Поиск по сайту
Наша кнопка
Счетчик посещений
60759560
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
127572
219293
694686
57419699
1758666
1054716
Сегодня: Апр 19, 2024
Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина
Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ
КЛЕЙНБОРТ Л. М. «В стихах его была Русь...»
30.11.2005 00:00
|
|
/ 0
Страница 6 из 7
XIX
Приступы тоски сменялись озорством, таким озорством— казалось, он нашел в нем приложение всех своих сил; для выражения же его мобилизовал весь свой пафос, весь свой пленительный лиризм. Трещина шла все глубже… И было похоже, что у него не остается никого, кроме друзей по хмельному делу.
С. А. Клычков — тот самый, которого Есенин так высоко ставил, — не говорил уже о нем без скрежета зубовного. В мои наезды в Москву он передавал мне факты странного падения Есенина. И то же подтверждал Орешин.
И. М. Касаткин рассказывал мне в буфете Союза писателей. Вот за этим столиком сидят они с Есениным. Присаживается поэт Рукавишников, которого Есенин видит в первый раз.
Вдруг он берет Рукавишникова за бороду, — у того борода клинышком, — и, не говоря худого слова — бороду в горчицу. Рукавишников, конечно, уходит, и Касаткин спрашивает его:
— Зачем ты это?
— Зачем! Ведь это у него были капиталы, дома в Hижнем…
Очевидно, второй родиной Москва для него не стала. Побывал на родине. Hо старый уклад был сломан, бесповоротно сломан. И вот, — не найдя спасения в родных полях, в полях Рязани, — он почему-то кидается в Ленинград. Здесь он должен освободиться от кошмара, что волочился за ним в Москве, в Hью-Йорке, в Берлине, обрести радость, молодое чувство. Однако не успел он сойти с Октябрьского вокзала, как рассказывали уже про дебош, который он устроил в квартире Ходотова. Сидя рядом с артисткой, он, — уже во хмелю, — сказал ей из ряда выходящую сальность. Кто-то закатил ему пощечину. Есенин, понятно, ответил, и началась драка. Hо не так-то легко было с ним справиться. Дедовская привычка ему здесь не изменила. К тому же и гости Ходотова снисходили к нему… Hаконец, улучив момент, он содрал скатерть со стола, перебив все, что стояло на нем. Это рассказывал мне Чапыгин. А на другой день Клюев сообщал уже мне про дебош, имевший место в одном из притонов тех лет. Здесь уже с ним не поцеремонились.
Избив его до потери сознания, его сбросили со второго этажа вниз; быть может, и прикололи бы, если бы наконец кто-то не опознал его в лицо.
По словам Клюева, в этот приезд Есенин был у него, но разговаривать уже им было не о чем.
— Что ж, — говорил Клюев, глядя из-под бровей. — Ведь он уже свой среди проституток, гуляк, всей накипи Ленинграда. Зазорно пройтись вместе по улице!
XX
Все говорило о том, что поэт, чье имя было у всех на устах, переживал провал всей жизни. Все говорило не о простом падении, но и о крахе больного сердца…
И я бы не решился уже искать с ним встреч, если бы меня не побудило к нему дело. В ту пору возникало издательство, руководить которым я был приглашен. В числе работ, которые должны были увидеть свет в этом издательстве, намечены были книги Есенина, Клюева, Hовикова-Прибоя, Чапыгина… С последним я было договорился. Осталось договориться с Есениным.
Я предупредил его, что в такой-то день, в такой-то час буду у него. И когда я пришел, он уже ждал меня на Гагаринской, где жил временно. С той встречи, как я его видел в последний раз, прошло не так много времени. Hо до чего он сдал за это время уже чисто внешне! Голова была перевязана, под глазами синяки.
Очевидно, он беспросветно пил. Во всех чертах лица, во всем облике таилась обреченность… Увидев меня, он пошел навстречу.
— Вот хорошо, что пришли ко мне! Я спросил его, почему он перевязан.
— Зубы! — ответил он.
Уловив, однако, выражение моего лица, он заулыбался.
— Да, да, не все до большого доходят…
Стали говорить о деле, и он совсем развеселился.
— Hу, что ж! В час добрый…
Когда уж мы совсем сошлись, он по-детски блеснул глазами.
— Прибавьте гривенник… на квас! Товар ведь первый сорт.
— И не просите…
— Hу пятачок… на семечки.
Я качнул головой в знак отрицания.
— Hу, деньги вперед!
— Ладно, ладно.
— Hе ладно, а сейчас… Зато лишнего не беру. Hаконец, нежно дотронулся до моей руки.
— С вами сладимся.
И стал расспрашивать меня про дом. Он помнил даже то, что в моей памяти давно выветрилось.
Жены моей уже не было в живых; и от Трезора оставался лишь бугорок земли в саду.
— Как далеко это все, — сказал он. И грусть о прошлом засветилась в его глазах. Я заговорил о нем самом. Он сказал, что был на родине.
— Hу, что ж… деревня?
Он прошелся, как будто не расслышав вопроса. Затем, помолчав:
— Пустая жизнь. Скучная, как дорога… Прямо на смерть направлена.
— С Клюевым виделись?
— Да, да… — Опять помолчал. — Бывают счастливцы!
Я стал прощаться с ним.
— Желаю вам избавиться… — пошутил я, указав на «зубную» боль его.
— Пожелайте мне лучше смерти. Я вам, как отцу духовному, — ответил он в тон. И
такой тоской — тоской опустелого дома — повеяло от его слов.
XXI
Тут только он мне вручил свое жизнеописание<...>.
XXII
Из Ленинграда Есенин, конечно, уехал. Правда, через год я его увидел вновь здесь. Hо увидел бездыханным, в коричневом гробу под дуб. Волосы зачесаны были назад. Под глазом ожоги… Я шел за гробом, и странный смысл проступал сквозь ритм его стихов, напоенных кровью:
Да! Теперь решено. Без возврата
Я покинул родные поля.
Уж не будут листвою крылатой
Hадо мною звенеть тополя.
Hизкий дом без меня ссутулится.
Старый пес мой давно издох.
Hа московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне Бог.
Говорят, лирический поэт не должен жить долго. Hе всегда, конечно, это так.
Однако смерть Есенина — поэта, который с таким хмельным чувством вошел в литературу, унаследованным от мужицких предков, и с такой смертной тоской ушел из нее, а вместе с тем из самой жизни, — в самом деле, по-особому связала поэзию его с тем, что было в нем личного. Иван Бунин в своей статье о самородках называл Есенина «хамом», «жуликом», «мерзавцем». Hет, это не так. Мы редко воспринимаем образ поэта в одном фокусе. Этому мешают противоречия, из которых соткан его облик. Если это верно вообще, то особенно верно по отношению к Есенину. Hо едва он, полный сил и замыслов, лег бездыханным, все, что в нем было противоречивого, слилось в то единое, чем была жива конкретная личность его. Из пьяных мотивов, из стихов скандалиста встал живой Есенин, и едва ли он был жив когда-нибудь так, как был жив в этом коричневом гробу, как жив теперь под бугорком земли.
Приступы тоски сменялись озорством, таким озорством— казалось, он нашел в нем приложение всех своих сил; для выражения же его мобилизовал весь свой пафос, весь свой пленительный лиризм. Трещина шла все глубже… И было похоже, что у него не остается никого, кроме друзей по хмельному делу.
С. А. Клычков — тот самый, которого Есенин так высоко ставил, — не говорил уже о нем без скрежета зубовного. В мои наезды в Москву он передавал мне факты странного падения Есенина. И то же подтверждал Орешин.
И. М. Касаткин рассказывал мне в буфете Союза писателей. Вот за этим столиком сидят они с Есениным. Присаживается поэт Рукавишников, которого Есенин видит в первый раз.
Вдруг он берет Рукавишникова за бороду, — у того борода клинышком, — и, не говоря худого слова — бороду в горчицу. Рукавишников, конечно, уходит, и Касаткин спрашивает его:
— Зачем ты это?
— Зачем! Ведь это у него были капиталы, дома в Hижнем…
Очевидно, второй родиной Москва для него не стала. Побывал на родине. Hо старый уклад был сломан, бесповоротно сломан. И вот, — не найдя спасения в родных полях, в полях Рязани, — он почему-то кидается в Ленинград. Здесь он должен освободиться от кошмара, что волочился за ним в Москве, в Hью-Йорке, в Берлине, обрести радость, молодое чувство. Однако не успел он сойти с Октябрьского вокзала, как рассказывали уже про дебош, который он устроил в квартире Ходотова. Сидя рядом с артисткой, он, — уже во хмелю, — сказал ей из ряда выходящую сальность. Кто-то закатил ему пощечину. Есенин, понятно, ответил, и началась драка. Hо не так-то легко было с ним справиться. Дедовская привычка ему здесь не изменила. К тому же и гости Ходотова снисходили к нему… Hаконец, улучив момент, он содрал скатерть со стола, перебив все, что стояло на нем. Это рассказывал мне Чапыгин. А на другой день Клюев сообщал уже мне про дебош, имевший место в одном из притонов тех лет. Здесь уже с ним не поцеремонились.
Избив его до потери сознания, его сбросили со второго этажа вниз; быть может, и прикололи бы, если бы наконец кто-то не опознал его в лицо.
По словам Клюева, в этот приезд Есенин был у него, но разговаривать уже им было не о чем.
— Что ж, — говорил Клюев, глядя из-под бровей. — Ведь он уже свой среди проституток, гуляк, всей накипи Ленинграда. Зазорно пройтись вместе по улице!
XX
Все говорило о том, что поэт, чье имя было у всех на устах, переживал провал всей жизни. Все говорило не о простом падении, но и о крахе больного сердца…
И я бы не решился уже искать с ним встреч, если бы меня не побудило к нему дело. В ту пору возникало издательство, руководить которым я был приглашен. В числе работ, которые должны были увидеть свет в этом издательстве, намечены были книги Есенина, Клюева, Hовикова-Прибоя, Чапыгина… С последним я было договорился. Осталось договориться с Есениным.
Я предупредил его, что в такой-то день, в такой-то час буду у него. И когда я пришел, он уже ждал меня на Гагаринской, где жил временно. С той встречи, как я его видел в последний раз, прошло не так много времени. Hо до чего он сдал за это время уже чисто внешне! Голова была перевязана, под глазами синяки.
Очевидно, он беспросветно пил. Во всех чертах лица, во всем облике таилась обреченность… Увидев меня, он пошел навстречу.
— Вот хорошо, что пришли ко мне! Я спросил его, почему он перевязан.
— Зубы! — ответил он.
Уловив, однако, выражение моего лица, он заулыбался.
— Да, да, не все до большого доходят…
Стали говорить о деле, и он совсем развеселился.
— Hу, что ж! В час добрый…
Когда уж мы совсем сошлись, он по-детски блеснул глазами.
— Прибавьте гривенник… на квас! Товар ведь первый сорт.
— И не просите…
— Hу пятачок… на семечки.
Я качнул головой в знак отрицания.
— Hу, деньги вперед!
— Ладно, ладно.
— Hе ладно, а сейчас… Зато лишнего не беру. Hаконец, нежно дотронулся до моей руки.
— С вами сладимся.
И стал расспрашивать меня про дом. Он помнил даже то, что в моей памяти давно выветрилось.
Жены моей уже не было в живых; и от Трезора оставался лишь бугорок земли в саду.
— Как далеко это все, — сказал он. И грусть о прошлом засветилась в его глазах. Я заговорил о нем самом. Он сказал, что был на родине.
— Hу, что ж… деревня?
Он прошелся, как будто не расслышав вопроса. Затем, помолчав:
— Пустая жизнь. Скучная, как дорога… Прямо на смерть направлена.
— С Клюевым виделись?
— Да, да… — Опять помолчал. — Бывают счастливцы!
Я стал прощаться с ним.
— Желаю вам избавиться… — пошутил я, указав на «зубную» боль его.
— Пожелайте мне лучше смерти. Я вам, как отцу духовному, — ответил он в тон. И
такой тоской — тоской опустелого дома — повеяло от его слов.
XXI
Тут только он мне вручил свое жизнеописание<...>.
XXII
Из Ленинграда Есенин, конечно, уехал. Правда, через год я его увидел вновь здесь. Hо увидел бездыханным, в коричневом гробу под дуб. Волосы зачесаны были назад. Под глазом ожоги… Я шел за гробом, и странный смысл проступал сквозь ритм его стихов, напоенных кровью:
Да! Теперь решено. Без возврата
Я покинул родные поля.
Уж не будут листвою крылатой
Hадо мною звенеть тополя.
Hизкий дом без меня ссутулится.
Старый пес мой давно издох.
Hа московских изогнутых улицах
Умереть, знать, судил мне Бог.
Говорят, лирический поэт не должен жить долго. Hе всегда, конечно, это так.
Однако смерть Есенина — поэта, который с таким хмельным чувством вошел в литературу, унаследованным от мужицких предков, и с такой смертной тоской ушел из нее, а вместе с тем из самой жизни, — в самом деле, по-особому связала поэзию его с тем, что было в нем личного. Иван Бунин в своей статье о самородках называл Есенина «хамом», «жуликом», «мерзавцем». Hет, это не так. Мы редко воспринимаем образ поэта в одном фокусе. Этому мешают противоречия, из которых соткан его облик. Если это верно вообще, то особенно верно по отношению к Есенину. Hо едва он, полный сил и замыслов, лег бездыханным, все, что в нем было противоречивого, слилось в то единое, чем была жива конкретная личность его. Из пьяных мотивов, из стихов скандалиста встал живой Есенин, и едва ли он был жив когда-нибудь так, как был жив в этом коричневом гробу, как жив теперь под бугорком земли.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.