продается госиздатовское издание (4 тома). Все, что было издано «Избранное» на русском, распродано, и пока сведений не имею — собирается ли кто издавать дальше и еще. Этим делом здесь занимался Поволоцкий [7] — приятель Сергея. Авторских, конечно, не получить — нет конвенции. Итак, о русском издании вопрос покончим — я никаких шагов не предпринимаю и предпринимать не стану. О переводах на языки я уже похлопочу и, когда что-либо выяснится, — напишу.
В восточном институте (с директором я хорошо знакома — француз Поль Буайэ) — Есенин включен в программу для изучения. Как профессора, так и учащиеся очень увлекаются Есениным и чтут его великим русским поэтом.
Надо во что бы то ни стало его еще издать на фр. языке (книжечка по фр. избранных здесь уже издана, но этого мало).
В Берлине я оставила доверенность на подыскание переводчика и издание — издательству Петрополис. Итак — Заграница сейчас, когда нет никакой конвенции, не представляет ровно никаких возможностей в извлечении финансов, а только интересна для нас всех, как почва для широкой популяризации поэта Есенина и только — пусть все наследники зарубят себе это на носу.
Лично я не берусь на выколачивание денег здесь за издания Есенина — пусть делают это другие — и абсолютно умываю руки. Не место и не время.
Теперь о Госиздате.
Нельзя согласиться на 15 000 и на 3 года. Это зарез. Я очень рада, что в прошлом году не заключила условий. Пусть все вешающие на меня собак и безостановочную ругань — знают, что я делала все с толком и в интересах всех, но когда молва (сеятелем которой являются все сонаследники) превращает меня в эксплуататора, жесткосердную дрянь — я лучше отойду от грызущихся собак — мне не интересно и скучно.
Вы, Анна Романовна, единственная, которая верите и знаете меня — понимаете, что вся острота вызвана не мной, а всеми остальными. Я всегда иду с раскрытым сердцем, но когда в него плюют — я его закрываю и защищаю от ударов. Но довольно «лирики». Я Вам обеим доверяю. Если ругаю, выхода нет — заключайте, как сочтете нужным. Я сейчас высылаю доверенность на подписание контракта Лазареву[8], а на получение денег — своему отцу.

Целую Вас обеих и Ваших Есенят.

Ваша Зинаида Райх».

Адрес на конверте: «Анне Романовне Изрядновой, Арбат, Сивцев Вражек, 44, кв. 14. Москва, СССР».
{mospagebreak}

До ареста моих родителей А. Р. Изряднова жила от нас неподалеку — мы на Арбате, она в Сивцевом Вражке. Постоянно ходили друг к другу в гости, дружили. Мама любила своего племянника Георгия, жившего с матерью там же, в Сивцевом Вражке. Анна Романовна не знала о судьбе сына, ждала его и, чтобы о нем поговорить, иногда приезжала к нам за город. Писала письма маме. В 1946 году у нее плохо стало со здоровьем, а в конце октября того же года она умерла. У меня сохранилось ее последнее письмо, где она сообщает, что приедет навестить маму, но этому не суждено было случиться. Умерла замечательная женщина, которая любила моего дядю — Сергея Александровича, маму, меня, Андрея, Костю, Алека и всех родственников Есенина.

Так же, как и С. А. Есенин, рано ушел из жизни его старший сын — Георгий Сергеевич. Георгия расстреляли 13 августа 1937 года. Я сама читала его «Дело». А вот С. А. Есенина (по моему мнению, а также по рассказам мамы и моего отца, Наседкина В. Ф., который привез гроб с телом С. А. Есенина из Ленинграда в Москву), скорее всего, сначала убили, а потом повесили. Есенин уехал в Ленинград работать. К нему должны были приехать родные, и вдруг — смерть. А уж если считать, что он умер сам, то в гибели его виноваты многие, в том числе и Райх, которая грозилась лишить Есенина отцовства, наложить арест на все заработанные им деньги и вообще морально его растоптать.

Из четверых детей С. А. Есенина, к сожалению, в живых остался только один сын Александр[9].

В настоящее время он не живет в России, но я о нем часто думаю, как о настоящем близком родственнике — брате, который в трудное время выручил меня. Все без исключения, в том числе и мой родной брат, отказали мне в помощи: устраивайся как хочешь. А двоюродный брат Алек, не жалея времени, ходил со мной к юристам, уговорил свою маму, Вольпин Надежду Давыдовну, прописать меня к себе в квартиру, чтобы я могла получить жилплощадь в Москве. Таких людей, как Надежда Давыдовна и Александр Сергеевич, встретишь не часто. Такая родня нужна всем.

Кстати, я вспоминаю такой случай. Алек со своей мамой жили в Москве в коммунальной квартире в небольшой комнате, а мы с мамой жили за городом, и, поскольку брат Андрей дружил с Алеком, мама пригласила Алека к нам в гости. Алек приехал и остался у нас ночевать. Утром, мы еще не вставали, мама мне говорит: «Наташа, ты не спишь? Посмотри в дверь, там стоит Сергей». В этот момент человек в дверях повернулся, мы увидели Алека. Мама считала, что в молодости Алек очень походил на своего отца, а с возрастом он изменился, как большинство людей.

Сына поэта от Анны Романовны Изрядновой Георгия (в семье его звали Юрой) признавала вся есенинская родня. После школы он поступил в авиационный техникум. Не знаю, успел он его окончить или нет, но его призвали в армию и отправили служить на Дальний Восток. Больше сведений о нем не было. Анна Романовна ждала его до самой смерти. А что с ним случилось, мне стало известно несколько лет назад, когда я познакомилась в КГБ с его «делом»: Юру расстреляли 13 августа 1937 года как «террориста». Ему было всего 22 года.

Татьяна и Константин — дети Сергея Александровича и его жены 3. Н. Райх. Таню Есенин очень любил. Она неплохо рисовала (у нас долго хранился один из ее рисунков), танцевала (из нее хотели сделать балерину), но жизнь распорядилась по-своему: после школы она вышла замуж, с началом Великой Отечественной войны уехала в Ташкент и там, изредка бывая в Москве, жила до самой смерти — до 75 лет. Работала в НИИ, немного писала и печаталась. Что касается Кости, то имя сыну давал сам отец, но папой Костя его не называл. Был случай (со слов моей мамы), когда Сергей Александрович пришел навестить своих детей, к двери подбежал Костя и, увидев отца, закричал: «Танечка, иди, к тебе пришел Есенин!» Ребенок есть ребенок. Папой он называл В. Э. Мейерхольда, за которого 3. Н. Райх вышла замуж после развода с Есениным. Когда в 1939 году арестовали Мейерхольда и вскоре «грабители» убили 3. Н. Райх, Костя уехал и гостил в Константинове у нашей бабушки Татьяны Федоровны Есениной. Помню, как за ним приехали какие-то мужчины на черной машине и увезли его. Перед войной он поступил в Московский строительный институт, потом ушел на фронт, с честью воевал — был ранен, награжден орденами и медалями. Институт закончил уже после войны. Работал инженером-строителем. А затем увлечение юности — спорт, особенно футбол, — привело его в спортивную журналистику, в которой его имя стало широко известным. Умер Константин Сергеевич в 1986 году.

Наконец, еще один сын поэта — Александр (в семье Алек). Я уже писала о нем и его матери Надежде Давыдовне Вольпин, как о высоко порядочных и добрейших людях. Алек в молодости сильно походил на отца, а когда его, как и Юру (они были внебрачные дети), усыновили судом после гибели поэта, моя мама посчитала этот факт справедливым. Мама вообще говорила, что все дети Сергея Александровича — наши дети, и поощряла дружбу Алека со своим сыном Андреем (моим братом). Алек, напомню, математик, кандидат наук, образованнейший человек. Как правозащитник он вынужден был уехать из СССР в США. Там с 1971 года и живет. Сейчас на пенсии. Жаль, что видимся с ним крайне редко.

Теперь о внуках и правнуках Сергея Александровича.

У Юры детей не было. У Алека — тоже нет. У Татьяны Сергеевны два сына: Владимир Кутузов и Сергей Есенин. Где и кем работают, не знаю. Оба увлекались альпинизмом. Говорят, Сергей — кандидат в мастера спорта по альпинизму. У обоих образование среднее. У Владимира — сын Иван. Он окончил МАИ, сейчас занимается бизнесом. У Сергея тоже есть дети — Зинаида и Анна, но о них я ничего сказать не могу, так как лично с Сергеем не знакома, видела его только раз со спины в Белом доме (Доме правительства) на концерте ансамбля «Радуница». Он поразил меня своим маленьким ростом и... огромной седой бородой.

Марина Константиновна Есенина — единственная внучка поэта. Окончила Полиграфический институт. Пишет стихи, прозу, печатается в газетах и журналах. Внешне похожа на Райх, свою бабушку. Красива до сих пор. У нее есть сын — Дмитрий Поляков — правнук С. А. Есенина. В 24 года он — доктор философских наук, профессор. Красивый, кудрявый, светлый шатен. Высокого роста. Живет и работает за границей.

Все, о чем я писала выше, относится к прямым потомкам: дети, внуки, правнуки. А теперь о родных с другой стороны: сестрах, племянниках и внучатых племянниках.

Моя мама — Екатерина Александровна на десять лет была моложе своего брата. Писала стихи, рассказы, воспоминания о брате. В Москве начинала учиться в частной гимназии на Маросейке, а окончила советскую среднюю школу, так как после революции гимназию закрыли. Была близким другом и секретарем брата. Замуж вышла в 20 лет по его совету за поэта Василия Федоровича Наседкина. Нас у мамы было двое: брат Андрей и я.

В 1937 году моего отца арестовали, 15 марта 1938 года расстреляли. Маму арестовали в 1938 году и после Бутырской тюрьмы направили с детьми в ссылку (из-за приступов астмы — по месту рождения, то есть в Рязанскую область, да и статьи судимости у нее не было). Во время ссылки и после нее мама работала: на заводе «Рязсельмаш», в издательстве младшим редактором, контролером парка культуры в Химках, вместе с Андреем клеила афиши от Москвы до Клина. С 42 лет — нетрудоспособна, инвалид второй группы. Физически ничего делать не могла, даже истопить печь. В 71 год умерла от инфаркта.

Андрей Васильевич Наседкин — старший племянник С. А. Есенина. До ареста отца учился в музыкальной школе при консерватории в классе профессора Леопольда Ростроповича — отца Мстислава Ростроповича, с которым они были ровесниками — оба с 1927 года. Учились играть на виолончели. У меня сохранилась открытка, в которой нашего отца извещают об очередном собрании в музыкальной школе и оплате за обучение у профессора Ростроповича. Кроме музыки, Андрей с трех лет занимался с немкой Идой Карловной и неплохо говорил по-немецки.

После ареста отца все занятия были прекращены. Осталась только школа. Учился Андрей всегда хорошо. Окончив биологический факультет МГУ, работал под руководством известного физиолога — П. К. Анохина. Защитил кандидатскую диссертацию. Заведовал биохимической лабораторией Института туберкулеза. Он много читал, следил за литературными новинками, и с ним было интересно. Мама говорила: «Когда наш Андрей входит в дом, комната озаряется солнцем. Таким же был Сергей». Из всех родственников С. А. Есенина, близких и не очень, на Сергея Александровича больше всех походил именно Андрей. Он был высок и строен. Скульптор И. Г. Онищенко не раз просил его позировать, работая над бюстами поэта, находящимися ныне в Рязанском театре-филармонии и у дома-музея в Константинове. Умер Андрей Васильевич в возрасте 37 лет на работе от инфаркта.

Его дочь Елена Наседкина по образованию — химик. Окончила вечерний Институт тонкой химической технологии. Работала химиком, а позднее — в Третьяковской галерее реставратором. Временно нетрудоспособна из-за несчастного случая. Это единственная внучатая племянница поэта по линии его сестры Екатерины.

Теперь о себе. Школу я окончила с серебряной медалью, затем сельскохозяйственную академию им. К. А. Тимирязева по специальности агрохимия и почвоведение. Прошла стажировку в МГУ им. М. В. Ломоносова на кафедре аналитической химии. Работала химиком в почвенной экспедиции на Северной Двине, в геологической партии в Забайкалье и около 30 лет в НИИ «ГИРЕДМЕТ». Кандидат химических наук. Ветеран труда. В настоящее время инвалид первой группы. Детей нет.

Сестра Александра (по мужу Ильина), образование 7 классов, никогда нигде не работала, была моложе Сергея Александровича на 16 лет. Рано вышла замуж, была хорошей хозяйкой, имела троих детей. Раньше я уже писала о ее жестоком характере с выражением кротости на лице. Приведу еще один пример, подтверждающий мои слова. В конце 20-х годов мой дедушка Александр Никитич приехал в Москву по каким-то делам, а может быть, просто навестить дочерей и внуков. Поезд пришел вечером. К кому идти ночевать? У Кати маленькая комната 8—9 метров, заставленная стеллажами с книгами, в которой живет она с мужем, маленьким сыном и его няней. Неподалеку живет дочь Шура. У нее тоже маленькая комната, тоже в коммунальной квартире, но она вдвоем с мужем, имущества практически нет. Решил идти к Шуре. Увидев на пороге квартиры отца, Шура сказала: «У меня ночевать негде, иди к Кате!» Дедушка повернулся и пошел к Кате, а когда вошел в квартиру, то сказал: «Катя, Шурка меня выгнала, не пустила ночевать. Положи мне тряпку где-нибудь у порога!» — и заплакал.

Умерла Александра Александровна в 1981 году от тяжелой продолжительной болезни.

Жаль тетю Шуру, но не могу не рассказать еще об одном ее поступке.

В 1971 году издательством «Планета» был выпущен фотоальбом «Я более всего весну люблю...», на одной из страниц которого помещена фотография Сергея Есенина с гармошкой, а справа — сестра Екатерина, моя мама; 1925 год.

Известная фотография. У меня есть подлинник с дарственной надписью С. А. Есенина моему отцу В. Ф. Наседкину. А в фотоальбоме под фотографией написано: Сергей Есенин с сестрой Шурой, 1924 г.

Увидев эту фотографию в альбоме, мама позвонила сестре и сказала ей об этой досадной ошибке, на что получила ответ: «Меня это устраивает, а тебе не нравится — доказывай свои права».

У мамы начался приступ астмы, а происходило это все в присутствии Ирины Чепик, которая и принесла фотоальбом.

Ее дети — племянники С. А. Есенина. Сын Александр Петрович Ильин окончил уже после армии школу рабочей молодежи. По специальности — токарь. Крестник моей мамы. Из-за вредной привычки к спиртному умер в 47 лет.

Дочь, Татьяна Петровна Ильина, по мужу Флор, после школы окончила заочный полиграфический институт. Работала редактором. Была честной и трудолюбивой женщиной. Умерла в 59 лет от тяжелой болезни.

Другая дочь, Светлана Петровна, по характеру — вторая Александра Александровна. Мой брат Андрей однажды спросил у мамы: «Почему Ильины имеют такой высокомерный вид или у них есть какие-нибудь не известные никому заслуги перед обществом?» «Они все больны манией величия, и заслуги при этом совсем не нужны», — ответила мама.

Светлана так же, как и брат, окончила школу рабочей молодежи (общеобразовательную школу одолеть не могла). Позднее, в 45 лет, окончила заочный педагогический институт.

Теперь она инвалид второй группы, и ...сотрудница Государственного музея С. А. Есенина в Москве, в Б. Строченовском переулке. Однако ежегодно, начиная с 1946 года, все летние месяцы проводит в Константинове.

Теперь о внучатых племянниках со стороны Александры.

Сергей Александрович Ильин после школы отслужил в армии. Сейчас работает в области кинематографии. У него два сына. Сын Светланы Иван окончил мединститут и работает врачом. У него две дочери и сын.

О более дальних родственниках С. А. Есенина я имею мало сведений. Знаю только одну семью — детей троюродного брата Сергея Александровича — Ивана Николаевича Есенина. У него два сына и три дочери. В живых остались четверо: один сын, учитель, Валентин Иванович, недавно умер. Дочери, Екатерина Ивановна — рентген-техник, Мария Ивановна — бухгалтер, Надежда Ивановна — учительница. Уже все пенсионеры. Младший сын — Виктор Иванович Есенин, отслужив в армии, поступил в Московский медицинский институт, окончил его, защитил кандидатскую диссертацию и сейчас заведует отделением одной из московских больниц.

Хочется верить, что на этом исследования о потомках С. А. Есенина не закончатся и кто-нибудь из родственников поэта продолжит летопись его генеалогического древа...

Теперь — небольшое отступление от родственной темы. Рассказу о дочери константиновского священника о. Иоанна — Капитолине Ивановне, спасшей меня от верной смерти (об отце Иоанне — Иване Яковлевиче Смирнове — я помещаю в книге отдельный материал). Кстати, семья священника имела прозвище Поповы.

Так вот, дочь батюшки Капитолина Ивановна, как и ее отец, была добрым и отзывчивым человеком. Тете Капе я обязана жизнью в прямом смысле этого слова. Конец 1938 года. Маму выпускают из Бутырской тюрьмы, разрешают взять своих детей и отправиться в ссылку. Из Пензы, где мы с братом жили в детских домах, нас привезли в Константинове. Мне 5 лет. Я хочу гулять. Погода хорошая, одели и выпустили. Я помнила, что рядом с домом Поповых есть пруд, надо только перейти улицу. Перешла. Пруд замерз. Вот это здорово, сейчас я покатаюсь. Но не тут-то было. Через 2—3 шага лед треснул, и я ушла под воду. За мной, слава Богу, наблюдала тетя Капа. Она молнией выскочила из дома и за махор шапки и воротник вытащила меня, уже тонувшую, из пруда.

Дома меня не ругали. Мама раздела меня, посадила на русскую печку (сама я еще влезть на нее не могла), а потом пришла тетя Капа и обо всем рассказала. Мама слушала, сидя у печки в горнице, лицо у нее было грустное. Наконец она сказала: «За ребенком надо смотреть». А бабушка сразу ответила: «Не усмотришь, час не пришел!»

МОИ МАМА, БАБУШКА И ДЕДУШКА

Моя мать Екатерина Александровна Есенина, сестра поэта, была моложе его на десять лет.

В течение этих десяти лет их родители, а мои бабушка и дедушка — Татьяна Федоровна и Александр Никитич Есенины — ссорились и мирились. Но был такой промежуток времени, когда они не жили вместе довольно долго и собирались разводиться. Однако тогда был такой закон, что после развода один из супругов не имел права вторично вступать в брак. А оба они желали вступить в брак вторично. Поэтому развода и не было.

Бабушке, в девичестве Титовой, было 16 лет, когда ее сосватали в соседнее село Федякино за парня, с которым они друг друга любили. Готовились к свадьбе. Все было договорено, и ничто плохого не предвещало.

Каждый вторник в соседнем селе Кузьминском был базар. Торговали скотиной, лаптями, одеждой, мануфактурой и всем, что нужно было продать. Он располагался на улице, где сейчас сквер и автобусная остановка, между магазином и аптекой. На базар ходили не только за покупками. Там было место для свиданий, и народ шел со всей округи. Я застала это время и сама все видела, так как жила с бабушкой в Константинове с 1938 по 1945 г.

На базар в Кузьминское пошли отец жениха моей бабушки и мой прадед — Титов Федор Андреевич.

Встретившись там, выпили и поругались. О чем говорили, я не знаю, но после этой встречи мой прадед сказал, что свою дочь Таню-красавицу, певунью и плясунью, он в эту семью не отдаст.

Свадьба расстроилась.

В это время из Москвы домой приехал мой дедушка — Александр Никитич Есенин. Он был немного старше бабушки и в отпуск приехал домой (как раньше говорили, да и теперь говорят многие константиновские) жениться. Таня Титова ему давно нравилась, и он послал сватов.

Бабушка выходить замуж за него не хотела. Просила отца отказать сватам. Но отец был строг, решил выдать дочь замуж и дал согласие. После этого разговора бабушку из дома не выпускали, а перед самой свадьбой посадили в подпол и оттуда повели венчаться. Как она это пережила, я даже не представляю. Но после венчания она ушла жить к свекрови, а молодой муж, отбыв свой небольшой отпуск, уехал в Москву, где он работал приказчиком в лавке купца Крылова в Замоскворечье.

В дом моя бабушка пришла нежеланной невесткой, а через какое-то время женился младший брат Иван и его жена Софья пришлась по душе свекрови. Свекровь любила и выделяла ее. Бабушка терпела, пока у нее не родился ребенок, а затем начались скандалы из-за ребенка (почему плачет?), из-за люльки (не так повесила!) и так далее.

Сколько времени это продолжалось, не могу сказать, но моя прабабушка Аграфена Панкратьевна после очередного скандала пошла в Кузьминское (там была почта) вызывать телеграммой своего сына Сашу.

Что стало дальше — общеизвестно. Напомню только еще раз, что бабушка с дедушкой не жили вместе пять лет, а может, и больше.

Бабушка уехала работать в Рязань, чтобы содержать сына Сергея, которого оставила своим родителям. Другие дети умирали в младенчестве.

Бабушка была молода, хороша собой. И ее взяли работать в господском доме. У нее был хороший голос, хорошая память, она знала много песен и частушек. За это ее позвали петь вместе с дочерьми хозяев. От них она узнала много хороших стихов и романсов.

Но случилось, не знаю что — любовь или какой-то негодяй прижал ее в чулане — она забеременела. Аборты в то время не делали, да и грех большой, и бабушка ушла работать в родильный дом. Там она и родила сына Александра. После рождения ребенка она продолжала работать в родильном доме, куда через некоторое время поступила Екатерина Петровна Разгуляева, которая при родах потеряла ребенка. Мужа у нее не было, очевидно, из-за хромоты, а ребенка иметь она очень хотела. Потеряв младенца, Екатерина Петровна не находила себе места, и бабушка дала ей кормить грудью своего ребенка. Потом договорились, что Разгуляева его возьмет себе и запишет на свою фамилию. Бабушка взяла ее адрес и обещала присылать деньги на воспитание ребенка, что она и делала. По неграмотности адрес бабушка зашила в подбой (подшивку) своей юбки. Так продолжалось много лет, слухи по селу ходили разные, но толком никто ничего не знал.

Потом дедушка и бабушка помирились, и у них родилась моя мама — Екатерина. Затем еще дети: Александра и Алексей, который умер трехлетним, упав с крыльца и ударившись головой о камень.

Однажды дедушка, просматривая одежду бабушки, обнаружил в подшивке юбки адрес, по которому высылались деньги. Был скандал, и адрес уничтожен. Затем на всю оставшуюся жизнь — упреки.

А тут еще этот внебрачный сын приехал познакомиться со своими родственниками. Конечно, об этом узнала вся деревня — и опять скандал. Саше Разгуляеву тогда было 15 лет. Титовы его приняли, и он у них некоторое время жил.

Саша Разгуляев был на три года старше моей мамы. Когда они познакомились, точно не помню, но мама его признавала, Сергей Александрович тоже, хотя считал его нахальным парнем. У меня сохранилась записка Разгуляева, где он по бедности просит у своего сводного брата Сергея денег на женитьбу, так как нужно еще купить дом и корову. Сергей Александрович прочитал записку и сказал маме: «Он просит деньги на дом и корову, а у меня самого нет крыши над головой и денег нет, а содержать надо детей, сестер и родителей. Разве он этого не знает?» Тем не менее после смерти С. А. Есенина Александр Иванович Разгуляев поддерживал отношения с мамой, а мама, бабушка, я и мой брат Андрей — со всей семьей Разгуляевых. Тетя Шура, мамина сестра, и ее дети относились к ним холодно, хотя в трудную минуту, когда у Александра Ивановича умер ребенок, она ему помогала.

Моя мама после окончания сельской школы приехала к отцу в Москву, ее приняли в частную гимназию на Маросейке, где она училась, пока ее не закрыли (после революции). Окончила мама уже советскую среднюю школу. У дедушки была в общежитии для рабочих на втором этаже маленькая комната — метров восемь, где мама спала на сундуке. Потом дедушка нанял для дочери частную квартиру рядом со своей работой. Это был купеческий дом в Строченовском переулке, где хозяева держали квартирантов.

Мама жила на первом этаже, рядом с дочерью хозяев Тосей. Тося и мама учились в одном классе и дружили всю жизнь. Тося в жизни оказалась более счастливой, чем мама. Она вышла замуж за одноклассника Валерьяна Чернашкина, вырастила двоих хороших сыновей и жива до сих пор в твердом уме и относительном здравии. Фамилию Пышкина при замужестве изменила на Чернашкину.

Когда была жива мама, мы ходили к ним на дни рождения. Они же всё собирались к нам, да так и не собрались. Вероятно, потому что Валерьян Григорьевич был астматиком, и ему ходить в гости, да еще далеко, было тяжело.

Сохранили мы отношения и после смерти мамы. Антонина Александровна (тетя Тося) живет одна, ей более 90 лет, мы с ней иногда созваниваемся. Долго разговариваем.

Навещать ее я по состоянию здоровья не могу. Она рассказывала мне, как к маме приходил брат Сергей, как он приносил маме деньги, как в него все влюблялись.

И еще она мне открыла один секрет, о котором не знала даже мама. В доме, где ей снимал комнату отец, в мезонине жила Анастасия Григорьевна Соколова (еще до рождения тети Тоси и мамы), которая работала в лавке Крылова кассиршей. Мой дедушка Александр Никитич, по словам тети Тоси, по выходным дням к ней заходил. Родители Антонины Александровны говорили, что она ему нравилась, и если бы он развелся с женой, то, может быть, устроил бы свою жизнь с ней.

Но дедушка любил жену, и все-таки через некоторое время они сошлись с бабушкой.

По словам мамы, моего дедушку уважали на работе и в селе, и вообще он был хорошим человеком. Я не представляю себе, как он работал мясником, ведь мясо домашней скотины он не ел, так как своя скотина и птица (овцы, коровы, свиньи, куры) его любили и, увидев его, бежали к нему. С ними он ласково разговаривал и чем-нибудь угощал. Свою скотину он никогда не забивал. Для этого приглашался кто-нибудь из соседей, а бабушка говорила: «Какой же ты мужик, да еще мясник, если не можешь зарубить скотину?» А дедушка отвечал: «Таня, не могу, хоть убей, не могу!» При этом плакал.

Это мне рассказывали и мама, и бабушка. Но мама понимала своего отца, и ей было его жалко, а бабушка не могла его понять. «Все мужики как мужики, а этот... Нужно платить деньги чужим людям, а свой мужик — не может», — говорила она.

Вот такие по характеру люди были Татьяна Федоровна и Александр Никитич Есенины — родители замечательного русского поэта Сергея Александровича Есенина.

Маму свою помню с четырех лет, с того времени, как арестовали моего отца. Это было ночью в октябре 1937 года. Когда он перед уходом подошел ко мне попрощаться, я спала. От его поцелуя проснулась, а он уходил. Я махала ему ручкой и говорила: «До свиданья, до свиданья!» Утром я поняла, что папа куда-то уехал, и я осталась с мамой. Одна мама! До этого я никогда не думала, что кого-то из них может не быть.

У нас еще оставалась Таня — девушка из нашей деревни, мамина помощница по хозяйству и моя няня. В трудную минуту она не могла нас оставить, хотя платить ей было уже нечем. Рядом был и старший брат Андрей десяти лет. Но ни брата, ни няню я не видела, не замечала. Для меня существовала только мама. Я изводила ее вопросами о папе, заставляла писать ему письма (в никуда) с просьбой скорее возвращаться домой, а мама все терпела. Она никогда даже не крикнула на меня, только отвечала: скоро, скоро.

Ей было 32 года, и она решила идти работать. Устроилась регистратором в поликлинику для научных работников, но как только там узнали, что муж арестован, уволили. Наконец кто-то из знакомых предложил устроить ее на почту клеить конверты, и она согласилась. Это продолжалось до самого ее ареста.

Однажды утром, когда я проснулась, няня говорит: «Мама уехала по делам, вызовем бабушку из деревни». Бабушка приехала тут же, но квартиру нашу уже опечатали (ее впоследствии получил начальник райотдела милиции), меня же с братом отправили в Даниловский детский приемник. Единственная близкая родственница — наша тетя Шура — взять нас отказалась, а бабушке, ссылаясь на ее возраст, нас не отдали.

Так, осенью 1938 года мама оказалась в Бутырской тюрьме.

Компания была «хорошая» — жены послов и жена Ежова, того самого, который расправился с нашим отцом. В камере 40 человек, параша — одна. Камера небольшая. Женщины часто падали в обморок. Тогда вызывали надсмотрщика и упавшую приводили в чувство. К счастью, маме недолго пришлось жить в этом аду. Через полтора месяца из-за сильных приступов астмы ее отправили в ссылку по месту рождения в Рязань (вместо Караганды) на пять лет.

Мы с Андреем к тому времени были уже в детских домах города Пензы. Я — в дошкольном, Андрей — школьного возраста. Когда за мной пришла мама и мне сказали об этом, я не поверила — считала, что мамы тоже уже нет, только брат у меня остался и приехала за мной Анна Романовна Изряднова, с которой мы всегда дружили. А тут мама! Радости не было конца!

С тех пор, как мама меня взяла из детского дома, я с ней практически не расставалась всю жизнь.

Поздней осенью 38-го года мы приехали к бабушке в Константиново. Маме было предписано 15-го числа каждого месяца отмечаться в НКВД в Рязани. Через несколько дней она уехала в Рязань. Я и Андрей остались с бабушкой. Андрей пошел в школу, а я сидела дома, играла в куклы, которые мне из тряпок сделала бабушка, лицо и волосы нарисовав углем.

Мама вскоре приехала с «волчьим билетом» и сразу же вступила в константиновский колхоз «Красная нива», так как в НКВД ей приказали устроиться на работу в течение 5 дней. Потом нашла работу в Рязани, взяла Андрея (бабушке с двумя детьми было тяжело), и они уехали в Рязань, где жили на окраине города в семье Зареченских, а на воскресенье приезжали к нам. Мама работала учетчицей на заводе «Рязсельмаш», пока не началась война. Она стала донором — сдавала кровь для раненых воинов. За это три года получала рабочую карточку вместо служащей и хороший обед в день сдачи крови, пока не обнаружили, что она теряет зрение. Тогда донорство ей запретили, а для нас четверых оно было единственным источником существования. На рабочую карточку давали еще водку, которую мама меняла на молоко и другие продукты. (Когда мама переехала в Подмосковье, ей свою рабочую карточку отдавала Софья Андреевна Толстая, и мы с голоду не умерли.)

В Рязани однажды к маме подошел студент пединститута, сказал, что очень любит поэзию Есенина и просил ее по возможности писать воспоминания о брате. Я не помню, как звали этого молодого человека, кажется, он ушел потом на фронт, и мама больше его не видела. Но воспоминания писать начала, точнее, продолжила.

Шел 44-й год. Ссылка уже закончилась, но о возвращении в Москву мы только мечтали. И все-таки был один очень неприятный визит в Москву. Мама поехала туда, чтобы узнать, что ей нужно делать дальше, какие у нее права, а остановиться не знала где. Решила пойти на квартиру сестры, которая была в то время со всей семьей в эвакуации в Тюмени у родителей мужа. (Как мама ни уговаривала тетю Шуру взять с собой бабушку, но она так ее и не взяла.)

Мама пошла в Брюсовский переулок. Соседи тети Шуры ее встретили хорошо. Она собралась ложиться спать. В это время открывается дверь комнаты и входит Петр Иванович — муж тети Шуры. Вместо «здравствуй» вопрос: «Ты зачем здесь? Тебе запрещено быть в Москве. Уходи!» Мама молча оделась и вышла на улицу. Был сильный мороз. Села в трамвай, чтобы согреться. Ездила до тех пор, пока трамвай не пошел в депо. Тут милая женщина-кондуктор предложила ей ночевать в депо.

Ничего не узнав, мама вернулась в Константинове. И все-таки мысль о возвращении в Москву не покидала ее. Она обратилась за помощью к П. И. Чагину и получила ответ: Берия разрешил жить под Москвой, в Москве — нельзя. Так, в конце 1944 года мама с Андреем переехали в Подмосковье, а в 1945 году увезла и меня.

Бабушка уезжать из Константинова сначала отказалась, когда же она осталась без меня, хоть маленькой, но помощницы, ей стало невмоготу. Мама пошла в Союз писателей к Фадееву с просьбой обеспечить любым жильем мать Сергея Есенина и нас. Это было уже в 1946 году. Квартиру Союз писателей выделил.

Привожу доверенность бабушки своей дочери Екатерине на получение квартиры:

«ДОВЕРЕННОСТЬ

Доверяю дочери моей Есениной Екатерине Александровне получить ордер на квартиру в г. Москве, данную мне по распоряжению министерства и решать все вопросы по ее усмотрению, могущие быть в связи с получением жилплощади. Подпись: «есенина».

30/V 1- 1946 г.

Подпись руки Есениной Татьяны Федоровны и ее проживание в селе Константинове заверяю.

Пред. Константиновского с/с» (подпись и гербовая печать).

Но нам в прописке отказали. Бабушку оставлять одну в Константинове было нельзя, и мама стала просить эту квартиру для бабушки и семьи тети Шуры. Просьбу удовлетворили. В результате маминых трудов в «нашу» квартиру бабушка переехала с семьей тети Шуры, но у бабушки не было даже своей маленькой комнаты в этой квартире (так как квартира предназначалась на семью из четырех человек, получить ее пришлось на шесть человек, кухня 5 квадратных метров, ванны нет), старшие члены семьи к ней относились плохо. Дочь прятала от нее продукты. Зять, дядя Петя, звал ее не по имени-отчеству, а просто «бабка». Старший внук Шурик, по примеру отца, тоже звал бабушку «бабкой». Конечно, бабушка видела все это и переживала... А вообще внуков она любила, и все обиды терпела. Иногда, приезжая к нам отдохнуть, в разговоре она давала каждому свою характеристику. Так, о Тане она говорила: «Честна до дури, гору золота насыпь — не возьмет». О других членах семьи говорила нелестное. Как — писать не буду. Каждый все о себе знает.

Шурик был неглупый человек. Однако московская среда на него плохо повлияла. Он рано начал пить, так же, как и его младшая сестра Света. Плохо учился, и Света тоже плохо училась. Родители как бы стеснялись его. Шурика это огорчало: почему к сестре относятся так, а к нему иначе? И часто в задушевных беседах с моей мамой, своей крестной, рассказывал все, что говорили и делали в его семье.

Когда умер Андрей, мама с Шуриком после поминок закрылись в комнате и долго о чем-то разговаривали. Я не интересовалась, мне было не до этого, а на другой день мама мне все рассказала. Оказывается, Петра Ивановича очень раздражало, что у его сына нет высшего образования. «Ну и что? — спросила мама. — Ты хороший токарь!» «Отец предлагает купить диплом в Ташкенте, — сказал Шурик, — там можно любой диплом купить».

Мама от такой откровенности даже растерялась. Потом сказала: «Никогда этого не делай! Не всем все с рук сходит, сам знаешь. Не дай Бог, загремишь в тюрьму. Лучше подготовься и осенью поступи в заочный или вечерний институт. Ты еще молодой, тебе только 35 лет. Я тебе черными делами заниматься не советую». Но Шурику учиться было не суждено. Однажды, когда мама ходила просить жилплощадь в Союз писателей, ей встретился поэт С. М. Городецкий[10]. Он знал маму смолоду, и ему было известно, в каком она теперь положении со своими детьми. Сергей Митрофанович был намного старше мамы и при следующей встрече предложил ей выйти за него замуж. При этом сказал: «Не думай плохого, я хочу только защитить тебя и твоих детей». Это было очень трогательно, но мама от предложения Городецкого отказалась. Она ждала своего мужа, нашего отца, все еще надеясь на то, что он не расстрелян и вернется домой. Позже мама подружилась с семьей Николая Семеновича Тихонова[11]. У него было две девочки: Варвара — дочь и Ирина — родственница. Хоть они были чуть помоложе меня, мы подружились. И еще жила у Тихоновых очень давно, с ленинградских времен, тоже родственница — Александра Михайловна. Все ее звали Шурочкой. Добрейшая женщина, которая в жизни видела много горя и нам, как могла, помогала. Главное — кормила. Когда мы с мамой приходили к Тихоновым, нас приглашали сначала в кухню-столовую (Николай Семенович называл ее «зеленой лягушкой»), кормили, поили, а потом мама и Мария Константиновна — жена Николая Семеновича — часто уходили в ее комнату, и там у них шли свои разговоры. Больше о литературе. Девочки Тихоновых бывали у нас в гостях за городом, где мы тогда жили, а Николай Семенович и Мария Константиновна к нам не приезжали — они были уже в почтенном возрасте.

До конца своих дней мама дружила с женой и детьми писателя Николая Сергеевича Кауричева[12], тоже, как и наш отец, репрессированного и расстрелянного. Но у них с женой брак был гражданским — детей удочеряли. Это и выручило Екатерину Кузьминичну, когда мужа арестовали. Она осталась с детьми в своей квартире в Москве. Жили они на Молчановке. Мама и Екатерина Кузьминична были одного возраста и той же комплекции. Когда мама ходила в Союз писателей (на Поварской), то надевала одежду и обувь своей подруги. Не идти же в телогрейке и в валенках с галошами!

Мама приезжала в Москву довольно часто: то помощь материальную в Союзе писателей просила, то заходила в писательскую библиотеку и всегда привозила книги и журналы. Позднее журналы стали выписывать на дом. Мама много читала, и все, что ее заинтересовывало, подкладывала на мой стол. Она хорошо знала не только русскую и советскую литературу, но и зарубежную. Очень любила Диккенса, часто спрашивала меня: «А это ты читала? А «Жизнь Дэвида Копперфильда»?» Однажды я увидела на столе двухтомник Голсуорси «Сага о Форсайтах». Мама сказала: «Прочти быстро, мне надо отдавать, а потом обсудим».

Еще мы дружили с семьей Александра Федоровича Филатова[13]. У него была большая семья, хорошая жена и дети чуть-чуть помоложе меня. Александр Федорович написал много стихов и поэм о С. Есенине, стихи которого любил не только он, но и вся его семья. В архиве мамы сохранилась дарственная надпись на книжке «В приокском селе под Рязанью»: «Дорогой, любимой Екатерине Александровне Есениной с благодарностью и от чистого русского сердца. Александр Филатов. 27/Х- 58 г.»

Когда мама почувствовала, что умирает, она сказала мне: «Сразу же звони Филатовым, Марии Александровне. Тебе помогут». И помогли.

Летом 1970 года в Константинове приехали гости — поэты Е. Долматовский и Л. Ошанин. Побывали в музее, а затем зашли в наш дом, где в то время жили мама и ее сестра Шура. Как я уже писала, тетя Шура была гостеприимной: она тут же пригласила гостей к столу. Ее дочь Светлана и я подавали только что собранные и пожаренные грибы. Евгений Аронович и Лев Иванович читали стихи. А уже потом Лев Иванович написал стихотворение об этой поездке, назвав в нем мою маму «Мудрая Екатерина», и подарил его нам, отпечатанное на машинке с надписью на первой странице: «Дорогим людям Екатерине Александровне и Наташе Есениным. Лев Ошанин».

На второй странице еще надпись: «Август, 1970, Константиново—Москва. Лев Ошанин».

У мамы было много интересных встреч. Одна из них — с Алексеем Максимовичем Горьким. Это было после смерти С. А. Есенина. Горький уже жил в Москве. Моя мама и Софья Андреевна Толстая решили пойти на прием к Горькому, чтобы поговорить о его отношении к поэту и об издании произведений Есенина. Так просто к Алексею Максимовичу заявиться было нельзя: требовалось записаться на прием к нему. Сколько времени они ждали — не знаю, но на прием к нему попали не скоро. Принял он их приветливо, разговор был длинным, но ушли они ни с чем. Горький сказал: «Есенин будет издаваться через 30 лет, а раньше — ничего не получится». Время показало, что он ошибся лет на пять. Мама и Софья Андреевна были разочарованы этим визитом. У них осталось в памяти, как за большим письменным столом сидел больной пожилой человек, который, принимая их, все время откашливал мокроту и сплевывал ее в специальные плевательницы, которые стояли на полу справа и слева у письменного стола.

Дружила мама с писательницей Лидией Николаевной Сейфуллиной[14], которая однажды в Рязань прислала ей немного денег. Это было во время войны. У мамы не осталось ни копейки, а кормить нужно было детей и престарелую мать. Мама дошла до отчаяния. В это время стук в дверь — почтальон принес денежный перевод, и мы были спасены.

Хорошо помню поэта С. В. Смирнова. Мы приехали в Рязань на одно из есенинских торжеств. Поэты читали стихи, затем, как всегда, застолье (я при маме). Через некоторое время нам позвонил Сергей Васильевич. Сказал, что написал два стихотворения, из которых одно посвящено мне. Из того, что — мне, приведу первое четверостишие:

    «Пригляделся, аж холод по коже,
    Явный факт затмевает мечту.
    До чего же Вы внешне похожи
    На поэта, которого чту».

Сначала это стихотворение было опубликовано в журнале «Знамя» (М., 1962, № 2), потом в сборнике «Давайте радовать друг друга» (М., 1966).

Много раз встречалась мама с поэтом Сергеем Александровичем Васильевым — бывшим председателем есенинской комиссии. Обычно это было связано с какими-нибудь есенинскими торжествами или есенинскими делами. По этим же делам мама встречалась с литературоведами К. Л. Зелинским, В. О. Перцовым, Ю. Л. Прокушевым. Была знакома смолоду, еще с 20-х годов, с Евдоксией Федоровной Никитиной, ходила к ней на вечера «Никитинские субботники», иногда и я туда попадала: ведь мы жили в соседних домах.

В Ленинграде мама была в дружбе с семьей одного из крупнейших русских филологов Василия Григорьевича Базанова. У меня сохранилась книга «Есенин и русская поэзия», выпущенная под редакцией В. Г. Базанова в 1967 г. На ней дарственная надпись: «Дорогой Екатерине Александровне Есениной с чувством огромной благодарности и на память о встрече в Комарове. 15/Х—70. Бозонов».

У мамы было семь племянников: трое — дети тети Шуры и четверо — дяди Сережи (Сергея Александровича). Со всеми племянниками, кроме одной Татьяны Сергеевны, у мамы были дружеские родственные отношения. Светлана, когда меня в Константинове не было, украдкой носила в блюдце еду моей маме, а говорила своей матери, что несет еду... кошкам, и тут же уходила. Иначе был бы скандал. Старшая дочь тети Шуры — Таня, когда у нас в Подмосковье лопнули трубы отопления и все было залито водой, первой приехала помогать нам. Если бы об этом узнала тетя Шура, то не позволила бы ей это сделать.

Сердечные отношения у мамы были и с Костей (Константином Сергеевичем) и его дочерью Мариной. Он часто навещал маму и, когда у него вышла книга «Футбол» ( 1968 г.), подарил ее нам с надписью: «Тете Кате и Наташе от Кости. Чтение не женское, но три-четыре главы «в разбежку», чтобы иметь представление — прочитайте. Целую обеих, желаю здоровья на много лет. К. С. 6 декабря 1968 г.» Вторая книга вышла у него в 1970 году в «Молодой гвардии». И она у меня есть с надписью.

Вот такие отношения были у моей мамы с племянниками.

Читателю решать, какой она была тетей.

А тетя Шура упорно не хотела, чтобы мама жила в Москве и даже в Константинове. Она не скрывала, что ей удобно[15], когда мы (мама и я) далеко от Москвы. Но вдруг — реабилитация! Мама по простоте душевной направилась к сестре, чтобы прописаться на три месяца с целью получения в Москве жилплощади. Но не тут-то было. Сестра, не стесняясь, заявила: «Не пропишу!»

Чтобы мама не жила в Константинове, она не только сама ее обижала. Петр Иванович — ее муж, дошел до смешного: он сидел на лавочке у музея С. А. Есенина и всем, кто хотел видеть маму, говорил: «К ней не ходите, у нее уже «крыша поехала», там делать нечего». Живы многие люди, в том числе и Ю. Л. Прокушев, знавший маму не один десяток лет и до последних дней, хоронивший ее и писавший ей некролог. И они могут подтвердить, что написанное мною — правда. Люди догадывались, что тут что-то не так, шли и обо всем рассказывали маме. Мама, конечно, расстраивалась.

Это было всегда в мое отсутствие. Я могла жить с мамой, только будучи в отпуске, а тетя Шура со Светой и Петром Ивановичем — все лето до осени. И каждый год.

Но, несмотря ни на что, мама любила младшую сестру. Поэтому еще несколько слов о тете Шуре. За все то доброе, что ей сделала мама, не говоря уж о том, что спасла ее мужа, дезертира, от военного трибунала, а значит, спасла ее семью, которую мой отец кормил несколько лет, так как ни она, ни дядя Петя нигде не работали, — вот за все это страшная клевета: «крыша поехала»...

«За все надо платить», — говорила мама, и тетя Шура заплатила: она так долго и тяжко умирала, что не дай Бог никому! И все же пусть ей земля будет пухом, ведь она мне по крови тетя.

Мама умерла быстро (от инфаркта) за одну ночь страданий в реанимации. Это произошло 6 апреля 1977 года. Похоронили ее, как и всю родню, на Ваганьковском кладбище в Москве. В церкви ее не отпевали, но заочное отпевание было. Звучал колокольный звон, пока фоб не опустили в могилу. Так же, как у бабушки, было много провожающих ее в последний путь, много цветов.

Через год я на могиле мамы поставила памятник из лабрадорита, на котором высечен православный крест. Тете Шуре памятник не понравился. Она мне сказала: «Ты это сделала, чтобы (пишу дословно.— Н.Е.) вызывать нездоровый интерес». Я ей ответила: «Я человек верующий, а ты — нет, потому и взгляды у нас разные, вот и скажи своим детям, что поставить на твоей могиле, и живи спокойно: креста не будет!»

ЕЩЕ НЕМНОГО О РОДНЫХ И БЛИЗКИХ...

В 1965 году в Константинове в доме моей бабушки Есениной Татьяны Федоровны открыли музей поэта. В то время дом принадлежал (по наследству) моей маме — Есениной Екатерине Александровне и ее сестре Ильиной Александре Александровне.

Бабушкин дом, в котором я жила с ней около семи лет (1938—1945), передали государству, а рязанские власти обещали маме и тете построить другой дом, большой, где-нибудь поблизости. В 1966 году дом с двумя входами (с запада и востока) был построен. Обыкновенный двухквартирный дом на двух хозяев.

Когда дом показали маме и тете, Александра Александровна заявила, что у нее большая семья и этот дом только для нее, так как последние годы жизни Татьяна Федоровна жила с ней. Мама от такого заявления своей сестры лишилась дара речи: она стояла и молчала. Но тут за нее вступился Ю. Л. Прокушев. Он тактично объяснил тете, что моя мама все равно получит полдома, и все закончилось мирно: до суда дело не дошло.

Теперь летом мы стали приезжать в Константинове, а до этого нас десять лет в дом бабушки тетя Шура не пускала, ключи были у нее, и жила там только она со своей семьей (хотя одно время в доме была и сельская библиотека).

Однажды после смерти бабушки я приехала летом в Константинове с подругой мамы А. А. Яковлевой. Она 30 лет была народным судьей, писала стихи, любила Есенина, и ей очень хотелось побывать на его родине и познакомиться с его младшей сестрой.

Сразу в дом мы не пошли, ходили по селу, ходили к Оке, а вернулись только вечером. Я не помню, как нас приняли, но на ночь устроили не в сенях, где есть и пол, и потолок, а во дворе, на земле, подстелив солому. На следующий день утром мы ушли в Дивово ( 12 километров) и уехали в Москву. Мама знала свою сестру, и наше появление раньше срока не стало для нее сюрпризом. Александра Александровна Яковлева, впрочем, ничего маме не сказала, кроме одного: «Я удивлена».

Бывая в Константинове, мы вместе с мамой часто заходили в дом моих бабушки и дедушки, ставший музеем.

Раньше в комнате горела лампада, висели иконы, в том числе большая икона Николая Угодника. Часами на коленях молилась бабушка. Она знала всю обедню, много разных молитв и даже пела на похоронах односельчан вместе с другими старушками.

Справа в комнате стоял сундук. Сундук как сундук, со всякими пожитками. Когда же сделали музей С. А. Есенина, вместо сундука поставили стеклянный витраж, в который положили какую-то пластмассовую палочку (в те годы пластмассы ни в России, ни за границей еще не было) сантиметров шестидесяти длиной и повесили мужской костюм из темной грубой шерстяной материи. Этот костюм в 1923 году Есенин привез в подарок своему отцу. Не знаю, носил ли его Александр Никитич или нет, но хорошо помню, как возмущалась мама, когда услышала во время экскурсии, что этот костюм Сергея Александровича и палочка тоже его. В то время Есенин был в полной славе и носить такой костюм ни за что бы не стал. К тому же он вряд ли подошел бы ему по размеру.

По окончании экскурсии, оставшись наедине с экскурсоводом, мама спросила: «Откуда такие сведения? Ведь это же все неправда». Ответ обескуражил: «Александра Александровна сказала: пусть все будет так. Что-то же нужно говорить, а положить в витраж нечего».

Моя тетя жила в Константинове с мая до октября ежегодно, окружив себя многочисленным семейством, и связываться с ней, кроме мамы, никто, конечно, не смел. Держалась она гордо и высокомерно, как я уже говорила. И на возражения мамы, что так не поступают, что это подделка, тетя Шура повторяла, что никакого значения это не имеет.

А где же иконы, что висели в избе родителей?

Тех икон в доме нет, их забрала тетя Шура, когда в доме создавалась сельская библиотека. Может, она их потом отдала, но Николай Угодник огромных размеров находится у ее дочери Светланы (Ильиной-Бауковой-Митрофановой-Есениной).

Проживая в Константинове, я просила Светлану Николая Угодника отдать в Константиновскую церковь, которая восстанавливается, ведь икон старых там нет, а эта икона — церковная. Однако Светлана поступила по-своему, икону она увезла в Москву. Когда я у нее была последний раз, иконы в комнате на своем месте уже не было.

О тете Шуре я уже писала. Хочу немного добавить о ее семье, которая состояла из пяти человек: она, муж — дядя Петя и трое детей. Дядя Петя приехал из Тюмени в Москву на рабфак, который не окончил, но женился на моей тете. Бабушка с дедушкой возражали против этого брака, но молодые друг друга любили и прожили вместе всю жизнь.

Поскольку пошли дети, дядя Петя счел возможным уклониться от призыва в армию и «дрожал» (по словам мамы) семь лет, как осиновый лист, пока мой отец поэт В. Ф. Наседкин под нажимом мамы не пошел к Ворошилову и не упросил его дать дяде Пете как зятю Есенина «белый билет». В военкомате удивились, но «белый билет» дали.

Затем он работал в каких-то газетах, институтах, министерствах, и однажды я узнала, что он — ученый секретарь какого-то НИИ. Помню, будучи аспиранткой, я не понимала, как можно, не имея ученой степени, да и вообще высшего образования, занимать такую должность. «Ведь он же ничего не понимает!» — сказала я маме. «Не твое дело», — отвечала мне она.

Впрочем, дядя Петя обладал и некоторыми достоинствами. Например, он рассказывал анекдоты так, что, слушая его, все умирали со смеху. И еще я узнала об одном таланте дяди Пети. Когда он ушел из жизни, тетя Шура была нездорова, на кладбище хоронить его не поехала, просто вышла из подъезда, попрощалась и ушла. А у могилы в прощальной речи один из его друзей-сотрудников сказал: «Ушел из жизни крупный специалист в области тяжелого машиностроения». Я чуть не упала в вырытую могилу, на краю которой стояла. Я никогда не подозревала, что без специальности и образования можно считаться «крупным специалистом». И уже совсем мне стало плохо, когда моя тетя, обращаясь к гостям на поминках, открыла тайну, что ее муж в 15 лет перевел первым (она подчеркнула — первым) какую-то неизвестную мне пьесу не то с еврейского языка на русский, не то с русского — на еврейский. Теперь точно не помню. Конечно, это был удивительный человек, как и его жена. Я бы такого сделать не смогла даже со словарем, а уж о моих родителях и говорить нечего. Но вернусь к тете Шуре. Она имела пишущую машинку, которая по тем временам была не всем доступна. И поскольку у нас не хватало денег, чтобы заплатить машинистке, мама попросила тетю Шуру перепечатать рукопись (стихи и воспоминания о С. А. Есенине) моего отца — Василия Федоровича Наседкина, которую надеялась издать. Сестра перепечатала, денег не взяла и ничего не вернула. Мама неоднократно напоминала ей об этом, но тетя Шура сначала отшучивалась, а потом и вовсе заявила, что рукопись в надежных руках, а ей (моей маме) она больше не нужна. Наконец мама поняла, с кем имеет дело.

А уж когда она прочитала воспоминания сестры, то только вздохнула, «они (тетя Шура и поэт А. А. Коваленков, имя которого даже не указано в вышедшей книге) хорошо переработали наши мемуары. Ничего не скажешь. А для людей ведь не имеет значения, кем из родственников они написаны.

Все-таки не зря наш отец (А. Н. Есенин) всегда говорил матери, Т. Ф. Есениной: «У Шурки совести нет и не будет!»

Меня же в этих воспоминаниях поразило то, что мой отец, В. Ф. Наседкин, пел, оказывается, «башкирским тенором».

«А что это за «тенор башкирский»? — спросила я у мамы. — Тенор, баритон, бас — разве они имеют национальность?» «Нет, не имеют, но тетя Шура-то, наверное, этого не знает», — сказала мама, но сестре объяснила, что у тенора национальности нет.

Александра Александровна выслушала маму с неохотой, но в последующем издании своей книги тенор утерял национальную принадлежность.

В настоящее время работу по изучению творчества С. А. Есенина возглавляет известный писатель и литературовед, доктор филологических наук Ю. Л. Прокушев. Я знаю его много десятков лет. Он дружил с моим братом Андреем. С мамой за беседой о Есенине засиживался у нас до первой электрички — 3-4 часов утра.

Тогда он к нашей семье относился не просто хорошо, а очень хорошо. Я не помню, но, возможно, именно он помог маме получить жилье в Москве. Мама, со своей стороны, стояла за Прокушева горой. Она ожесточенно спорила с литературоведом К. Л. Зелинским, когда решался вопрос об издании второго пятитомника Есенина. Тяжело больная, на электричке из Подмосковья она ездила на заседание комиссии по изданию собрания сочинений брата и отстояла Прокушева.

Но умерла мама, и все изменилось. На первый план выступила уже Александра Александровна, которой ко дню смерти брата было всего 14 лет. По ее собственному признанию, она помнила брата очень плохо и больше, когда он бывал в пьяном виде.

А у моей мамы с братом было много общего. Она писала стихи, рассказы. С. А. Есенин считался с мнением мамы и часто, написав новое стихотворение, читал ей. Она, в свою очередь, иногда показывала ему свои стихи. Брат одобрял. Когда она стала взрослой девушкой, Есенин сделал ее своим секретарем. Она ходила по редакциям, получала деньги, выполняла различные поручения.

Обычно взаимопонимание было полным, но не всегда. Пьяного Есенина критиковать было опасно. Так, например, прослушав стихотворение «Письмо к сестре», обращенное к ней, мама сделала замечание: «Хорошо. Но Пушкина называть Сашей нельзя. Ты ему не ровня, и это надо понимать». Есенин вспылил, сказал, что мама ничего не поняла. За это он ее накажет: чтобы больше не умничала, новый цикл стихов он посвятит не ей, а Шурке.

Вот так иногда бывает, когда говоришь правду. Однако отношения у поэта и его сестры Екатерины оставались сердечными и доверительными (см., например, письмо С. А. Есенина из Баку от 19 апр. 1925 г. в разделе «Семейная переписка. Известное и неизвестное»).

Еще я хочу упомянуть о женитьбе моих родителей. С. А. Есенин и В. Ф. Наседкин — оба поэты и друзья — познакомились в Москве в университете им. А. Л. Шанявского зимой 1914/15 года. Есенин уважал Наседкина и как поэта, и как человека. Лучшего жениха для своей сестры он не видел. Однажды он сказал маме: «Выходи замуж за Наседкина, он тебя любит». Таким образом Есенин распорядился ее судьбой.

Мама и папа поженились в декабре 1925 года. У меня сохранился документ, где они расписались. Мама фамилию оставила девичью — Есенина. Отец не возражал. Он был честный и порядочный человек. Очень любил своих родителей и сестер, которые жили довольно бедно в деревне Веровка Уфимской губернии (или уезда). Отец часто им отправлял посылки, а моя мама относилась к этому с пониманием.

Она осталась добрым человеком, несмотря на все житейские трудности. Даже когда мы сильно нуждались, она украдкой от меня покупала пальто своему крестнику (сыну тети Шуры), которого любила и жалела. Светлане давала деньги на одежду. Я обо всем узнала только после смерти мамы, когда на ее поминках сам Шурик (как мы все его звали) рассказал об этом.

Моя бабушка — мать великого русского поэта Есенина Татьяна Федоровна. Я помню ее с пяти лет, когда поздней осенью 1938 года мама приехала в ссылку в Рязанскую область и привезла с собой своих детей: моего брата Андрея 11 лет и меня.

Ехали мы из Пензы, из детских домов, поэтому вещей у нас, кроме тех, что на нас, никаких не было. В Дивово приехали днем. Мама оставила нас в вокзале и пошла искать какую-нибудь лошадь с телегой, чтобы нас довезти до Константинова. Но ей это не удалось, и Андрей предложил идти пешком ( 12 км), что мы и сделали. К вечеру пришли в Константинове. Бабушка ждала нас с утра, истопила печи, приготовила обед, а мне купила на кузьминском базаре обувь: черные валенки с галошами и домашние тапочки, тоже черные с бело-сине-красной отделкой. Иногда их называли «чуни». Теперь таких тапочек нет. Они были сплетены из крашеных лоскутков шинелей в виде лаптей. Очень удобные и теплые, а когда я подросла, бабушка купила мне новые, и, надев на них галоши, я ходила в школу. Кажется, в такой обуви в классе я была одна. Бабушка дома тоже носила такие же тапочки, а выходя на улицу, надевала валенки с галошами.

Какой я запомнила бабушку? Ей было 63 года, и она уже была не тетя Таня, как звали ее соседи, а пожилая женщина — бабушка. Ей выпала очень тяжелая жизнь, и это, вероятно, ее состарило раньше времени. Но и старая она осталась красивой.

Одевалась она, как все ее возраста в деревне: в кофту черного цвета на пуговицах, воротник — стойка и тоже черную широкую юбку, длинную, почти до щиколоток, в сборку под пояс (под кофту). На голове темный платок, завязанный под подбородком узлом. Из-под платка были видны темно-русые волосы, сзади собранные в пучок. Глаза большие, серые, добрые. Неулыбчива, и мне всегда говорила: «Наташа, зря не смейся, это нехорошо».

Насколько помню, бабушка светлую одежду носила редко. Вероятно, это объясняется тем, что у нее было слишком много горя: умирали дети, за свою жизнь семь раз дотла (оставались только тлеющие бревна) горел ее дом, в молодости — неприятности в семье, да и сельская жизнь связана с землей и с грязной, тяжелой работой на дворе, где была скотина: корова, свинья, овцы, птица, а вода для стирки — в Оке, до нее километр под гору и столько же в гору. Так что понять можно, почему пожилые люди ходили в черном. В пальто или шубе овчинной бабушка ходила редко. Основная одежда — поддевка. Это теплая куртка, суконная, до колен. В доме зимой носила теплую безрукавку на вате или битой шерсти.

Всю сохранившуюся у мамы одежду бабушки я отдала в музей С. А. Есенина в Константинове: там все это когда-нибудь пригодится.

Какого бабушка была роста и телосложения? Могу сказать почти точно: в 15 лет я примеряла ее вещи, и они мне были в самый раз. Значит, рост 160, стройная, конечно, не в 80 лет, когда уже стала полнее и ссутулилась. По словам мамы, волосы у нее в молодости были светло-русые.

Надо сказать, что у моей бабушки до самой глубокой старости была мягкая ласковая кожа и на теле и на руках. При каждом удобном случае, если озябну или заболею, я бежала к ней в постель. С ней было так хорошо и уютно, что я сразу же засыпала и быстро выздоравливала. Бабушка же к себе детей подпускала редко. Она считала, что это баловство и портит ребенка. Моя мама уже после смерти бабушки об этом тоже вспоминала не раз.

Бабушка для меня была второй мамой. Она так же заботилась обо мне, как и мама. Если было нужно, то даже вручную шила мне платья. Вязала сама и учила меня вязать чулки, носки, варежки, подзоры. Я для нее была как младшая дочь.

Однажды в годы войны она мне сказала: «Наташа, мы с тобой наверняка остались одни. Мать с Андреем, похоже, немцы убили, а больше у нас никого нет. Подрастешь — выучишься на бухгалтера, выйдешь замуж, и будем жить. Тогда уж и немца прогонят, и жизнь будет лучше». Я слушала ее, и мне было страшно. Неужели и правда маму убили, тогда зачем и нам жить? Но в скором времени приехала мама, мы были рады, и о нашем разговоре никогда не вспоминали.

Когда мама долго не приезжала, у нас не было ни хлеба, ни муки, чтобы испечь хлеб. Бабушка откуда-то принесла немного ржи и пшеницы. Кто ей дал, я не помню. Нас в деревне жалели и иногда давали то молока, то хлеба. В памяти осталось, как бабушка откуда-то достала жернова, позвала меня, чтобы я помогла вытащить их во двор, устроила все, как нужно, чтобы молоть зерно, и мы с ней приступили к работе. Жернова оказались очень тяжелыми, и пока мы с ней мололи, с нас сошло семь потов. Наконец бабушка говорит: «Хватит, больше сил нет. Так и умереть можно». Я больше никогда зерно не молола, зато поняла и запомнила на всю жизнь, что стоит хлеб.

Когда мне было шесть лет, бабушка решила, что мне пора в школу: хватит в куклы играть. Но это было не в начале учебного года, а в ноябре — декабре. Я уже умела и читать, и писать, но в классе не осталась, потому что очень хотелось играть в куклы. А в школу пошла сама (без бабушки) в 8 лет в 1941 году. Спросила, где 1-й класс, села за последнюю парту и сижу.

Учительница Фадеева Анна Степановна сделала перекличку всех учеников, а потом спросила и меня: «Девочка, как твоя фамилия?» Я ответила: «Наседкина». «Такой фамилии в селе нет. Скажи мне, с кем ты живешь?» «С бабушкой», — ответила я. «А как фамилия бабушки?» «Есенина», — ответила я. Тогда она сказала, что это ей ни о чем не говорит. В селе Есениных полдеревни. «Как прозвище?» — спросила учительница, уже сердясь. «Монашка», — ответила я. «А, монашка, так бы сразу и сказала: бабушка Таня — Монашка! Кто твоя мама, Катя или Шура?» «Екатерина Александровна», — ответила я.

На этом разговор окончился, и меня записали в классный журнал. Я проучилась в этой школе четыре года. В 1945 году я уехала к маме в Подмосковье, а бабушка осталась одна.

Всю войну я прожила в Константинове. При мне ломали колокольню нашей церкви, куда, как я уже писала, мы, дети, лазали смотреть, как бомбят Дивово и Рязань, и кричали «ура». Нас почему-то никто не останавливал.

Однажды я слышала такой разговор моей бабушки с соседкой тетей Верой: «Татьяна, ведь немец близко, что делать будем?» — «А что будем делать? Ничего. Для меня хуже не будет. Сына моего уже убили, внука убили, зятя — убили, так что у меня уже убивать некого, а эти (она указала на меня) — еще малы». Мы жили в том доме, где сейчас находится мемориальный музей. Это был наш дом, наша изба, а не «домик«, как почему-то стали называть его некоторые сотрудники музея С. А. Есенина, когда он стал музеем.

На огороде у нас стояла избушка, она и сейчас стоит. Ее построили как времянку после пожара в 1922 году. Избушка-времянка в 1943 году сгорела. Как это случилось, точно никто не знает. Возможно, молодежь ночью гуляла, и парочки иногда там сидели на крыльце и курили, а может быть, от золы, которую бабушка носила в сени и собирала для огорода, под картошку. Ветер раздул искру — и пожар. Крыша соломенная, дом вспыхнул, как свеча. На улице было холодно и в доме не жарко. Бабушка уговорила меня на ночь лечь на печку, чтобы не простудиться. Я уснула крепко. Вдруг слышу голос бабушки: «Наташа, Наташа, вставай скорей, на задах горит!» Я села на полати, выглянула в окно и увидела, что все освещено. Спрашиваю: «Что горит, двор или избушка?» «Не знаю, — ответила бабушка. — Одевайся теплее и беги на улицу!»

Мне тогда было десять лет.

Восстановили избушку в 1965 году. Вот ее, пожалуй, можно назвать «домиком». Но наша изба — не «домик»!

Так получилось, что мама к нам не приезжала около трех месяцев. Бабушка считала, что мама с Андреем уже погибли, так как немцы постоянно бомбили Рязань. Поезда ходили плохо. Однажды вечером бабушка говорит мне: «Наташа, поезда пошли. Поезжай в Рязань и посмотри, где они? Может, живы?» На следующий день утром я ушла в Дивово. Как дошла до станции и доехала до Рязани — не помню. Помню, что в Рязани у всех спрашивала: «Как дойти до улицы 2-я линия»? К вечеру я пришла к дому, где должны жить мама с Андреем. Мама бросилась ко мне, обняла, поцеловала, и мы заплакали: я от радости, мама от радости и от горя, потому что я была такая отекшая (и лицо, и руки), что она испугалась. Она уже собиралась в Константинове, стояли мешки (сумок больших тогда не было) с хлебом и солью для нас и для обмена на молоко, а приехать или пройти 40 км она не могла, так как долго была донором и ослабела.

Через два-три дня мы поехали в Константинове. В Дивове нас встретила страшная вьюга, и мы с огромными мешками наперевес через плечо не знали, идти вперед или возвращаться назад. Наконец мама сказала: «Будь что будет! Идем!» Прошли через Шушпаново, вышли в поле на Федякино — навстречу нам кто-то движется. Подойдя ближе, заговорили по-польски. В то время в Сельцах формировалась польская армия. Поляки жили в палатках даже в Константинове (палатки стояли от сельсовета и до Матова, так называлась часть Константинова в сторону Кузьминского). И это в 40-градусный мороз. Говорили, что многие из них обмерзли, были даже смертельные случаи. Но, тем не менее, жизнь шла своим чередом, и через некоторое время в селе появились новорожденные. Никто не осуждал.

Польские солдаты были голодные, плохо одетые: без теплых шапок (в треуголках), без варежек. Местные жители их жалели и чем могли помогали...

До дома мы все-таки добрались. Бабушка нас не ждала и ахнула. Затем долгие разговоры о войне, где немец, как жить дальше и т. д.

Мама, бывая в Константинове, часто вспоминала о своем младшем брате Лене (Алексее). Она его любила. Умер он в три года. Однажды я спросила бабушку: «Как же ты могла все это пережить?» — похоронить стольких маленьких детей?» «Атак у всех было, — ответила она. — Бог дал, Бог взял, значит, так было Богу угодно!» Моя бабушка была глубоко верующим человеком, о чем я уже писала, и, когда я стала подрастать, начала меня учить молитвам и даже заговаривать с молитвой некоторые болезни людей и животных. Это надо было делать на слух, так как она писать не умела. Память у меня была хорошая, и я оказалась способной ученицей.

Но когда я стала жить с мамой, ей это не понравилось. Она мне сказала: «Наташа, будь как все дети. Станешь взрослой, сама разберешься! А сейчас над тобой в классе будут смеяться». Постепенно я молиться перестала, но верующей осталась, да и мама моя тоже была верующей. Будучи тяжело больной, в старости, она часто говорила: «Боже, милостив буде мне, грешному».

Во время войны бабушка иногда ходила в Сельцы менять картошку на хлеб, мыло, спички. Многие старушки ходили туда менять. Иногда им подавали просто так — милостыню. Бабушка — не исключение. Был случай, когда бабушка перешла замерзшую Оку и направилась в Сельцы, думая о своем: как бы засветло вернуться домой. Навстречу идут двое военных в иностранной форме. Поравнявшись с ней, они спросили: «В этой ли деревне живет мать поэта Есенина?» «Да, в этой, вон там, за церковью!» — показала она и пошла дальше. Когда они пришли к нам, я им сказала, что бабушка только что ушла в Сельцы менять картошку на хлеб или еще на что-нибудь. Они меня спросили, где мама, в чем мы нуждаемся... Я попросила привезти нам, если можно, хотя бы воз дров, а то нам совсем печку топить нечем. Посетители были частыми, и я не всегда бабушке об этом говорила. Так и в этот раз забыла сказать.

Через день или два к нашему дому подъехала большая машина «студебеккер» с дровами: березовыми и сосновыми. Из маленькой машины «виллис» вышли те двое военных. Я к бабушке: «Ба, забыла тебе сказать: приходили эти люди и обещали привезти нам дров». Пока разгружали дрова, бабушка разговаривала с гостями: то ли американцы, то ли англичане, а может, кто-нибудь еще. Один из них сказал бабушке, что если бы она согласилась уехать с ним, вероятно, в Англию (мне так показалось), они окружили бы ее вниманием и почетом. А бабушка ответила: «Лучше Константинова для меня ничего быть не может, и никуда я не поеду. Спасибо».

Когда я уехала к маме, бабушка осталась одна. Тетя Шура к тому времени приехала из Тюмени в Москву. Узнав, что бабушка осталась одна, она привезла ей своего сына, Шурика, который в Москве плохо учился, а в Константинове меньше спрос (так она думала). Шурик был старше меня на три года и еще мог учиться в константиновской школе. Но лучше учиться не стал, и где он окончил 7 классов, я не помню. В 1946 году бабушка переезжает в Москву. В Москве она получила персональную пенсию 800 руб., что по тому времени было много. Мама тогда получала 200 руб. по 2-й группе инвалидности, а оклад врача был 600 руб. в месяц. Все деньги у бабушки забирала тетя Шура, и бабушке не на что было купить даже билеты на проезд в автобусе (до метро), затем в метро и еще на поезд, чтобы приехать к нам. Ее это обижало, она привыкла быть хозяйкой, а тут оказалась на правах приживалки, и начались скандалы. Тетя Шура была недовольна, но часть пенсии бабушка стала оставлять себе.

От неприятностей у бабушки здоровье стало ухудшаться. А неприятности были из-за всего: вдруг внуки (Андрей со мной) приехали навестить бабушку, а еще хуже, если приезжала мама, которая за бабушку заступалась, что тете Шуре не нравилось. Однажды был такой случай. В метро «Белорусская» я встретилась с Андреем, чтобы поехать к бабушке. Дальше надо было ехать на автобусе. Мы выходим из автобуса, остановка которого была напротив двухэтажного дома, в котором жила семья тети Шуры и бабушка. Окно из квартиры выходило на Хорошевское шоссе. Форточка открыта. Когда отъехал автобус, мы собрались переходить шоссе. Тогда оно было неширокое. Вдруг Андрей остановился: из форточки были слышны голоса, чьи — я уже не помню, но, что громко говорили, помню: «Наседкины идут, Наседкины идут, скорее убирайте еду со стола!» Андрей взял меня за руку и сказал: «Дадим им время убрать со стола, пошли погуляем, а затем зайдем к бабушке». Когда мы пришли, уже было все убрано. Мы поздоровались, и Андрей спросил: «Мы не рано? Успели уже убрать со стола?» Ответа не было.

То, что тетя Шура со своей семьей несколько лет ела хлеб моего отца, забыто. За все, что ей сделали наши родители вместо благодарности, — злоба. Мы навестили бабушку, поговорили с ней и ушли. Я голодная уехала домой, Андрей — на Стромынку, в общежитие МГУ, студентом которого он тогда был.

Этот случай бабушку очень огорчил, и она в скором времени приехала к нам. Привезла нам все имеющиеся у нее деньги и сказала: «Катя, ты на нее не обижайся: она глупая!» Глупая, по говору того времени, в деревне — неумная. Мама ничего не ответила.

Приведу еще один пример «хорошей» жизни бабушки. У тети Шуры была нужда в деньгах. Как найти, где взять деньги? Думала, думала и придумала. Взяла бабушку и повезла ее в Союз писателей на Поварскую просить материальную помощь. Но кому? Бабушка должна просить деньги на внуков-сирот и больную дочь. Больная дочь — моя мама. А кто сироты? Я и Андрей. Деньги бабушке дали. Тетя Шура берет у своей матери деньги, бросает ее в Союзе писателей одну и уезжает. Бабушка не знает, как вернуться домой: сидит и плачет. Кто-то из писателей помог ей добраться до дома, и на следующий день бабушка приехала к нам:, в Подмосковье, где в комнате 16 кв.м стояли три железные кровати и стол, а все остальное — под кроватями и на стене под простыней. Электричества у нас не было (сельская местность), все удобства во дворе, но бабушка от нас уезжать не торопилась. Мы все друг друга очень любили.

Я могла бы еще многое рассказать, но, думаю, что все вышесказанное мною создает полную картину ее жизни в Москве. Так она мучилась в семье младшей дочери десять лет, до самой смерти. А теперь о последних годах ее жизни. Начну с конца. В 1955 году 3 июля на 81 году жизни (80 лет ей исполнилось 25 января) скончалась Татьяна Федоровна Есенина.

После войны, когда ей было более 70 лет, она переехала из села Константинова, в Москву.

Когда моей маме — Есениной Екатерине Александровне после отбывания ссылки в Рязани разрешили поселиться под Москвой, она забрала меня к себе. Я без нее очень скучала, да и воспитывать меня мама хотела самостоятельно.

В 1946 году бабушка получила квартиру вместе с младшей дочерью Ильиной Александрой Александровной (тетей Шурой).

Моя тетя хорошо вела домашнее хозяйство, и бабушка надеялась, что ей с ней будет уютно.

Но к, сожалению, любовь была односторонней. В семье младшей дочери бабушке жилось тяжело. Она часто с Хорошевского шоссе, где получили квартиру, приезжала к нам за город в сельскую местность — 30 километров на поезде и километр пешком до дома, где мы жили. Меня она любила. Помогала деньгами из пенсии, как могла. Я ходила в школу в купленном ею платье с 5-го по 10-й класс, расставляя его по всем швам. По окончании 10-го класса она мне подарила часы, которые хранятся у меня до сих пор. На лето вся семья тети Шуры вместе с бабушкой уезжала в Константиново. Тетя Шура хорошо ловила рыбу на удочку, любила это занятие и много времени вместе с мужем, который тоже был хорошим рыбаком, проводила в лугах или на берегу Оки.

В 1955 году, как всегда, тетя Шура на лето уехала в Константинове. Бабушка с ней. Это произошло в июне — начале июля. Тетя Шура с мужем ушла в луга на несколько дней удить рыбу. Бабушка в плохом состоянии оставалась дома одна.

В это время из Москвы приехал в Константинове Александр Иванович Разгуляев. Дождавшись, когда бабушка осталась одна, он пришел к ней. Видя, что она нездорова, он все-таки сказал ей, что желает взять ее фамилию, то есть стать Есениным. Бабушка отвечала, что ее фамилия Титова, а Есенин — ее муж, к которому он, Саша, никакого отношения не имеет.

Александра Ивановича это не устроило. Он пошел в сельский Совет, который был почти напротив дома. Есениных (справа от церкви), привел людей и потребовал у бабушки в присутствии свидетелей сказать, что он, А. И. Разгуляев, — ее сын. Бабушка подтвердила.

Что было дальше с Александром Ивановичем Разгуляевым, получил ли он фамилию Есенин или нет, мне неизвестно. Но, по-моему, фамилию «Есенин» он не получил. А когда он ушел, с бабушкой стало совсем плохо, ее парализовало, отнялась речь, и в таком состоянии она два-три дня лежала одна в собственном доме без всякой помощи. А когда вернулись с рыбалки ее дочь и зять, им ничего не оставалось, как увезти ее в Москву, пока не умерла.

Взяв машину (тетя Шура это всегда умела организовать) и положив на заднее сиденье умирающую мать, она поехала в Москву и сдала бабушку в московскую больницу, которая первой оказалась на ее пути. Мест не было. Бабушку положили в коридоре. Видимо, тетя Шура была в таком нервном состоянии, что даже забыла сказать, что эта женщина — мать поэта С. А. Есенина.

Через несколько часов бабушка умерла. Я получила это известие, будучи на студенческой практике под Лопасней (теперь г. Чехов). Меня отпустили на похороны. И тут я все узнала.

Я не запомнила, как арестовывали моих родителей, никто из близких мне людей еще не умирал, и для меня смерть бабушки была первым большим горем. Я не представляла, как мне жить без нее, не слышать ее голоса, ведь я прожила с ней вдвоем семь лет.

Бабушку похоронили рядом с сыном на Ваганьковском кладбище в Москве. Отпевали в церкви торжественно, с открытыми царскими вратами, было много цветов, много провожающих в последний путь людей, поминки. После похорон бабушки моя мама сказала: «Следующая буду я. Прошу всех: могилы Сергея и матери не трогать. На кладбище земли хватит всем. Похороните меня в другом месте, чтобы оставшиеся родственники в эти могилы не лезли».

Когда мама умерла, я выполнила ее просьбу и напомнила всем, что она говорила. Константин Сергеевич Есенин пожелал, чтобы его похоронили в могиле матери — 3. Н. Райх. И так пошло дальше.

До сих пор Сергей Александрович и Татьяна Федоровна Есенины лежат спокойно. К их могилам приходят люди, приносят цветы, экскурсоводы приводят людей со всех концов света, в памятные даты писатели возлагают цветы и венки. Моя мама была бы этим довольна.

А Александр Иванович Разгуляев после этого посещения Константинова стал болеть. У него было несколько инфарктов миокарда, и он скоро после смерти бабушки умер.

Грустно, но такова жизнь. Моя мама говорила, обращаясь к нам, своим детям: «Ребята, помните, за все нужно платить. Бесследно ничего не проходит».

МОЙ ОТЕЦ

До сих пор я писала о кровных родственниках С. А. Есенина. Теперь должна рассказать о моем отце Василии Федоровиче Наседкине.

Его я помню плохо, так как к моменту ареста отца в октябре 1937 года мне было всего четыре года. Помню, как он отводил меня в детский сад Союза писателей, а вечером забирал. Как приносил мне книжки с картинками-сказками, а потом читал мне их. Я его всегда ждала. У нас была взаимная любовь. Когда его арестовали, не было дня, до самого ареста моей мамы в октябре 1938 года, чтобы я о нем не спрашивала...

Родился мой отец 1 января 1895 года (по старому стилю) в деревне Веровка Стерлитамакского уезда Уфимской губернии на Южном Урале (сохранилась метрическая выписка). Родители — крестьяне. Федор Наседкин, мой дедушка по отцу, — хороший плотник. Семья была многодетная, но в живых остались только четверо: мой папа и его сестры — Мария, Антонина, Прасковья. Рядом с русской Веровкой были деревни — башкирская Юрматы и украинская (названия не помню), но жили украинцы и в Веровке. Дети из этих деревень вместе играли, поэтому знали все три языка (потом моему отцу это очень пригодилось в переводческой работе с подстрочника).

Моя мама как-то сказала, что в свое время Стерлитамак был местом, куда бежали от помещиков крестьяне, и не исключено, что Наседкины тоже были беглые — и даже из Рязанской губернии, так как до сих пор в Рязанской области Наседкины встречаются часто. Позже одного из них я встретила в Москве, когда училась на курсах по вождению автомобиля. В нашей группе был Наседкин, и я решила узнать, откуда он родом. Оказалось, из Рязанской области, где и сейчас живут его родители, и вообще у них в деревне Наседкиных много. Словом, догадка моей мамы о давних связях рязанских и стерлитамакских однофамильцев подтвердилась...

Дядя моего отца по линии матери был фельдшером — фигура по тем временам заметная. Однажды, поговорив с племянником, он сказал, что ему надо учиться и он берется ему материально помогать. В 1909 году папа окончил сельское четырехклассное училище, а затем по совету дяди поступил в стерлитамакскую учительскую семинарию, которую окончил в 1913 году. Как писала и говорила моя мама, в каникулы отец работал десятником на железной дороге, куда помог ему устроиться тот же самый дядя.

После окончания семинарии отец учился (немного) в Екатеринбурге, но где — я не знаю. В том же 13-м он переехал в Москву. Мама пишет, что он сначала поступил на физико-математический факультет Московского университета, но после первого курса по каким-то соображениям перешел в народный университет имени А. Л. Шанявского, где и познакомился с Есениным. Мне также известно, что еще будучи студентом физмата отец стал членом РСДРП (б). И еще известно, что деньги на жизнь в Москве он зарабатывал репетиторством.

Обучение в университете Шанявского было бесплатным, посещение свободное. Думаю, это прежде всего и привлекло моего отца к переходу из одного учебного заведения в другое. К тому же «у Шанявского» преподавали профессора из Московского университета. Поэт В. Я. Брюсов читал лекции о стихосложении. На историко-философском отделении обучался Есенин (1913—1915 гг.) и в то же время Наседкин и другие литераторы. Среди студентов было много еврейской молодежи. У меня сохранилась фотография известной революционерки Марии Бауэр, подаренная тогда моему отцу с автографом: «Другу Наседкину. М. Бауэр».

Одновременно с посещением лекций мой отец встречался с членами РСДРП(б), которыми руководил писатель-революционер В. М. Бахметьев[16]. По его совету В. Ф. Наседкин в 1915 году прервал досрочно обучение и ушел добровольцем на фронт. Был в немецком плену. Чудом остался жив. Бежал. Был контужен. Из действующей армии большевики направили его учиться в Алексеевское юнкерское училище в Москве. Здесь он по заданию большевистской партии вел подпольную пропагандистскую работу среди юнкеров, за что чуть не поплатился жизнью. Вел работу и в частях телеграфно-прожекторного полка Благуше-Лефортовского района Москвы. В октябре 1917-го, в дни контрреволюционного мятежа в Москве, отец сумел склонить часть юнкеров на сторону большевиков. Затем с красногвардейцами телеграфно-прожекторного полка участвовал в захвате почты, телеграфа и во взятии Кремля. Был членом революционного комитета полка, реввоенсовета, комиссаром полка.

В 1920 году В. Ф. Наседкина направили в Туркестан на борьбу с басмачеством. Там, неся службу, он опубликовал в местной печати свой лирический цикл «Согдиана. Стихи о Туркестане». Впечатления о природе Туркестана и быте его жителей преломились также в рассказе Наседкина «Сеид Рафик» (он был издан отдельной брошюрой в 1927 г.). Осенью 1923 года, прервав учебу на физмате Туркестанского университета, мой отец вернулся в Москву и, демобилизовавшись, целиком переключился на профессиональный литературный труд. В том же году его стихи появились в журнале «Красная новь», альманахе «Недра». Это была серьезная заявка на поэтическое имя, и Наседкин поступил в знаменитый тогда Брюсовский литературный институт (Валерий Яковлевич Брюсов внимательно относился к творчеству В. Ф. Наседкина, был его старшим товарищем по поэзии). Одновременно отец работал внештатным редактором журнала «Город и деревня».

В 1924 году при журнале «Красная новь» возникла литературная группа «Перевал» [17], в которую вошли упомянутый уже В. Бахметьев, В. Наседкин, М. Пришвин, И. Катаев и другие. Вскоре издательство «Красная звезда» выпустило коллективный сборник «перевальцев» «Шлем». Помимо туркестанской «Согдианы» в сборнике был напечатан и поэтический ответ Наседкина своему отцу, который, узнав, что сын стал поэтом и, значит, получает большие деньги, попросил купить ему лошадь-гнедуху. Это очень грустное, трогательное произведение так и называлось «Гнедые стихи».

Моя мама вот как писала о первом своем знакомстве с Василием Наседкиным. В начале 1924 года Сергей Есенин пригласил его к себе домой пообедать. Из прочитанного тогда отцом особенно понравились Есенину «Гнедые стихи». И вскоре после этой встречи он написал «Письмо матери», вошедшее в золотой фонд русской и мировой поэзии.

Тут надо сказать, что при всем различии жизненной и творческой судьбы Есенина и моего отца их роднила восторженно-трепетная любовь к Родине, к ее природе. Только Есенин воспевал «Русь — малиновое поле», а Наседкин — степные раздолья Южного Урала:

    Да, я люблю степной простор,
    Люблю и синь, и ветер,
    Как все, что песни и восторг
    Родит на этом свет

Мама писала, что Наседкин был самым близким другом ее брата. Убежденный в высокой порядочности Василия Федоровича, Сергей Александрович был рад тому, что его сестра и его друг в 1925 году поженятся. Так мой отец стал для Есенина зятем, а Есенин для отца — шурином.

После гибели великого русского поэта В. Ф. Наседкин написал честные воспоминания «Последний год Есенина» [18], выпущенные в свет в 1927 году издательством «Никитинские субботники». Не ошибся С. Есенин и в том, что благословил женитьбу моих родителей. Они пронесли свою любовь до трагической гибели моего отца в 1938 году, да и позже моя мама оставалась верной его памяти.

В 1956 году Василия Федоровича Наседкина реабилитировали «за отсутствием состава преступления». Нам выдали «свидетельство о смерти», в котором сообщалось, что он умер «первого марта 1940 года». Получили мы и «компенсацию» — 600 рублей (по тем временам это был двухмесячный заработок рядового члена Союза писателей). Мама купила себе телевизор «Нева», я — наручные часы, а мой брат Андрей, кажется, костюм. У папы был внесен денежный пай за кооперативную дачу во Внукове, куда мы должны были вселиться весной 1938 года. Но в списках Союза писателей такого пайщика в 1956 году уже не оказалось.

Тогда, в годы хрущевской «оттепели», никому из нас, членов семьи, познакомиться с «делом» отца не разрешили. И только несколько лет назад, когда давно уже ушли из жизни моя мама и брат Андрей, я получила доступ к документам НКВД. Я увидела его тюремную фотографию в фас и профиль. Прочла решение «тройки», обвинившей В. Ф. Наседкина по нескольким пунктам статьи 58 (среди них пункт о терроризме). Получила и новое свидетельство о смерти, из которого узнала, что отца расстреляли 15 марта 1938 года, в тот же день, когда «тройка» вынесла ему смертный приговор...

Мой отец был неустанным тружеником. К сказанному выше добавлю: он работал в журнале «Колхозник», главным редактором которого был А. М. Горький, много писал сам, а еще больше редактировал произведения литераторов. Например, мне известно, что он много работал над рукописью А. С. Новикова-Прибоя о гибели российского флота в бесславной войне с Японией 1904—1905 гг. Автор, сам переживший эту трагедию, неважно владел литературным языком, по оценке моей мамы, и отец год, а может, два, потратил на то, чтобы эта рукопись превратилась в знаменитый потом роман «Цусима».

И еще. Отец всю жизнь помогал людям. В предыдущих статьях я уже рассказывала о том, как он постоянно выручал семью младшей сестры Есенина Александры Александровны, моей тети. В ответ была черная неблагодарность. Приехав в 1927 году в Константинове, мой отец в честь рождения сына Андрея посадил между домами Есениных и Пировых тополь. Мама не раз поправляла экскурсоводов, когда они говорили, что дерево посадил Сергей Есенин. Видимо, делали они это с «доброй» подсказки тети Шуры, которая хотела, чтобы даже и следа моего отца в селе не было.

Но ничего у нее не вышло! Память о Наседкине осталась. Ведь когда он приезжал в Константинове, то многим чем-то помогал: кому из стариков дров напилит и наколет, душевно поговорит и что-то посоветует. И все люди помнили моего отца до конца своей жизни. Последним, кто видел Василия Федоровича в Константинове и любил его, была Татьяна Дмитриевна Ежова (Власова), сына и внука которой я когда-то крестила...

А тополю отцовскому уже 74 года...

ЗАГРАНИЧНЫЙ ПОДАРОК

В 1923 году мой дядя Сергей Александрович Есенин, возвращаясь из-за границы, привез сестре Екатерине необычный подарок: шелковое белое французское платье, вышитое розами; японское кимоно, тоже шелковое; длинные штаны и чадру. Последняя была почти черного цвета с оранжевой отделкой.

При мне этот наряд мама даже не примеряла, а в молодости носила как пижаму. В чадре, как в платке, я одно время ходила в школу, поскольку другого головного убора у меня не было. Потом все это лежало в чемодане под кроватью — купить шкаф тогда мы еще не могли.

Я училась в 7-м классе. В нашей школе на Новый год всегда устраивали маскарад. Ни на какой маскарад я, конечно, не собиралась — не во что было наряжаться. А единственное школьное платье я носила уже третий год. Из соседней деревни пришла подруга Зина в юбке и кофте деревенской бабушки, в платке и маске. Она принесла мне такой же костюм. Но мне все это не понравилось, и я идти на маскарад отказалась.

Тогда в разговор вмешалась мама: «Ты пойдешь! Я, кажется, кое-что придумала» Она вытащила из-под кровати чемодан, а оттуда — юбки, платья, кофты и, наконец, свою пижаму и чадру. «Надевай, — сказала она, — посмотрим!»

В 15 лет я была такой же, как она в 18-19, и мне все было в самый раз. Смущали только волосы, нужна же была японская прическа. А у меня вместо черных волос японки была светло-русая коса. Мама распустила мне волосы, подняла на макушку, завязала узлом, уложила и воткнула лучину, на конце которой сделала украшение из фольги. Углем из печки нарисовала брови. Все было бы хорошо, но где взять туфли? Вспомнили, что у соседки Вали Зуевой такая же нога. Валя дала туфли без колебаний. Осталось только сделать черную маску. В школу я отправилась вместе с Зиной. В зал входила мелкими шажками, в чадре, через некоторое время сняла ее и осталась в маске. Меня не узнали.

Маскарад был веселый и остался в моей памяти на всю жизнь.

Я получила вторую премию, а первую отдали девочке в театральном костюме черта. Она такое вытворяла, что лишать ее победы было бы несправедливо.

Когда маски сняли, все удивились, что «японкой» была я, Наседкина Наташа. «Откуда у тебя такой костюм?» — спросила меня классный руководитель. Я ответила, что это мамин брат подарил ей в молодости, а уж она разрешила надеть мне. О том, что брат мамы — С. А. Есенин, никто не знал, ведь мы считались «врагами народа», и фамилия у меня была папина — Наседкина.

После смерти мамы эти вещи, принадлежавшие ей и связанные с именем дяди, я передала в Государственный музей-заповедник С. А. Есенина в Константинове, где они находятся в выставочном зале и сейчас. Кроме того, были переданы сохраненные моей мамой автографы А. А. Ахматовой и Н. С. Гумилева, адресованные Есенину, а также пепельница, которой пользовался Есенин; парчовая накидка А. Дункан на лебяжьем пуху; носильная одежда Татьяны Федоровны, матери поэта; и вещи, которыми она пользовалась: чайная чашка бабушки, веретено, сделанное ей самой, которым она пряла. Обращаю на это особое внимание, поскольку в официальных лекциях и публикациях музея источники поступления этих вещей не указываются.

В заключение хочу поведать, как я стала Есениной. Этот поступок многих интересует.

В 1951 году я окончила среднюю школу с серебряной медалью и решила поступать в Московский государственный университет, для чего подала документы в приемную комиссию. Будучи в школе активной комсомолкой, я не допускала мысли о сокрытии ареста моих родителей, о чем написала и в автобиографии, и в в анкете. В назначенный день я пришла в деканат, чтобы узнать о времени собеседования, но вместо этого меня оскорбили и вернули мне документы. Университет тогда был на Моховой, я дошла до метро «Охотный ряд», вошла в вестибюль, потеряла сознание и упала...

В том же 1951 году я больше не училась. Узнав об этой неприятности, к нам приехала мамина подруга, писательница С. С. Виноградская. Она и посоветовала поменять фамилию. И благодаря тому, что при браке мама оставила девичью фамилию (у меня сохранился документ о регистрации брака В. Ф. Наседкина и Е. А. Есениной), я тоже стала Есениной.

В следующем году я поступила в Тимирязевскую академию. На собеседовании задали только один вопрос: кто мне Есенин? Я ответила. Других вопросов не было...

Примечания:

1. Петр Иванович Чагин (1898-1967) — журналист, поэт, крупный издательский работник. Во время пребывания С. А. Есенина в Баку — секретарь ЦК Компартии Азербайджана В литературной среде был известен рискованным заступничеством за опальных писателей.

2. Сестра С. А. Есенина Екатерина Александровна (1905-1977) вышла замуж за поэта Василия Федоровича Наседкина в 1925 г. После необоснованного его ареста, суда и расстрела в 1938 году Е. А. Есенина тоже была арестована, провела два месяца в Бутырской тюрьме, а затем была выслана в Рязанскую область. Срок ссылки — с 1938-го по 1943 г. После ссылки семья переехала в Подмосковье в 1945 г.

3. Александра Александровна Ильина (1911-1981) — сестра С. А. Есенина. Константин и Татьяна — дети С. А. Есенина и 3. Н. Райх. Александр Сергеевич Вольпин-Есенин — сын Сергея Александровича и Надежды Давыдовны Вольпин. Александр Иванович Разгуляев — внебрачный сын Т. Ф. Есениной, матери поэта.

4. Александр Михайлович Сахаров (1894-1952) издательский работник, друг С. А Есенина.

5. Зинаида Николаевна Райх (1894-1939) — единственная венчанная жена поэта. (См.: С. А. Есенин. Материалы к биографии. М.: Историческое наследие, 1993, с. 436). Брак был расторгнут 5 октября 1921 г. по решению нарсуда г. Орла, где тогда жила у родителей 3. Н. После развода с поэтом 3. Н. вышла замуж за театрального режиссера Вс. Э. Мейерхольда и после его ареста в 1939 году была на своей квартире убита «грабителями», следы которых, судя по множеству публикаций, теряются в недрах НКВД.

Письмо С. А. Есенина к 3. Н. Райх точно датировать не удалось. Можно сказать лишь, что написано оно было уже после возвращения поэта из-за границы, т. е. в 1923—1924 гг.

6. Анна Романовна Изряднова (1891-1946) — издательский работник, гражданская жена С. А. Есенина. В 1914 г. у них родился сын Юрий (Георгий). Был расстрелян по злому навету в 1937 г. как «террорист».

7. Поволоцкий Яков Евгеньевич (1882-1945) — книгоиздатель в Париже.

8. Лазарев — литератор, приятель 3. Н. Райх.

9. Александр Сергеевич Вольпин-Есенин ( 1924 г.р.) — математик, правозащитник, в 1971 г. был выслан из СССР в США.

10. С. М. Городецкий (1884-1967) — поэт, прозаик, переводчик. С первых дней знакомства с Есениным принял живое участие в его литературной судьбе.

11. Н. С. Тихонов (1896-1979) — писатель, общественный деятель, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственной премий, председатель Советского Комитета защиты мира, с 1946 г. депутат Верховного Совета СССР

12 Н. С. Кауричев (1899-1941) — писатель, переводчик.

13. А.Ф. Филатов (1913-1985) — поэт, отец известного ныне политика Сергея Александровича Филатова.

1 4. Л. Н. Сейфуллина (1889-1954) — прозаик, драматург.

15 А «удобно» Александре Александровне было вот почему. Пока мы жили в Подмосковье, все поклонники творчества поэта шли к ней, жившей в Москве, и она одна купалась в славе Есенина — своего брата. И в этом была виновата, увы, моя мама. В 1927 году по ее инициативе был издан сборник «Частушки родины С. А. Есенина», и в составители его она включила свою младшую сестру, хотя ей к тому времени было всего 16 лет. Зачем? Да просто любила сестру! Но вот в 1965 г. моя мама подготовила уникальный сборник стихов брата. Уникальный потому, что он был составлен по плану самого поэта. В нем было три раздела: «Лирика», «Маленькие поэмы», «Поэмы». Выполнив предсмертную волю брата, Екатерина Александровна, наученная горьким опытом, уже не поставила механически в составители сборника свою сестру.

16. Владимир Матвеевич Бахметьев (1885-1963) — русский советский писатель. Член РСДРП(б) с 1903 г. Наиболее известны его романы «Преступление Мартына» (1928) и «Наступление» (1933-1940).

17. Эта группа продолжала существовать и после отстранения ее организатора А. К. Веронского с поста главного редактора «Красной нови» в 1927 г. Как и все другие литгруппы, «Перевал» в 1932 г. был ликвидирован в связи с постановлением ЦК ВКШбУ.

18. На мой взгляд, эпитет «честные» здесь очень точен. Дело в том, что в 1926-1927 гг. появилась масса дешевых мемуаров о Есенине. Достаточно вспомнить «Роман без вранья» есенинского приятеля А. Б. Мариенгофа. Среди этого вранья уже без кавычек именно В. Ф. Наседкин сохранил величайшее уважение к своему другу и родственнику.


ЕСЕНИНА Н.В. В семье родной: Новые материалы о Сергее Есенине. М.: Советский писатель, 2001.

Комментарии  

+2 #15 RE: ЕСЕНИНА Н.В. (Наседкина). Что хранит память. Воспоминания.ТАТЬЯНА 505 19.04.2017 14:47
Огромное спасибо за возможность осмыслить и погрузиться в то время,когда жил великий поэт и его семья. Я искала в инете информацию о наследниках С.А.Есенина. Случайно попала на этот сайт и провела 2 часа не отрываясь от экрана компьютера,насл аждаясь интересными переплетениями судеб клана Есениных. Захотелось побывать в с.Константиново . От меня это 200км. Очень хочу туда съездить предстоящим летом (2017г). Ещё раз-спасибо за публикацию! С уважением,Татья на Перфильева.
Цитировать
0 #14 RE: ЕСЕНИНА Н.В. (Наседкина). Что хранит память. Воспоминания.Анна 04.07.2016 15:27
Цитирую Артём:
как можно связаться с автором этой статьи? Я родственник, и хотел бы узнать больше.

Я тоже ищу родственников! По какой линии Ваши поиски?
Цитировать
+1 #13 RE: ЕСЕНИНА Н.В. (Наседкина). Что хранит память. Воспоминания.Наталья Игишева 19.04.2016 20:23
Замечание насчет нездорового интереса недалеко от истины. В советское время всякие проявления религиозности действительно вызывали нездоровый интерес у «компетентных органов», со всеми вытекающими последствиями для исполнителя этих проявлений, а в худшем случае – и для его близких. (Например, мужчина, с которым общалась по работе моя бабка, возил собороваться свою тяжелобольную жену, долго и безуспешно лечившуюся у самых разных врачей. Жена выздоровела, но о соборовании кто-то донес, в результате чего этого мужчину выгнали из партии и с работы, перед этим всячески унизив.) Возможно, Александра Александровна просто боялась, что этот крест навлечет на нее и ее близких преследования. Тогда все верующие верили втайне: атеизм навязывался через образовательные учреждения и СМИ даже в перестройку, а когда в 1989 г. меня, 9-летнюю, по моей просьбе повели крестить, то строжайше предупредили: о том, что я крещеная, никому не говорить (и я скрывала это вплоть до падения советской власти).
Цитировать
0 #12 RE: ЕСЕНИНА Н. В. (Наседкина). Немного о родственникахНаталья Игишева 18.04.2016 17:24
Я, конечно, искренне сожалею о несчастьях, постигших г-жу Есенину-Наседки ну и ее близких, но все же это не оправдывает той безапелляционно сти, с какой она ставит всем диагнозы: судить других людей, сидя на диване, – дело нехитрое. Интересно, а не приходило ли Наталье Васильевне в голову, что тетя Шура не взяла к себе племянников из-за отсутствия жилищных и/и финансовых условий для этого? Или что их ей просто-напросто не отдали из тех же садистских соображений, из каких детей «врагов народа» расталкивали по разным детдомам. А что до «жестокого характера с выражением кротости на лице», то ради элементарной справедливости не могу не отметить, что Александра Александровна в своих воспоминаниях хотя бы не вырядила своего безвинно убитого брата в алкоголики, ограничившись в «винно-водочном » вопросе весьма сдержанными выражениями, чего, увы, нельзя сказать о ее сестре Екатерине (хоть, конечно, и не хочется нарушать принцип «de mortuis aut bene, aut nihil»).
Цитировать
+1 #11 книга "В семье родной"людмила 08.07.2015 07:19
Добрый день,Сергей Иванович!Ваш сайт интереснейший и самый полный о великом нашем русском поэте Сергее Есенине. Спасибо Вам за Ваш труд.Только у Вас можно прочитать главы из книги Н.В.Есениной "В семье родной". Замечательная правдивая книга, никого не оставит равнодушным и не отпустит от себя. Уважаемый Сергей Иванович ,Вы обещали разместить книгу полностью, это будет великое дело и многие тысячи людей будут Вам благодарны за это. Конечно, это титанический труд, но где же тогда прочитать эти интереснейшие документы, как не на Вашем сайте?!!! С нетерпением ждём. С уважением Людмила.
Цитировать
+1 #10 RE: ЕСЕНИНА Н. В. (Наседкина). Немного о родственникахАдминистратор 21.11.2014 14:47
Цитирую Людмила:
Уважаемый Сергей Иванович!Добрый день! Такой сюрприз для меня Ваше сообщение! Из глубин "великого интернета"вдруг живой голос, да ещё с каким радостным сообщением! Не надеялась, что такое может быть!Интернет действительно"великий"в смысле информации. Как много я узнала на Вашем сайте о Есенине жаль, что мои некоторые родственники, ценители и любители Есенина, которые и мне с детства привили интерес и любовь к поэзии Есенина, не дожили до этих времен, многого не узнали.Ваш труд благородный, многих осчастливите, уверяю Вас.Может я чем могу быть Вам полезна в Вашем труде?Так хочется прочитать всю книгу. СПАСИБО.С уважением Людмила Андреевна

Уважаемая Людмила Андреевна!
Мне особенно приятно общаться "вживую", значит есть у людей интерес к С. Есенину, к сайту, который делается для таких людей. Это придает дополнительных сил.
Цитировать
0 #9 RE: ЕСЕНИНА Н. В. (Наседкина). Немного о родственникахЛюдмила 21.11.2014 10:26
Уважаемый Сергей Иванович!Добрый день! Такой сюрприз для меня Ваше сообщение! Из глубин "великого интернета"вдруг живой голос, да ещё с каким радостным сообщением! Не надеялась, что такое может быть!Интернет действительно"в еликий"в смысле информации. Как много я узнала на Вашем сайте о Есенине жаль, что мои некоторые родственники, ценители и любители Есенина, которые и мне с детства привили интерес и любовь к поэзии Есенина, не дожили до этих времен, многого не узнали.Ваш труд благородный, многих осчастливите, уверяю Вас.Может я чем могу быть Вам полезна в Вашем труде?Так хочется прочитать всю книгу. СПАСИБО.С уважением Людмила Андреевна
Цитировать
-1 #8 RE: ЕСЕНИНА Н. В. (Наседкина). Немного о родственникахЛюдмила 21.11.2014 06:14
Уважаемый, Сергей Иванович!Доброе утро!Меня потрясло то,что из этого"ВЕЛИКОГО ИНТЕРНЕТА"вдруг откликнулась живая душа и это ВЫ, да ещё с таким предложением долгожданным! Всё-таки подтверждается" кто ищет,тот всегда найдёт"Вот Вам пример!Хорошо, что Вы оказались неравнодушным, хотя это, конечно, исключено по определению. Сайт у Вас такой!Дорогой Сергей Иванович хочется Вам помочь в этой рутинной работе, как сканирование и т.д. Ответьте, пожалуйста, у меня есть деловое предложение.Оче нь многие Вам будут благодарны за Ваш труд, а сайт у ВАС интереснейший СПАСИБО. С уважением Людмила Андреевна
Цитировать
0 #7 RE: ЕСЕНИНА Н. В. (Наседкина). Немного о родственникахЛюдмила 20.11.2014 10:16
Честно и правдиво написана глава книги (жаль, что всю книгу нигде не найдёшь). В книге много других новых материалов о Есенине, рассказы Е.А.Есениной и др. Хотелось бы почитать. Где?
Цитировать
+3 #6 RE: ЕСЕНИНА Н. В. (Наседкина). Немного о родственникахИрина 02.08.2013 10:02
Очень интересная статья, спасибо огромное!
Цитировать

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика
копии швейцарских часов