Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58819098
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
12168
39415
142065
56530344
872920
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

САРДАНОВСКИЙ Н. А. Из воспоминаний юности

PostDateIcon 02.02.2011 20:57  |  Печать
Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 
Просмотров: 7266

Н. А. САРДАНОВСКИЙ

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЮНОСТИ

Во время каникул я жил в доме дальнего моего родственника, священника села Константинова, Ивана Смирнова.
В доме его всегда бывало много народу. Уютные маленькие комнатки и необычайная приветливость их хозяев очаровывали всякого, кто туда попадал. Хозяйство в доме вела дочь священника — тетя Капа, крестная мать Сережи. Здесь я впервые и увидел приятного и опрятного одиннадцатилетнего мальчика Сережу, который был на два с половиной года моложе меня.
В долгие зимние вечера располагались мы возле лежанки, которую топила соломой старая служанка Захаровна. Интересно было смотреть, как заложенный в лежанку пук соломы с треском разгорается. Захаровна неторопливо повествует нам, как она была на Ходынке в памятный день коронации царя Николая. Незабываемое впечатление остается и от этого рассказа, и от всей обстановки. А за окном гудит снежная метель. Вошел церковный сторож дядя Алексей, подошел под благословение к дедушке, который говорит ему: «Ну, как вьюга-то, не унимается? Ты, вот что, Алеша, потрудись, поблаговести. Не ровен час, кто теперь и в дороге. Заблудиться может, а на колокол-то, глядь, и прибьется к жилью».
Вскоре призывно, размеренно гудит мощный колокол. Да, было во всем этом что-то удивительное, таинственное.
Примерно спустя год после нашего знакомства Сергей показал мне свои стихотворения. Написаны они были на отдельных листочках различного формата. Помнится, темой всех стихотворений была сельская природа.
И зимой и летом в каникулярное время мы с Сережей постоянно и подолгу виделись. Иногда вместе работали на сенокосе или на уборке ржи и овса. Особенно интересно проходило время сенокоса.
Нельзя было не залюбоваться своеобразной красотой сенокосной поры. Глаз не оторвешь от работающего хорошего косца. Вот идет первая коса — Василий Черный. Под полинялой рубахой без пояса отчетливо выделяются очертания широкой груди, плотных плеч. Как будто играючи, легко ходит коса, описывая широкую дугу. Нарядные бабы с песнями без устали ворошат сено.
К вечеру, порядком уставшие, идем к шалашам. В сумерках запалили костры: в котелках варится неизменная пшенная каша. В ожидании ужина лежим у костров, иногда слушаем занятные сказки. В тишине ночи слышится лошадиный топот. Пастухи гонят табун лошадей. Но для чего они разогнали его изо всех сил? В темную ночь мчатся с такой невероятной скоростью? Что-то дикое, первобытное слышится в этом шуме. Вдруг среди шалашиков у костров из ночной темноты вылетает красавец конь с развевающимися хвостом и гривой. Одно мгновенье — и конь передними ногами с ходу попадает в костер; испуганный, садится на задние ноги. Из-под передних копыт вылетают искры, освещая коня, его блестящие глаза и раздувающиеся ноздри. Козлы и котелок с кашей далеко отлетают, а конь бешеным галопом мчится дальше среди шалашей.
Кровь стынет в жилах при мысли о том, что может произойти! Ведь на крышах шалашей подвешены острые косы…
Возвращаясь с сенокоса, переезжаем на пароме Оку и — купаться. Отплывем подальше, ляжем на спину и поем «Вниз по матушке, по Волге…»
Помню, незадолго до начала империалистической войны Ока была запружена в Кузьминском. Течение реки прекратилось, и она сделалась намного шире. Решили мы первыми переплыть реку. Было это на казанскую. Поплыли мы с правого берега на левый.
Плыли трое: московский реалист Костя Рович, Сергей и я. Костя был спортсмен-пловец, а мы с Сережей плавали слабо. Условия для проплыва были неважные: дул небольшой встречный ветер, и вдобавок на правом берегу возле риги стоял дедушка и не особенно приветливо махал нам дубинкой. Костя перемахнул реку легко и быстро. Вторым был Сережа, а я кое-как добрался с малой скоростью.
Уже вечером увидел я Сергея. Он сидел в дверях нового дома дедушки и на гладкой сосновой притолоке что-то писал. Это было стихотворение о нашем проплыве.
Заканчивалось оно так:

Сардановский с Сергеем Есениным,
Тут же Рович Костюшка ухватистый
По ту сторону в луг овесененный
Без ладьи вышли на берег скатистый.

Увидев это, я, недолго думая, написал ниже свое четверостишие:

То не легкие кречеты к небу вспарили,
Улетая от душного, пыльного поля.
На второй день казанской Оку переплыли
Рабы божий — Костя, Сережа и Коля.

Исход соревнования пока был не ясен, и Сергей написал еще ниже:

Когда прядет к нам радость, слава ли,
Мы не должны забыть тот день,
Как через Оку мы плавали,
Когда не с… еще олень.

По народному поверью, в ильин день (20 июля ст. ст.) олень довольно легкомысленно ведет себя в водоемах, так что после этого купаться уже нельзя.
Любили мы в то время читать произведения А. И. Куприна. Дедушка выписывал журнал «Нива», и к этому журналу приложением было полное собрание сочинений знаменитого писателя. Сергей обратил мое внимание на следующие строки в рассказе «Суламифь»: «И любил Соломон умную речь, потому что драгоценному алмазу в изумрудной чаше подобно хорошо сказанное слово».
Сам Есенин, как видно, очень пристально следил за разговорной речью окружающих. Неоднократно он высказывал свое восхищение перед рассказчиками сказок, которых ему приходилось слушать ночами во время сенокоса. Помню я его восторг, когда получилась неожиданная игра слов в нашей компании.
В юношеские годы Есенин поражал необыкновенной памятью. Он мог наизусть прочесть «Евгения Онегина» или свое любимое «Мцыри».
Описание нашей деревенской жизни было бы неполным, если умолчать о том, как мы проводили престольный праздник — казанскую.
В дом дедушки приходили и приезжали многочисленные гости из окрестных селений. Преимущественно это были семьи духовенства, учительства и разных сельских служащих. Всего набиралось человек пятьдесят-шестьдесят. Молодежь еще днем затевала игры, ходила купаться. А вечером, после торжественного ужина, пела, танцевала. В ту пору мне казалось, что у нас бывало много интересных и талантливых людей.
Из кузьминских приходили Орловы, Брежневы, Соколовы, Белянины. Все они были музыкальны и отлично пели. На баяне играл семинарист из Кузьминска Федя Фаддеев. Ведь в то время мы не были избалованы музыкой, звучащей ныне по радио, в кино и т.д. Вдобавок Федя играл не только безукоризненно грамотно, но умел извлекать из баяна мягкие, чарующие звуки… Этот высокий, худощавый, неказистый паренек, казалось, все забывал во время игры. Сергей всегда с восторгом слушал его. Передавали мне, что, уже будучи известным поэтом, Есенин как-то просил, чтобы Федя сыграл для него в Москве. Об общем уровне исполнительства можно было судить по одобрительной улыбке знаменитого солиста Большого театра Г. С. Пирогова. (Семья Пироговых жила в селе Новоселки — в восьми километрах от Константинова.) Потом мы, очарованные, слушали, как две миловидные барышни Северовы под собственный аккомпанемент на гитаре пели простенькие песенки.
Освобождаем середину комнаты для пляски. Кузьминский псаломщик Василий Иванович Орлов, мощно и ловко сложенный, напоминающий Ивана Поддубного, с какой-то непостижимой плавностью и легкостью, лихо вприсядку пляшет русскую. Вместе с ним пляшут, размахивая платочками, или сестра его Мария Ивановна или тетя Капа.
Вот плясун остановился, подбоченился и задорно поет:

Усы мои, усики перестали виться,
Жена моя барыня стала чепуриться.
Жена моя барыня стала чепуриться.
Чепчик носит, чаю просит,
Нельзя подступиться.

Потом Федя переходит на плавную, широкую народную мелодию, и чей-то тенор задумчиво запевает:

Уж ты сад, ты мой сад,
Сад зеленый ты мой.

А хор страстно вступает:

Ты зачем рано цветешь,
Осыпаешься.

Уже с большей взволнованностью поет запевала:

Ты зачем рано цветешь,
Осыпаешься.

На этот раз вместе с ним, давая красивую вспомогательную мелодию, поет чей-то звонкий женский голос, а хор мощно подхватывает:

Сколь далеко, милый мой,
Собираешься…

Пение это захватывает всех присутствующих. Поют все как бы в забытьи. На предельно высоких нотах звенят женские голоса, тенора прекрасно выделяются на подголосках, альты с плотными, густыми тембрами дополняют красочность исполнения, а громоподобные басы придают песне необычайную широту и мощность.
Конец вечеринки проходит в танцах, но Есенин танцами не интересовался, и танцующим я его не видел…
В моем представлении решающим рубежом в жизни Сергея Есенина был переезд его в Москву.
Это произошло в 1913 году — на восемнадцатом году его жизни. В этом же году и я, окончив среднюю школу, поступил в Московский коммерческий институт (ныне институт имени Плеханова). Сергей работал в типографии И. Д. Сытина на Пятницкой улице и жил в маленькой комнатке одного из домов купца Крылова — Б. Строченовский переулок, дом 24. Приходилось нам с ним живать и в одной комнате, а когда разъезжались, то все же постоянно виделись друг с другом. Городская жизнь, конечно, была значительно бледнее, чем деревенская.
Здесь, в маленькой комнате, мы проводили время в задушевных беседах, с восторгом вспоминали о раздолье на константиновских лугах или на Оке. Сергей с упоением рассказывал, как видел приезжавшего в типографию М. Горького, как изящно оформляет свои рукописи модный в то время поэт Бальмонт. Часто он мне читал свои стихи и любил слушать мое любимое стихотворение «Василий Шибанов» А. К. Толстого.
В свободное от работы время Сергей часто бывал у своего отца, который жил в другом доме на том же дворе в молодцовской, т.е. общежитии для работников. Отец был старшим по молодцовской.
Мне помнится, что первое стихотворение Есенина было напечатано в детском журнале «Проталинка». Полученный гонорар он целиком истратил на подарок отцу. Вообще в этот период отношения Сергея с отцом были вполне хорошими.
Конечно, вначале Александр Никитич неодобрительно относился к литературным занятиям Сергея, но свое мнение он высказывал без всякой резкости…
В первые годы своей московской жизни Есенин вел довольно простой образ жизни. Бывал в молодцовской, где резался с ребятами в «козла». Любил он и наши студенческие компании. Обычно в неучебный день мы, студенты, проводили время главным образом в пении хоровых песен.
На этих вечерах Есенин беседовал с Гриней Лапиным о любимом товарище, который умер в Спас-Клепиках. Лапин был жителем этого села.
На этих же вечеринках исполняли мы скрипичные дуэты. Был у меня товарищ — прекрасный скрипач, ученик профессора Блиндера. А мою незатейливую игру на скрипке Есенин мог слушать без конца и особо восторгался мелодичной «Славянской колыбельной песней» Неруды.
Почему-то у меня осталось яркое воспоминание о том, как мы с Есениным сидели на галерке и слушали оперу «Фауст» в театре Зимина…
К этому времени относится и учеба Сережи в Университете Шанявского. Однажды взволнованный Есенин сообщил мне, что профессор Сакулин обещает побеседовать с ним о его стихах. Вскоре Сергей с восторгом рассказывал мне, что профессор особенно одобрил его стихотворение «Выткался на озере алый свет зари…»
Он прочитал мне это стихотворение, и я впервые почувствовал, что в стихах Есенина появляется подлинная талантливость.
Однако я недоумевал, как мог профессор одобрить стихотворение, посвященное мне: на мой взгляд, оно было просто слабое.

Упоенье — яд  отравы,
Не живи среди людей,
Не пеняй своей забавы
На красу бесцветных дней.
Все пройдет, и жизни холод
Сердце чуткое сожмет,
Все, чем жил, когда был молод,
Глупой шуткой назовет.
Берегись дыханья розы,
Не тревожь ее кусты.
Что любовь? Пустые грезы,
Бред несбыточной мечты.

Последняя картина моих воспоминаний такая.
В Константинове, на усадьбе дедушки, за ригой, на высоком берегу Оки, все на той же узенькой скамеечке сидим мы с дедушкой вдвоем. «Вот, Никола,— говорит он мне,— подолгу сижу я здесь. Все вспоминаю, что было… а и что будет. Всегда ношу я с собой эту книжицу — поминанье. Всех своих родных и знакомых усопших я записываю. Вот записан твой отец, вот мать твоя — моя племянница Вера, братишка твой Володя, твоя сестра Анюта. А в конце, ищи и читай, записан твой приятель». Беру я это потрепанное поминанье, перелистываю потемневшие странички, закапанные воском от свечей, и на одной из последних читаю написанное неровным, старческим почерком: «Раб божий Сергей. Сын Александра Никитича и Татьяны Федоровны Есениных. Был писателем. Скончался в Петрограде, в гостинице. На Ваганьковском кладбище похоронен». Далее дедушка добавил: «Не стал я писать, какою смертью-то он умер. Нехорошее это дело, прости ему господи». Голос старика дрогнул — прозрачная слезинка тихо скатилась по морщинистой щеке и затерялась в белоснежных волосах бороды…


«Воспоминания о Сергее Есенине». Сборник. Под ред. Ю. Л. Прокушева
М.: «Московский рабочий», 1965. с. 87-94

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика