Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58882963
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
26543
49490
205930
56530344
936785
1020655

Сегодня: Март 29, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

ЧИХАЧЕВ П. Московские встречи (1923-1925 гг.)

PostDateIcon 28.07.2015 12:06  |  Печать
Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 
Просмотров: 4495

Петр ЧИХАЧЕВ

Московские встречи (1923-1925 гг.)

     Москва, 1923 год… После гражданской войны и разрухи столица неторопливо, но обстоятельно приводила себя в порядок — мостила улицы и ремонтировала тротуары, сажала цветы на площади Свердлова напротив Большого театра, штукатурила дома.
     Рабочая молодежь, с жадностью ловившая каждое новое слово о пролетарской культуре, валом валила в аудитории институтов, в заводские клубы и концертные залы. Столичные театры, картинные галереи и музеи были полны.
     А в это же время по звонким московским улицам стремительно проносились лихачи, подпоясанные красными кушаками, раскатывая размалеванных девиц и нэпманских жен…
     Мне было семнадцать лет. С волнением и трепетом входил я в сад с опадающими листьями, в глубине которого стоял двухэтажный дом старинной постройки, описанный Л. Н. Толстым в романе «Война и мир». В этом доме на Поварской, 52 (ныне улица Воровского) в первые годы революции помещался Высший литературно-художественный институт, созданный по инициативе В. Я. Брюсова для воспитания литературных кадров из рабочей среды.
     Никогда не забуду приклеенные к входным дверям серые листы бумаги, на которых были списки принятых.
     От переживаемой тревоги буквы прыгали в глазах, и я с трудом прочел свою фамилию.
     Первого сентября, в день открытия занятий, в институте состоялся литературный вечер. На нем я впервые увидел Сергея Есенина и Николая Асеева. Их пригласил на встречу со студентами Валерий Яковлевич Брюсов.
Из стихов Есенина я в то время знал только «Товарищ» и «В том краю, где желтая крапива», печатавшихся во всех революционных «Чтецах-декламаторах». К моему великому стыду, с творчеством Н. Н. Асеева я знаком не был.
     Председательствовал на вечере В. Я. Брюсов — среднего роста, еще не старый и очень живой человек скуластым монгольским лицом и острой бородкой с проседью.
     На вечере Сергей Есенин читал «Заметался пожар голубой», «Ты такая ж простая, как все», «Дорога сядем рядом»…
     Читал Есенин несколько нараспев, но очень сильно и выразительно. Его голубые лучистые глаза вспыхивали пламенем, голос то повышался до драматического звучания, то опускался, и тогда в нем жила тихая грусть. Мы долго и горячо аплодировали.
     По окончании вечера поэты пытались выйти на лестницу, но их окружила восторженная толпа студентов. Особенно много поклонников оказалось у Сергея Есенина. Он обладал особым обаянием, привлекавшим людей. Круглолицый, кудрявый, с крупными синими глазам он был очень красив, и стихи его произвели сильное впечатление. Есенину задавали бесчисленные вопросы о том, как его встретили за границей, откуда он недавно вернулся, что пишут Максим Горький и Алексей Толстой, с которыми поэт виделся в Берлине.
     Он был прост в обращении, улыбался студентам, охотно отвечал на вопросы. Создалось впечатление, что к студентам приехал добрый, удачливый друг, который щедро раздает окружающим тепло своего большого певучего сердца.
     Я был очень плохо одет — выгоревшая ситцевая рубаха с заплатами на локтях, на ногах грубые полусапожки с матерчатыми ушками. И как ни хотелось мне подойти поближе к Сергею Есенину и еще раз услышать его тихий, певучий голос, я стеснялся своего вида и держался в стороне.
     На следующий день начались занятия в институте. Меня, Джека Алтаузена, Ваню Чурилина и еще нескольких парней и девушек поселили в общежитие на углу Домниковской улицы и Каланчевской площади. Вместе с нами поместили Артема Веселого, высокого, внешне чуть грубоватого, а на самом деле доброго и отзывчивого товарища, бывшего военного моряка, участника гражданской войны на Кубани.
     Помимо обычных занятий — лекций и семинаров, — в институте почти ежедневно проводились дискуссии о поэзии, искусстве, красоте и любви. Спорили, может быть, и не всегда убедительно, но зато горячо.
     От института до нашего общежития — путь не менее семи километров. Но расстояния нас не пугали. И хотя нам давали бесплатные трамвайные билеты, мы предпочитали ходить пешком. Шли по вечерним морозным улицам Москвы и пели задорные комсомольские песни.
     А в общежитии на Домниковке дискуссии разгорались с новой силой. Мы читали стихи друг другу, критиковали их, хотя и отмечали все яркое и самобытное, что в них было. Так воспитал нас В. Я. Брюсов. Он говорил, что ничто так пагубно не отражается на творческом росте молодого поэта, как чрезмерное расхваливание его произведений. Поэт с неокрепшим еще голосом легко поддается влиянию неосторожных похвал и перестает работать над стихами, не заботится о своем росте.
     Впоследствии мне посчастливилось видеть черновики Сергея Есенина. Как мучительно рождались поэтические строки! Чтобы написать небольшое стихотворение, Есенин исписывал по 20-30 листов бумаги, причем первые наброски совершенно не были похожи на то, что появлялось потом в печати.
     Как-то вечером, возвращаясь из института, Джек Алтаузен предложил мне:
     — А что, если нам пригласить гостей?
     — А кого?
     — Хотя бы Сергея Есенина.
     — Ну что ты, Джек, разве он придет?
     — Пригласим — придет.
     В институте учился молодой талантливый поэт Иван Приблудный, красивый, широкоплечий парень, силач, балагур, любимец Сергея Есенина.
     — Ваня, — уговаривали мы товарища. — Нам надо повидать Сергея. Помоги его найти.
     — Это дело не хитрое, — хриповатым баском ответил Приблудный. — Пошли!
     Встреча состоялась в тот же день в Брюсовском переулке на Тверской на квартире чудесной женщины — Галины Бениславской.
     Джек Алтаузен оказался прав. Есенин относился к числу людей, которые не кичились своей славой.
     Он встретил нас очень радушно, охотно принял наше предложение и обещал заехать к нам в ближайший воскресный день. Мы оставили ему свой адрес.
     Студенты нашего института получали в то время небольшую стипендию. Мы, жильцы общежития на Домниковке, решили израсходовать ее на встречу гостя. Кому-то из комсомольцев поручили договориться о работе на железной дороге по разгрузке дров.
     Готовиться к встрече мы начали заранее. Девушки вымыли полы в общежитии, двери и подоконники, протерли стекла. Закупили вина и закусок, составили вместе два-три стола и за неимением скатертей накрыли их старыми газетами.
     Наступил назначенные день и час, а Есенина не было. Он почему-то опаздывал.
     Мы очень волновались, бегали несколько раз на трамвайную остановку к Казанскому вокзалу, выходили к подъезду, но гость не показывался. Товарищи накинулись на нас, упрекая за то, что мы, якобы, плохо договорились. Мы доказывали, что договоренность была твердая, но Есенин, очевидно, заболел.
     Заболел, значит, надо было навестить. Эх вы, растяпы! Вот и доверяй вам после этого серьезные дела…
     В самый разгар спора в дверь легонько постучали. Толкаясь, мы кинулись в коридор, но было уже поздно. Есенина встретили наши девушки, комната которых находилась рядом с входной дверью.
     Мы обступили Сергея, и каждый старался ему услужить. Одни помогали снять пальто, другие хватали кашне и шляпу, третьи, расталкивая своих собратьев по перу, приглашали гостя в комнату.
     — Вы, товарищи, меня извините, — застенчиво улыбался Есенин, приглаживая свои волнистые волосы. — Я направился к вам, но встретил на лестнице давнего приятеля, с которым мы окончательно разошлись. И хотя его визит не доставил мне особого удовольствия, пришлось вернуться, и я просидел с ним час, как на иголках.
     — Это ничего, — перебивая друг друга, говорили мы. — Боялись, не заболели ли вы.
     Мы посадили его за стол, разлили в стаканы вино и начали усиленно угощать. Первый тост выпили за нашего гостя. Потом попросили Есенина почитать новые стихи. Он охотно согласился. Прочел «Письмо матери», которое еще не было опубликовано, и «Песнь о великом походе». Читал он с большой страстью, устремив сияющий взгляд в окно. Мы были в восторге и слушали, затаив дыхание.
     Есенин рассказал о своей поездке за границу. С возмущением говорил об Америке, зло высмеивал капиталистические порядки и особенно негодовал, вспоминая русских эмигрантов, с которыми ему пришлось столкнуться во Франции.
     Ушел от нас Есенин поздно. Мы всем общежитием провожали его до Казанского вокзала. Там он нанял извозчика.
     Вернувшись в общежитие, мы стали убирать со стола. Каково же было наше смущение, когда под газетной скатертью, возле стула, на котором сидел Есенин, мы обнаружили тридцать рублей. По тем временам это была очень большая сумма. Зная, что мы сильно нуждались, он оставил нам деньги.
     Мы чувствовали себя неловко. Наши товарищи поручили мне и Джеку Алтаузену немедленно поехать в Брюсовский переулок и вернуть деньги. Есенина мы не застали. Пришлось поехать к нему на следующий день Встретил он нас очень гостеприимно, но от денег наотрез отказался, заявив, что их не оставлял.
     — Чужих денег не возьму, — отмахивался он, — если вы будете настаивать — мы рассоримся на всю жизнь!
     Такой категорический отказ нас окончательно расстроил, но на выручку пришла Галя Бениславская. Она пригласила нас к столу и перевела разговор на другую тему. Потом Есенин попросил нас почитать стихи.

     Мне вспоминается еще одна встреча с Есениным. Это было 6 июня 1924 года, в день празднования 125-летия со дня рождения А. С. Пушкина. Московские литераторы собрались на Тверском бульваре в Доме Герцена, а затем направились к памятнику великому русскому поэту. По дороге к ним примкнуло много молодежи и старой московской интеллигенции, свято чтившей Пушкина.
     После выступления известного пушкиниста профессора литературного института Т. Г. Цявловского и других литературоведов Сергей Есенин стал читать стихи, посвященные Пушкину. Обращаясь к бронзовой фигуре поэта, он говорил:

Мечтая о могучем даре
Того, кто русской стал судьбой,
Стою я на Тверском бульваре,
Стою и говорю с собой…

     Когда Есенин закончил чтение, никто из нас не пошевельнулся. Завороженные силой поэтического слова, люди затаили дыхание. Есенин возложил к подножию памятника большой букет живых цветов.
     Однажды мы с Есениным ехали в поезде в Люберцы, где я жил тогда вместе с матерью — литейщицей завода сельскохозяйственных машин имени Ухтомского. От тяжелой работы и неудачно сложившейся семейной жизни у нее на нервной почве к сорока годам отнялись ноги. Она могла передвигаться только по комнате, да и то с трудом…
     Человек большого и щедрого сердца, Есенин очень любил наших матерей-тружениц, относился к ним с трогательной заботой и уважением. Увидев мою мать впервые, он расцеловал ее. Когда мы пошли гулять в городской сад, он сказал:
     — Почему ты не отправишь маму в больницу? Пусть посмотрят специалисты. Она еще не старый человек. Ее могут вылечить. Не можешь устроить? Хорошо, я тебе помогу.
     Мы шли по тенистым аллеям сада с вековыми липами и о чем-то разговаривали. Вдруг Сергей остановился:
     — Я еду в Москву.
     — Почему так скоро? — спросил я удивленно.
     — Чертовски хочу писать! Проводи меня до вокзала и извинись перед мамой, что я не зашел проститься.
     Я проводил его к поезду. А через несколько дней на скамейке в саду Дома Герцена он читал нам новые стихи:

Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую, бесшумную погоду.
Дай, Джим, на счастье лапу мне.

     Как-то секретарь московского горкома писателей Иван Михайлович Новокшенов передал мне коротенькую записку. В ней было всего несколько слов:
      «Договорился с профессором Кожевниковым, который лечил В. И. Ленина. Вези маму в больницу имени Семашко (Щипок, 8). Сергей».
     Есенин не забыл о своем обещании…

     Последний раз я встретил Есенина на литературном вечере в Доме печати. Это было в конце сентября 1925 года. На вечере с чтением своих стихов выступили Александр Жаров, Иван Молчанов, Джек Алтаузен, я и кто-то еще из наших студентов. Сергей Есенин опаздывал, хотя его фамилия стояла в афише первой. Публика ждала его и очень волновалась. Появился он только к концу вечера, вид у него был нездоровый. Лицо бледное. Глаза красные, воспаленные, припухшие.
     Зрительный зал встретил его аплодисментами, но он, всегда дороживший вниманием публики, на этот раз отнесся к ее приветствиям равнодушно. Чувствовалось, что он очень устал и то, что раньше радовало его и волновало, теперь стало безразличным.
     Читал он очень грустные стихи: «Цветы мне говорят, прощай…», «Клен ты мой опавший, клен заледенелый…», «Ты меня не любишь, не жалеешь…»
     Читал он как-то невесело, с душевным надрывом. Слушая в этот вечер Есенина, каждый из нас невольно думал, что поэт тяжело болен, ему требуется длительный отдых в деревне, среди рязанских раздолий, которые он так любил.
     После литературного вечера мы собрались в одной из комнат Дома печати. Через несколько дней мне исполнялось девятнадцать лет. Я пригласил Есенина на день рождения.
     — Сколько тебе стукнет?
     Я сказал.
     — Какой ты счастливый, — проговорил он с грустью — А вот мне исполняется тридцать!
     Потом спросил:
     — А когда у тебя день рождения?
     — Четвертого октября.
     — Мать честная! — оживился Есенин. — Да ведь я тоже рожден в этот день! Лучше ты приходи ко мне с Васей Казиным.
     С поэтом Василием Казиным, работавшим в те годы в журнале «Красная новь», я очень дружил, хотя он был на восемь лет старше меня. Условившись с Есениным встречать день рождения вместе, мы расстались. Однако, не помню по какой причине, но намеченная встреча не состоялась. Потом Есенин уехал в Ленинград. Говорили о его решении навсегда переехать в город, в котором началась его литературная деятельность.
     Больше я с ним не виделся.
     Мне тогда казалось, что он поступил правильно, расставаясь с московскими «приятелями» (их было немало), которые под видом дружбы приносили Сергею много неурядиц, толкали его на путь кутежей и скандалов. И хотя у него все это являлось внешним, показным, однако оно отражалось на настроении поэта и, в конечном счете, на творчестве.
     Плохо было, однако, то, что Есенин уехал в Ленинград один, без жены, рассорившись с самыми близкими людьми, которые оберегали его от чуждых и вредных влияний…
     В конце декабря вечером я зашел к Алтаузену, который к этому времени женился и получил отдельную комнату. Джека дома не оказалось. Меня встретила его жена. Усадила за стол, поставила чай и заявила, что никуда не отпустит, пока не придет Джек.
     Он вернулся в полночь. На его глазах были слезы.
     — Что случилось? — кинулись мы к нему.
     Он обнял нас за плечи и сквозь рыдания проговорил:
     — Сергей Есенин покончил жизнь самоубийством.
     Мы были так потрясены сообщением, что не могли произнести ни одного слова и долго стояли молча.
     — Откуда ты узнал? — все еще не веря в эту страшную новость, спросил я у Джека.
     — Пришла телеграмма из Ленинграда.
     Не хотелось верить в эту бессмысленную и невероятную смерть. Внутри теплился робкий огонек надежды на то, что телеграмма ошибочна и завтра утром все разъяснится…
Мы не спали всю ночь. Вспоминали встречи с Есениным, читали его стихи.

     29 декабря вечером гроб с телом Есенина привезли в Москву. На площади перед вокзалом собралось много людей. Остановилось трамвайное движение. Гроб установили в зрительном зале Дома печати, где Есенин так недавно выступал. Десятки тысяч людей шли сюда, чтобы проститься с любимым поэтом.
     30 декабря состоялась гражданская панихида. В почетном карауле стояли Всеволод Иванов, Леонид Леонов, Петр Орешин, народный артист СССР В. И. Качалов. Около гроба родственники и друзья.
     Сурово и торжественно лились звуки траурного марша.
     На следующий день мы его хоронили. Погода была пасмурная, сырая. С крыш капало.
     Траурная процессия направилась от Дома печати по бульварам в сторону Тверской. У памятника Пушкину она остановилась. Гроб с телом Сергея Есенина трижды обнесли вокруг памятника великому русскому поэту. После этого похоронная процессия, растянувшаяся на целый километр, тронулась дальше, в сторону Ваганьковского кладбища.
     Над свежей могилой поэта рыдали люди, рыдала музыка, плакало небо…

<1965>

Альманах «Кубань», 1965, № 5. С. 40-43

***

     «Году в 1927-28 на квартире у сестры поэта Е.А. Есениной я встретил интересного человека — М.П. Мурашева, работавшего до революции вместе с Александром Блоком в одном из петербургских журналов и хорошо знавшего Сергея Есенина. Мы разговорились, и Михаил Павлович рассказал много интересного, что характеризовало Есенина как ярого противника русского самодержавия. В самый разгар империалистической войны Есенина призвали в армию. Опасаясь за жизнь поэта, его друзья употребили все свое влияние, чтобы оставить Сергея в тылу. Им это удалось. Есенин находился в распоряжении личного адъютанта царицы полковника Ломана.
     Бывая во дворце, полковник много рассказывал о простом солдате, рязанском парне, замечательном поэте Сергее Есенине. Царица приказала представить его ко дворцу. Царица приняла его в роскошном будуаре и попросила почитать стихи. Он выполнил ее просьбу. Высокомерно рассматривая поэта в лорнет, царица, коверкая русский язык, заявила:
     — Все этта ошен карашо, каспатин Есенин, но все этта ошен крустна.
     — Такова жизнь русского народа, — ответил смело поэт.
     Вскоре его снова вызвали во дворец и приказали написать стихи на день рождения Николая II.
     Есенин наотрез отказался. После этого его перевели в штрафной батальон и с маршевой ротой отправили на фронт».


ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА

Плыл месяц ласковый, качаясь
Над опечаленной Невой…
И звезды медлили, прощаясь
И угасая над тобой…
А белокурая подруга
Тебя уж больше не ждала,
И петля, стянутая туго,
Как мать, за шею обняла…
А за стихи твои в награду
С Рязани шумною толпой
Приплыли звезды к Ленинграду
Проститься навсегда с тобой…
А месяц кутался в тумане.
Предсмертный стон, — как ветра свист,
И, может, где-нибудь вспомянет
Тебя знакомый гармонист.
И у крыльца, тая тревогу,
Твоя тоскующая мать
В слезах не выйдет на дорогу
Родного сына повстречать.
Плывут завьюженные крыши,
Опять сугробы и зима;
И ты уж больше не напишешь
Сестре и матери письма.

И звонкой «чаще перелесиц», —
Где отчий дом и край родной, —
Замерший, одряхлевший месяц
Осыпался синевой.


ЧИХАЧЕВ Петр Васильевич (1906-1966 гг.) — поэт.
В начале 20-х годов учился в высшем литературно-художественном институте, которым в то время руководил В. Брюсов. Судьба свела поэта с С. Есениным, В. Маяковским, Э. Багрицким и многими другими стихотворцами того времени.
Родился Петр Васильевич в Подмосковье, в рабочей семье. Юность его, пришедшаяся на годы революции и гражданской войны, навсегда сохранила в душе будущего поэта романтику и глубокую веру в справедливость. Он видел Ленина, когда вождь революции приезжал на Люберецкий завод сельхозмашин.
В поэзию позвали его такие гиганты, как Брюсов, Есенин. Это потом Петр Васильевич напишет небольшие воспоминания о Сергее Есенине. А тогда были встречи, была обыкновенная человеческая дружба, продолжившаяся на долгие годы такой же дружбе с сестрами Есенина. Жаль, не уберегли в бесконечных переездах подарок: когда Петр Васильевич уезжал из Москвы, дал ему Есенин с собою старинный диванчик, с резными ножками, обитый красивой тканью — чтоб уютней было в беспокойном доме юного поэта.
Утраты, утраты… Но что-то еще есть. Есть книги, фотографии. Есть письма сестер Есенина, с которыми Петра Васильевича связывала нежная дружба, искренние, без натяжки сказать, родственные отношения.

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика