Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58552724
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
5733
16647
22380
56248947
606546
1020655

Сегодня: Март 19, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

СУХОВ В. «Дьявол меня ведёт по пустыне… В дудку ветра поёт мне песню»

PostDateIcon 21.12.2018 20:18  |  Печать
Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 
Просмотров: 2703

Валерий СУХОВ

«ДЬЯВОЛ МЕНЯ ВЕДЁТ ПО ПУСТЫНЕ… В ДУДКУ ВЕТРА ПОЁТ МНЕ ПЕСНЮ»
Лермонтовский подтекст демонических мотивов у Есенина и имажинистов

Образ Демона был неотступным «спутником» М.Ю. Лермонтова на протяжении всего его творческого пути. «Демонические мотивы» у Лермонтова выступают как повторяющийся комплекс чувств и идей во многих произведениях. Впервые они проявились в стихотворении «Мой Демон» (1829). Во второй его редакции Лермонтов подчеркнул: «И гордый демон не отстанет,/ Пока живу я, от меня»1. Понятие демонизма в осмыслении особенностей лермонтовского романтизма имеет глубокий философский смысл. Автор поэмы «Демон» воспринимается нами как поэт, который ведёт спор со своим «демоническим» двойником и постепенно преодолевает в себе демоническое начало.

Обращение к лермонтовским традициям и развитие его «демонических мотивов» в первые десятилетия ХХ века было характерно для многих поэтов-модернистов. Например, В. Брюсов писал: «…Мой восторг перед Лермонтовым… был неумерен… Я начал даже писать большое сочинение о типах Демона в литературе… В подражание «Демону» написал я очень длинную поэму «Король…»2. Влияние Лермонтова отразилось и на творчестве А. Блока, о чём красноречиво свидетельствует его стихотворение «Демон» (1916). Ряд подобных примеров можно продолжить. Символисты, отстаивавшие принцип жизнетворчества в искусстве, подчёркивали демонический характер самого поэта. Лермонтов давал повод для этого, написав в «Посвящении» (1831) к одному из ранних вариантов своей главной поэмы: «Как демон, хладный и суровый, /Я в мире веселился злом» (2, 453). Поэтика контрастов, характерная для романтизма, отражение извечной борьбы божественного и демонического начал в душе человека с юных лет влекли Есенина к лермонтовскому творчеству. Об этом свидетельствует его признание, сделанное в автобиографии, датированной 1924 годом: «Из поэтов мне больше всего нравился Лермонтов и Кольцов. Позднее я перешёл к Пушкину»3. О многом говорит тот факт, что Есенин именно Лермонтова поставил на первое место. Поэты-имажинисты В. Шершеневич, А. Мариенгоф, А. Кусиков не высказывали так определённо своё отношение к Лермонтову. Тем не менее лермонтовское влияние, на наш взгляд, сыграло заметную роль в их художественных исканиях. Т. П. Голованова так охарактеризовала эту тенденцию: «Обращаясь за разрешением своих вопросов к творчеству Лермонтова, поэты начала ХХ века воспринимали его нравственно-философское содержание далеко не однородно. Чаще всего в нем выделялось богоборческое, грандиозное, «сверхчеловеческое» начало…»4.

Н.И. Шубникова-Гусева в монографии «Поэмы Есенина: От «Пророка» до «Чёрного человека» убедительно доказала, что Есенин «создал принципиально новую систему художественного постижения мира, в основе которой лежит идея полемического диалога, как основы бытия в русской культуре»5. Своеобразный диалог с Лермонтовым вели, каждый по-своему, Есенин, Мариенгоф, Шершеневич, Кусиков, начиная с раннего периода творчества. Например, в стихотворении «Матушка в Купальницу по лесу ходила» (1912) Сергей Есенин символически связал своё поэтическое рождение с языческим праздником — Купальницей: «Вырос я до зрелости, внук купальской ночи,/ Сутемень колдовная счастье мне пророчит (1, 29). В поэме «Развратничаю с вдохновеньем» (1919–1920) Мариенгоф так рассказал о своём появлении на свет: «Не правда ли, забавно,/ Что первый младенческий крик мой/ Прозвенел в Н. Новгороде на Лыковой дамбе./Случилось это в 1897 году в ночь/ Под Ивана Купала,/ Как раз —/ Когда зацветает/ Папоротник/ В бесовской яме./ С восьми лет/Стал я точить/Серебряные лясы./ Отсюда и все беды…»6. Время рождения, по народным верованиям, определяет весь жизненный путь человека, его судьбу. В энциклопедическом словаре «Славянская мифология» символика обрядов, связанных с этим языческим праздником, объясняется таким образом: «Содержательным стержнем всей купальской обрядности является мотив изгнания, выпровождения нечистой силы, которая, по народным представлениям, особенно опасна в это время»7. Символично то, что мотив своеобразного противоборства «чистого» с «нечистым» станет сквозным для творчества Сергея Есенин и поэтов-имажинистов. Не случайно Анатолий Мариенгоф в трактате «Буян-остров. Имажинизм» (1920) писал: «В художественном образе должны сочетаться два начала — чистое и нечистое»8. Если осмыслить понятие «нечистое» в духе лермонтовских «демонических мотивов», получивших развитие в творчестве Есенина и поэтов-имажинистов, то один из ключевых принципов имажинистской поэтики воспринимается уже в ином — не столько в формальном, сколько в мистическом смысле.

Как известно, самым сложным путь к имажинизму был у В. Шершеневича. Перед тем как стать одним из его лидеров, он прошёл через увлечение символизмом и футуризмом. В стихотворении В. Шершеневича «Берег» (1913), написанном в духе символизма с его ярко выраженной мистической символикой, соединяются характерные для романтической поэзии Лермонтова «морские» образы и «демонические мотивы». Вероятно, именно поэтому автор взял эпиграфом к нему лермонтовские строки из стихотворения «К другу В. Ш.» (1831: «И видит берег недалёкий, / И ближе видит свой конец» (1, 183). (Возможно, Вадима Шершеневича привлекло и символическое совпадение двух букв в посвящении с его инициалами). Шершеневич так изображает борьбу демонического и божественного начал за душу лирического героя: «Моя душа о боль земную/ Со стоном бьётся, и сквозь сны/ Мне обещает твердь иную/ Незримый голос с вышины…/ …Шипы окровавленных терний/ В венок мой демоны вплели…/И демон, трепеща крылами,/ Как птица, реет в темноте»9. Как видим из приведённых примеров, Шершеневич широко использует в своём стихотворении лермонтовский подтекст, о чём свидетельствуют многочисленные реминисценции. Но, в отличие от поэмы «Демон», жертвой демонического начала у него становится сам лирический герой. Мистическое начало в стихотворении Шершеневича связано с «незримым голосом» Бога, который раздаётся «с вышины». В заключительных строках лермонтовское влияние, связанное с раскрытием темы противоборства демона и ангела за душу человеческую, проявляется наиболее очевидно: «Архангелов незримых крылья/Дух вознесут к Тебе, Господь»10. Как видим, в стихотворении «Берег» извечная борьба Бога с дьяволом закончилась поражением последнего. Не вызывает сомнения то, что стихотворение Шершеневича «Берег» построено на развитии «демонических мотивов» и именно эпиграф помогает определить его лермонтовский подтекст.

В связи с проблемой выявления лермонтовского подтекста особый интерес для нас представляет стремление Есенина в 1918 г. создать совместно с поэтом С. Клычковым новое течение —«аггелизм». Между «аггелами» — «падшими ангелами» и лермонтовским Демоном есть много общего. Они восстали против Бога и были прокляты им. Известный есениновед О. Е. Воронова верно отмечает, что «у есенинского «аггелизма» были не столько мировоззренческие, сколько эстетические, литературные истоки… В декадентской поэзии …Сатана представал в героическом ореоле, как воплощённый дух мятежа…»11. Анализируя «метаморфозы романтического демонизма» в декадентской поэзии Серебряного века, подчеркнём особо, что именно лермонтовский «Демон» стоял у истоков этой традиции. О.Е. Воронова выдвинула интересную концепцию, связав есенинское хулиганство с его попыткой основания «аггелизма»: «…Аггелизм» из невоплощённого замысла реализовался в формах литературного «хулиганства»12. На самом деле, Есенин не случайно отмечал, что после того, как написал «Инонию», за ним «утвердилась кличка хулигана» (7, 355). Таким образом, мы можем вполне связать есенинское «хулиганство» с развитием лермонтовских «демонических мотивов». В библейских поэмах Есенина ярче всего они проявляются именно в «Инонии» (1918). Есенинский богоборческий космизм сродни бунтарству лермонтовского демона. Не случайно у Есенина возникает образ крыльев: «Грозовой расплескались вьюгою / От плечей моих восемь крыл» (2, 62).

Главный герой «Инонии» уподобляется новому пророку и одновременно предстаёт в образе демона-богоборца. При этом его демонизм приобретает чисто есенинский «хулиганский «характер». Это проявляется в таких эпатирующих заявлениях: «Даже Богу я выщиплю бороду/ Оскалом моих зубов./Ухвачу его за гриву белую/ И скажу ему голосом вьюг:/Я иным тебя, Господи, сделаю…» (2, 62). Своеобразная одержимость демоническим началом в эпоху революционной ломки всех нравственных устоев воплотилась и в черновом наброске, который не был включён в окончательный вариант есенинской поэмы «Сельский часослов» (1918): «О родина./ Дьявол меня ведёт по пустыне./ Вот он…/Слышу/ В дудку ветра поёт мне песню» (5, 303).

Есенинское восприятие имажинизма в духе бунтарского протеста против устаревших канонов искусства нашло выражение в поэтической формуле в стихотворении «В час, когда ночь воткнёт…» (1919): «К черту чувства. Слова в навоз, /Только образ и мощь порыва!../Нынче мужик простой/ Пялится ширше неба» (4, 81). По своей сути его богоборческий имажинистский эпатаж отразил тот вечный конфликт демонического и божественного в душе человека, который обострился в эпоху революционной ломки привычных нравственных устоев. Мариенгоф об этом писал в стихотворении «Даже грязными, как торговок…» (1918) так: «Что нам мучительно-нездоровым/ Теперь, / Чистота глаз/ Саванароллы, / Изжога/ Благочестия/ И лести, /Давида псалмы, / Когда от Бога/ Отрезаны мы, / Как купоны от серии» (С. 35–36). Революция в России у Мариенгофа ассоциировалась с разгулом демонических сил и своеобразным сатанизмом. В стихотворении «Очень рад. Очень» (1918) он заявлял: «Кто нас теперь звонче?/ Ни столбов верстовых, ни вех/ А вы: «Бедлам!»/ К сатане! К чертям! / Вы — хам» (С. 206). Творчество А. Мариенгофа 1918–1919 годов можно воспринимать как своеобразную одержимость демонизмом, что было характерно для многих представителей модернистского искусства первых десятилетий ХХ века.

Постепенно, с утверждением художественных принципов имажинизма, «демонические мотивы» у имажинистов обретали своеобразное метафорическое воплощение. Например, в стихотворении «Принцип развёрнутой аналогии» (ноябрь 1917), включённом в сборник «Лошадь как лошадь» (1920), Шершеневич выстраивает такое развёрнутое сравнение: «Вот, как чёрная искра, и мягко, и тускло, / Быстро мышь прошмыгнула по ковру за порог… / Это двинулся вдруг ли у сумрака мускул?/ Или демон швырнул мне свой чёрный смешок?» (С. 182). В поэме «Песня песней» (1919) Шершеневич, проводя своеобразные аналогии между телом женщины и городом, предпринял смелую попытку соединить урбанистическую тему с эротической. Поэт-имажинист включил образы лермонтовских героев из поэмы «Демон» в необычный контекст, стремясь эпатировать читателей: «Живота площадь с водостоком пупка посредине./ Сырые туннели подмышек. Глубоко/ В твоём имени Демон Бензина/ И Тамара Трамвайных Гудков» (С. 278). В стихотворении «Ангел катастроф» (1921) Шершеневич создаёт образ современного демона, который символизирует трагическое положение России, где «Как свечка в постав перед иконой, / К стенке поставлен поэт» (С. 299). Можно предположить, что образ «чёрный ангел катастроф» Шершеневича имеет под собой скрытый лермонтовский подтекст, став своеобразной имажинистской интерпретацией образа Демона: «Над душой моей переселенца/ Проплывает, скривясь, прозвенев/ Бубенцом дурацким солнца/ Чёрный ангел катастроф!» (С. 300). Интересно отметить тот факт, что В.Г. Шершеневич вновь обратился к демоническим мотивам в постимажинистский период своей творческой деятельности. В стихотворении с многозначным названием «Реминисценция» (1931) им даётся такая интерпретация демонических мотивов: «Там, на вершине скал отвесных,/ Откуда смертным схода нет,/ Ты шепчешь много слов чудесных,/ Безвольный требуя ответ/… В часы, когда окрест все тише,/ Лишь в сердце отзвук мрачных строф,/ И я не раз твой голос слышал / О чёрный ангел катастроф»(С. 353).Шершеневич расшифровывает символический смысл созданного им ранее образа «чёрный ангел катастроф», подчёркивая его губительную власть над человеком: «Уже успел коснуться дважды/ Моих избранниц ты плащом» (С. 353). «Чёрный ангел катастроф» грозит гибелью и самому лирическому герою, который обращается к нему с проклятием: «Сгинь, пропади, здесь место свято!/ Кричу и бормочу одно:/ — Иль нет тебя вблизи, проклятый,/ Иль прибыл ты теперь за мной» (С. 353). Как видим, Вадим Шершеневич здесь уже не скрывает того, что «чёрный ангел катастроф»
это его вариант лермонтовского «Демона».

К лермонтовским традициям обращался и поэт-имажинист А. Кусиков, в творчестве которого полнее всего была отражена тема Кавказа. Несомненно, раскрывая ее, он испытывал влияние Лермонтова. Об этом, в частности, свидетельствует и его стихотворение «Я опять, безразличный, безвольный» (1919), в котором автор вспоминает о своём детстве и рассказах няни о борьбе божественного и демонического начал: «Про Страшный Суд и про ангелов шепчет./ Мне любопытно и боязно немножко…./ Затаив дыхание, я слушаю про Бога/ И про вечное горенье в пламени геенны… /Я очнулся./ Сгущались в моей комнате сумерки,/ Милый образ Печорина рисовался в углу…/Это было давно —/Уже умерло./Заглянул в голубую я глубь»13. Так поэт выразил своё отношение к главному герою романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени», которому в юности старался подражать, и оставил намёк на образ Демона, связанный с адской бездной.

Имажинистов сближал с Лермонтовым бунтарский дух творчества, выразившийся в стремлении отстоять свободу искусства в эпоху установления советской тоталитарной идеологии. Поэтов с характерным «лермонтовским» романтическим мироощущением не могло не волновать то, что «немытая Россия» вновь становится жертвой деспотии. Лермонтовский демонизм, воплотивший в себе «яд отрицания» и «холод сомнения» (В.Г. Белинский), явно импонировал имажинистам. Не случайно Шершеневич утверждал, что «в эпоху государственного коммунизма должно родиться в искусстве индивидуалистическое течение, как имажинизм. Это вытекает из вечной необходимости для искусства протеста и предугадывания…»14. В имажинистский период у Есенина именно «хулиганство» становится формой романтического протеста «против умерщвления личности как живого» (5, 116). В стихотворении «Хулиган» (1919) Есенин сравнивает поэта с ветром. В славянской мифологии «ветер наделялся свойствами демонического существа. Считалось, что с ветром летают души больших грешников»15. В образе поэта-хулигана Есенин стремится обозначить черты демонической личности, что характерно было для его романтического мировосприятия. Обращаясь к «безумному ветру», лирический герой заявляет: «Не сотрёт меня кличка «поэт», /Я и в песнях, как ты, хулиган» (1, 154).

Характеризуя особенности лермонтовской поэтики, Е.В. Логиновская писала в монографии «Поэма М.Ю. Лермонтова «Демон»: «Ярчайший образец романтизма, поэма «Демон» вся построена на антитезах…Но диалектическая сложность лермонтовского видения мира не ограничивается этим противопоставлением. Поливалентные образы и символы поэмы находятся в исключительно сложном соотношении, то переплетаясь, то контрастируя, то сливаясь в новом синтезе»16. Есенин по-лермонтовски стремился соединить несоединимое в творчестве и в жизни. В есенинском программном стихотворении «Мне осталась одна забава» (1923) это было отражено следующим образом: «Дар поэта — ласкать и карябать,/ Роковая на нем печать./ Розу белую с чёрной жабой/ Я хотел на земле повенчать» (1, 185). Отметим, что в славянской мифологии с образом жабы связывают демоническое начало: «Лягушка, жаба — нечистое животное, родственное змее и другим «гадам»… Лягушка, семь лет не видевшая солнца, превращается в летающего змея…»17. П.А. Фролов в книге «Лермонтовские Тарханы» приводит тарханскую версию зарождения лермонтовского сюжета о Демоне: «Вскоре обнаружилось, что змей и впрямь навещает вдову. …Летающий змей — злой дух, дьявол. Это он, воспользовавшись неутешным горем вдовы и её временной слабостью, принимал обличье покойного, коварно обманывал измученную горем женщину…»18. Возможно, именно из мира народных преданий, с которыми Лермонтов познакомился в Тарханах, а Есенин в Константиново, пришли демонические мотивы в их произведения. В этом смысле Есенин по своему национальному архетипу мышления был ближе Лермонтову, чем его собратья-имажинисты. Есенинская поэтическая формула гениально отразила характерное для имажинистов стремление соединить «чистое» и «нечистое» в образе и отразить их противостояние. Сопоставив его с противоборством Демона с ангелом за душу Тамары в поэме Лермонтова, мы можем отметить принципиальное сходство в трактовке извечной проблемы борьбы добра и зла в душе человека: «Пусть не сладились, пусть не сбылись/ Эти помыслы розовых дней./Но коль черти в душе гнездились-/Значит, ангелы жили в ней» (1, 186). Не случайно в финальных строках этого программного для имажинистского периода есенинского творчества стихотворения с потрясающей исповедальной силой воплощена идея покаяния: «Я хочу при последней минуте/ Попросить тех, кто будет со мной, —/ Чтоб за все за грехи мои тяжкие, / За неверие в благодать/ Положили меня в русской рубашке/ Под иконами умирать» (1, 186).

«Демонический» бунт против Бога и христианских истин привёл Есенина в конечном итоге к внутренней раздвоенности, что нашло отражение в поэме «Чёрный человек» (1923–1925). Восприятие «чёрного человека» как демонического двойника лирического героя поэмы помогает понять одну из главных причин нравственной трагедии и самого Есенина. В своей итоговой поэме Есенин дал глубокое философское осмысление проблемы «двойничества», что позволило ему преодолеть собственную внутреннюю раздвоенность. Отметим сходство в символике синего света, который в традициях христианства ассоциируется с божественным началом, в «Демоне» Лермонтова и в «Чёрном человеке» Есенина. У Лермонтова: «В пространстве синего эфира/ Один из ангелов святых/ Летел на крыльях золотых,/ И душу грешную от мира/ Он нёс в объятиях своих» (2, 401). У Есенина: «…Месяц умер,/ Синеет в окошко рассвет»(3, 194). Определяя лермонтовский подтекст итоговой есенинской поэмы, нельзя пройти мимо другого принципиального сходства. У Лермонтова борьба «адского духа» с ангелом за душу Тамары завершается торжеством посланца Бога над Демоном: «И Ангел строгими очами/ На искусителя взглянул/ И, радостно взмахнув крылами, / В сиянье неба потонул./ И проклял Демон побеждённый/ Мечты безумные свои, / И вновь остался он, надменный, /Один, как прежде, во вселенной/ Без упованья и любви!»(2, 402). У Есенина лирический герой остаётся в финале один на один с Богом: «Я один…» (3, 194). Таким образом, у поэм «Демон» и «Чёрный человек» финал остаётся открытым.

Сравнивая конфликты, основанные на противостоянии между ангелом и Демоном в поэме Лермонтова и противоборством лирического героя со своим демоническим антиподом — «чёрным человеком» в есенинской поэме, мы можем отметить в ней определённый лермонтовский подтекст. Известный литературовед В.Н. Аношкина-Касаткина в статье «Религиозное добро и зло в поэме «Демона» даёт современную трактовку её идейному содержанию: «Эта поэма — предупреждение человеку о демонической опасности, о близости Злой силы, которая сторожит человека. Автор указал на оборотничество злого духа, именно Лермонтов создал антитезу пушкинскому Моцарту …Демон назван «Злым гением»…»19. На самом деле, Лермонтов и Есенин в своих поэмах отразили вечный процесс борьбы Добра и Зла в душе человека. Их образная система художественно запечатлела духовное движение авторов, связанное со стремлением избавиться от демонов гордыни, индивидуализма, безверия, цинизма. Эти поэмы красноречиво свидетельствовали о победе над собственным демоническим «я», его развенчанием и обращением их авторов к Богу. По пути, проложенному Лермонтовым, через покаяние и «самоочищение» души шёл и Есенин к новому обретению веры. Не случайно, в октябре 1925 года, незадолго до того, как была закончена поэма «Чёрный человек», Есенин в стихотворении «Ты ведь видишь, что небо серое…» признавался: «Ты прости, что я в Бога не верую —/ Я молюсь ему по ночам» (4, 280). Выявляя лермонтовский подтекст «демонических мотивов» в поэме «Чёрный человек», нельзя не согласиться с таким выводом Н.И. Шубниковой-Гусевой: «Отражательная способность» текста «Чёрного человека» бесконечна, так как разносмысленные ассоциации, на которые рассчитан текст, вызывают своего рода «цепную» ассоциативную реакцию, которая гулким эхом отзывается во всей мировой литературе»20.

Демоническое начало получило своеобразную трансформацию и в поэмах М.Ю. Лермонтова «Сашка» (1835–1839) и «Сказка для детей» (1840). Зная об особом отношении Есенина к лермонтовской поэзии, которую он хорошо знал, выскажем предположение о том, что некоторые образы и мотивы из этих поэм также нашли своё развитие в есенинском «Чёрном человеке». Возможно, одним из прообразов есенинского «чёрного человека» был герой поэмы Лермонтова «Сашка» Зафир. Вот как рисует его внешний облик поэт: «…щегольски одет, /Стоял арап, его служитель верный./Покрыт, как лаком, был чугунный цвет /Его лица» (2, 316). Несомненно, Лермонтов, создавая образ Зафира, явно намекает на «чёрного человека» из «маленькой трагедии» А.С. Пушкина «Моцарт и Сальери». Моцарт говорит о нем, как о неотступном своём преследователе: «Мне день и ночь покоя не даёт/ Мой чёрный человек. За мною всюду/ Как тень он гонится…»21. Пушкин тем самым вскрывает демоническую природу «чёрного человека», который подталкивает Сальери на преступление. Присутствие демонического начала в Заире не скрывает и Лермонтов: «Зафиром» наречён /Его арап. За ним повсюду он, /Как мрачный призрак, следовал, и что же? —/Все восхищались этой скверной рожей» (2, 317). Не случайно, вслед за Пушкиным, Лермонтов сравнивает своего героя с тенью: «И тот исчез быстрей китайской тени» (2, 317). Автор поэмы «Сашка» проводит прямые аналогии между Зафиром и гётевским Мефистофелем, что ещё очевиднее проявляет его демоническую природу: «Он жил у Саши как служебный гений, / Домашний дух (по-русски домовой);/Как Мефистофель, быстрый и послушный, /Он исполнял безмолвно, равнодушно, / Добро и зло. Ему была закон/ Лишь воля господина…» (2, 317-318). Можно предположить, что Зафир — это лермонтовская вариация романтического образа демона. Он исполняет любую прихоть своего господина, потакая его слабостям и порокам. В конечном итоге это вполне может привести к его нравственному перерождению. Об этом можно судить по монологу лирического героя поэмы, который «видел» в Сашке самого себя.: «Я для добра был прежде гибнуть рад,/ Но за добро платили мне презреньем;/ Я пробежал пороков длинный ряд /И пресыщен был горьким наслажденьем…/Но полно! злобный бес меня завлёк/ В такие толки. Век наш — век безбожный; /Пожалуй, кто-нибудь, шпион ничтожный, /Мои слова прославит, и тогда/ Нельзя креститься будет без стыда» (2, 320). Анализируя эти строки Лермонтова, отметим, что мотив «стыда» от осознания ещё сохранённой веры в Бога, заявленный здесь, нашёл своё дальнейшее развитие в признании лирического героя есенинского стихотворения «Мне осталась одна забава»: «Стыдно мне, что я в Бога верил/ Горько мне, что не верю теперь» (1, 185).
Роль Зафира, образ которого был только намечен автором, оказывается во многом схожей с той ролью, которую сыграл «чёрный человек» в судьбе лирического героя одноименной есенинской поэмы. Не случайно, текст лермонтовского «Сашки» «обрывается» на упоминании зеркала: «Везде фарфор китайский с серебром, / У зеркала…» (1, 325). Сравним с финалом поэмы Есенина: «Я один…/И разбитое зеркало» (3, 194). Как известно, зеркало помогало выявить демоническое начало. К. Бальмонт писал об этом в книге «Морское свечение»: «…зеркало овальным ликом своим уводит мечту к жизни, в которой царствует Демон»22. В славянской мифологии особо подчёркивается, что зеркало может «использоваться для защиты от нечистой силы. На этом основано применение зеркала как оберега: если нечистая сила отразится в зеркале, она утрачивает свои магические способности»23.

М.Ю. Лермонтов прошёл сложный путь от романтического возвеличивания демонического начала до его «снижения» и развенчания. В поэме «Сказка для детей» Демон изображается с достаточной долей иронии: «То был ли сам великий Сатана/ Иль мелкий бес из самых нечиновных,/ Которых дружба людям так нужна/ Для тайных дел, семейных и любовных?/…Но дух — известно, что такое дух!/ Жизнь, сила, чувство, зренье, голос, слух —/ И мысль — без тела — часто в видах разных; / (Бесов вообще рисуют безобразных)» (2, 426).

Таким образом, рассмотрев обозначенную проблему, мы пришли к следующему выводу: С. Есенин и поэты-имажинисты: В. Шершеневич, А. Мариенгоф и А. Кусиков, обращаясь к демоническим мотивам, следовали в том же направлении, что и Лермонтов, в чём-то повторяя его идейно-художественную эволюцию. Убедиться в этом мы можем, открывая лермонтовский подтекст, связанный с различными модификациями «демонических мотивов» в их творчестве.

Примечания

1 Лермонтов М.Ю. Собр. соч. В 4 т. Л., 1980. Т. 1. С. 292–293. Далее ссылки даются по этому изданию с указанием тома и страниц в скобках.
2 Брюсов В.Я. Из моей жизни. М., 1927. С. 74–75.
3 Есенин С.А. Полн. собр.: соч. в 7. (9-ти кн.) М., 1995–2001. Т.1. С. 215. Далее ссылки даются по этому изданию с указанием тома и страниц в скобках.
4 Голованова Т.П. Наследие Лермонтова в советской поэзии. Л., 1978. С. 15.
5 Шубниковой-Гусева Н.И. Поэмы Есенина: От «Пророка» до «Чёрного человека». Творческая история, судьба, контекст и интерпретация. М., 2001. С. 22–23.
6 Мариенгоф А.Б. Стихи и поэмы. СПб. 2002. С. 97–98. Далее ссылки даются по этому изданию с указанием страниц в скобках.
7 Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М., 1995. С. 267.
8 Мариенгоф А.Б. Буян-остров. Имажинизм. М., 1920. С. 8.
9 Шершеневич В.Г. Берег // Поэты-имажинисты. СПб. 1997. С. 53.
10 Там же. С. 53.
11 Воронова О.Е. Сергей Есенин и русская православная культура. Рязань. 2002. С. 371–372.
12 Там же. С. 372–373.
13 Кусиков А.Б. «Я опять, безразличный, безвольный»// Поэты-имажинисты. С. 327.
14 Шершеневич В.Г. Листы имажиниста. Ярославль. 1997. С. 21. Далее ссылки даются по этому изданию с указанием страниц в скобках.
15 Славянская мифология. Энциклопедический словарь. С. 250.
16 Логиновская Е.В. Поэма М.Ю. Лермонтова «Демон» М., 1977. С. 71.
17 Славянская мифология. С. 252.
18 Фролов П.А. Лермонтовские Тарханы. Саратов. 1987. С. 227.
19 Аношкина-Кастаткина В.Н. Религиозное добро и зло в поэме «Демон»//М.Ю. Лермонтов и православие. М., 2010. С. 301.
20 Шубникова-Гусева Н.И. Поэмы Есенина: От «Пророка» до «Чёрного человека». Творческая история, судьба, контекст и интерпретация. С. 590.
21 Пушкин А.С. Собр.: соч. в 10 томах. М., 1975. Т.4. С. 285.
22 Бальмонт К. Морское свечение. СПб.; М., С. 134–135.
23 Славянская мифология. Энциклопедический словарь. С. 195.

Комментарии  

0 #2 RE: СУХОВ В. «Дьявол меня ведёт по пустыне… В дудку ветра поёт мне песню»Иван 22.12.2018 23:27
Так же, как и Лермонтов в последние годы жизни, Есенин, пытался порвать с чужеродным ему миром, пытался вернуться к Богу, каялся в своих грехах:
"Вот за это веселие мути, Отправляясь с ней в край иной, Я хочу при последней минуте Попросить тех, кто будет со мной, — Чтоб за все за грехи мои тяжкие, За неверие в благодать Положили меня в русской рубашке Под иконами умирать".Но, увы, было слишком поздно: "Ведь и себя я не сберег Для тихой жизни, для улыбок. Так мало пройдено дорог, ТАК МНОГО СДЕЛАНО ОШИБОК"... А имажинисты?... Вечная память русскому гению Сергею Есенину, который заплатил дорогой ценой за свои ошибки и прельщения!
Цитировать
0 #1 RE: СУХОВ В. «Дьявол меня ведёт по пустыне… В дудку ветра поёт мне песню»Иван 22.12.2018 23:26
Зачем ставить в один ряд Лермонтова и Есенина с имажинистами?По ка имажинисты не взяли Сергея Есенина в плотное кольцо своей "дружбы" и не разбудили в нем дремавшего Черного человека,он, хоть и не был Ангелом, но у него было чувство родины, он был "Божьей дудкой". Может С.Есенин и поэты-имажинист ы, обращаясь к демоническим мотивам, и "следовали в том же направлении, что и Лермонтов", но в конце своей жизни Есенин с ними далеко разошелся!
Цитировать

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика