Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58819494
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
12564
39415
142461
56530344
873316
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

ФОМИН В. К. Сергей Есенин. Обстоятельства гибели

PostDateIcon 26.07.2011 15:21  |  Печать
Рейтинг:   / 7
ПлохоОтлично 
Просмотров: 17874

Фомин В. К.

СЕРГЕЙ  ЕСЕНИН. ОБСТОЯТЕЛЬСТВА  ГИБЕЛИ

Аналитическое исследование адвоката

Памяти Светланы Петровны Есениной
посвящается

Сергей Александрович Есенин, март 1925 г.

Сергей Александрович Есенин, март 1925 г.

Об авторе и его исследовании

В последние десятилетия, особенно в канун юбилейных дат, большими тиражами издается огромное количество работ исследователей жизни и творчества Сергея Александровича Есенина. Многие из них посвящены теме трагической гибели поэта. Есть работы профессионально-вдумчивые, но в основном — бездоказательные, стремящиеся к уничижению святого Имени. Преобладают книги авторов, принимающих точку зрения исследователей начала прошлого века.
В большинстве случаев авторы, поверхностно изучив немногочисленные материалы, являясь дилетантами в юриспруденции, откровенно фантазируют и берут на себя ответственность делать выводы по вопросам, связанным со смертью С.А. Есенина.
На фоне всего этого «литературного хлама» выгодно выделяется исследовательский труд Виктора Фомина. Мы познакомились несколько лет назад. Виктор Константинович — заведующий Православной юридической консультацией, человек, посвятивший не один десяток лет служению Закону, опытный адвокат, поразил меня своей вдумчивостью, желанием изучить тему объективно со всех сторон.
Его работа «Сергей Есенин. Обстоятельства гибели» уникальна тем, что является первым в истории есениноведения документом, выражающим позицию адвоката, и закрепляет за автором громадную ответственность за выводы, им сделанные. Документом, представляющим собой систему профессиональных доводов и претензий к своим оппонентам. В его работе четко отражена роль всех фигурантов трагических декабрьских дней 1925 года. Он целиком подтверждает мою уверенность в этом.
У многих может возникнуть вопрос: зачем Есенину адвокат? Ответ на него один: версия самоубийства поэта — это обвинение в его адрес, которое звучит вот уже 85 лет. А если есть обвинение, то должна быть и защита чести и достоинства великого гражданина России.
Исполнение этих функций принял на себя честный и бескорыстный профессионал — автор этой книги.
Автограф Есениной С. П.


«Софизм Гиляревского»

В настоящей работе понятие «софизм Гиляревского» («Софизм» — одно из понятий Логики, конкретное содержание которого раскрывается далее, по тексту настоящего исследования.) относится не только и не столько к понятиям и категориям Логики, но главным образом, к действиям (профессиональной объективности) судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского, определившим на долгие десятилетия нелегитимное и несправедливое отношение к имени и человеческой судьбе великого русского поэта Сергея Александровича Есенина.
Указанное отношение судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского, выразившееся в его деструктивной роли в противоправной оценке обстоятельств гибели С.А Есенина, впервые за восемь десятилетий критически оцененное в настоящей работе, если не безусловно, то в высокой степени вероятности, оставит свой специфический след в истории криминалистики.
Настоящее исследование имеет своей целью показать на основе вновь открывшихся обстоятельств противоправную «ошибочность» выводов и оценок судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского, что, в конечном итоге, повлекло за собой неправомерность выводов дознания и стало непреодолимым препятствием к (возможному) следствию по факту гибели поэта.
Что же «выпало», а что намеренно (как вправе полагать любой гражданин России) было «опущено» при выяснении обстоятельств смерти С.А. Есенина в процессе дознания и осуществления надзора за его законностью со стороны прокуратуры?
Противоправность действий эксперта А.Г. Гиляревского и, соответственно, дознания, нашла свое полное доказательственное подтверждение результатами настоящего исследования.
Настоящая работа не является художественным произведением, по своему содержанию это аналитическо-правовое, литературное исследование, которое имеет своей основной целью анализ и оценку обстоятельств гибели С.А. Есенина.

I. Процессуальное закрепление и оценка обстоятельств гибели С.А. Есенина

I.1. Генезис «софизма Гиляревского»

Рассмотрим зарождение и развитие, то есть генезис «софизма Гиляревского» в ходе анализа и оценки доказательственной основы дознания (и возможного следствия) по факту смерти С.А. Есенина.
Изложение содержания настоящего исследования будет осуществляться (как выработано адвокатской практикой) исключительно от лица автора, но, в конечном итоге, в интересах живущих в настоящее время потомков поэта.
В целях всестороннего, полного и объективного выяснения обстоятельств гибели С.А. Есенина автор исследования полагает, что следует обратиться к классической криминалистике дореволюционного периода России, активно и эффективно применявшей метод «подетального разложения».
Этот метод (теперь — почти забытый) позволял практически безошибочно устанавливать действительные обстоятельства тех или иных событий, что и создает уверенность в том, что применение этого метода, безусловно, поможет автору и непредвзятому следствию в «деле» по факту гибели С.А. Есенина.
Автор приносит свои извинения читателям за кажущуюся излишней детализацию и возможные повторения, но  они неизбежны и необходимы, поскольку в настоящем исследовании сравнительный метод будет применен в качестве одного из основных.
Практически единственным источником «доказательств» (что подчеркиваем особо) в оценке обстоятельств гибели С.А. Есенина являлся и все еще является акт вскрытия тела поэта, якобы произведенного судебно-медицинским экспертом А.Г. Гиляревским, неправомерно и безапелляционно утверждавшим своим заключением одну-единственную версию о его самоубийстве.
Все другие версии были, соответственно, отвергнуты указанными выводами эксперта А.Г. Гиляревского, более того, они продолжают отвергаться вплоть до настоящего времени.
И отвергаются они не только профессионально неподготовленными лицами, но и профессионалами органов прокуратуры.
Судебно-медицинский эксперт А.Г. Гиляревский, как и судебный фотограф (в терминологии того времени), 27 (?) — 28 декабря 1925 года на месте происшествия, в 5-м номере гостиницы «Англетер — Интернационал» Санкт-Петербурга, не присутствовал и, соответственно, не принимал участия в осмотре места происшествия, и только поэтому не были установлены и зафиксированы действительные обстоятельства гибели С.А. Есенина.
Профессиональное участие в осмотре места происшествия «судебного фотографа» было «подменено», по неизвестным пока причинам, участием фотографа-художника, М.С. Наппельбаума, который, не имея соответствующей судебно-криминалистической подготовки, осуществлял фотографирование произвольно.
В результате осталось без осмотра и не было процессуально закреплено первоначальное состояние и положение трупа именно на месте происшествия, а также не осмотрены и не описаны предметы, примененные для «удушения» поэта (веревки или что-то иное), не обеспечена их сохранность, подробно не описана обстановка места происшествия.
И это произошло, несмотря на то, что Закон [УПК РСФСР 1923 года, Примечания 1, 2 к ст. 63] прямо предписывал:
«Вызов экспертов обязателен для установления причин смерти и характера телесных повреждений», который при этом должен осуществляться в строго установленном порядке.
(Здесь и далее точные реквизиты нормативных источников cм. в Приложении 1).
Эти и другие «вольности» стали (и еще остаются) решающим фактором, повлиявшим на всесторонность, полноту и объективность исследования обстоятельств гибели С.А. Есенина.
Являясь как бы «незначительными», а по существу абсолютно значимыми по «делу», эти «вольности» низвели исполнение судебно-медицинским экспертом, А.Г. Гиляревским его профессиональных обязанностей к заведомо ложному примитивизму, а по своему содержанию к извращению их фактической и правовой сути.


Вызывать судебно-медицинского эксперта для осмотра на месте и последующего вскрытия трупа [ст. 193 УПК 1923 г.] вправе был только следователь через отдел здравоохранения [постановление Наркомздрава РСФСР от 1 февраля 1919 г.].
Этот порядок был обязателен для дознания и прокурорско-следственных работников, поскольку судебные медики находились в составе отделов здравоохранения и административно-распорядительные функции закреплялись за ними.
Таким образом, вызов судебно-медицинского эксперта и направление его на место происшествия не могли осуществляться произвольно, без выполнения тех или иных обязательных формальностей, которые, однако, должны были иметь отражение в делопроизводстве отделов здравоохранения и конкретных лечебных (экспертных) учреждений.
Но указанные требования не были выполнены, как и кто поручил А.Г. Гиляревскому без участия в осмотре места происшествия произвести вскрытие трупа С.А. Есенина — остается под вопросом, но решающим стало другое обстоятельство: как это (предполагаемое) вскрытие было проведено.
Статьями 16–19 Положения «О правах и обязанностях экспертов», ст. 18–22 Положения «О судебно-медицинских экспертах» были установлены следующие их обязанности.
Эксперт обязан обо всех своих действиях вносить записи в специальный журнал, и только при этом записи и сам журнал приобретали значение официального документа.
Указанный журнал в ходе дознания никто не пытался установить, как никто не пытался выяснить, отражались ли в нем действия эксперта и отражены ли в нем данные осмотра трупа С.А. Есенина, а также осмотра предметов, на которых висело тело поэта, доказательственное значение которых является бесспорным.
О судебно-медицинском исследовании трупа эксперт А.Г. Гиляревский (если он действительно вскрывал труп) обязан был составить акт, который должен был состоять из трех основных частей: введения, описательной части и заключения.
Введение и описательная часть акта составляли протокол исследования трупа, под которым должны были бы подписаться все присутствовавшие при вскрытии лица, но данные о присутствовавших (?!), тем более о процессуально правомочных, лицах и их подписи в «акте» исследования трупа поэта отсутствуют.

Вследствие чего возникли обоснованные сомнения, является ли этот акт вскрытия тела С.А. Есенина действительным?

Приобрел ли этот акт значение и силу официального документа и, соответственно, источника доказательств, является ли указанный акт допустимым к делу?
При этом введение, в котором обязательно должно было содержаться указание на основание, по которому производилось исследование трупа С.А. Есенина, а также указаны обстоятельства обнаружения трупа, данные его осмотра на месте происшествия, вообще отсутствует.
А описательная часть хотя и содержит некоторые данные (предполагаемого) вскрытия трупа С.А. Есенина, но не отражает данных осмотра трупа на месте происшествия, при этом описание хода исследования трупа и даже выявленных фактических данных весьма поверхностно.

«Заключение же судебно-медицинского эксперта должно было содержать в себе обстоятельное объяснение характера и свойств телесных повреждений, объяснение причин смерти исследуемого».
Особо акцентируем внимание на том, что выражение «объяснение причин смерти» исследуемого для судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского означало, что он обязан был указать в своем заключении только медицинские аспекты механизма и только медицинское объяснение причин смерти погибшего.
Иными словами, судебно-медицинский эксперт в своем заключении обязан был констатировать только выявленные медицинские данные, без их оценки, не подменяя тем самым органы дознания и возможного следствия, и без определения их правового и процессуального значения по делу.

В случае с С.А. Есениным судебно-медицинский эксперт должен был указать: «Смерть наступила в результате механической асфиксии, последовавшей вследствие сдавливания дыхательных путей», — и не более, повторяем, не более.


Необходимо акцентировать внимание на словах «не более», потому что именно в этот конкретный момент, на этой конкретной стадии уголовного процесса заканчивались полномочия судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского, и он не обладал процессуальными основаниями для каких-либо дополнений.
Эксперт А.Г. Гиляревский, не принимая участия в осмотре места происшествия, реально не видел, и, соответственно, фактически не мог описать положение в петле тела погибшего поэта, не осматривал предметы, на которых «висел» труп, не описал подробно и профессионально тщательно странгуляционную борозду, не исследовал и не описал одежду и другие личные вещи С.А. Есенина, не видел и не засвидетельствовал своим участием «обнаруженные» им (затем) телесные повреждения!

С учетом этого, никаких оснований (ни профессиональных, ни юридических) утверждать, что смерть С.А. Есенина наступила в результате самоубийства (через повешение) у А.Г. Гиляревского не было, тем более, что он утверждал то, «чего сам не видел», а это для эксперта недопустимо, более того, противоправно, поскольку именно этим и определяется ложность его заключения.

И это не просто «погрешность» либо теоретическое «заблуждение», а начальное звено системы (первопричина всей совокупности грубых нарушений Закона по данному делу), которую автор намерен показать в настоящем исследовании ниже.
Категорическое дополнение — «через повешение» — не входило в компетенцию судебно-медицинского эксперта и являлось прерогативой дознания и возможного по делу следствия.

Но именно это дополнение сразу же (изначально) наложило на обстоятельства гибели С.А. Есенина «метку» самоубийства, которая сохраняется до настоящего времени в различных интерпретациях во всех документах, имевших либо имеющих отношение к этому делу.

Именно это категорическое «дополнение» судебно-медицинского эксперта (именуемое в понятиях и категориях Логики «софизмом») стало правовой ловушкой, в результате действия которой заключение А.Г. Гиляревского сослужило свою деструктивную «службу» для всех лиц и организаций, причастных к делу.
«Софизм Гиляревского» стал непреодолимым препятствием во всем дальнейшем движении дела и в определении на долгие десятилетия уничижительного отношения к имени, чести и достоинству великого русского поэта.
Вывод о смерти С.А. Есенина «через повешение», несмотря на кажущуюся очевидность, мог бы быть установлен или отвергнут только следственным путем и только на основе совокупности доказательств, но не единственным, при этом противоправным, «умозаключением» А.Г. Гиляревского.


Но для органов дознания оказалось достаточным лишь такого заключения для прекращения дознания и в дальнейшем отказа в возбуждении уголовного дела, то есть отказа в установлении Истины (путем выяснения действительных обстоятельств гибели С.А. Есенина).
Это и привело к невосполнимому моральному ущербу и, изначально, к намеренно порочащему объяснению обстоятельств смерти поэта.
Дознание «по делу» было свернуто, а «дело» попросту «выпало» на долгие десятилетия из поля зрения лиц и органов, социальным назначением и служебной обязанностью которых являлся надзор за исполнением Закона в сфере защиты прав граждан.
Поэтому у родственников поэта и множества других людей по-прежнему остаются обоснованные сомнения в отношении подлинности акта, который якобы был составлен А.Г. Гиляревским, в частности потому, что ни зарегистрированного подлинника, ни копии этого акта в архиве Санкт-Петербургской судебно-медицинской службы нет, возможно, и не было.
Судебно-медицинский п/отдел Петроградского комиссариата здравоохранения (в настоящее время Санкт-Петербургское государственное учреждение здравоохранения «Бюро судебно-медицинской экспертизы»), а ранее «Врачебное присутствие судебных медиков» в составе столичного Управления здравоохранения, преобразуясь вследствие тех или иных исторических событий, сохраняли общее делопроизводство и архивы, но следов «акта» А.Г. Гиляревского в них нет.
Как сообщили Ю.А. Молин и В.Ю. Назаров в своей статье в журнале «Проблемы экспертизы в медицине» [№ 4. – 2007. – С. 44–48], в архивах Санкт-Петербургского «Бюро судебно-медицинской экспертизы» нет даже копии этого акта.
Случайно ли это, тогда как (?) предполагаемый оригинал «акта» вскрытия трупа С.А. Есенина оказался в ИМЛИ РАН им. А.М. Горького, как он туда попал (?) и является ли этот документ подлинным (??) — никому неизвестно.
Никакой работы по установлению подлинности и принадлежности «перу» Гиляревского А.Г. с ним не проводилось.
При этом сам «акт» не имеет нормативно-установленных регистрационных реквизитов или каких-либо сопроводительных документов и отметок, которые обязательно должны были бы быть [См.: Смерть Сергея Есенина: материалы комиссии Всероссийского писательского Есенинского комитета по выяснению обстоятельств смерти поэта. – М. : ИМЛИ РАН, 2003. – С. 15, 72–73, 392–393. Далее: Материалы].
Сегодня невозможно сказать, почему даже в архивах самой прокуратуры Санкт-Петербурга (где «осуществлялся» надзор за законностью дознания) не оказалось следов «дела» или хотя бы «надзорного производства» по факту смерти С.А. Есенина.
Не смогли, якобы, обнаружить самого «дела», и работники Генеральной прокуратуры РФ, хотя нахождение этого «дела», в рукописном отделе ИМЛИ РАН является общеизвестным.
Более того, как утверждал прокурор Управления по надзору за следствием и дознанием Н.Н. Дедов, якобы надзорное производство по этому делу хранилось здесь же в Генеральной прокуратуре [Материалы, с. 350].
При этом какие-то следы должны были бы быть в архивах теперешнего санкт-петербургского «Бюро судебно-медицинской экспертизы», так как срок архивного хранения по данной категории дел на сегодняшний день еще не истек, но все это только при условии, что этот «акт» действительно составлялся.
Эти факты, предшествовавшие вскрытию трупа С.А. Есенина, и само содержание акта его судебно-медицинского исследования, дают основание утверждать:

«Указанный акт А.Г. Гиляревского не может быть признан действительным и, соответственно, допустимым к делу».


Из публикации в печати (в начале 1926 года) статьи очевидца-свидетеля Г.Ф. Устинова «Мои воспоминания о Есенине», приписывавшего себе дружбу с погибшим поэтом, который накануне гибели якобы «общался» с ним, а затем «обнаружил» в номере гостиницы «Англетер» его труп, следует, что он разговаривал с врачом, делавшим вскрытие [1].
Это же подтверждается предположениями и других людей о том, что на место происшествия выезжало «другое» лицо и это лицо вскрывало труп С.А. Есенина.
«Врач, делавший вскрытие, — констатировал Г.Ф. Устинов, — на мой вопрос, можно ли что-нибудь (установить) из последних психических переживаний (погибшего), ответил, с грустью, пожав плечами: — Наука тут бессильна…» [См.: Сергей Есенин: полн. собр. соч.
М.: Олма-Пресс, 2004. (Золотой том). С. 521].
Идентичные сведения опубликовал в своей книге «Тайна гибели Есенина» [Изд. «Яуза–Эксмо».
М., 2005. С. 42–46] Э.А. Хлысталов, а именно то, что «о необходимости составления протокола осмотра с обязательным участием врача говорила сама обстановка в номере. Лицо мертвого Есенина было изуродовано, обожжено, под левым глазом имелся синяк. Все это требовало объяснений».

«Судя по газетным публикациям, на месте происшествия был врач, который указал время нахождения погибшего в петле», — утверждал (здесь и далее) Э.А. Хлысталов.

«Возможно, составлялся какой-то документ с его участием, но потом он исчез, как и протокол осмотра места происшествия».
«Не исключено, что этот протокол не подтверждал версию о самоубийстве».
Опираясь на документы ЗАГС(а) Московско-Нарвского Совета Ленинграда, следователь Министерства внутренних дел РФ полковник Э.А. Хлысталов категорически утверждал, что было еще одно заключение о причинах смерти поэта, которое пока никем еще не установлено [Материалы, с. 16, 214].
Это аргументировалось тем, что на «Выписи о смерти С.А. Есенина», выданной ЗАГС(ом) указанного района г. Ленинграда 29 декабря 1925 года, имеется надпись: «Похороны на Ваганьковском кл(адби)ще 31 декабря 1925 г. за № 1077», то есть, как полагал Э.А. Хлысталов, для похорон в Москве необходимо было другое заключение и именно московских врачей. 

Э.А. Хлысталов уточнял: видевшие изуродованное лицо поэта не сомневались в его насильственной смерти, но потребовать объективного расследования побоялись, — даже друзья и родные.
И в этом нет, и, не было, ничего странного или необычного, если вспомнить и честно ответить на вопрос: «В какое время эти люди жили»!

В настоящее время предположения граждан и родственников С.А. Есенина о том, что «другое» лицо вскрывало его труп, доказывает сопоставление данных «акта» А.Г. Гиляревского с данными «акта» участкового надзирателя Н.М. Горбова, а также с данными осмотра фотографий тела поэта (в том числе и фотографий тела на секционном столе — в морге), произведенного экспертом А.М. Дегтяревым [Материалы, с. 116].

Возможно, в отдельных аспектах «погрешности» (предполагаемого) акта А.Г. Гиляревского могут показаться для простого читателя в какой-то степени объяснимыми.
Однако по результатам любого профессионально-объективного анализа и с учетом обязательных требований уголовно-процессуального закона, имеющиеся в деле официальные «источники доказательств», безусловно, должны быть признаны недопустимыми.


При этом необходимо отметить, что читатель имеет дело с их официальным изложением (облеченным в наукообразную форму — «софизм»), именно по этой причине они воспринимаются неподготовленными людьми как внешне «правдоподобные».
Но ведь объективные оценки и выводы можно получить только следственным путем, на чем настаивали и продолжают настаивать потомки С.А. Есенина, однако по необъяснимым причинам на протяжении десятков лет им отказывают в этом.

В условиях правового государства, каковым конституционно, в настоящее время является Россия, такой противоправной ситуации, откровенно игнорирующей права граждан, просто не должно быть!

I.2. Содержание «софизма Гиляревского»

Имеющим отношение к делу лицам, настоятельно необходимо переосмыслить свое отношение к «софизму Гиляревского», поскольку его значение в установлении Истины по факту гибели С.А. Есенина является абсолютным.

В связи с этим автор вынужден (по ходу анализа обстоятельств гибели С.А. Есенина и аргументации исследования) неоднократно повторяться, подчеркивая еще раз исключительную значимость истинного понимания «софизма Гиляревского», в отличие от поверхностно-обыденного его толкования.

Как установлено наукой (Логикой), «софизм» — ложная уловка (логическая западня), умышленно-ошибочное рассуждение, которое выдается за истинное.
В результате применения оного при ложных посылках достигается реально создаваемый ложный результат, однако при внешне строгой и безупречной (в построении) самой логической конструкции.
Именно таковой была и остается суть действий судебно-медицинского эксперта, в этом и выражается «софизм Гиляревского», что, однако, не обнаруживалось длительное время, поскольку обстоятельства гибели С.А. Есенина никем еще не рассматривались с позиций понятий и категорий Логики.


Как уже отмечено, А.Г. Гиляревский в осмотре места происшествия не участвовал и как судебно-медицинский эксперт не вправе был констатировать «факт» снятия из петли («Снятие из петли» — выражение, употребляемое автором настоящего издания в терминологическом значении) и утверждать само «повешение» С.А. Есенина, поскольку он реально не производил осмотр тела и вещественных доказательств (петли и узла на ней), не осматривал личные вещи поэта, не видел и, соответственно, не мог судить о положении и состоянии трупа в момент его обнаружения.

Утверждая «самоубийство» С.А. Есенина, эксперт-профессионал А.Г. Гиляревский (возможно, «под влиянием третьих, явно заинтересованных лиц» либо по иным причинам) подробно и профессионально тщательно не описал самое главное — странгуляционную борозду.

Вот где начало «софизма Гиляревского», вот они — его ложные посылки, вот она — его скрытая логика, а его утверждение, что смерть С.А. Есенина наступила в результате «самоубийства через повешение», и есть искусственно выстроенная, внешне правдоподобная, логическая конструкция.

I.3. Проблемы идентификации трупа С.А. Есенина

Обращаясь к проблемам идентификации трупа С.А. Есенина, автор настоящего исследования считает необходимым, прежде всего, акцентировать внимание профессионалов и любых других лиц не только на указанных выше, но и на вновь возникающих сомнениях в достоверности акта А.Г. Гиляревского.

В частности, на том, что в акте А.Г. Гиляревского отсутствуют указания на обширные порезы сухожилий правой руки, произведенные якобы в номере гостиницы с целью приведения тела поэта «в порядок» и освобождения его от позы окоченения, зафиксированной на рисунках художника Сварога (В.С. Корочкина).
Будучи очевидцем и подтверждая эти обстоятельства, художник еще 28 декабря 1990 года в газете «Вечерний Ленинград» заявил, что приводившие «в порядок» тело С.А. Есенина «пытались выпрямить руки и полоснули бритвой «Gillette» по сухожилию правой руки…» [2].
В этой связи, сопоставим (Настоящая работа имеет своей основной целью криминалистический анализ и оценку обстоятельств гибели С.А. Есенина, — сравнительный метод (то есть сопоставление, повторения и детализация) в этой работе, неизбежен.) данные акта участкового надзирателя Н.М. Горбова от 28 декабря и акта судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского от 29 декабря 1925 года [Материалы, с. 163, 167; 376, 392].
Первый из них, как утверждается, снимал и «осматривал труп С.А. Есенина, а второй, не выезжая на место и не принимая никакого участия в осмотре, то есть не видя собственными глазами труп, петлю, обстановку места обнаружения погибшего поэта, лишь на следующий день якобы «вскрывал» его либо (как предполагается) только составлял и подписывал акт вскрытия.
Так, участковый надзиратель Н.М. Горбов в своем акте констатировал: «По прибытии на место мною был обнаружен висевший на трубе центрального отопления мужчина в следующем виде: шея затянута была не мертвой петлей, а только одной правой стороной, лицо было обращено к трубе».
«При снятии трупа с веревки и при осмотре его был обнаружен на правой руке выше локтя с ладонной стороны порез».
Акцентируем внимание читателя на моменте обнаружения указанного пореза на правой руке (выше локтя с ладонной стороны) погибшего, а именно на то, что факт наличия его выявлен уже «при снятии» трупа, а конечный момент его обнаружения определяется фиксацией этого пореза в акте Н.М. Горбова.
Итак, ко времени составления акта указанный порез уже был, а его нанесение, возможно, было произведено в промежутке времени между снятием трупа и составлением акта, но уже в присутствии и с возможным участием участкового надзирателя Н.М. Горбова, а также в присутствии художника В.С. Сварога.
Однако абсолютно не исключается и другое, а именно что указанный «порез» был произведен ранее, но одно лишь бесспорно, что этот порез — посмертный, поскольку в акте не было зафиксировано никаких обильных следов крови на самом погибшем, стенах, окружающих предметах и мебели, тем более что ни в одном документе «дела» нет указаний на неизбежно массированную кровопотерю при таком телесном повреждении.

А как были описаны именно эти обстоятельства и повреждения в акте судебно-медицинского эксперта Гиляревского?
Никак, исключая повреждения, которые нельзя не указать:
«На шее над гортанью — красная борозда, идущая слева вверх и теряющаяся около ушной раковины спереди; справа борозда идет немного вверх к затылочной области, там и теряется».
Никакого упоминания о порезе в локтевом изгибе правой руки тела погибшего поэта, тем более описания этого весьма значительного телесного повреждения в акте судебно-медицинского эксперта попросту нет.
С этого момента порез, зафиксированный при осмотре трупа участковым надзирателем Н.М. Горбовым («на правой руке выше локтя с ладонной стороны»), в акте эксперта А.Г. Гиляревского, а затем и у других «экспертов» необъяснимо исчезает!
А как описана «затянутость шеи одной правой стороной», что отметил в своем акте Горбов Н.М., которая, в соответствии с описанием Гиляревского А.Г., трансформировалась в некую уходящую вверх спираль, то есть в борозду, идущую слева (сразу же) вверх и «теряющуюся около ушной раковины спереди» и которая затем, после (предполагаемого) узла, проходила «справа немного вверх, к затылочной области, там и терялась»?
О каком самоубийстве (по этому описанию А.Г. Гиляревского) можно вести речь (?), — петли-то реально не было (!), затылочная ее часть уходила «по витку спирали» однозначно вверх!
Безусловно, был (и остается) прав участковый надзиратель Н.М. Горбов, хотя он и не имел такой профессиональной подготовки, как судебно-медицинский эксперт А.Г. Гиляревский.
Невозможно представить, что этот акт составлялся профессионалом, а именно судебно-медицинским экспертом, якобы вскрывавшим труп, скорее, это было «другое лицо», не имевшее судебно-медицинской подготовки, поскольку остались неописанными следы других повреждений на шее погибшего — слева.
Кому верить (?), если Н.М. Горбов, при всей примитивности его действий все-таки был на месте происшествия и видел форму петли и расположение головы погибшего поэта, а эксперт А.Г. Гиляревский там уж точно не был, не видел своими глазами расположение головы, петлю, странгуляционную борозду, повреждения лица, порез на внутреннем локтевом сгибе правой руки и, как вытекает из всего вышесказанного, возможно, и не вскрывал труп С.А. Есенина.

Однако повторим, эти и другие сомнения могут быть подтверждены или устранены лишь в ходе следствия (Требование возбуждения уголовного дела по факту смерти С.А. Есенина и проведения всестороннего расследования обосновано Законом.) и проведения (по сохранившимся источникам) судебно-медицинской, трасологической и других экспертиз, указанных и всех других сохранившихся частей тела, но опять-таки только следственным путем.
Но вопреки этому, и лишь только по письму Ю.Л. Прокушева 28 июня 1993 года, было проведено некое «исследование» [Материалы, с. 154] по вопросам описания помещения номера (№ 5) гостиницы «Ленинградская» (ранее «Англетер»), в котором перед смертью проживал С.А. Есенин.

Среди прочих, перед экспертами был поставлен вопрос:

«Какое количество “живой” крови человека необходимо (было) для написания стихотворения “До свиданья, друг мой, до свиданья”?» [Материалы, с. 154, 155–158].
Не касаясь некорректности самого вопроса, поскольку в нем уже был заложен ответ, а также специфики «исследования», а именно «профессионализма» экспертов-медиков (?!) в вопросах: о высоте потолка, о высоте закрепления веревки, о росте и весе человека, который мог бы быть «подвешен» на трубе, — отметим, что вопрос о «живой» крови человека был поставлен, как бы «невзначай» и был получен не соответствующий его непосредственной и действительной значимости ответ.

Автор считает необходимым произвести подробный анализ обстоятельств возникновения вопроса о «живой крови» и получения на него указанного ответа.

Во вводной части анализируемого заключения экспертов [См.: Материалы, с. 155–156] без каких-либо конкретных оснований констатировалось:

«Специалисты ВНИИСЭ установили, что предсмертное стихотворение “До свиданья, друг мой, до свиданья” было написано кровью собственной рукой С.А. Есенина».
Выдавая эти посылки за истинные, в дальнейшем исследовании, эксперты больше никак не аргументировали это голословное утверждение о конкретной принадлежности следов крови.


Но ведь именно перед ними в письме председателя писательской комиссии Ю.Л. Прокушева [См.: Материалы, с. 37], по которому и проводилась указанная «экспертиза», четко ставился вопрос:
«Обладает ли судебно-медицинская наука возможностью установить, написано ли предсмертное стихотворение “До свиданья, друг мой, до свиданья” кровью самого поэта»?
И именно перед этой «экспертизой» председатель комиссии уточнял, что вопрос о конкретной принадлежности следов крови С.А. Есенину (в написании текста указанного стихотворения) возник перед комиссией, и на него еще не было ответа.

Вернемся к указанной выше вводной части заключения экспертов о том, что якобы «специалисты ВНИИСЭ установили, что предсмертное стихотворение “До свиданья, друг мой, до свиданья” было написано кровью собственной рукой С.А. Есенина».
Однако и это «голое» утверждение, что названое стихотворение написано «рукой и кровью» поэта, которое якобы было кем-то подтверждено, все же подлежит тщательному анализу и оценке.

Прежде всего, обратим внимание, как изощренно излагаются важнейшие выводы, что это якобы «предсмертное» стихотворение С.А. Есенина написано кровью собственной рукой поэта.
То есть, если стихотворение «написано кровью С.А. Есенина», то отпадает всякая необходимость обосновывать авторство поэта, поскольку оно написано его же «собственной рукой».
Но «написание кровью самого С.А. Есенина указанного стихотворения никем и ничем не было подтверждено ни еще тогда, ни даже в настоящее время, и никакие «специалисты ВНИИСЭ» этого еще не устанавливали!

Позвольте автору уклониться от оценки указанных манипуляций!

Но весьма общий ответ на вопрос о следах крови, хотя и в отвлеченной и явно наводящей форме, все-таки был получен:

«Для написания стихотворения С.А. Есенина (??) «До свиданья, друг мой, до свиданья» необходимо 0,02 мл «живой» крови человека», — вот таким эзоповским языком и таким подспудным путем (как бы) был получен ответ на этот важнейший вопрос.
Но на сегодня остается важным хотя бы тот вывод, что это стихотворение написано «живой» кровью человека, поэтому, естественно, возникают другие, далеко идущие вопросы, которые настоятельно требуют экспертных ответов:
— если кровь принадлежала человеку, то какова ее групповая характеристика?
— кому (конкретно) она может принадлежать: С.А. Есенину либо другому лицу?
— пригодна ли эта кровь для «генотипоскопических» и других исследований, а если пригодна, то какое ее количество необходимо для производства этой, либо иной экспертизы?

Эти важнейшие вопросы не были поставлены перед означенными экспертами и не возникли перед самой писательской комиссией, однако они остаются в «подвешенном состоянии» вплоть до настоящего времени, но еще не поздно поставить их перед возможной генетической экспертизой.
Итак, никакой экспертизой и никем еще из экспертов не было установлено, что стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья» написано кровью С.А. Есенина (!), однако путем подмены понятий утверждается (хотя и иносказательно) именно это.

Утверждая в своем заключении, что «для написания указанного стихотворения была использована «живая» кровь человека (вообще), эксперты категорически определяют (как само собой разумеющееся), что это стихотворение С.А. Есенина, и оно, по такой весьма искусной аналогии, якобы написано кровью поэта!?
Здесь имеет место двойная подмена: вначале (как констатируется) это «априори» стихотворение С.А. Есенина, а затем, по пресловутой аналогии, происходит скрытый переход от «живой крови человека» (вообще) конкретно к «крови» самого поэта.
После чего в материалах комиссии Ю.Л. Прокушева, в последующих их комментариях в средствах массовой информации рядом авторов и даже в выступлениях членов комиссии стало безапелляционно утверждаться, что это кровь С.А. Есенина!?

А «на каком основании (?) и не являются ли целенаправленными такие утверждения (?)», если экспертиза установила всего лишь то, что это «живая» кровь человека вообще.
Что же касается вопроса о принадлежности почерка и, соответственно, об авторстве стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья», то здесь сомнительно все, даже само утверждение, что авторство С.А. Есенина якобы подтверждено экспертизой.

Заявляю словами К.С. Станиславского: «Не верю!»

Во-первых, частное мнение «специалиста» Ю.Н. Погибко [См.: Материалы, с. 54] никого ни к чему не обязывает, поскольку это «исследование» проведено ею вне правового поля, то есть в нарушение требований уголовно-процессуального Закона.
Обратим внимание, что в письме писательской комиссии [См.: там же, с. 52] ставилась четкая задача «провести почерковедческую экспертизу, подтверждающую именно авторство С. Есенина» и ничего более!
Особо отметим, что Ю.Н. Погибко решилась «выразить именно свое мнение» лишь только в качестве «специалиста», поскольку никакой экспертизы она не проводила.
Во-вторых, сам «специалист» открыто выражал серьезные сомнения в объективности своих выводов, обращая внимание на наличие пороков материалов, предоставленных для «исследования», а именно:
«Текст данного стихотворения предоставлен в виде (откровенно дефектной) фотокопии», поэтому «оказалось невозможным судить о материалах письма: виде подложки, ее размерах, качествах; виде пишущего прибора, цвете красителя, а также о реальном масштабе письменных знаков».
«Вместе с этим, в фотокопии исследуемого текста (имели место) резко выраженная неравномерность окрашенности ряда штрихов письменных знаков (от слабой до густой и расплывов), повторение и сдвоенность штрихов» [См.: там же, с. 55].
В-третьих, «при проведении сравнительного исследования в данной «экспертизе» наряду с традиционной методикой был применен вероятностно-статистический метод оценки», на что она как «специалист» обращает наше внимание [См.: там же, с. 56].
Суть этого вероятностно-статистического метода (См.: Применение методов исследования, основанных на вероятностном моделировании, в судебно-почерковедческой экспертизе : сборник научных дискуссионных (курсив автора) статей. — М.: ВНИИСЭ, 1976.) заключается в том, что наряду с традиционной методикой почерковедческой экспертизы, базирующейся на качественном подходе при выделении, анализе и оценке признаков исследуемого почерка мог бы быть применен и вероятностно-статистический метод оценки совпадающих частных признаков, основанных на подсчете средней частоты их встречаемости в оригиналах почерка.
Но окончательный подсчет частоты встречаемости частных признаков исследуемого почерка должен был обязательно сопоставляться с установленной условной частотой встречаемости у других лиц.
Фактически же это «исследование» проводилось на основе вероятностно-статистических условностей сугубо и только по текстам образцов самого автора [См.: Материалы, с. 57–58].

Все это дает основание заявить: выводы специалиста являются лишь теоретически вероятностными и посему крайне сомнительными!

Если обратиться к статистике, изложенной в заключении самого специалиста [См.: Материалы, с. 57–59], то читатель обнаружит, что важнейшие выводы по всем вопросам исследования произведены ею при балансировании на гране возможного!
«Степень совпадений исследуемого кровавого почерка с обычным почерком поэта установлена специалистом лишь в значении 10,55, тогда как допустимая минимальная грань этого значения не может быть ниже 10,00 [См.: там же, с. 59].
Итак, исследованный кровавый почерк при сравнении с достоверным почерком поэта совпадал всего лишь в 55 сотых от общего, минимально допустимого (условного) количественного числа значимостей его обычного почерка!

Какая же здесь полнота и достоверность?!
Возможно, перед «специалистом» возникал вопрос: «Как поступить при таких сомнительных условиях проведения “исследования”?» — но заказ писательской комиссии надо было выполнять!
При этом сам специалист (в правовом отношении) ничем не был связан даже теоретически возможная уголовная ответственность «при действительной ложности ее заключений» не может быть к ней применена, поскольку о таковой ответственности ее никто не предупреждал!

Принципиальной для нее в отношении вопроса «как поступить?», безусловно, являлась бы объективная и твердая позиция профессионала.

Обратимся, в качестве примера, к бескомпромиссной позиции эксперта Е.В. Черносвитова, который, несмотря на явную остроту и неординарность его оценок, остался объективным, что, безусловно, возвышает его как профессионала:

«Должен заявить, что описание мозга (по акту вскрытия трупа С.А. Есенина) не соответствует описанию других органов».
«Для специалистов поясню: нет ни одного признака отека мозга, обязательного при асфиксии».
«Если говорить о несоответствии состояния мозга состоя-нию других органов, то в этой связи многое в расследовании гибели поэта представляется в неожиданном свете».
«Подчеркиваю: я рассуждаю как практический врач, работающий в реальных условиях, и с этой точки зрения пытаюсь понять эксперта, составившего этот акт».

Достойный пример для всех других «экспертов»!


Именно такие принципиальные оценки любого из «экспертов» по всем указанным в настоящем исследовании вопросам могли бы многое объяснить в дилемме «убийство — самоубийство».
Но у эксперта А.Г. Гиляревского нет исчерпывающих ответов не только на эти, но даже и на обязательные вопросы: о механизме образования, характере и степени тяжести явных и значительных телесных повреждений на теле С.А. Есенина, хотя бы уже отмеченных им же в якобы его же акте.
Если телесные повреждения в области кисти левой руки как-то описаны, то глубокие раны теперь уже на внутреннем локтевом сгибе и внешней поверхности нижней трети правого предплечья, а также ссадина под левым глазом никакого описания не имеют.

Характерные внутренние признаки и изменения в организме С.А. Есенина могут теперь констатироваться только по «акту» А.Г. Гиляревского [5], из них упоминаются лишь некоторые.
Это — «переполнение отдельно взятых внутренних органов» и локализация «на наружной оболочке (сердца) сзади и легочной плевры значительного количества точечных кровоподтеков».
Но для ответственного утверждения о наличии совокупности доказательств о реальном механизме суицидальной асфиксии этого еще недостаточно (См.: позицию эксперта Е.В. Черносвитова, изложенную в настоящей работе).
Необходимо было указать (что, однако, не было выполнено): состояние — консистенцию крови; наличие, вернее, переполнение кровью правой половины и одновременно запустевание левой половины сердца как следствие застоя в малом круге кровообращения; отметить признаки окоченения сердечной мышцы.
Известно, что наиболее поражаемой при асфиксии является центральная нервная система, конкретно, головной мозг, когда во всех его отделах объективно должны наблюдаться отеки, кровоизлияния и другая патология [См.: Патологическая анатомия асфиксии : большая медицинская энциклопедия. — Т. 2. — С. 288].

Но для всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела, архиважным являлось не только отражение самого факта наличия странгуляционной борозды.
Необходимо было основательно ее исследовать, а также тщательно изучить другие следы, в частности, повреждения в области шеи погибшего поэта, подробно их описать, что в настоящем «деле» фактически не было сделано.
Именно поэтому и возникает настоятельная необходимость более углубленного рассмотрения вопроса о характере «странгуляционной» борозды (и других следов) на шее погибшего.
Поскольку при тщательном их описании станет уже невозможным голословно отрицать подтверждаемую ниже констатацию факта, что таковых странгуляционных борозд на шее трупа С.А. Есенина было несколько.


Так, в заключении доктора медицинских наук, профессора, главного судебно-медицинского эксперта Советской Армии В.В. Томилина [6] указано (на чем автор настоящего исследования особо акцентирует внимание), что в акте А.Г. Гиляревского практически не описана странгуляционная борозда.
Более того, в заключении комиссии главной судебно-медицинской экспертизы Минздрава России в составе экспертов В.Н. Крюкова, В.О. Плаксина, С.А. Никитина, С.С. Абрамова от 19 февраля 1993 года [7], основанном на исследовании посмертных фотографий, указываются следы на шее С.А. Есенина от иных (чем веревка) предметов, а именно:
«…на увеличенном изображении борозды на шее, передние 2/3 ее похожи на отпечаток веревки, а задняя 1/3 — на отпечаток ремня или широкой тесьмы».

Следует воспроизвести (без сокращений) заключение доктора медицинских наук, профессора В.В. Томилина [8], чтобы вновь осмыслить нелегитимность акта Гиляревского.
«Форма исполнения акта не соответствует современным требованиям к такому документу, как «заключение» судебно-медицинского эксперта:
а) очень кратко составлена вводная часть; нет сведений о том, кто назначил исследование трупа, не сообщаются сведения об обстоятельствах следствия и др.;
б) описание обнаруженных повреждений очень кратко и неполно (не указана точная локализация, форма, состояние краев, углов отдельных повреждений и пр.).

Практически не описана «странгуляционная» борозда» [Материалы, с. 21].

Можно предположить, что это не простая «небрежность» профессионала, а тот осознанный примитивизм, за которым сам эксперт А.Г. Гиляревский, а за ним и дознание (возможное следствие) смогли уйти от необходимости возбуждения уголовного дела.

«Желательно было бы, — предлагал профессор В.В. Томилин, — увязать эти данные с протоколами осмотра обнаружения трупа, допросов свидетелей и другими материалами, но это уже (было) в компетенции следственных органов».

Это-то и не было выполнено: ни экспертом А.Г. Гиляревским, ни (затем) дознанием.
Но это могло бы быть как-то объяснимо (хотя бы для читателей), если бы его «акт» не был единственным источником, основой одной-единственной версии о самоубийстве С.А. Есенина.
Оговорки профессора В.В. Томилина [9] о «современных требованиях» и о том, что «в практике (ему) встречалось аналогичное исполнение «актов» 20–30 годов», «о желательности увязки» выводов эксперта с материалами дела — ни что иное как проявление скрытой защиты коллеги и корпоративных интересов.
Постановлением «О правах и обязанностях судебно-медицинских экспертов» (1919 г.) и Положением «О судебно-медицинских экспертах»« (1921 г.) эти требования к эксперту были четко и однозначно регламентированы и подлежали безусловному выполнению.

Такое снисходительное отношение к самому А.Г. Гиляревскому и к его «акту» прослеживается почти во всех последующих заключениях его коллег, тем самым подтверждается, что над ними довлел и продолжает довлеть «софизм Гиляревского» и что этому доминантному влиянию была подвержена вся работа комиссии Ю.Л. Прокушева.

Все, что происходило в работе комиссии и до ее создания, все было под знаком «метки» самоубийства С.А. Есенина, других версий в заключениях судебно-медицинских и других «экспертиз» просто не присутствовало.
Иначе говоря, все, начиная от дознавателей, следователя и кончая «надзиравшим» прокурором (того времени), а затем вереница других прокуроров (уже в наше время) и почти полностью писательская комиссия как бы впали в состояние летаргии под влиянием «софизма Гиляревского».

Объективности ради необходимо отметить: это не столько «вина» комиссии, сколько ее беда!


Замалчиваемые проблемы возникают вновь, — сложилась ситуация, что весьма объемная, с привлечением обширного круга высоко профессиональных специалистов работа утратила свой смысл: писательская комиссия бралась и вела «не свое дело»!
«Софизм А.Г. Гиляревского» настолько доминировал над событием смерти С.А. Есенина, что никто из указанных лиц «не решился» хотя бы усомниться в его правомерности.

Деятельность комиссии сводилась к частным проблемам: либо к выявлению (под давлением общественного мнения) действий причастных к «делу» лиц, либо к частичному уточнению материалов, либо к дополнительной аргументации тех или иных обстоятельств, но, непременно, в подтверждение позиции А.Г. Гиляревского и, тем самым, к дальнейшему утверждению его «софизма».

Достаточно окинуть аналитическим взором «Материалы комиссии» (как итог четырехлетней деятельности широкого круга действительных профессионалов), чтобы убедиться, чему были посвящены усилия комиссии Ю.Л. Прокушева.
Выводы экспертов (за исключением профессора В.В. Томилина) «о причинах смерти поэта, содержавшихся в “акте А.Г. Гиляревского”», — сводились к тому, что почти все из них отвечали:

«Заключение о причине смерти С.А. Есенина соответствует данным, полученным при исследовании трупа» (профессор А.П. Громов), либо «заключение вытекает из описательной части» (доцент А.В. Маслов), или «заключение соответствует исследовательской части акта» (эксперты: В.Н. Крюков, В.О. Плаксин, С.А. Никитин, С.С. Абрамов).
Иными словами, указанная экспертная деятельность заключалась лишь в сопоставлении описательной части акта А.Г. Гиляревского с его заключением и не более того.


Повторим еще раз: можно ли, например, расценить как серьезную работу, якобы требующую высокого «профессионализма» экспертов-медиков (именно медиков) в вопросах: о высоте потолка номера гостиницы, о высоте закрепления веревки, о росте и весе человека, который мог бы быть «подвешен» на трубах отопления?
И такое «исследование» было проведено, когда в данном случае достаточно было провести всего лишь следственный эксперимент, который якобы и был проведен с участием прокурора Генпрокуратуры РФ В.Н. Соколова [См.: Материалы, с. 155].

Но это или иное процессуальное действие должно было бы быть проведено в пределах возбужденного уголовного дела и в соответствии с нормами уголовно-процессуального закона.

А на каком же основании в неправомерных действиях писательской комиссии участвовал прокурор?!

Однако высокий профессионализм указанных экспертов, безусловно, требовался, но только (и именно) для объективной оценки действий судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского.

Это необходимо для оценки его конкретных действий — от несостоявшегося выезда на место происшествия до профессионально ответственного (предполагаемого) вскрытия им самим либо для оценки вскрытия тела С.А. Есенина другим лицом.

Возьмем, для сравнения, описания странгуляционной борозды по указанным якобы подлинным актам А.Г. Гиляревского, а именно: текста акта, хранящегося в ИМЛИ РАН, и акта, опубликованного в «Материалах…» комиссии Ю.Л. Прокушева.
По данным, содержавшимся в статье Ю.А. Молина и В.Ю. Назарова «Проблемы экспертизы в медицине» [2007. — № 4. — С. 46] со ссылкой на работу эксперта А.В. Маслова «Смерть не поставила точку: расследование судебного медика» [М. : Сампо, 1999], в акте вскрытия трупа поэта якобы значилось:
«На шее над гортанью — красная борозда, другая тянется слева вверх, теряющаяся около ушной раковины спереди…», которая «тоже» (У Гиляревского [Материалы, с. 72, 392] указано, что борозда «там и теряется», а у Ю.А. Молина и В.Ю. Назарова — иное: «…тоже теряется».) теряется в волосистой части головы погибшего(?!).
Авторы статьи, Ю.А. Молин и В.Ю. Назаров, солидарно поддерживая все выводы А.В. Маслова, далее продолжили сами:
«Таким образом, на шее поэта имелась одиночная, незамкнутая, косо восходящая снизу вверх и несколько справа налево неравномерно вдавленная странгуляционная борозда, характерная для затягивания петли под тяжестью тела, т. е. для повешения».
Подвергнем анализу заключительный вывод акта А.Г. Гиляревского в части трасологии и локализации странгуляционной борозды, а затем обобщающий вывод авторов указанной статьи.
Вот как в «акте Гиляревского» [См.: Материалы, с. 72] (буквально по тексту) отражены локализация и другие важнейшие идентификационные признаки странгуляционной борозды:
«На шее над гортанью — красная борозда», — определяется точная ее локализация, а именно «на шее», «над гортанью», и ее вид (по цвету) — «красная» и (по форме повреждения) «борозда», идущая (уточняется) слева вверх и теряющаяся около ушной раковины (не уточняется — какой именно) спереди; справа борозда идет немного вверх к затылочной области, там и теряется».
Проницательный читатель уже заметил: описание странгуляционной борозды у Ю.А. Молина и В.Ю. Назарова, со ссылкой на указанную выше статью А.В. Маслова, существенно отличается от ее описания у А.Г. Гиляревского.
Помимо того, что вместо выражения «там и теряется» авторы ввели иное словосочетание — «и тоже теряется», которым в смысловом отношении они указывают уже на «другую» странгуляционную борозду, заменив трасологию ее следов, указанную в акте А.Г. Гиляревского, на противоположную.
Итак, эксперты Ю.А. Молин и В.Ю. Назаров кардинально изменили ее направление, конкретно «справа — налево».
Таким образом, оба эксперта-профессионала четко и недвусмысленно фиксируют этим «другую» странгуляционную борозду.
При этом оба автора ссылаются на указанную статью А.В. Маслова, чем и подтверждают его авторство и приоритет на анализируемую (в их статье) его же позицию.
Именно в такой редакции, «буква в букву», анализируемой статье авторов Ю.А. Молина и В.Ю. Назарова предшествовали публикации эксперта А.В. Маслова в последующих «Материалах» писательской комиссии [См.: Материалы, с. 231, 237].

Но для настоящего исследования является архиважным то, как это утверждалось экспертом перед писательской комиссией!

Кого пытался убедить эксперт А.В. Маслов, если в указанных публикациях он уточнял свою (иную) позицию буквально тем аргументом, что в акте вскрытия трупа записано: «На шее над гортанью — красная борозда, другая тянется слева вверх»?
В части «другой» странгуляционной борозды именно в акте вскрытия трупа поэта экспертом А.Г. Гиляревским ничего подобного не «записано», нет также и указаний на изменение направления странгуляционной борозды на «справа налево»!

Налицо новое, но логически неизбежное и вынужденное действительными обстоятельствами уточнение!

По первым утверждениям эксперта А.В. Маслова (перед писательской комиссией), эта борозда тянется слева вверх (четкое ее направление) с локализацией — «теряющаяся около ушной раковины (но какой именно) спереди» [См.: Материалы, с. 39–41].

Нижеследующий анализ именно этой части акта убедит читателя — это действительно другая странгуляционная борозда.

При кажущейся внешней неопределенности, увидим далее, что «другая» странгуляционная борозда на шее погибшего поэта действительно имела место!
И она «тоже» «тянулась» с четкой конкретизацией «слева вверх» и при этом «так же», как описано в акте, «терялась около ушной раковины» (но уже конкретно левой ушной раковины) «спереди»!
Загадка(?), но ее «разгадка» для любого профессионала или иного неангажированного третьего лица будет заключаться в том, каковыми же фактически (по их следам) были эти обе странгуляционные борозды!
Действительно, какая же борозда проходила «над гортанью», если «слева» она уже ушла «вверх», а от правой ушной раковины «борозда идет также вверх, к затылочной области и там теряется»?!
Следовательно, над гортанью оставила свой след, безусловно, уже (иная), точнее, «другая» странгуляционная борозда!
Таким образом, у экспертов А.Г. Гиляревского, А.В. Маслова и авторов анализируемой статьи не было никаких оснований утверждать, что странгуляционная борозда была «одиночной».
Разгадка всех «загадок» заключается в том, что «над гортанью» остался след именно от «витого» предмета, а уже парные (сдвоенные) следы, спереди и сзади левой ушной раковины, остались от сугубо узкого, уже четко «невитого», другого предмета.
Но где же затылочная часть петли и как она смыкалась с передней ее частью, если, по А.Г. Гиляревскому, после предполагаемого узла борозда якобы проходила «справа немного вверх к затылочной области», там и терялась?


Налицо абсурдная ситуация, поскольку петля «должна идти» вниз и сомкнуться с ее передней частью вокруг шеи погибшего, а не наоборот, как утверждается в акте А.Г. Гиляревского.

Реальный след на задней поверхности шеи погибшего поэта, зафиксированный (указанной выше) комиссией экспертов, отражает след «от ремня или широкой тесьмы», а задний парный след в области левой ушной раковины ясно и четко отражает след от сугубо узкого, уже «невитого», конкретно другого предмета!
Таким образом, след «от ремня или широкой тесьмы» — это уже «новая» загадка, «разгадку» которой автор уже показал частично выше и намерен подробно описать его ниже, но здесь важно отметить, что этот след не имеет своего продолжения «слева»!

Отметим также, что и след от витого предмета не имеет своего продолжения на шее погибшего в ракурсе «слева»!

Теперь коснемся обобщающего, конкретного вывода уважаемых авторов в анализируемой статье:

«Странгуляционная борозда, — уточняют они, — характерна для затягивания петли под тяжестью тела, то есть для повешения».

Заключительная часть указанного выражения, — это «спасительный круг» для экспертов А.Г. Гиляревского и А.В. Маслова!
Поскольку она изложена уже в иной, якобы «допустимой» (по мнению авторов) форме, характерной «для подвешивания» любого лица и именно при любых обстоятельствах «повешения».

Но даже в такой, весьма неопределенной форме авторы статьи «преступают» грань, предусмотренную для любого из экспертов уголовно-процессуальным законом.
Поскольку «затягивание петли под тяжестью тела» одинаково возможно и при «повешении» (кем-то кого-то), и при реальном «самоповешении».

Вывод о «повешении» в любом (из указанных) виде — прерогатива следствия, однако он может быть произведен только при наличии определенной совокупности доказательств.
То есть применение понятия «повешение» в качестве «вольного» дополнения (даже в формулировке авторов) является превышением полномочий эксперта, предусмотренных Законом.

Для того чтобы вскрылась действительная суть этих коллизий, необходимо обратиться к фотографиям из семейного архива С.П. Есениной и «морговским» фотографиям М.С. Наппельбаума, по которым явно отмечается их взаимоисключающее содержание относительно анализируемого «акта Гиляревского» [См.: Материалы, с. 146–147].
При этом необходимо учитывать, что «морговские» фотографии произведены после приведения трупа поэта «в порядок» еще на месте его обнаружения.
Но на фотографиях из семейного архива С.П. Есениной обстоятельства места происшествия зафиксированы уже другим фотографом и произведены укрупненно (См. описание ниже).
Вместе с тем, для полноты анализа, одновременно воспользуемся содержанием заключений эксперта В.В. Томилина и экспертной комиссии в составе В.Н. Крюкова, В.О. Плаксина, С.А. Никитина, С.С. Абрамова.

Итак, перед нами «морговские» фотографии тела поэта.(Поскольку (по этическим соображениям) мы не можем воспроизвести полностью «морговские» фотографии поэта, опишем их детально, в определенных ракурсах, в точном соответствии этих деталей их отображению на указанных фотографиях, которые при необходимости будут предъявлены следствию.)

Ракурс первый: отражает голову и шейную область трупа справа, которым отображена строго горизонтальная (к вертикали подвешивания), «над гортанью», странгуляционная борозда, сохранившая своим отпечатком четкий след «витого» предмета, справа и несколько спереди [См.: Материалы, с. 146].
Выше этой описываемой борозды также горизонтально, совершенно отдельно, проходят другие следы (предположительно другой борозды), возможно, от «струны», «лески» или иного другого, сугубо узкого, но уже «невитого», сдвоенного предмета.
И задняя, также горизонтальная, теперь уже от «сплошного» предмета, возможно, возникшая от ремня или широкой тесьмы.
Указанные части этой странгуляционной борозды «от ремня или широкой тесьмы» как бы «наложились» одна на другую, поскольку явно отсутствует узел соединения между ними, и никаких его следов на шее трупа не обнаруживается.

Ракурс второй: отражает шейную область трупа слева, которым также отображено несколько явных, парных (вернее, сдвоенных) следов, проходящих из-под подбородка и от шеи «сзади», сразу же вертикально, к левой ушной раковине [там же, с. 146].
Здесь мы видим два четких следа спереди от левой ушной раковины и два четких следа сзади (от этой же ушной раковины), при этом указанные следы не содержат признаков «витого» предмета и уходят строго вертикально в волосистую часть головы.

Характер описанных следов в шейной области трупа в главном (за исключением ракурса слева) совпадает с их описанием в заключениях экспертов: В.В. Томилина и экспертной комиссии в составе В.Н. Крюкова, В.О. Плаксина, С.А. Никитина, С.С. Абрамова.

Но чему же соответствует само содержание «акта эксперта Гиляревского» и конкретно поддержанное уважаемыми авторами (анализируемой статьи) его и, соответственно, их заключение?

Полагаю, ни у кого не возникнет необходимости детализировать явную «ошибочность» (вследствие ее очевидности) воспроизведенного по «акту эксперта А.Г. Гиляревского» описания шейной области трупа С.А. Есенина и действительной локализации на ней следов странгуляционных борозд по фотографиям М.С. Наппельбаума [См.: Материалы, с. 146–147], а также поскольку в нижеследующих их описаниях эти противоречия констатируются подробно и совершенно иначе.

Выступая по настоящему «делу» в качестве эксперта, А.В. Маслов утверждал: «Здесь борозда косо восходящая, где-то слева начинается, справа теряется» [Материалы, с. 40–41].
И он же в специализированной прессе [Врач. — №5. — 1991] именно во время окончания работы комиссии указывает уже на «другую» странгуляционную борозду на шее погибшего С.А. Есенина, и направление ее уже иное — «справа налево» [Материалы, с. 237].

Предположим, что «появление» ссылки на другую странгуляционную борозду в указанных статьях А.В. Маслова стало для него необходимым, поскольку он убедился в ошибочности своего ранее произведенного заключения и изменил свою позицию в описании повреждений на шее трупа С.А. Есенина, изложенном экспертом А.Г. Гиляревским (в его акте), либо согласился с действительным наличием нескольких борозд на шее погибшего поэта.
Но ведь перед экспертом А.В. Масловым стояла конкретная задача: дать профессиональную оценку акту эксперта А.Г. Гиляревского, и если выяснилось, что выводы А.Г. Гиляревского не соответствовали действительности, следовало прямо, недвусмысленно и открыто об этом заявить.


Однако перед комиссией Ю.Л. Прокушева эксперт А.В. Маслов продолжал однозначно и четко утверждать, что:
«Здесь борозда косо восходящая, где-то слева начинается, справа теряется», то есть она неравномерно вдавленная.
В этой области, где имеется перерыв, был узел»
[Материалы, с. 40–41], иными словами, «голова погибшего С.А. Есенина была склонена к левому плечу».
На заключительном же заседании комиссии Ю.Л. Прокушева 27 мая 1993 года эксперт окончательно, твердо и определенно конкретизировал:

«Он уже второй раз выступает с сообщением» и «вывод, к которому он пришел, анализируя акт А.Г. Гиляревского, остается прежним», но эксперт ни слова не произнес о том, что описание прохождения странгуляционной борозды им кардинально изменено на противоположное описанию А.Г. Гиляревского и что им обнаружена другая странгуляционная борозда.

Уточняя в указанных статьях свою позицию, эксперт А.В. Маслов напрочь опровергает описание прохождения странгуляционной борозды в акте А.Г. Гиляревского.
А было ли вообще (соответствующее действующим нормативным требованиям) заключение эксперта А.В. Маслова?

Сам эксперт на заседании комиссии 24 декабря 1991 года сообщил утвердительно: «Совместно с главным медицинским экспертом Союза, директором института мы написали заключение» [Материалы, с. 38].
Но если уважаемый эксперт А.В. Маслов имеет в виду полустраничный ответ на письмо Ю.Л. Прокушева [Материалы, с. 29], то автор настоящего исследования приносит свои извинения, говоря о том, что это попросту несерьезно.

Эксперт обязан составить по выработанной форме развернутое письменное заключение, которое должно включать: вводную, описательно-исследовательскую, аналитическую и, возможно, другие части, что было бы полноценным заключением.
Возможно, так оно и обстояло, но в «Материалах…» комиссии Ю.Л. Прокушева именно такой документ почему-то отсутствует.
Анализируя взгляды на проблему судебных медиков и криминалистов, названные эксперты в сугубо профессиональном издании (Судебно-медицинская экспертиза. — №2. — 1991) совершено обосновано [См.: Материалы, с. 229–230] подчеркнули:

«Известно, что судебно-медицинские эксперты не вправе решать вопрос о роде смерти, то есть имело ли место убийство, самоубийство или несчастный случай».
«В первую очередь судебный медик обязан установить, является ли смерть насильственной или ненасильственной, то есть категорию смерти и ее причину».

Какие правильные слова! Но где же заключение экспертов, которое якобы все это содержит?

Заключение судебно-медицинского эксперта — не простая декларация, а важнейший процессуальный акт, и его производство — важнейшее, весьма ответственное процессуальное действие.
Если оценить с этих позиций все «экспертизы», проведенные по личным письмам председателя писательской комиссии, то ни одна из них не обладает таковым процессуальным статусом.
Независимо от того, что они «проводились» высокими профессионалами, выводы и оценки остаются частными мнениями этих лиц и не могут никого и ни к чему обязывать.

Отметим дополнительно, поскольку первоначальные выводы судебно-медицинского эксперта А.В. Маслова подтверждались на заседаниях комиссии, а затем как бы опровергались в его выступлениях в прессе, то, говоря с позиций Закона, какое процессуальное и доказательственное значение они теперь имеют?


Анализируя «вольности» эксперта А.Г. Гиляревского, его коллега А.В. Маслов не мог сам их допускать, чему, безусловно, «способствовали» внепроцессуальные действия самой комиссии.
Так, указанные «вольности» привели к тому, что ни А.Г. Гиляревский, ни А.В. Маслов «не заметили» следа от неустановленного (пока) предмета, проходящего через ротовую полость С.А. Есенина, зафиксированного на фотографиях М.С. Наппельбаума и на фотографии из семейного архива С.П. Есениной.

Третий ракурс (Подробный анализ повреждений в лобной части и конкретно правой глазницы трупа погибшего поэта будет осуществлен ниже, а здесь произведем осмотр повреждений области глаз, переносицы и ротовой полости в целом.) головы и лицевой части трупа С.А. Есенина анализируется уже по фотографиям из семейного архива С.П. Есениной в сопоставлении их с фотографиями М.С. Наппельбаума.
Если А.Г. Гиляревский этих фотографий М.С. Наппельбаума, возможно, не видел (или не мог их видеть), то эксперт А.В. Маслов обязан был их «заметить» и описать либо (при недостаточности для него предоставленных данных) запросить у комиссии Ю.Л. Прокушева дополнительные материалы.
Воспроизведем (фрагментарно) запись «акта Гиляревского»:
«…глаза закрыты, зрачки равномерно расширены …под левым глазом — небольшая поверхностная ссадина…».
По описанию эксперта А.М. Дегтярева, состояние области глаз выглядело так: «Глаза посажены неглубоко, причем правый глаз по выстоянию из глазницы не симметричен левому, а более западает, чем левый» [См.: Материалы, с. 104, 115].
«При исследовании оригинальной маски установлено, что ее правая половина сглажена, то есть несимметрична по отношению к левой, правый глаз посажен более глубоко, чем левый».
Но вернемся к их описанию у Гиляревского: как понимать то, что записано в акте — «глаза закрыты», тогда как на фотографии четко обозначен полуоткрытый правый глаз.
А как понимать, что «зрачки равномерно расширены», тогда как левый глаз закрыт и полностью запал в глазнице, а по утверждениям П. Лукницкого, он якобы вообще вытек?
Рот погибшего приоткрыт, четко просматриваются верхние и незначительно — нижние зубы, язык — в полости рта, за зубами, и никакого «прикуса кончика языка» не наблюдается.
По углам рта — уходящие вниз, под подбородок, следы от предположительно «витого» предмета, проходившего через ротовую полость, напоминающие следы «нижней» странгуляционной борозды от подобного же предмета на шее трупа поэта.
Если вспомнить, что в том и другом акте нет указаний на обширные порезы сухожилий в локтевом сгибе и не конкретизируется значительная рана на внешней поверхности нижней трети правой руки, а также «не замечен» след, проходящий через ротовую полость трупа С.А. Есенина, то именно поэтому утрачивается доверие и к тому, и к другому акту, при этом не возникает доверия к ссылкам на работу эксперта А.В. Маслова!
А «ссадина» под левым глазом погибшего вообще «забыта»!

Критические вопросы, вызванные расшифровкой (своего же) заключения кандидатом медицинских наук, доцентом кафедры судебной медицины медицинской академии им. Сеченова А.В. Масловым, возникали еще на заседании писательской комиссии Ю.Л. Прокушева 24 декабря 1991 года.
«Судебно-медицинский эксперт не вправе высказываться о роде смерти, — констатировал тогда эксперт А.В. Маслов, — то есть, что это убийство, самоубийство (тем более, как по настоящему делу — через повешение) или что это несчастный случай».
«Это входит в компетенцию судебно-следственных органов» (так и хочется воскликнуть: «браво»!!) однако эксперт далее все-таки продолжил:

«В акте отмечено, что на основании данных вскрытия следует заключить, что смерть Есенина последовала от асфиксии, произведенной сдавливанием дыхательных путей», но далее (как и судебно-медицинский эксперт А.Г. Гиляревский) заключил: «через повешение»?
Так возник рецидив доминантного воздействия «метки самоубийства» С.А. Есенина теперь уже на эксперта, хотя им же утверждалось, что эксперт не вправе высказываться о роде смерти.

Итак, эксперт декларирует одно, а констатирует в своих выводах уже другое!?

«Второе, — сообщил А.В. Маслов, — эксперт обязан искать сумму признаков, на основании которых можно установить или исключить ту или иную причину смерти» (и опять же «браво»)!
Казалось, что появится и в «деле» будет наконец-то объективное и тщательное описание странгуляционной борозды и характера петли на шее трупа погибшего поэта!
Однако, сопоставив указанное описание с посмертными масками и фотографиями лица (шеи, глазницы и лобной области) С.А. Есенина, увидим, что все обстоит совершено иначе.
Почему же (?) отражено, что петлей являлась исключительно и только «веревка», если по делу эти обстоятельства не выяснялись, и самого-то следствия не было, да и веревки-то нет, а другие предметы (ремень или широкую тесьму) никто не искал.
В описании фотографии положения тела С.А. Есенина после его извлечения из петли [Материалы, с. 115] экспертом Дегтяревым А.М. было зафиксировано:
«На трупе надета следующая одежда: светлая (белая?) рубашка, нижний край ее заправлен в брюки (в пределах видимости на фотографии); серые брюки без ремня, подтяжки…».
И далее: «…расстегнута пуговица пояса на брюках, правый рукав рубашки смещен в сторону плеча по руке и нижний край рукава расположен на уровне локтевого сустава».
Безусловно, совершенно не случайно «правый рукав рубашки смещен в сторону плеча по руке, нижний край рукава расположен на уровне локтевого сустава».
Наблюдаемые странности получают свои объяснения, если допустить, что после «снятия из петли» тело С.А. Есенина подверглось спешному переодеванию, либо, наоборот, указанные следы реально свидетельствуют о принудительном раздевании еще живого поэта, причем с применением явного насилия.
Об указанных манипуляциях говорят данные заключения заведующего столом дознания 2-го отделения Ленинградской городской милиции И.В. Вергея [См.: Материалы, с. 402]:
«Гражданин (С.А. Есенин) был одет в серые брюки, ночную рубашку, черные носки и черные лакированные туфли».
Важно отметить, что труп поэта был одет в ночную рубашку и одновременно в туфли, в которых С.А. Есенин появлялся перед своими друзьями ранее в присутственных местах.
Исключается, что поэт мог появиться перед людьми (при известной его строгости к одежде) в ночной рубашке, либо, наоборот, мог оказаться в постели в черных лакированных туфлях.
Все это признаки и следы (того или иного) насилия: раздевания-переодевания, но помимо воли самого погибшего, причем, безусловно, в явно принудительной, насильственной обстановке.
По свидетельству ныне безвременно почившей племянницы погибшего поэта С.П. Есениной и обозревателя В.Г. Титаренко [См. статью в журнале «Сенсация». — № 9. — 2000], «над поэтом совершено конкретное, специфическое, жестокое и бесчеловечное физическое насилие».

Состояние одежды С.А. Есенина говорит, прежде всего, о грубом насилии и одновременно о произошедшей жестокой борьбе за жизнь и мужское достоинство (о котором конкретно автор настоящего исследования пока не имеет права говорить).
Этим-то и объясняется отсутствие на трупе предметов одежды: пиджака, одной из подтяжек, а также расстегнутость пуговицы пояса и самого гульфика брюк, скрещение и зажатость ног.

Погибший поэт защищал себя, защищал свое мужское и человеческое достоинство!!!
А что подтверждает положение правого рукава рубашки, смещенного в сторону плеча, нижний край которого расположен на уровне локтевого сустава?
Именно этим и подтверждается, что рукав был смещен таким образом, чтобы можно было произвести порез сухожилий.
Тем самым достигалась цель избавления от позы глубоко окоченевшей правой руки, в которой он был зафиксирован на рисунках В.С. Сварога.
Вот как «исчезали» и как «появлялись» разные отображения и, соответственно, разные описания обстановки места происшествия, причем по одним и тем же фотографиям, якобы произведенным одним и тем же лицом и по истечении всего лишь десяти минут после снятия трупа погибшего поэта из петли.
Но, вместе с тем, это не исключает, а, наоборот, прямо подтверждает общеизвестный факт приведения тела поэта «в порядок» после его снятия из петли и изменения обстановки места обнаружения, одежды и самого трупа С.А. Есенина.
Так, на официальной и такой же фотографии из архива С.П. Есениной над трупом поэта нависает часть витого шнура, которая реально не обнаруживалась при описании поврежденного подсвечника-канделябра [Материалы, с. 142] и которая, возможно, являлась орудием (предметом) совершения преступления.
Однако таковыми орудиями могли быть и отсутствующий на трупе поясной ремень, и отсутствующая брючная подтяжка, от которых, возможно, остался след «сзади» на шее погибшего!

Видимо, теперь бессмысленно задавать вопрос: «Обратила ли на это внимание писательская комиссия»?

Н.К. Сидорина, обращаясь в качестве члена комиссии к судебно-медицинским экспертам, просила сравнить посмертные фотографии С.А. Есенина и описание отображения фактического состояния трупа поэта (на фотографиях) в «акте Гиляревского».
«Тут же выяснилось, — заявила Н.К. Сидорина, — что представленные мною фотографии из архивов, а также опубликованные Гордоном Маквеем и акт судебно-медицинской экспертизы (А.Г. Гиляревского) друг другу не соответствуют» [См.: Материалы, с. 221].

Чему же верить при таких экспертизах?

Посмотрим, с какой конкретной определенностью ставились перед экспертами председателем комиссии важнейшие вопросы.
Рассмотрим в качестве примера письмо Ю.Л. Прокушева к директору НИИ судебной медицины А.П. Громову, в котором вопрос был сформулирован так:
«Просим дать заключение: отвечает ли форма и содержание данного акта требованиям, предъявляемым к подобного рода документам»? [Материалы, с. 18].

Вот так, абстрактно-отвлеченно, назначались и проводились все «экспертизы»!
Но ведь «сверхзадачей» этой и других указанных экспертиз, безусловно, должна была бы быть цель именно критической оценки акта А.Г. Гиляревского, но если таковой задачи не ставилось, то не имело никакого смысла их проводить.
Возможно, своей задачей А.В. Маслов считал лишь сопоставление описательной части акта А.Г. Гиляревского и его выводов.
Можно предположить, что именно поэтому и эксперт А.Г. Гиляревский, и эксперт А.В. Маслов оказались поразительно солидарны в своих выводах и оценках.
Указанная солидарность проявилась во всех других общих их выводах, в частности, в исключительном наблюдении, что предполагаемый узел петли находился в правой части шеи погибшего, и, соответственно, «голова погибшего С.А. Есенина была склонена к левому плечу» [Материалы, с. 41].
Повторяя (вначале) всецело за А.Г. Гиляревским, А.В. Маслов впадал в принципиальную ошибку, которую впоследствии обнаружил и попытался исправить.
Однако кроме подрыва своего авторитета ничего этим не достиг, и, более того, поставил себя перед (хотя бы моральной) ответственностью, поскольку об иной, а именно об уголовной ответственности А.В. Маслов никем не предупреждался.
В этом-то и состояли «прелести» внепроцессуальной деятельности «писательской» комиссии Ю.Л. Прокушева.
Взаимно ошибочное, но «солидарное» (с А.Г. Гиляревским) наблюдение эксперта А.В. Маслова, безусловно, относится ко всем следам на шее погибшего, так как на шее у трупа С.А. Есенина в действительности имели место две (или даже три) странгуляционные борозды.
Если бы эксперты обратились к фотографиям М.С. Наппельбаума и посмертным маскам С.А. Есенина (вначале А.Г. Гиляревский, который, допустимо, не имел такой возможности, а впоследствии А.В. Маслов, который уж точно это мог осуществить), то они бы обнаружили совершенно иную картину.
Фотографии М.С. Наппельбаума и посмертные маски С.А. Есенина зафиксировали глубокую, якобы вдавленную рану, проходящую из левой части лобной области вниз через правую глазницу.
Тогда как по приведенным описаниям А.Г. Гиляревского и А.В. Маслова, эта рана проходит, наоборот, «через левую глазницу»!?
И это означает, что картина, нарисованная актом эксперта А.Г. Гиляревского и безоговорочно подтверждаемая экспертом А.В. Масловым, явно «не вписывается» в объективные обстоятельства, которые теперь невозможно изменить никакими манипуляциями и какими-либо голословными утверждениями.

Это же подтверждает, что А.Г. Гиляревский действительно не представлял для себя места и обстановки обнаружения трупа С.А. Есенина (поскольку он там не был).

Именно по этой причине судебно-медицинский эксперт А.Г. Гиляревский реально не мог воспроизвести положение тела погибшего в петле, а также сопоставить взаимосвязи самого события с окружающей действительностью, но именно эти несоответствия обязан был увидеть эксперт А.В. Маслов.
Последнее прямо не входит в обязанности судебно-медицинского эксперта, но указанные взаимосвязи самого события и конкретной обстановки места происшествия всегда и непременно совпадут, если заключение эксперта объективно и полно отражает своим содержанием реальную ситуацию.

Указанное несоответствие объективно имеет место, поскольку заключение эксперта А.Г. Гиляревского противоречит действительности.
В анализируемом случае выводы экспертов А.Г. Гиляревского и А.В. Маслова, неоспоримо, находятся в неустранимом противоречии с реальными обстоятельствами гибели С.А. Есенина.

29 сентября 2008 года на телеканале НТВ в документальном фильме «Смерть Примадонны» из цикла «Следствие вели…», рассказывающем о смерти жены С.А. Есенина — З.Н. Райх, экспертом С.А. Никитиным утверждалось уже другое: голова С.А. Есенина «была склонена к правому плечу».

Так возникла пока еще никем и ничем не устраненная коллизия между заключениями эксперта А.В. Маслова и, соответственно, эксперта А.Г. Гиляревского и заключением эксперта С.А. Никитина в их главном выводе о векторе наклона головы погибшего поэта.

И это — не ординарное теоретическое противоречие, а основная коллизия, безусловно, определяющая собой все дальнейшие оценки действий и отношение к факту смерти С.А. Есенина!
Хотя следует отметить при этом, что и эксперт С.А. Никитин, выступая на телеканалах в предшествовавшее и последующее время (18 октября 2007 года на РЕН ТВ и 14 февраля 2008 года на Первом канале) не всегда был безупречным.
В ходе этих передач С.А. Никитин не в полном объеме соблюдал исходные условия проведения экспертных действий, однако в главном (вопрос о векторе наклона головы) он был объективен.

При описании фотографии трупа С.А. Есенина на секционном столе в морге [Материалы, с. 105, 116] судебно-медицинский эксперт А.М. Дегтярев указал точную локализацию якобы вдавленной раны как проходящую через правую глазницу в координатах «2» и «8» (по часовому циферблату).
А у А.Г. Гиляревского и дословно подтверждающего его заключение эксперта А.В. Маслова — все наоборот.
Этот якобы вдавленный след проходит именно (по их схеме) через левую глазницу и начинается буквально в следующей, весьма неопределенной, общей формулировке: «на середине лба, над переносьем»!

Выходит, судебно-медицинский эксперт А.Г. Гиляревский не видел, что вскрывал и что описывал?

Абсолютно верно: да, не видел, поскольку не вскрывал труп С.А. Есенина, а описал эту якобы вдавленную рану в лобной области трупа поэта с чьих-то слов (или материалов) сугубо виртуально, по своему, однако, высокому профессиональному опыту и своей богатейшей практике, но именно — в общих чертах!

Подчеркнем, эксперт составил «акт», не производя вскрытие!

Однако реальный профессионализм эксперта А.Г. Гиляревского подтверждается содержанием и безупречной формой актов, составленных им же, буквально «днями» после предполагаемого, но не производившегося им вскрытия тела С.А. Есенина.
Так, 6 января 1926 года в секционном зале той же больницы А.Г. Гиляревским было произведено вскрытие трупа гражданина Виттенберга В.В., погибшего в результате суицида.
По результатам вскрытия был составлен акт, который имеет отметки: о записях в журнале контроля действий эксперта, номер по лечебному учреждению, дату его составления, номер отношения, дату направления этого акта вскрытия именно в это же отделение милиции г. Санкт-Петербурга [Пр. 2, п. 5, с. 218].
При этом содержание этого акта полностью отвечало действовавшим тогда нормативным предписаниям, и книга «Протоколов вскрытия мертвых тел» им исправно и тщательно велась.
Таким образом, в действительности судебно-медицинский эксперт А.Г. Гиляревский не только знал и владел названными требованиями, но и безупречно их исполнял, а в случае с С.А. Есениным он объективно не мог их выполнить (поскольку не вскрывал труп) и, соответственно, не смог указать никакие обязательные реквизиты этого им же якобы составленного акта.

Следовательно, «акт Гиляревского» не содержит и не мог содержать подробные профессионально выверенные результаты вскрытия трупа С.А. Есенина, так как он является лишь плодом внешне правдоподобных, общих, отвлеченных представлений автора «акта» и посему не соответствует действительности.
Отмечаемый по акту вскрытия тела С.А. Есенина примитивизм был действительно нарочитым, который «исчез, как дым», когда действительность не требовала эксперта поступать притворно (то есть позволяла действовать в непринужденной ситуации), но сам же эксперт А.Г. Гиляревский при этом как был, так и остался профессионалом.
Иначе говоря, эксперт А.Г. Гиляревский не вскрывал (С учетом этого ссылки на личные данные А.Г. Гиляревского будут воспроизводиться условно отвлеченно, так как он не вскрывал труп С.А. Есенина.) труп С.А. Есенина, а, находясь под давлением (возможно, в буквальном или переносном смысле), по чужим исходным данным составил этот порочный акт.

Оригинальным и в максимальной степени вероятным является вывод судебно-медицинского эксперта Е.В. Черносвитова:

«Убежден, что бросающееся в глаза профессионалу несоответствие патологоанатомических данных мозга и других внутренних органов — не небрежность и не показатель невежественности врача».
«Это сделано сознательно, преднамеренно …сделано как указание для всякого другого судмедэксперта, в руки к которому попадет данный акт, что документ не соответствует истине».
«Это послание коллеги коллеге, честное послание честного человека, вынужденного зашифровать, спрятать то, что ему известно, от профана и невежды, от злой правящей воли».
«Судмедэксперт, (действительно) написавший акт, подписанный фамилией Гиляревского, знал, что «дело» прикроют. И он оставил свой знак нам, потомкам».

Таким образом, судебно-медицинский эксперт В.Е. Черносвитов (хотя и оригинально) подтвердил все наши выводы и оценки, содержащиеся в настоящем исследовании.

Что же делать далее?

«Убежден, что выход один: необходимо повторное судебно-медицинское исследование трупа С.А. Есенина — эксгумация», — продолжил эксперт В.Е. Черносвитов.(О реальности эксгумации С.А. Есенина и позиции автора настоящего исследования см. далее по тексту.)

Возвращаясь к утверждениям эксперта С.А. Никитина 6 июня и 29 сентября 2008 года на телеканале НТВ в программе «Следствие вели…», считаем необходимым обратить внимание читателя на его неадекватные действия, которые выразились в следующем: эксперт демонстрировал перед многомиллионной аудиторией телезрителей «следственный эксперимент» с «подвешиванием» якобы погибшего от суицида поэта (на трубе отопления), осуществляемый им же самим, единолично, и «на самом же себе»?!
И при этом эксперт нарушил изначальные (исходные) условия эксперимента, а именно: применяемая им веревка была такой толщины, как такелажный корабельный трос, а завязывалась профессиональным, «нескользящим» узлом, и только на единственной трубе отопления (другая отсутствовала), и свое же тело спокойно «подвешивалось» экспертом на этом канате.
Но в главном выводе о векторе наклона головы погибшего С.А. Есенина эксперт С.А. Никитин был объективен.
Видимо, эксперт «забыл», что в реальной действительности неизбежен резкий рывок при отталкивании опоры, на которой (возможно) стоял погибший поэт, и предполагаемая веревка (тесьма, ремень и т.п.) для перевязывания чемодана никак не могла быть аналогичной такелажному корабельному тросу.

Указанный «следственный эксперимент» напрочь опровергается другим экспериментом, о котором заявлял еще на заседании комиссии Ю.Л. Прокушева 27 мая 1993 года А.И. Толстой и на выводы которого комиссия не обратила никакого внимания, а именно на то, что:
«Студенты литературного института, когда еще был цел «Англетер», провели эксперимент и выяснили, что на этой трубе повеситься (было) невозможно, потому что обязательно с этого изгиба (?!) любая веревка, ремень соскользнет».
«Мы не имеем фотографии Есенина, висящего на трубе, хотя такая возможность была (См. сообщение сына фотографа, Л.М. Наппельбаума). Эксперты обратили на это внимание или нет?
Студенты проводили эксперимент с усилием рывка, и все срывалось, так повеситься было невозможно» [Материалы, с. 191].

Необходимо еще раз напомнить этим и другим экспертам, что труб-то было не одна, а две, проходящих рядом (примерно через полтора их диаметра), строго параллельно одна к другой!
И обе трубы (отопления), как утверждается, были горячими, но одна из них, якобы по этой причине, оставила вдавленный след в области правой глазницы на лице поэта, а другая (проходящая рядом) почему-то такого следа не оставила?
Ответ на эту возникшую коллизию возможен двоякий: либо, действительно, была одна труба, и тогда место гибели С.А. Есенина было другое, либо труб было две, и тогда этот факт изначально искажался.

Ни одна из «экспертных» комиссий профессионально основательно не затронула вопроса о термическом воздействии труб отопления на труп поэта и, соответственно, о возможных, либо реально имевших место последствиях такого воздействия на конкретные части тела погибшего.

Неизбежно, указанные последствия могли и имели место, так в чем же именно они выразились (?), либо таковых вообще не было (?) или не могло быть?

В «акте Гиляревского», заключениях других экспертов не уделено необходимого внимания состоянию внутренней поверхности кисти и пальцев правой руки, а также сохранившейся (в состоянии глубокого окоченения) характерной их конфигурации.
Специфическое состояние конфигурации кисти правой руки подтверждает, что поэт еще при жизни пытался освободиться от накинутой на него сзади «удавки» [Материалы, с. 152].

Автор настоящего исследования полагает, что погибший поэт схватился за наброшенную на него сзади петлю, проходившую через ротовую полость, а затем под подбородком, еще до или в самый момент реального удушения, еще «на земле», либо, возможно, в начальный момент «подвешивания» его на трубы.
Эксперты лишь упомянули о состоянии самих кистей и пальцев рук, в особенности правой руки трупа С.А. Есенина [См.: Материалы, с. 139, 152], то есть что «каких-либо участков, похожих на раны или ожоги, не обнаружено», не придав должного значения ее конфигурации.
Необходимо было провести следственный эксперимент в виде моделирования указанной конфигурации кисти правой руки погибшего поэта в максимально воссозданной обстановке самого происшествия, однако следует акцентировать: это возможно только в условиях возбужденного уголовного дела.
Но ни у одного из многочисленных экспертов, в том числе и у автора «акта», а также у эксперта А.В. Маслова не возникло вопросов и, соответственно, не были получены ответы на них.

То есть (все, без исключения) эксперты успешно «обошли» эти проблемные вопросы, что явно противоречит их экспертному статусу и что, в свою очередь, было порождено нелегитимностью действий писательской комиссии Ю.Л. Прокушева.
Можно полагать, что глубокая рана на внешней поверхности нижней трети правого предплечья (длиной 4 см) и есть след от одной из горячих труб в месте их соприкосновения с внешней поверхностью правой руки поэта, но образовался он уже посмертно, после «подвешивания» трупа С.А. Есенина на трубы отопления.
Почти такого же мнения придерживался и эксперт С.А. Никитин [Материалы комиссии Ю.Л. Прокушева, с. 181], который на заседании комиссии 13 мая 1993 года заявил:
«Рука (правая) на фотографии зафиксирована под прямым углом, что еще раз подтверждает, что рука Есенина находилась рядом с горячим предметом.
На предплечье видна поверхностная лоскутная рана, видимо, посмертная, так как нет обильных подтеков крови».
Именно при этих условиях получает объяснение не только механизм образования этой глубокой раны, но и весь механизм «подвешивания» трупа поэта.

Рука, застывшая у горла, свидетельствовала о том, что в какое-то последнее мгновение Есенин пытался освободиться от душившей его петли (удавки), но это уже было невозможно.

«Мы долго выпрямляли застывшую руку, приводя ее в обычное положение», — свидетельствует Н.Н. Браун со слов одного из понятых — П.Н. Медведева [Материалы, с. 272, прим. 41].
«Одна рука, правая, в приподнятом, скрюченном состоянии находилась у самого горла».
Не отрицал на заседании комиссии 24 декабря 1991 года факт фиксации правой руки С.А. Есенина и эксперт А.В. Маслов в положении, отмеченном на рисунке В.С. Сварога, который, однако, рассуждал совершенно иначе:
«Откуда могло появиться такое положение руки? Можно было придерживаться за трубу. Могли пальцы попасть между стеной и трубой и зафиксироваться так».
«Если Есенин просто приподнял руку и спрыгнул, то в агональный период рука, действительно, должна была упасть. Значит, рука была чем-то зафиксирована».
«В агональном периоде Есенин не мог бы поднять руку. Адинамия, то есть мышечная слабость, наступает настолько резкая, что пальцы не могут пошевелиться, не то что поднятая рука. Значит, это было при жизни» [См.: Материалы, с. 42].

Таким образом, эксперты признали прижизненность фиксации правой руки в положении, отмеченном на рисунке В.С. Сварога (Маслов А.В.), и посмертность термической раны (Никитин С.А.) на нижней трети правой руки погибшего С.А. Есенина, что имеет архиважное значение.

Если описать этот общий механизм, то он будет выглядеть так: труп погибшего С.А. Есенина действительно был «подвешен» под самый потолок, лицом к трубам, в положении, когда он до этого (еще «на земле») пытался освободиться захватом кисти правой руки от накинутой на него сзади петли, проходящей через ротовую полость, чем и зафиксировал свою правую руку.
Поэтому-то и сохранилась поза (под прямым углом к плечам, на уровне лица и перпендикулярно ко всему телу), которую впоследствии и засвидетельствовал своим рисунком В.С. Сварог.
Именно в месте соприкосновения с одной из горячих труб образовалась на внешней поверхности нижней трети правой руки указанная глубокая, посмертная, «термическая» рана.
Таким образом, подтвердилось утверждение Т.П. Флор-Есениной, обращенное к эксперту А.В. Маслову: «Современники говорили, что на руке был ожог, что Есенин в последний момент хотел схватиться …освободиться» [См.: Материалы, с. 42].

Этот вывод подтверждается также конфигурацией раны, ее осевой направленностью, ее ровными краями, характерным для ожога внешним видом, но автор «акта Гиляревского», видимо, намеренно подробно и тщательно не описал в своем акте указанную рану, чем еще раз подтвердил недоверие к своему акту.
Акцентируем внимание читателя особо, утверждая, что именно горячей трубой причинена «вдавленная» рана правой глазницы, никто из экспертов не приводит ни одного из характерных признаков ее ожога.
Вызывает недоумение, с какой легкостью эти и другие «эксперты», которых привлекала комиссия Ю.Л. Прокушева, относились и относятся к своим оценкам и выводам.

Полагаем, что основой такой «вольности» была и остается полная «независимость» экспертов от Закона.

Прежде всего, необходимо обратить внимание на процессуальный статус этих «экспертов»: только единственная из них, Э.И. Хомякова [См.: Материалы, с. 34–35], правильно оценила свое отношение к участию в выполнении личных просьб председателя писательской комиссии, обозначив свои выводы по исследуемым вопросам как «консультативное мнение»!

Все другие «эксперты» так и остаются частными лицами, будучи ни в чем и никак «не обремененными» Законом.

В качестве примера с экспертом Гиляревским А.Г. — это неявка для осмотра трупа на место происшествия, при ее обязательности, а также мнимое вскрытие тела С.А. Есенина (когда фактически его вскрывало «другое лицо»).

А в «деяниях» самой писательской комиссии, — проведение многочисленных «экспертиз» без возбуждения уголовного дела, всего лишь по частной просьбе председателя этой комиссии и без предупреждения экспертов об их уголовной ответственности за дачу ложных заключений.

Однако отсутствие эксперта А.Г. Гиляревского на месте происшествия, а затем якобы вскрытие им тела поэта без соответствующих полномочий — скорее, следствие заведомо намеренных действий (пока еще не установленных) третьих лиц.
Неявка эксперта А.Г. Гиляревского на место происшествия для осмотра трупа имеет, возможно, простое объяснение:
«Александр Григорьевич стал жертвой каких-то противоправных поползновений», выразившихся в том, что высокопрофессиональный эксперт «позволил» себе выполнить чужую волю и своим реальным бездействием, а затем своим заведомо ложным «софизмом» — скрыть совершенное преступление.
В действительности же на место гибели С.А. Есенина выезжало другое лицо (врач К.М. Дубровский), он же и вскрывал труп поэта.

Этим же и объясняется аморфность либо полное отсутствие указаний в «акте Гиляревского» на конкретно определенные, внутренние характерные признаки и изменения в организме С.А. Есенина.

А именно, в «акте Гиляревского» полностью отсутствуют какие-либо указания на объективно всегда проявляющиеся признаки «острой гипоксии, резкого цианоза кожи лица, субконъюнктивальных экхимоз» (Здесь и ниже см.: Большая медицинская энциклопедия. — Т. 2, С. 290; Т. 20, С. 31–32).
Именно эти, характерные признаки и изменения в организме С.А. Есенина — если они действительно имели место и если вскрывалось тело поэта, действительно погибшего от механической асфиксии, — должны были быть указаны в акте.

Любой эксперт был обязан профессионально, тщательно их описать, либо в акте должны были бы быть отражены четкие, недвусмысленные указания на их отсутствие, но ни того, ни другого автор «акта Гиляревского» не выполнил.

Могли иметь место и иные, внутренние и внешние, признаки асфиксии: «переломы щитовидного хряща и подъязычной кости, надрывы сонных артерий (ниже странгуляционной борозды), кровоизлияния в мышцах, в местах их прикрепления к грудине», а также специфические выделения на белье погибшего.
Однако все эти внутренние и внешние признаки асфиксии могли бы иметь место только при их прижизненности, но при посмертном «подвешивании» погибшего (при имитации самоубийства) они, объективно, не могут возникнуть.

При посмертном возникновении странгуляционной борозды (при «подвешивании» тела после убийства) обнаруживается лишь уплотнение слоев кожи в местах прохождения борозды, а все выше описанные признаки полностью отсутствуют.
Вот тот «водораздел», который позволял автору «акта Гиляревского» и, соответственно, эксперту Маслову А.В. определить «прижизненность» или «посмертность» внешних и внутренних повреждений у С.А. Есенина и позволял, тем самым, устранить аморфность и неопределенность его главных выводов.
Одно то обстоятельство, что странгуляционная борозда на шее трупа С.А. Есенина (не от витого предмета) является «посмертной», расставляет все по своим местам и неоспоримо подтверждает имитацию самоубийства поэта.
При этом странгуляционная борозда (от витого предмета и, в совокупности с ней, от ремня или широкой тесьмы) носит признаки ее прижизненности, что, возможно, и повлекло за собой все реальные клинические последствия асфиксии, отмечаемые судебно-медицинскими экспертами по «акту Гиляревского».

Указанные признаки асфиксии объективно могли иметь место, поскольку они действительно возникли «прижизненно», до «подвешивания» тела С.А. Есенина.

Возникшая же после «подвешивания» погибшего поэта, странгуляционная борозда (от невитого предмета), безусловно, приобретает и носит характер и признаки «посмертной».

Точным инструментом в указанном разграничении была и остается «проба Н.С. Бокариуса» (Приложение 2, п. 14 и 15), когда «в проходящем свете обнаруживаются мелкие кровоизлияния, особенно в валиках, уплощениях эпителия, соответствующих слоев дермы, а также полнокровие и кровоизлияния в краевых и промежуточных валиках странгуляционной борозды».
Этот метод, безусловно, был известен эксперту А.Г. Гиляревскому, который обязан был его применить, однако при условии, что он действительно производил вскрытие, но пока неизвестно, почему именно он его не применил (полагаем, потому, что не вскрывал труп С.А. Есенина), но этот же метод тем более должен бы был (!!!) быть известен и эксперту А.В. Маслову.

То, что автор «акта Гиляревского», возможно, намеренно уклонился от применения указанной пробы и, тем самым, не определил «прижизненность — посмертность» названых повреждений на шее и лице С.А. Есенина, эксперт А.В. Маслов «не заметил».

Судебно-медицинский эксперт Маслов А.В. реально не смог бы обнаружить на фотографиях М.С. Наппельбаума (если бы того и пожелал) зажатого между зубами языка С.А. Есенина, несмотря на указания об этом в «акте Гиляревского» [10].
А ведь «зажатость и прикус кончика языка» — это один из главнейших признаков суицида, на что правомерно обращал внимание, еще до А.В. Маслова, профессор Ф.А. Морохов, а именно на то, что таковых признаков в действительности и не было!
Эксперт А.В. Маслов также не смог бы обнаружить реального наличия не только выступающего изо рта и зажатого между зубами языка, его прикусов, но и «резкого цианоза кожи лица, субконъюнктивальных экхимоз» [Материалы, с. 115–118].

Утверждая самоубийство, автор «акта Гиляревского» (строго теоретически) не мог не указать в своем акте самые распространенные из его признаков, и он их указал, в частности «зажатость кончика языка» и некоторые другие, хотя в действительности таковых (как установлено выше) не было.
Упоминаний о резком цианозе кожи лица, субконъюнктивальных экхимозах в «акте Гиляревского» нет, то есть это дает основания утверждать, что в действительности эти реальные последствия механической асфиксии попросту отсутствовали.
Утверждение автора «акта Гиляревского» о зажатом языке опровергается, если учесть фактические данные о том, что «спустя лишь 10 минут после снятия из петли» трупа С.А. Есенина таковых очевидцами не обнаруживалось.
Никакой зажатости кончика языка никем реально не наблюдалось (надпись на обороте и сама фотография М.С. Наппельбаума трупа С.А. Есенина «на кушетке», «ГЛМ» инв. КП 52909).

Ни на одной из сохранившихся фотографий М.С. Наппельбаума и на посмертных масках С.А. Есенина никем не обнаружено «зажатого зубами кончика языка», не отметили этого обстоятельства и все многочисленные экспертизы «по делу».

Даже зарубежные обозреватели (того и настоящего времени) обратили внимание на это обстоятельство, в частности Гжегож Ойцевич (Польша) в своем литературном обозрении «Поэтическое произведение как источник информации о преступлении»:

«Конец языка находился (в полости рта) между зубами, то есть в положении, характерном не для удавленников, а для тех, кто умер от насильственной асфиксии».

Тогда как же (?) и, тем более, по истечении более полутора суток (!?) эксперт А.Г. Гиляревский якобы обнаружил это состояние «зажатости языка», хотя его объективное отсутствие (на изначальных фотографиях трупа С.А. Есенина и по утверждениям его современников) являлось очевидным и бесспорным [Пр. 2: п. 2/2, с. 15].

Вот для чего Закон предусматривал присутствие процессуально правомочных лиц при вскрытии трупов погибших.
А они-то вообще отсутствовали при вскрытии тела С.А. Есенина, что и допускало возможность произвольного объяснения, констатации и описания тех или иных обстоятельств вскрытия.
До настоящего времени не устранены противоречия «посмертности» — «прижизненности» указанных внешних и внутренних изменений в организме С.А. Есенина, которые теперь могут быть разрешены только следственным путем.
Если «прижизненность» «нижней» борозды в какой-то степени объясняется экспертами, то вопрос о «посмертности» других повреждений на шее С.А. Есенина, то есть «верхней» борозды, ни автором «акта Гиляревским», ни Масловым А.В. вообще не исследовался и не конкретизировался.
И это является следствием сугубо формального подхода (как заявили эксперты в приватной беседе с Н.К. Сидориной): «Какие вопросы ставились — такие ответы и получались».

А ведь на шее С.А. Есенина несколько странгуляционных борозд: одна — «нижняя», безусловно, прижизненная и к ней, безусловно, относятся проявившиеся частные признаки асфиксии; а другая — «верхняя» — посмертная, которая (если сличить механизм ее образования и реально наступившие последствия) объективно обладает признаками посмертности.

Утверждения, что якобы на шее погибшего поэта была единая (и единственная) петля, несостоятельны, поскольку:
— во-первых, отсутствует узел соединения витого предмета (веревки, шнура и др.) с широкой тесьмой или ремнем;
— во-вторых, строго горизонтальная фактическая борозда (от ремня или тесьмы) объективно, ни при каких условиях, не могла трансформироваться в «косо восходящую».

Вместе с тем, никто из экспертов не обратил внимания на вектор и величину угла наклона головы С.А. Есенина по отношению к вертикали «подвешивания».
На заседании комиссии Ю.Л. Прокушева 27 мая 1993 года Ю. Чехонадский именно на это обращал внимание [Материалы, с. 194]: «Насколько я понимаю, труба в номере, к которой была привязана петля, была вертикальной. Меня интересует, исследовался ли этот угол…».
«И я думаю о том, что когда (само) тело находится в вертикальном, подвешенном положении, то голова находится в таком положении, что должен произойти слом шеи от этого угла. Тем более, что голова еще была подтянута вверх».
«Можно ли динамически проследить, было ли это возможно, принимая во внимание вес тела, притянутость головы и угол между горячей трубой…»?
Да, действительно, сопоставление направленности вектора (к плечу и вниз) по отношению к вертикали труб отопления с реальным углом наклона головы трупа погибшего С.А. Есенина дает основание утверждать следующее.
Под тяжестью тела шейные позвонки, безусловно, находились в состоянии «на излом», которые неизбежно должны были бы быть повреждены.
Это важнейшее обстоятельство находило подтверждение «Воспоминаниях» Г.Ф. Устинова [См.: Сергей Есенин: полн. собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — (Золотой том). — С. 521], который сообщал: «Говорят, что вскрытием установлена его (С.А. Есенина) мгновенная смерть от разрыва позвонка».
Но ни автор «акта Гиляревского», ни эксперт А.В. Маслов переломов шейных позвонков не отметили.

Вместе с тем, угол якобы вдавленной раны от соприкосновения тела погибшего с вертикальными трубами отопления (обозначенный экспертом А.М. Дегтяревым цифрами «2» и «8» по часовому циферблату) говорит сам за себя, а именно что при таком наклоне головы без повреждения шейных позвонков тело поэта не могло «висеть».
Если бесконтактно совместить этот якобы вдавленный след с одной из вертикально проходящих труб отопления, то есть принудительно повернуть голову погибшего поэта (на отметку «2» по часовому циферблату), точно на 30 градусов вектором вниз, возникнет, безусловно, травмирующая и, по существу, реально немыслимая в тех конкретных условиях ситуация.

След на лице погибшего С.А. Есенина (в области правой глазницы), видимо, имеет другое происхождение, но никто не задался вопросом:
«А позволяла ли действительная обстановка (локализация головы именно в угловом стыке и в непосредственном контакте с трубами) осуществиться указанному наклону головы (к самому туловищу погибшего) и под таким углом»?

Для ответа на этот вопрос сравним официальную фотографию М.С. Наппельбаума с фотографией из семейного архива С.П. Есениной, автором которой является фотограф Пресняков.
В результате такого сравнения возникли серьезные сомнения в такой возможности, а также в подлинности отпечатка официальной фотографии одной и той же угловой части номера гостиницы, где проходили трубы отопления, на которых якобы «висел» труп поэта [Материалы, с. 144; подробный анализ сопоставления этих фотографий cм. ниже].
Теперь, по результатам сравнения, можно утверждать: нет, не позволяла, и никакие манипуляции и надуманные объяснения отмеченной ситуации не могут изменить ее действительного характера.
Решающим обстоятельством в установлении локализации головы погибшего (в угловом стыке, в контакте с трубами) является то, что на фотографии М.С. Наппельбаума якобы только что снятый «из петли» труп поэта, находившийся в глубокой стадии окоченения, сохранил строго вертикальное положение головы.

Вертикальное положение головы глубоко окоченевшего трупа поэта (на момент снятия — в положении «на кушетке») тем самым окончательно опровергает версию автора «акта Гиляревского» и эксперта А.В. Маслова о наклоне головы погибшего С.А. Есенина вообще и конкретно «к левому плечу».

Этот вывод (о реальном переломе шейных позвонков), безусловно, подтвердится эксгумацией трупа С.А. Есенина, которую, однако не назначает Генеральная Прокуратура РФ.
По вопросу реальности осуществления эксгумации останков С.А. Есенина точка зрения автора заключается в следующем.
Да, действительно, эксгумация останков С.А. Есенина необходима, но есть ли полная уверенность (?) в том, что при вскрытии могилы на Ваганьковском кладбище будут обнаружены именно останки погибшего поэта?
Эти сомнения подтверждала жившая (до самого последнего времени) племянница поэта, Светлана Петровна Есенина, которая присутствовала на Ваганьковском кладбище (Москвы), (при захоронении Т.Ф. Есениной — мамы поэта), когда якобы на могиле С.А. Есенина был обнаружен «чужой» гроб.
Основанием же для указанных сомнений является также следующее письменное сообщение М.В. Алхимовой [См.: Хлысталов Э.А. Тайна гибели Есенина. Записки следователя из «Англетера». — М.: Изд. «Яуза-Эксмо», 2005]:
«У могилы С. Есенина я увидела его впервые в 1964 году» (как впоследствии выяснилось — Снегирева Павла Федоровича).
«Он о себе рассказывал, что …хоронил поэта, ему тогда было 22 года, и работал он в ГПУ шофером». «Умер (Павел Федорович) в 1989 году, чуть-чуть не дожив до 80-ти лет».
«Незадолго до смерти, может быть, за год-два, он рассказал, что после похорон Есенина, в ту же ночь, их, молодых сотрудников ГПУ, послали ночью на Ваганьковское кладбище, чтобы выкопать гроб с телом С. Есенина. Что они и сделали».
На вопрос, куда унесли гроб, он ответил, что «они остались приводить в порядок могилу, а гроб унесли в глубину кладбища и где захоронили, он не знает». «В 1955 году, когда стали копать могилу, чтобы захоронить Т.Ф. Есенину, на месте захоронения С. Есенина обнаружили новый гроб». Это же говорил А.П. Ильин, племянник С. Есенина, об этом рассказывал и И.П. Козлов Дата: 3 ноября 2004 года. Подпись: М.В. Алхимова» [См.: Пр. 2, п. 18, журнал «Вне закона». — № 52-574. — 2008. — С. 10–11].

Вот какова, возможно, действительная картина с тайным перезахоронением тела С.А. Есенина и вот почему, прежде всего, необходима его эксгумация.

Эксгумация останков С.А. Есенина настоятельно необходима также и по всем другим кардинальным вопросам, указанным в настоящем исследовании.
Но эти решения и действия находятся в компетенции Генерального прокурора либо, по его поручению, в компетенции подчиненных ему исполнителей.
Однако уголовное дело вот уже восемьдесят с лишним лет не возбуждается, но следует надеяться, что оно наконец-то будет возбуждено, когда все-таки будет проведено всестороннее, полное и объективное следствие по факту гибели поэта, в том числе будет осуществлена его эксгумация.
Подводя итог указанной «борьбе», племянница поэта С.П. Есенина (за год до своей смерти) 11 августа 2009 года в программе «Загадки тайных смертей» на телеканале РЕН ТВ заявляла:

«Сергей (Есенин) был убит и убит был зверски», в чем у нее нет и никогда не было ни малейших сомнений!

Но в этой же программе теперь уже «новый» (неизвестно откуда появившийся) «эксперт» Е. Баринов продолжил «аргументацию» его предшественников, несмотря на звучавшие здесь же, в передаче, исключающие его утверждения комментарии и обоснованные сомнения ведущего.
Так, например, при демонстрации (самим же экспертом) вектора наклона и положения головы погибшего, именно «к левому плечу», эксперт продолжал утверждать, что это точно соответствовало следам на посмертных масках и фотографиях поэта.

Тогда как читатели, будучи теперь убеждены неоспоримыми выводами и фактами настоящего исследования, знают: все обстояло совершенно иначе: конкретные следы, отображенные на масках и посмертных фотографиях поэта, объективно подтверждают совершенно противоположное.
При проведенном выше бесконтактном сопоставлении следов на посмертных масках и на фотографиях погибшего поэта с указанными в «акте Гиляревского» повреждениями на его лице выявлена совершенно иная их трасология.
Более того, сам «эксперт» и авторы этой передачи совершенно безосновательно стали утверждать далее, что петля закреплялась узлом к трубам — не «под самым потолком», а на их срединных стыках.
При этом «эксперт» Е. Баринов «по своему вольному разумению» изменял уже подтвержденные доказательствами размеры окружающих предметов, мебели и самого гостиничного номера.
Для убедительности этих и других своих утверждений перед многомиллионной аудиторией телезрителей приводились совершенно вольные «наукообразные» рассуждения, произвольные расчеты, схемы и графические построения.

В качестве другого примера сошлемся на передачу «Судмедэкспертиза. Без права на ошибку», состоявшуюся 1-го сентября 2009 года на телеканале «Россия», в ходе которой эксперт С.А. Никитин сделал заявление, что он совместно с прокурором-криминалистом Генеральной прокуратуры РФ В.Н. Соловьевым провел «следственный эксперимент» (или даже повторную экспертизу) и окончательно установил механизм «подвешивания» тела погибшего (по их утверждениям, в суициде) С.А. Есенина.

Сразу же отметим, что эксперт Никитин С.А. абсолютно точно (даже в деталях) воспроизвел указанный «механизм» и условия его действия, которые им же демонстрировались по Первому телеканалу и телеканалу РЕН ТВ еще 18-го октября 2007 года и 14-го февраля 2008 года.

Провозглашая свой основной тезис: «Без права на ошибку», эксперт Никитин С.А. публично, перед многомиллионной аудиторией, вновь повторил те же самые свои ошибки в очередной раз, которые сводятся к тому, что эта «экспертиза» или даже «следственный эксперимент» проводились (как и ранее) с искажениями исходных, допустимых условий их проведения.

Более того, в указанных незаконных действиях якобы участвовал прокурор-криминалист Генпрокуратуры РФ В.Н. Соловьев, что по правовой сути является явно противоправным действием.
И вновь возникает вопрос к прокурору-криминалисту Генеральной прокуратуры РФ:

«На каком основании прокурор Генеральной прокуратуры участвовал в указанных следственных действиях, ведь постановления о возбуждении уголовного дела по факту насильственной смерти С.А. Есенина никем (и это — уж точно) не выносилось, поскольку еще никем не отменялось постановление народного следователя от 23 января 1926 года об отказе в его возбуждении?»

В качестве другого негативного примера приведем отношение экспертов к обязательным для них нормативным требованиям, когда привлекаемые писательской комиссией Ю.Л. Прокушева «эксперты» утверждают то, чего не было в реальной жизни.
Так, член-корреспондент Академии медицинских наук, профессор А.П. Громов и кандидат медицинских наук, доцент А.В. Маслов в своих заключениях настойчиво ссылаются на якобы действовавшее на тот момент «Временное постановление для медицинских экспертов о порядке производства исследования трупов», утвержденное Наркомздравом 5 мая 1919 года.
Ссылки на это «Временное постановление» некорректны, к моменту смерти С.А. Есенина уже действовало Положение «О судебно-медицинских экспертах» и Постановление Наркомздрава и НКЮ от 24 октября 1921 года (СУ 1921 года, № 75, ст. 616), требованиями которых экспертам следовало руководствоваться.
Правомерность применения этого «временного» постановления была утрачена, что надлежало бы учесть экспертам, чтобы не впадать в заблуждение.

Именно поэтому этот всего лишь подзаконный, акт именовался «временным». Более того, он регулировал лишь сам процесс, сугубо отвлеченную «технологию» вскрытия мертвых тел вообще.
Видимо, эксперты А.В. Маслов и А.П. Громов, исходя из солидарности с коллегой, полагали, что указанной ссылкой они смогут «спасти лицо» эксперта А.Г. Гиляревского, забывая о том, что они, прежде всего, наносят вред своему же авторитету.
Но, настаивая указанной ссылкой на якобы точное соответствие действий автора «акта Гиляревского» требованиям этого «Временного постановления», они тем самым утверждают именно то, что вскрытие тела С.А. Есенина было проведено лишь по неким общим правилам.

Категорически отрицая правомерность применения указанного «Временного постановления», все же обратимся к реальной полноте его исполнения (по содержанию самого «акта Гиляревского»), поскольку названные выше эксперты исключительно безальтернативно настаивают на его полном соответствии действовавшему в то время законодательству.

Вот какова полнота исполнения этого постановления:

— по разделу «О наружном осмотре» не выполнены требования (статей 6–11, 13–14, 16–18): о подробном описании имевшейся на трупе одежды (либо о ее отсутствии), о наличии на погибшем или на его одежде повреждений, следов крови, загрязнений и т. п., о состоянии и характерных свойствах кожи, о гибкости и степени окоченения тела, о положении и состоянии конечностей (их позах), об общем состоянии головы, с подробным (детальным) внешним описанием области шеи, о наличии истечения крови, сукровицы, в частности изо рта, носа, ушей; а также о наличии (либо отсутствии) в естественных отверстиях головы каких-либо предметов, о наличии повреждений, которые позволят предполагать насилие, о реальных и заживленных ранах и их рубцах, о следах или наличии свежих либо заживленных ожогов;
— по разделу «О внутреннем осмотре» не выполнены требования (ст. 22–23): о подробном описании большинства из важнейших внутренних органов в их внешнем и вскрытом состоянии, каковы же отмечались, конкретно, их повреждения или функциональные нарушения и их взаимосвязи с прижизненными или посмертными процессами и обстоятельствами;
— по разделу «Исследование черепной полости» полностью или частично не выполнены требования (ст. 24, 26, 28), либо они выполнены настолько поверхностно, что не предоставляется возможным говорить об их якобы экспертном, высоко профессиональном исследовании;
— по разделу «Исследование грудной полости и шеи» абсолютно (полностью) не выполнены требования (ст. 33, 37) в части описания состояния отдельных (специфических) групп мышц, их целостности, состояния и вида, наличия (либо отсутствия) межмышечных излияний, а при внутреннем исследовании шеи не указано, конкретно, наличие или отсутствие характерных повреждений, излияний крови и в каких конкретно слоях.
Особо следовало и необходимо было обратить внимание на состояние сонных артерий, просмотреть на просвет кожу и подкожную мышечную и соединительную ткань трупа в области шеи, где могли бы быть кровоизлияния, тщательно описать щитовидную железу, отметить ее состояние, величину, вес ее долей, а также плотность и ее вид в разрезе.

Как говорится, комментарии излишни!

Таким образом, ссылки экспертов на это «Временное постановление» носят (вольно или невольно) лишь отвлекающий характер и не могут восприниматься как серьезная аргументация.
Можно и далее продолжать перечисление того, что «не выполнено» автором «акта Гиляревского» даже в свете требований других разделов этого (неправомерно упоминаемого в ссылках его коллег) «Временного постановления».

И это лишь часть якобы допустимых «упущений» эксперта, автора «акта Гиляревского, составляющих профессиональную (медицинскую) суть его софизма, в результате чего оставлены без ответа важнейшие вопросы, такие, как прижизненность или посмертность отмеченных (и не отмеченных) повреждений; наличие либо отсутствие признаков насильственной смерти; а в итоге — объективных доказательств самого суицида С.А. Есенина.

Необходимо задать экспертам и прокурорам следующий вопрос:

«Как при таких многочисленных и явных нарушениях можно безапелляционно утверждать, что действия автора «акта Гиляревского» (и конкретно самого А.Г. Гиляревского) полностью соответствовали действовавшему в то время законодательству?

Реально, любой судебно-медицинский эксперт, не присутствуя на месте происшествия, по этим общим, теоретическим правилам может «составить» акт вскрытия тела любого лица.

Однако на тех же основаниях любой гражданин вправе полагать, что именно так и происходило «описание» тела погибшего С.А. Есенина самим экспертом А.Г. Гиляревским либо это вскрытие было произведено «другим» лицом.

Вместе с тем, эксперт А.Г. Гиляревский не мог не принять во внимание «Практические рекомендации и основные правила составления судебно-медицинских актов о вскрытиях мертвых тел», изложенные в работе Д.П. Косоротова [11].
«Правилами» рекомендовалось применять в подобных си-туациях термины «удушение» либо «задушение» вместо «повешение».
Термин «задушение» применим и в настоящее время, а именно:
«Под асфиксией в судебной медицине понимают в широком смысле слова «задушение» вследствие кислородного голодания» [См.: Патологическая анатомия асфиксии // Большая медицинская энциклопедия. — Т. 2. — С. 290].
Как отмечено выше, при вскрытии трупа гражданина В.В. Виттенберга, погибшего в результате суицида, судебно-медицинский эксперт А.Г. Гиляревский все же применял термин «задушение», что и говорит о его действительном профессионализме и применении им «Практических рекомендаций» Д.П. Косоротова.
Одновременно в зарубежной криминалистике того времени применялся и применяется (при совершении действительного суицида) термин «самоповешение».

Вместе с тем, по своему содержанию (толкуемому профессионалами-лингвистами) понятие «самоубийство» лишь вторично связано с другим понятием — «повешение». Повешение предполагает одновременно и убийство через повешение кем-то кого-то, и убийство самого себя, то есть данное понятие объективно содержит в себе двоякий смысл.

«Практические рекомендации и основные правила составления судебно-медицинских актов о вскрытиях мертвых тел», изложенные в работе Д.П. Косоротова, рекомендовали:
«В своем «мнении» врач должен быть в высшей степени осторожен и точен в выражениях; врач может выражаться категорически лишь там, где причина смерти настолько ясна, что не допускает никаких сомнений; в других случаях причина смерти может быть определена лишь с вероятностью»…
«Поскольку открытие Истины — главный предмет стараний судебного врача, то при составлении акта осмотра обязан он отличать то, что никакому сомнению не подлежит, от того, что только вероятно.
Он должен в сомнительных случаях, где обстоятельства дела не совершенно открыты, лучше признаться в невозможности произвести решительное заключение, нежели затмевать и запутывать дело [Косоротов Д.П. Основные Правила составления судебно-медицинских актов о вскрытиях мертвых тел. — Изд. 2-е доп. — СПб., 1900. — С. 50–51].

Не знать указанных «Рекомендаций» эксперт А.Г. Гиляревский не мог, поскольку он был «однокашником» Д.П. Косоротова по медико-хирургической академии, и сами «рекомендации» были широко известны профессионалам, публиковались в качестве приложения к «Военно-медицинскому журналу».

Но и эти сложившиеся правила эксперт А.Г. Гиляревский, при (предполагаемом) «вскрытии и описании» им трупа С.А. Есенина, по существу, не соблюдал, поскольку был вынужден (кем-то или чем-то) избрать позицию откровенного примитивизма.
Автор убежден: эксперт А.Г. Гиляревский намеренно применил выражение «через повешение», чем и создал свой «софизм».

I.4. Наличие и состояние других источников доказательств

Названные выше Постановление «О правах и обязанностях» и Положение «О судебно-медицинских экспертах» (ст. 11, 14) предусматривали обязанность судебно-медицинских экспертов давать заключения не только по исследованию трупов.
Одновременно необходимо было проводить исследование вещественных доказательств, обнаруженных при осмотре места происшествия при таких либо подобных обстоятельствах.

Решающим фактором для определения и разграничения убийства-самоубийства С.А. Есенина было бы наличие самого значительного вещественного доказательства — веревки (или чего-то иного), на которой «висело» тело поэта.

Ведь при наличии петли и узла на ней возможно было (что подтверждается достижениями криминалистики) установить личностные свойства человека, сделавшего ее, его бытовые или профессиональные навыки в завязывании узла, определить даже его физическую силу, рост и другие существенные признаки.
Материал петли, его фактическая структура могли сохранять части волос, микрочастицы кожного эпителия, других включений, на основе которых могли бы быть проведены биологическая (генетическая) и другие экспертизы.
А по локализации указанных микрочастиц можно было судить о форме петли, ее полной или частичной «замкнутости», провести ее видовую идентификацию, бесконтактное сопоставление со странгуляционной бороздой.
Вместе с тем, современная криминалистика предоставляет широкий круг и других возможностей.

Подчеркнем, в «деле» по факту гибели С.А. Есенина констатируется полное отсутствие каких-либо вещественных доказательств, хотя реально они, безусловно, были.
Но все они как важнейшие носители и материальные источники следов преступления таинственным образом исчезли с места происшествия, и их фактически никто и не искал на протяжении вот уже восьми десятков лет.


И вдруг, 13 октября 2009 года, через телевизионный канал НТВ было сообщено, что объявлен аукцион по продаже личных вещей (как утверждали организаторы аукциона), принадлежавших С.А. Есенину, в числе которых значилась и веревка, на которой якобы был «подвешен» или «висел» труп погибшего поэта.

Сразу же возникла дилемма.

Если указанные обстоятельства смогут подтвердиться (?!), то неизбежно найдет подтверждение двусмысленность и безответственность утверждений прокуратуры о невозможности установить доказательства убийства А.С. Есенина, и подтвердится, тем самым, наличие действительно новых обстоятельств по «делу».

Но самым циничным станет то, что доказательствами гибели поэта, оказывается, можно торговать, «наваривать» состояние на его имени и памяти о нем в виде серебреников Иуды, а ведь этот «аукцион» происходил непосредственно и буквально перед «всевидящим» оком Генеральной прокуратуры.

Представлялось, что если Генеральная прокуратура РФ немедленно не вмешается в этот аукцион, не изымет (в соответствии с требованиями уголовно-процессуального закона) эти источники доказательств, то она (вольно или невольно) обнаружит свое истинное отношение к расследованию обстоятельств гибели С.А. Есенина.
Какова действительная позиция прокуратуры, автору настоящего исследования неизвестно, поскольку в отношении этого сообщения хранится полное и таинственное молчание, что не исключает возможности организованной «фальсификации».

Либо это «жареная утка» средств массовой информации?

Тогда о каком обнаружении «вновь открывшихся обстоятельств», действительно содержащихся в обращении потомков С.А. Есенина, отправленного на имя Генерального прокурора РФ, а также содержащихся в настоящем исследовании, можно вести речь, когда даже публично выявляющиеся источники доказательств по «делу» о гибели поэта никак и ни в чем не интересуют прокуратуру?


Кто приобрел (?) и приобрел ли (?) на указанном аукционе, и за какие «серебреники» (?), и где сейчас искать этот важнейший источник доказательств (?) по этому «делу», — теперь, возможно, никто и никогда и не ответит!?

Будет величайшей удачей, если указанные источники доказательств окажутся в честных и чистых руках (!!), но если это будет не так… (?), то, видимо, и далее будет продолжен постыдный фарс (сделок обогащения) явных недоброжелателей С.А. Есенина на предметах торга, связанных с его памятью, являющихся при этом важнейшими доказательствами его трагической гибели.

Такое же отношение к вещественным доказательствам, по своей сути противоправное, проявилось и ранее, еще на момент обнаружения трупа С.А. Есенина в отношении осмотра и сохранения одежды и его личных вещей.
Судебно-медицинский эксперт А.Г. Гиляревский (если бы он был на месте происшествия) обязан был еще на месте совместно с дознавателем произвести их осмотр, упаковать, опечатать, обеспечить их сохранность.
Тем более что еще при осмотре места происшествия в отношении этих и других предметов некоторые присутствовавшие откровенно высказывали намерения об их присвоении, а некоторые из них таинственно исчезли с места происшествия.
Без сомнений, указанные предметы и вещи несли на себе следы произошедшего, но, как вытекает из вышесказанного, сразу же после обнаружения трупа С.А. Есенина, «с молчаливого согласия» милицейских властей» была допущена их утрата.
Так, небезызвестный В.В. Князев оставил в деле такую расписку:
«Взято мной (одежда и личные вещи С.А. Есенина), нижеподписавшимся, с трупа Сережи в мертвецкой Обуховской больницы, в ночь с 28 на 29 декабря 1925 года», что и удостоверялось его личной подписью [См.: Материалы, с. 388 — оборот].

Полагаем, исчезновение указанных предметов говорит не только и не столько о вопиющей халатности дознавателя, эксперта и других причастных лиц, но более всего о преднамеренности устранения этих вещественных доказательств.
С учетом того, что гостиница «Англетер» по необъяснимым причинам и несмотря на протесты граждан [12] снесена в наши дни, и с учетом излагаемого ниже факта уничтожения материалов «дела», утраты абсолютно всех вещественных доказательств, можно утверждать, что все восемь десятилетий «заинтересованные лица» устраняли следы убийства С.А. Есенина.


Даже еще сохранившиеся немногочисленные источники доказательств: посмертные маски С.А. Есенина, фотографии М.С. Наппельбаума, рисунки В.С. Сварога — подвергаются откровенной правовой дискредитации, то есть голословному отрицанию их доказательственного значения.

И наоборот, выставляются мнимые, непроверенные и откровенно ложные обстоятельства (пример тому — телепередачи)!?

Рассмотрим эти проблемы с позиций действующего уголовно-процессуального закона.
Как указывается уголовно-процессуальным законом [ст. 74 УПК РФ], доказательствами по уголовному делу являются любые сведения, на основе которых устанавливается наличие или отсутствие обстоятельств, подлежащих доказыванию при производстве уголовного дела.
Такие сведения могут содержаться и могут быть зафиксированы как в письменном, так и в ином виде [ст. 84 УПК РФ], к ним могут относиться материалы фото- и киносъемки, аудио- и видеозаписи и информация на иных носителях.
Документы и иные предметы, обладающие признаками, предусмотренными п. 3, ч. 1, ст. 81 УПК РФ (без каких-либо исключений), признаются вещественными доказательствами, которые могут служить средствами установления действительных обстоятельств по любому из уголовных дел.

Указанные уголовно-процессуальные дефиниции приводятся для того, чтобы показать, как в частности «эксперты» по настоящему «делу» относились и относятся к тем немногим источникам доказательств, которые еще сохранились и которые напрямую относятся к факту гибели С.А. Есенина.

Еще на заседании комиссии Ю.Л. Прокушева 24 декабря 1991 года возник вопрос Н.К. Сидориной к эксперту А.В. Маслову: «Почему не сделан анализ негативов посмертных фотографий Есенина?».
«На всех посмертных фотографиях видна черная круглая пробоина над правой бровью» (С.А. Есенина), — утверждала Н.К. Сидорина.
«Это похоже на пробоину от удара или от пули, — заявили ей специалисты, — но мы не можем сделать никакого официального заключения, потому что нет негативов, а любая фотография в принципе может быть ретуширована».
Итак, другие профессионалы (без анализа негативов посмертных фотографий) указанного заключения сделать не могли, а эксперт А.В. Маслов — смог (!?), заметив при этом, что «в акте этого не отмечено, на маске этого тоже нет»
[13].
Лишь затем эксперт А.В. Маслов вынужден был признать:
«Негатив — это другое дело. Из негатива мы можем что-нибудь вытянуть — узловой снимок, то есть сделать его центральным, можно свет положить по-другому, чтобы оттенить какие-то детали. В данной ситуации мы этой возможности были лишены (?), а в акте этого не отмечено…».
Негативы, о которых говорила Н.К. Сидорина, впоследствии все-таки были предоставлены для исследования экспертной комиссии [Материалы, с. 136], но реальных последствий это не имело.
Констатируя в описательной части заключения [п. 2, п/п «д»] от 19 февраля 1993 года, что «в носовых ходах, больше — в правом, масса светло-серого цвета», — эксперт А.В. Маслов (всецело повторяя за экспертом А.Г. Гиляревским) в своих описаниях ни единым словом не обмолвился об оценке и природе происхождения этих и иных обнаруженных специфических следах и аномалиях.
Однако эксперты обязаны были (в любом случае) полно, профессионально точно и безусловно ответить на этот и другие поставленные перед ними конкретные вопросы, а именно: какие телесные повреждения и особенности можно отметить при исследовании фотографий и гипсовых «масок» трупа С.А. Есенина (?!), в том числе и на возникший вопрос об указанных аномалиях, однако эти вопросы «повисли в воздухе»!
Вот так были проведены писательской комиссией (почти все) «экспертизы» по факту смерти С.А. Есенина и лишь потому, что они все проводились внепроцессуально, то есть незаконно.
А кто и как лишал такой возможности эксперта А.В. Маслова и почему он все-таки не изменил своего вывода, хотя на вопрос члена писательской комиссии Э.А. Хлысталова заявил:
«По фотографиям без негативов мы не беремся работать», но это заявление эксперта А.В. Маслова последовало, когда «дело уже было сделано», и не повлияло на его экспертные выводы.
На вопрос того же Э.А. Хлысталова: «Изучали ли Вы рисунки трупа Есенина», — эксперт А.В. Маслов категорично и безапелляционно ответил [см.: Материалы, с. 44]:

«Рисунки не являются вещественными доказательствами».

Необходимо в этом разобраться. Да, статья 74 УПК РФ прямо не называет такого источника доказательств, но п. 6, ч. 2 этой же статьи называет доказательствами «иные документы».
Вместе с тем, п. 3, ч. 1, ст. 81 УПК РФ приравнивает к этому понятию «иные предметы», в частности, таковыми могут быть признаны рисунки, схемы и т. п., в которых могут содержаться любые сведения, относящиеся к определенному делу.
В уголовном процессе указанные материальные объекты признаются (или не признаются) источниками доказательств не теми или иными экспертами, а исключительно правомочными по Закону лицами и только на основе вынесенных ими постановлений [ч. 2, ст. 81 УПК РФ].

Другой пример, но уже с другим экспертом (С.А. Никитиным) и на заседании той же комиссии Ю.Л. Прокушева, 27 мая 1993 года. На вопрос И.В. Лысцова: «Исследовали ли эксперты, кроме фотографий, рисунок Сварога?» эксперт С.А. Никитин вполне авторитетно и также безальтернативно ответил:
«Рисунок не является вещественным доказательством, поэтому мы его не исследовали, это не входило в нашу задачу» [14].

Таким образом, эксперт С.А. Никитин (как и эксперт А.В. Маслов) безапелляционно и неправомерно утверждал то, что, однако, не входило в его (их) компетенцию, а именно, что рисунок не может быть источником доказательств.
Повторим, что признание или не признание того или иного документа, предмета, любого материального объекта источником доказательств относится к компетенции иных (за исключением экспертов), определенных Законом процессуально уполномоченных лиц.
И осуществляется оно не простым объявлением (даже высоко профессионального) эксперта, а мотивированным постановлением указанных в Законе процессуально правомочных лиц.


Видимо, названные эксперты смешивают понятия «источников доказательств» и непосредственно самих «доказательств».
То есть они не разделяют фактические данные, содержащиеся в них, и сами источники, что приводит к тому, что важнейшие факты и обстоятельства дела игнорируются лицами, которые не имеют на то процессуальных полномочий.

Но, безусловно, не всякая сомнительность либо иная порочность источника доказательств может автоматически повлечь за собой порочность самого факта, фиксацию которого предусматривает и содержит каждый конкретный источник.
Вот почему Закон предусмотрел возможность признания-непризнания таковых источников доказательств «допустимыми» либо «недопустимыми» и отнес это к компетенции конкретного круга лиц, куда вполне обоснованно не входят эксперты.

Посмотрим, а что же все-таки зафиксировалось на рисунках и в памяти единственно объективного очевидца художника В.С. Сварога и о чем он публично заявлял в указанной выше статье «Вечернего Ленинграда» еще 28 декабря в 1990 года:

«Сначала была «удавка» (полагаем, здесь упоминается предмет, оставивший след на подбородке, проходящий через ротовую полость и справа, и слева, а далее от углов рта вниз — к шее, возможно, к гортани), которую правой рукой Есенин пытался ослабить, (но) так рука и закоченела — в судороге».

Данная и нижеследующие версии имеют право на существование и, безусловно, подлежат проверке в ходе возможного следствия, но они не могут огульно и неправомерно отвергаться.
В.С. Сварог продолжил далее: «Потом его закатали в ковер и хотели спустить с балкона, за углом ждала машина. Легче было похитить …Пили, курили; вся эта грязь осталась …Когда (я) рисовал, заметил множество мельчайших соринок на брюках и в волосах (С.А. Есенина)…».

Следует спросить у «экспертов»:

«А разве сведения, содержавшиеся в заявлении и главным образом, в рисунках В.С. Сварога, не имели отношения к делу, и были ли у экспертов полномочия напрочь, «еще с порога», отвергать их?».

Если способ фиксации изложенных В.С. Сварогом фактов (его рисунки) вызывал у экспертов какие-то сомнения, то эти же самые факты излагались им уже в публичном заявлении.
Что, безусловно, должно было быть учтено экспертами и найти отражение в их заключениях.

Но по какому же праву эти факты были отвергнуты экспертами (?), не кажется ли им, что их действия носят предвзятый, намеренно необъективный характер и основываются на доказательствах «по выбору»?

Более определенно выразилась В.С. Пашинина: «Рисунок Василия Семеновича Сварога — В.С. Корочкина — главная улика, главный документ, составленный не участковым надзирателем, а художником, чем и опровергается ложь участкового».
«В номере убитого Есенина художник оказался в числе первых, он первым и нарисовал его в полный рост и в той одежде, в которой он был убит».
«Палачи сделали свое дело и с места преступления, как водится, скрылись, но Есенина оставили в том виде, в каком он был.
Внешний вид Есенина, как уже было сказано, явно не соответствовал виду самоубившегося человека: он свидетельствовал о жестокой драке» [См. тело убитого С.А. Есенина на рисунке художника В.С. Сварога. Приложение 4].
На Есенине — тот серый костюм, в котором его видели в последний раз, только теперь пиджак превратился в жалкое рванье». «Он порезан во многих местах. Это результат чудовищной драки, когда не только по швам расползается костюм, но трещит и расползается сама материя».
«Какую же надо было приложить колоссальную энергию, чтобы превратить пиджак в такое убогое рубище?!»
[См.: Пашинина В.С. Неизвестный Есенин: неопубликованные главы. — Сыктывкар — Киев, 2006. — 64 с. — С. 58–60].
Обратим внимание далее, как описывалась именно эта обстановка происшествия и состояние одежды на погибшем поэте в показаниях и публикациях понятого-свидетеля Вс. Рождественского и какую оценку всему этому дает В.С. Пашинина.
Обобщая все «фактические данные», В.С. Пашинина в первой части указанной работы [Пашинина В.С. Неизвестный Есенин: факты и документы. Сыктывкар: изд-во «ПрологПлюс», 2005. — 316 с. — С. 281] заявила по этому поводу:
«Передернутые факты тянут за собой клевету в изображении личности поэта, а (ложное) упоминание о такой мелочи, как «щегольской пиджак» и «отутюженные брюки» на истерзанном, убитом поэте, явно граничит с преступлением».
«Рисунок Василия Сварога, этот наиважнейший документ, уже был опубликован в 1990 году поэтом Иваном Лысцовым, — четыре года Лысцов взывал в выступлениях и в печати, написал книгу «Убийство Есенина».

И чего добился борец-одиночка? Ученые (хочется взять это слово в кавычки) в Есенинском комитете «не услышали» его выступлений, «не увидели» портрета убитого Есенина, как не «заметили» в 1994 году гибели самого Ивана Лысцова» [Пашинина В.С. Указ. работа. — С. 62].
Ни сама комиссия Ю.Л. Прокушева, ни кто-либо из ее «экспертов» не обратили никакого внимания на указанные факты.

В результате один эксперт (А.В. Маслов) «недоисследовал», а другой эксперт (С.А. Никитин) не «пожелал исследовать» в полном объеме эти источники доказательств, и это лишь потому, что все «экспертизы» проводились «вне сферы» действия уголовно-процессуального закона и каждый из них не предупреждался об уголовной ответственности за дачу ложных заключений.

А было бы возбуждено уголовное дело и указанные «экспертизы» проводились бы в рамках Закона, такие «вольности» были бы абсолютно исключены.
Вот для чего приводились указанные правовые дефиниции, в которых эксперты могут для себя обнаружить, что доказательствами являются любые сведения, тем более содержащиеся и в самих (даже — их же) заключениях и показаниях других специалистов, каковым и был художник-профессионал В.С. Сварог [ч. 1, п. 3–1, ч. 2, ст. 74 УПК РФ].

А содержаться эти сведения могут не только в материалах фото- и киносъемки, аудио- и видеозаписи, но и на иных носителях информации, в том числе и на негативах фотографий и рисунках художников [ч. 2 ст. 84 УПК РФ].

Решение о непризнании негативов фотографий и рисунков художника источниками доказательств правомочны были принимать не сами (даже высоко авторитетные) эксперты, а только специально управомоченные Законом лица [ч. 2, ст. 81 УПК РФ] и только на основе вынесенных ими же постановлений.

Но если бы эксперты были бы последовательными в своей «логике», то им (давно уже) было необходимо объявить акт А.Г. Гиляревского неприемлемым, порочность которого для большинства людей теперь стала очевидной и бесспорной.


Если говорить о прямой фальсификации доказательств, то без возбуждения уголовного дела автор настоящего исследования (пока) лишен возможности безоговорочно это утверждать.
Но, как и любой другой гражданин, автор не лишен права что-либо полагать, высказывать любые сомнения, свои соображения, точки зрения и делать свои выводы.

Обратимся к заявлению присутствовавшего при осмотре сына фотографа М.С. Наппельбаума — Л.М. Наппельбаума, который так вспоминает свои первые наблюдения в номере гостиницы:
«К …углу комнаты, «где упирается в потолок труба отопления, приставлена деревянная стремянка» (какого именно угла, см. далее по тексту исследования).
«На верхней ступеньке стоит милиционер. Из-за его спины виднеется фигура человека в черном. Милиционер старательно развязывает шнур» [Материалы, с. 273, прим. 48].
А далее уже авторы примечания продолжили: «Для того, чтобы поставить туда стремянку, надо было убрать все, что там находилось, и тумбу приклонили к шкафу, М.С. Наппельбаум сфотографировал то, что он застал, войдя в номер».
Следовательно, тумба из-под напольного подсвечника-канделябра не отталкивалась (изначально) самим погибшим, а была «приклонена к шкафу», поскольку нужно было освободить место для стремянки.

Вопрос о применении стремянки участковым милиционером для снятия из петли погибшего С.А. Есенина комиссией Ю.Л. Прокушева не исследовался вообще, хотя комиссия располагала такими сведениями (судя по вышеуказанным примечаниям).

Таким образом, фотограф М.С. Наппельбаум «застал» в номере гостиницы уже измененную обстановку, даже совершенно не ту, которую наблюдал незадолго до этого его сын, который, в свою очередь, сам наблюдал уже изменявшуюся или уже измененную обстановку места обнаружения трупа С.А. Есенина.

Бесспорно, обстановка в номере (изначально) была иная, но она была скрыта такими «правдоподобными» манипуляциями.

На протяжении десятков лет исследователи обстоятельств гибели С.А. Есенина (и сама комиссия Ю.Л. Прокушева) обращались к явно ложным источникам.


Так, из воспоминаний И. Оксенова от 29 декабря 1925 года (особо обращаем внимание на эту дату и обозначенную дату «акта» А.Г. Гиляревского) следует:
«…Номер (гостиницы «Англетер») был раскрыт. Направо от входа на низкой кушетке лежал Сергей, в рубашке, подтяжках, серых брюках, черных носках и лакированных «лодочках».
Священнодействовал фотограф Наппельбаум. Правая рука Есенина была согнута в локте на уровне живота, вдоль лба виднелась багровая полоса (ожог?!) — от накаленной трубы парового отопления, о которую он ударился головой»…
Обратим внимание, что даты предположительно совпадают, но когда же вскрывался труп С.А. Есенина и (главное) какую же ночь (?) провел в прозекторской у трупа В.В. Князев и зачем?
Роль и участие В.В. Князева, официально «посаженного» у трупа поэта, следует рассмотреть особо. (См. далее по тексту: «Отношение В.В. Князева к пребыванию ночью в морге «рядом» с трупом поэта и его поэтические ассоциации», отразившие, хотя и частично, помимо его воли картину убийства поэта.)


«В 6 часов (в 18 часов), — продолжил И. Оксенов, — я позвонил с почты к Фроману и узнал, что в 6 (18) часов в Союзе гражданская панихида. Приехали мы около 7 (19 часов)…».
«Скульптор Бройде снимал посмертную маску, лил гипс, тело лежало, покрытое газетами»… В гробу он (С.А. Есенин) был уже не так страшен. Ожог замазали, подвели брови и губы. Когда после снятия маски смывали с лица гипс, волосы взмокли, как после бани, пришлось расчесывать» [Материалы, с. 119].
«Есенин мало был похож на себя. Лицо его при вскрытии исправили, как могли, но все же на лбу было большое красное пятно, в верхнем углу правого глаза — желвак, на переносице — ссадина, и левый глаз — плоский: он вытек»… Волосы были гладко зачесаны назад, что еще больше делало его непохожим на себя.
Синевы в лице не было: оно было бледно, и выделялись только красные пятна и потемневшие ссадины» [Лукницкий П. Встречи с Анной Ахматовой. — 1925].
Обратим внимание на то, что И. Оксенов наблюдал труп Есенина (как бы) в два этапа: первый, когда он был в номере гостиницы «Англетер» (на момент обнаружения трупа), еще до вскрытия тела поэта; и второй, когда тело С.А. Есенина уже было вскрыто и находилось в помещении отделения Союза поэтов, то есть когда удалялись последние следы повреждений на лице поэта и он сам окончательно «приводился в порядок».
В обоих случаях обстановка места происшествия и состояние трупа были грубо нарушены (тело С.А. Есенина уже лежало на кушетке) и на следующий день, когда «замазывали ожог», «исправляли лицо», подводили у трупа С.А. Есенина брови и губы, снимали маску и «причесывали», — «исправили, как могли».
Но все же: «На лбу было большое красное пятно, в верхнем углу правого глаза — желвак, на переносице — ссадина, и левый глаз плоский: он вытек».

А ведь фотографии именно этих состояний и положений трупа С.А. Есенина были предметом исследования эксперта А.М. Дегтярева.
Но никто до него не упомянул об этих произошедших изменениях, и описываемые нарушения принимались всеми другими «экспертами» за истинное состояние и естественные признаки, и по ним производились серьезные выводы.

Эксперт А.М. Дегтярев констатировал и описал подробно:
«Степень выраженности вдавливания кожи в лобной области слева и в верхнее — внутреннего левого края правой глазницы свидетельствует, что они сфотографированы после придания лицу трупа прижизненного вида, то есть после реставрации лица и имеющегося на нем участка вдавливания»
[Материалы, с. 118].

Однако и это никак не повлияло на выводы комиссии и профессиональные выводы самого эксперта.

Именно с учетом этих позиций автор настоящего исследования намерен обратить внимание читателя на следующие общие обстоятельства, которые (остается только надеяться) будут конкретизированы в ходе следствия и получат полную, действительно объективную оценку.


Первое: наличие многочисленных «вольностей» всех причастных к «делу» лиц, указанных в настоящей работе, когда одни из них «создавали», а другие «оправдывали» (и продолжают оправдывать) те или иные их нарушения.
В качестве примера можно привести факт отношения комиссии Ю.Л. Прокушева к постановочным вопросам ее членов, Э.А. Хлысталова и Н.К. Сидориной.
«Я, — заявлял Э.А. Хлысталов, — предлагаю Есенинскому комитету обратиться в Пушкинский дом, чтобы там дали есенинский автограф эксперту.
Эксперт-криминалист даст заключение: написана ли записка рукой Есенина, написана ли она кровью человека, написана ли она кровью Есенина».
Эти вопросы, поставленные Э.А. Хлысталовым, не были исследованы и остались с двусмысленностями и сомнениями.

Так, вопрос «написана ли кровью Есенина» якобы его предсмертная записка «До свиданья, друг мой, до свиданья», — незаметно «выпал», хотя «экспертиза следов крови», содержащихся в указанном источнике доказательств, проводилась.
Вот так вроде «дело и делалось», но главное оставалось как бы незамеченным.
Более того, оставлен без ответа (в действительности) один из самых важных и главных вопросов: написано ли указанное, якобы предсмертное, стихотворение кровью С.А. Есенина.


В свою очередь Н.К. Сидорина, в качестве члена комиссии, заявляла: «Анализ, который был сделан, такой неполный, что никаких выводов мы сделать не можем. Должна быть проведена полная (комплексная) экспертиза» [См.: Материалы, с. 45].
Каким же было отношение комиссии к вопросам и самой Н.К. Сидориной, читатель обнаружит из дальнейшего содержания настоящего исследования.
Второе: полное устранение вещественных доказательств либо намеренное искажение их фактического содержания.
Например, приведение «в порядок» обстановки места происшествия и трупа С.А. Есенина, подгонка под «нужное состояние» доказательств, в частности, опубликование в официальных изданиях сомнительных источников. (См. ниже сравнительный анализ фотографий из семейного архива С.П. Есениной и фотографии М.С. Наппельбаума).
А также ссылки на «доказательства», противоречащие фактическим обстоятельствам «дела», либо наоборот, оставление «без внимания» фотографий, рисунков и других источников до-казательств, опровергающих официальную версию.
Третье: абсолютно открытое игнорирование либо явное замалчивание точек зрения и высказываемых версий оппонентов. (См. позиции профессора Ф.А. Морохова, членов писательской комиссии Э.А. Хлысталова, Н.К. Сидориной, И.В. Лысцова, изложенные в настоящем исследовании).

Именно с учетом этих сомнительных позиций автор настоящего исследования рассматривает и намерен оценить сам акт А.Г. Гиляревского, его нарочитый «примитивизм» и осознанный «софизм», абсолютную «беспомощность» и «неуклюжесть» дознания, полную отстраненность прокуратуры.

Но при этом автор особо акцентирует, что когда те или иные события и обстоятельства уже стали (или становятся) общеизвестными и, соответственно, неоспоримыми и имеют либо имели место реально в действительности, никто не имеет права давать им другие оценки либо игнорировать их, даже органы прокуратуры, в том числе и эксперты, независимо от их высоких званий и должностного положения.

Приходится, к сожалению, констатировать: прокуратура не только не выражает, но фактически не проявляет никаких намерений принять либо аргументировано и профессионально ответственно «опровергнуть» доводы настоящего исследования.
Все аргументы и факты, изложенные в настоящем исследовании, ею просто и откровенно игнорируются.

В результате все имевшие отношение к «делу» прокуроры как бы (сами собой) в очередной раз скатываются на позиции ничем не обоснованного, голого отрицания, а излагаемая их оппонентами аргументация повисает в воздухе.

Ведь для защиты интересов потомков С.А. Есенина было бы достаточным, если бы выполнялись основные требования Закона, выражающиеся в том, что прокурор, рассматривавший их обращения, не направлял бы им откровенные письма-отписки.
Было бы абсолютно законным, если бы тот или иной конкретный прокурор наконец-то бы вынес процессуально обязательное [п. 2, ст. 124 УПК РФ] постановление по существу «дела», что является его прямой обязанностью.

Видимо, это создало бы нежелательные возможности обращения заявителей в международные судебные инстанции по защите их прав.
Чего, по всей вероятности, но исключительно и только по личному, субъективному мнению отдельных прокуроров, нельзя никак допустить.
Однако после тщательного изучения регламента Международного суда по защите прав человека (в Страсбурге) и Протокола № 14 к нему (ратифицированного Государственной Думой России и подписанного Президентом РФ 4 февраля 2010 года), любой из прокуроров может обнаружить для себя, что подобные действия-бездействия не могут быть неоспоримыми и не являются безусловными препятствиями для их обжалования.

I.5. Общий осмотр (по фотографиям) места обнаружения трупа С.А. Есенина

Не менее значимым источником доказательств мог бы стать «Протокол осмотра места происшествия», но это важнейшее следственное действие надзирателем 2-го отделения Ленинградской городской милиции Н.М. Горбовым было сведено лишь к составлению некоего (практически пустого) «акта».

Возможно, это было «так и задумано» организаторами преступления, ведь в действительности на место обнаружения трупа С.А. Есенина выезжала целая группа оперативных работников.
Как сообщил начальник информационного центра МВД (теперь уже бывшего СССР) В.П. Сороченко:
«Нами установлен Евсеев Г.П., бывший сотрудник РКМ Ленинграда, который в ночь с 27-го на 28-е декабря 1925 года выезжал на место происшествия в гостиницу “Англетер”». Со слов Евсеева Г.П., вместе с ним выезжали сотрудники Громов П.П., Казанский М.В. и Иванов К.М. [Пр.: 2, п. 2/2, с. 21, 42].
Вот они-то и произвели настоящий осмотр места обнаружения трупа С.А. Есенина, в котором принимал участие и «тот самый врач» (К.М. Дубровский), который и осуществлял действительный первоначальный осмотр трупа поэта и (возможное) его вскрытие.

Но властных организаторов убийства С.А. Есенина (видимо) не «устраивало» содержание указанных процессуальных документов, и все было кардинально изменено, в том числе и акт осмотра места происшествия и вскрытия трупа поэта.
Высокий профессионализм судебно-медицинского эксперта (А.Г. Гиляревского) осознано и явно был подменен нарочитым примитивизмом и одновременно созданным самим же экспертом изощренным «софизмом».

Так противоправно была создана необходимость «софизма Гиляревского».

Перед продолжением анализа считаем необходимым подчеркнуть, что автор настоящего исследования ни в какой степени не связан с оценками и выводами никаких комиссий и никаких лиц и как профессионал намерен самостоятельно описать и оценить обстановку (обстоятельства) места происшествия по ее фактическому состоянию на день обнаружения трупа С.А. Есенина.


В настоящее же время основой описания и оценки обстановки (обстоятельств) места происшествия, относящихся к факту обнаружения трупа С.А. Есенина 27(?) — 28 декабря 1925 года в гостинице «Англетер» (Санкт-Петербурга), могут быть исключительно и только фактические данные, содержащиеся в еще сохранившихся документах, фотографиях, рисунках, графических материалах.
Подетальное их разложение, безусловно, даст нам возможность точного анализа обстоятельств гибели поэта.

Именно это автор и намерен осуществить по фотографиям М.С. Наппельбаума и рисункам В.С. Сварога, не только опубликованным в «Материалах комиссии Ю.Л. Прокушева», но и предоставленным С.П. Есениной и полученным из других источников [Вне закона. — № 52. — 22 декабря. — 2008. — С. 10–11), которые произведены фотографом Пресняковым.
Фотографии 5-го номера гостиницы «Англетер» (незадолго до этого — гостиницы «Интернационал») в ряде изданий, в том числе в книге «Музей Есенина в книге» приводится с комментариями. Например, на оборотной стороне фотография С.А. Есенина «На кушетке» содержит надпись:
«Снимок сделан сразу после обнаружения тела С.А. Есенина», точнее через десять минут после снятия тела поэта (См.: Пр. 4, оборотная сторона фотографии С.А. Есенина «На кушетке»).
Изложение выявленных «детальных» обстоятельств определяется необходимостью привлечь всеобщее внимание к явной ошибочности позиции Генеральной прокуратуры РФ, содержащейся в сугубо общих и необоснованных выводах, а также в последующем бездействии прокуроров, конкретно — в ответе от 28 января 2008 года № 15/1-1775-92 на жалобу потомков С.А. Есенина.
Ответ содержит голословные утверждения, что прокуратурой якобы не установлено «каких-либо вновь открывшихся обстоятельств, подлежащих проверке следственным путем»!

Побойтесь Бога, господа блюстители Законности!

Видимо, вами (как вправе полагать любой гражданин России), исключительно и только по сугубо личным соображениям, намеренно не замечаются именно вновь открывшиеся обстоятельства, изложенные в настоящем исследовании.


В связи с этим в целях полного описания места обнаружения трупа С.А. Есенина автору следует вновь обратиться к классической криминалистике дореволюционной России, эффективно применявшей метод «подетального разложения».
Этот метод сохранен для всех нас лекциями и трудами выдающегося теоретика права, профессора Н.Н. Паше-Озерского.
Автор исследования надеется, что указанный метод, будучи универсальным, поможет и возможному следствию в установлении действительных обстоятельств гибели поэта.
Подробное описание места обнаружения трупа С.А. Есенина диктуется также необходимостью восполнить упущенное:
— во-первых, тем, что указанный выше акт Н.М. Горбова не отражает с исчерпывающей полнотой действительной обстановки места обнаружения трупа;
— во-вторых, при «подетальном» описании места происшествия, безусловно, вскроются обстоятельства, которые неизбежно будут иметь решающее значение по делу.

В результате применения указанного метода к исследованию обстоятельств смерти великого русского поэта С.А. Есенина, стало возможным сделать нижеследующие выводы, которые по своей правовой и фактической сути являются действительно вновь открывшимися обстоятельствами.

Итак, место обнаружения трупа С.А. Есенина, по данным «акта» участкового надзирателя 2-го отделения Ленинградской городской милиции Н.М. Горбова, находилось в 5 номере гостиницы «Англетер» (на момент гибели С.А. Есенина — гостиница «Интернационал» г. Ленинграда).

Обратим, прежде всего, внимание Генерального прокурора РФ на то, что осмотр места происшествия производился без участия понятых [См.: Хлысталов Э.А. Тайна гибели Есенина. — С. 42].
Именно «без участия», поскольку уголовно-процессуальный закон требует не только наличия подписей понятых в протоколе того или иного следственного действия, а их действительного и непосредственного участия в этом (проводимом) действии.
Даже наличие подписей понятых под протоколом еще не говорит об их участии в самом следственном действии, если во вводной части протокола не зафиксированы подробно (как и требует уголовно-процессуальный закон) их персональные данные и другие необходимые реквизиты.

Совершенно очевидно, так и обстояло дело с подписанием единолично составленного только «по своему разумению» акта» участкового надзирателя Н.М. Горбова.
Вс. Рождественский писал, что гибель Есенина для него и ленинградских литераторов была полной неожиданностью.
«В это утро было холодно, он пришел в Союз поэтов и был свидетелем, как П. Медведев поднял трубку телефона, как исказилось его лицо после того, как он выслушал страшное известие.
Кто звонил в Союз поэтов, пока неизвестно. Вс. Рождественский и П. Медведев прибежали в гостиницу одними из первых [См.: Хлысталов Э.А. Тайна гибели Есенина. — С. 42–43].
«Прямо против порога, несколько наискосок, лежало на ковре судорожно вытянутое тело. Правая рука была слегка поднята и окостенела в непривычном изгибе. Распухшее лицо было страшным — в нем ничего уже не напоминало прежнего Сергея».

«На маленьком плюшевом диване, за круглым столиком с графином воды сидел милиционер в туго подпоясанной шинели, водя огрызком карандаша по бумаге, писал протокол.
Он словно обрадовался нашему прибытию и тотчас же заставил нас подписаться как свидетелей».


«Таким образом, подписавшиеся в акте («как свидетели») Вс. Рождественский, П. Медведев и М. Фроман увидели труп Есенина уже на полу»…
«Между тем, он (Вс. Рождественский), как и каждый из остальных (П. Медведев, М. Фроман), подписал протокол, в котором указывалось, что труп поэта висел на трубе под самым потолком, в полутора метрах от земли».

«Он подтвердил (также), что веревка не имела затяжной петли, а была намотана на шею, что труп висел лицом к трубе, хотя этого (никто из них) и не видел».
Прошло восемь с лишним десятков лет со дня гибели С.А. Есенина, но и сегодня невозможно ответить, видел ли кто-либо из (так называемых) «очевидцев» поэта в петле?
Весьма сомнительно, что это видел и сам участковый надзиратель Н.М. Горбов.
Его присутствие в номере гостиницы фиксировалось только тогда, когда труп поэта находился на полу (на ковре), и затем, когда труп поэта уже лежал на кушетке.

Как указывалось выше «понятыми», к моменту их прибытия участковый Н.М. Горбов сидел «в туго подпоясанной шинели, водя огрызком карандаша по бумаге, писал протокол», а «прямо против порога, несколько наискосок, лежало на ковре судорожно вытянутое тело (С.А. Есенина)».
Пребывание «милиционера» Горбова Н.М. в указанной верхней форменной одежде и отсутствие каких-либо упоминаний о стремянке (См. далее сообщение сына фотографа М.С. Наппельбаума — Л.М. Наппельбаума) говорит о том, что из милиционеров в этом номере гостиницы он был, возможно, последним, но именно в роли (во всех смыслах) «завершающего».
Первое свидетельство об участии других милицейских работников в составлении протокола содержится в письме (так называемого понятого) Вс. Рождественского к В.А. Мануйлову, датированном 28 декабря 1925 года:
«В коридоре пусто. Дверь в номер открыта. За столом посредине милицейские составляют протокол.
На полу, прямо против двери лежит Есенин, уже синеющий, окоченевший» [См.: Пашинина В.С. Неизвестный Есенин. — Киев : Изд. «Деркул», 2007. — С. 21].
Обратим внимание, что в письме, именно от 28 декабря, конкретизируется место составления протокола — «за столом посредине» и его «составляют» именно «милицейские».
Но затем, позднее, в момент появления понятых (Вс. Рождественского, П. Медведева, М. Фромана) тот же самый Вс. Рождественский описал уже другую картину:
«На маленьком плюшевом диване за круглым столиком с графином воды сидел милиционер в туго подпоясанной шинели, водя огрызком карандаша по бумаге, писал протокол».

Итак, выходит, что составлялось два протокола и, при этом, разными лицами, причем последний составлялся «карандашом», однако в материалах «дела» этот протокол исполнен чернилами?!

Но вернемся к сегодняшнему времени, к осмотру фотографий предполагаемого места обнаружения трупа С.А. Есенина.
Детальный осмотр указанного номера гостиницы «Англетер» считаем необходимым начать с публикуемых впервые фотографий Преснякова из материалов архива С.П. Есениной [16].
Указанными фотографиями зафиксировано: часть холла перед входной дверью в номер гостиницы, общий вид и отдельные части номера за его входной дверью и, далее, угловая часть номера, где якобы было обнаружено «висящим» в петле тело С.А. Есенина.
Входная дверь (в описываемый номер гостиницы) расположена в правой трети стены, отделяющей холл от номера, с открыванием ее в сторону холла.
Дверь двустворчатая; с врезным замком в комплексе с металлической накладкой и дверной ручкой, замочное отверстие которого просматривается в правой ее створке, примерно на четверть ниже ее средней горизонтальной линии.
При увеличенном обзоре плоскости двери на правой ее створке (в верхней части) просматривается табличка описываемого номера — «5».
У входной двери (справа) стоит плетеное кресло, в угловой части холла (слева) от двери почти на всю высоту помещения (визуально 4,0 м) расположено зеркало с резной подставкой-тумбочкой.
Непосредственно в левом углу, на подставке — металлическая (кованая) корзина, далее, вдоль противолежащей стены холла просматривается часть мягкого диванчика с лежащими на ней неопределенными предметами.
Пол паркетный, в видимой части холл покрыт матерчатой дорожкой, проходящей параллельно стене, примерно в метре от стеновой панели номера.
На стеновой панели номера, под карнизом потолка, верхнего и боковых наличников входной двери — открытая проводная разводка, над верхним наличником (слева) — обрыв двужильного провода, идущего через дверь непосредственно в номер.
При входе в номер: над входной дверью и по сторонам — темные, плотные портьеры, слева от двери — кнопка от звонка, далее (по часовой стрелке) на этой стеновой панели — выключатель, напольный умывальник с туалетным кувшином, вазой и другими принадлежностями, прикроватная тумбочка, затем аккуратно прибранная односпальная деревянная кровать, стоящая вплотную к боковой и торцом к описываемой стеновой панели.
Входная дверь (внутри) — без видимых запорных устройств, с неясно обозначаемой (слабыми контурами) ручкой врезного замка (наличие которой лишь допускается, поскольку в таком состоянии реально невозможно закрыть за собой дверь).
Над умывальником, прикроватной тумбочкой и кроватью висит картина с изображением, возможно, зимнего пейзажа.
Справа от входной двери — настенная вешалка для одежды, под ней, вплотную к боковой и торцом к описываемой (внутренней) стеновой панели — кушетка, обитая плотной (матерчатой) драпировкой с узорами в виде крупных роз.
Стеновые панели у кушетки и настенной вешалки обклеены обоями, не имеют повреждений, каких-либо пятен и потеков, открытой проводной разводки и электрических розеток.
Большая часть пространства пола покрыта ковром, на котором строго напротив входной двери, почти по ее осевой линии, стоит прямоугольный стол, покрытый белой скатертью, рядом с ним — два мягких стула с фигурными спинками.
Один стул — со стороны входной двери, «впритык» к столу, другой стул — с противоположной стороны стола, под углом и несколько удален от него.

Судя по теням от мебели, естественное освещение распространяется двумя четкими потоками из окон помещения, находящихся перед наблюдателем (фотографом), строго напротив от входной двери в номер.

По данным С.А. Лучкиной [Вне закона. — № 52–574. — 22 декабря. — 2008. — С. 10–11], указанные (описываемые) фотографии 5-го номера гостиницы «Англетер» были произведены фотографом Пресняковым в первых числах 1926 года.

Но на другой фотографии М.С. Наппельбаума [17] эта часть указанного номера гостиницы зафиксирована иначе.
А именно: из диагонально расположенной точки помещения («от кушетки» несколько вправо) по отношению к осматриваемой его угловой части, с расположением справа (от фотографа) оконных проемов и труб отопления.

Просим читателя акцентировать внимание на следующем.


Опубликованная [Материалы, с. 144], а затем распространенная в общедоступной литературе указанная фотография М.С. Наппельбаума отображала положение мебели и расположение самого номера гостиницы (по крайним их точкам координат):
— слева круглый стол со стоящей на нем прозрачной вазой и лежащим на нем головным убором (в виде округлой пирамиды);
— справа угол прямоугольного стола, оба стола покрыты белыми скатертями.

Указанные точки координат необходимы, прежде всего, для нижеследующего сопоставления официальной фотографии М.С. Наппельбаума с фотографией Преснякова из семейного архива С.П. Есениной.

Как заявляет С.А. Лучкина (в указанном выше номере журнала «Вне закона»), «первая фотография — это изображение части комнаты, сделанное портретистом Моисеем Наппельбаумом 28 декабря 1925 года по заказу ОГПУ и органов дознания Ленинграда.
Вторая — изображение комнаты, сделанное фотографом Пресняковым, буквально в первых числах января 1926 года по заказу жены Есенина, Софьи Андреевны Толстой».
Этот фотодокумент, уже много лет «хранившийся в архиве Софьи Толстой», опубликован в этом журнале впервые.

«При сравнении, — продолжает С.А. Лучкина, — (этих) двух фотографий находимо ключевое отличие.
Трубы парового отопления на фотографии Преснякова находятся в левом углу комнаты, а не в правом, как нам это демонстрирует снимок М. Наппельбаума».
При детальном осмотре этой официальной фотографии М.С. Наппельбаума обозначилось, что потоки освещения, тени от мебели (по отношению к позиции фотографа, указанной выше), а также рисунок ковра и положение пуговиц на мужском зимнем пальто, лежащем на полукресле, не соответствуют их естественному состоянию и предназначению, чем и вызвали серьезные сомнения в подлинности их отображения.
В результате осмотра другой (внешне идентичной по предметному содержанию) фотографии Преснякова из архива С.П. Есениной именно этой же части номера гостиницы выявлено: с поворотным (слева направо) расположением точек координат, (той же самой обстановки и самого номера) потоки естественного освещения, тени от мебели, рисунок ковра и расположение пуговиц на пальто приходят в свое естественное соответствие.

В этих вариантах: на фотографии Преснякова из архива С.П. Есениной и на официальной фотографии М.С. Наппельбаума — предполагаемыми точками осмотра (фотографирования) являлись разные положения фотографов: для первого — «от входной двери» и для второго — несколько вправо «от кушетки».
Подтверждением истинности отображения обстановки в номере [5] гостиницы «Англетер» (где было обнаружено тело С.А. Есенина), зафиксированной на фотографии Преснякова, являются законы оптики, в частности, тот из них, которым утверждается, что «угол падения (света) равен углу его отражения».
Рассмотрим истинность отображения обстановки в номере гостиницы «Англетер», где был обнаружен труп С.А. Есенина, с применением указанного закона оптики.
С учетом действия этого закона оптики, а также направления зрения наблюдателя (фотографа) в положении «от входной двери» реальное отражение в зеркале двустворчатого шкафа, находящегося в номере, части угла письменного стола и частей мягких кресел, а также других предметов (по фотографии С.П. Есениной) соответствует указанному физическому закону.
И наоборот, мнимое отражение в зеркале указанного шкафа названых частей мебели на официальной фотографии М.С. Наппельбаума [Материалы, с. 144] противоречит именно этому закону оптики, в результате чего отображение в зеркале шкафа не соответствует углу отражения окружающей обстановки.
Кому это было нужно, в настоящее время, видимо, установить невозможно, но указанное сопоставление дает основание признать официальную публикацию недопустимой, как несоответствующую действительности со всеми вытекающими из этого процессуальными и иными правовыми последствиями.
Целью указанных действий может быть изменение обстановки места обнаружения трупа С.А. Есенина и других существенных обстоятельств «дела», а в итоге — намеренное создание осложнений, отвлечение от Истины, возможного следствия.

Полагаем, что фотография М.С. Наппельбаума [Пр. 2, п. 1, с. 144; 2/2, с. 256; 3, с. 192] фактически отражает обстановку помещения номера «в зеркальном отображении», то есть при изготовлении фотографии (со стекла) изображение отпечатано с «оборотной стороны» негатива.


Номер гостиницы (на каждой из указанных фотографий) явно «приведен в порядок», прибран и находится не в первоначальном (на момент обнаружения трупа) состоянии, даже не в том, в каком его увидели литераторы-понятые.
Так, по заявлению Н.Н. Брауна, «…обстановка в номере «Англетера», которую мы видим на известных (официальных) посмертных снимках: стол, стул, шляпа (меховая шапка в виде пирамиды) — тоже поддельная, мой отец ничего такого не видел, это — инсценировка, спектакль»!?
Из этого факта читатель может сделать вывод о действительной достоверности и доказательственном значении этих и других официальных «доказательств» по «делу» о гибели С.А. Есенина (см. специальный раздел настоящей работы).

I.6. Детальное описание (по фотографиям) обстановки места обнаружения трупа С.А. Есенина

Описание автором настоящего исследования предполагаемого места обнаружения трупа поэта осуществлено, как в целом (безотносительно), так и в части (относительно) к каждой из указанных выше фотографий обстановки номера (что акцентируется в тексте описания):

— видимые части стен помещения обклеены обоями с вертикально чередующимися светлыми и темными полосами;
— описываемая часть гостиничного номера имеет два плотно зашторенных оконных проема и один, также плотно зашторенный, дверной проем (в соседний номер, где предполагается наличие балкона), скрываемый двустворчатым зеркальным шкафом;
— помещение электрифицировано, поскольку на противоположной стеновой панели описываемого помещения (относительно места расположения фотографа) находится электрическая розетка с включенным в нее штепселем, с двойным витым электрическим шнуром;
— параллельно этой стене, почти вплотную к угловой стеновой панели (с оконными проемами), проходят две вертикальные трубы (отопления), отстоящие одна от другой на расстояние примерно в полтора их диаметра, скрепленные на половине их длины стыками;
— по данным исследований, проведенных Бюро судебно-медицинских экспертиз медицинского управления г. Москвы (18), расчетная высота помещения якобы составляла 3,52 м (?), а по данным Э.А. Хлысталова [19] — высота номера составляла 3,8 м, по данным же Ф.А. Морохова — 4 м (!) и С.С. Куняева — (вовсе) 5 метров;
— в видимой части номера, слева, по часовой стрелке и по спирали к центру (вначале осуществлен осмотр официальной фотографии М.С. Наппельбаума) просматриваются различные предметы и мебель: часть мягкого стула и овального стола (вдоль стены), покрытого белой скатертью, со стоящей на нем прозрачной вазой с ручкой(ами) и лежащим на нем головным убором (в форме округлой пирамиды с меховой опушкой); мягкое кресло (впритык к столу); другое мягкое кресло у зашторенного оконного проема, за креслом — торшер с электрическим шнуром, включенным в розетку; у противостоящей стены — прямоугольный письменный стол с 4-мя точеными (весьма массивными) ножками и 5-ю выдвижными ящиками; под столом — (по центру) пустая квадратная корзина под мусор; на столе (по его осевой линии) — стаканчик под карандаши и чернильница;
— между письменным столом и стеной — две (удаленные друг от друга на полтора их диаметра) вертикальные трубы (без видимых приборов отопления); рядом с трубами (под углом примерно в 45 градусов, предположительно гипсовая) — опорная часть напольного подсвечника-канделябра в виде гофрированной колонны (визуально высотой 100–110 см), опирающаяся на стенку стоящего далее двустворчатого зеркального шкафа, закрывающего плотно зашторенный дверной проем (предположительно, в соседний номер с балконом); и в завершение кругового обзора, справа, видимая часть, передний угол прямоугольного стола, покрытого белой скатертью;
— обстановка видимой части номера по фотографии Преснякова из семейного архива С.П. Есениной (осмотр произведен по часовой стрелке и по спирали к центру): начиная слева от части (уточняем) прямоугольного стола, покрытого белой скатертью (в качестве начальной точки координат), расположены те же самые предметы и мебель, но в обратной последовательности;
— конечной точкой координат на фотографии из архива С.П. Есениной (справа) является овальный стол, покрытый белой скатертью, с находящимися на нем прозрачной вазой с ручками и головным убором в виде округлой пирамиды;
— пол гостиничного номера паркетный, видимая часть номера покрыта светлым ковром, предполагаемое освещение верхнее, под углом, сзади от наблюдателя;
— к центру номера (по фотографии М.С. Наппельбаума) — мягкое полукресло, стоящее двумя передними ножками на ковре и боковой частью вплотную к мягкому креслу с торшером, развернутое под прямым углом к письменному столу и несколько удаленное от него;
— на этом полукресле (на его спинке и месте для сидения) и одновременно на кресле (своей верхней частью) находится произвольно лежащее двубортное мужское зимнее пальто с темным меховым воротником и необычной (для мужского застегивания) постановкой пуговиц справа налево;
— по фотографии же Преснякова из архива С.П. Есениной все объекты осмотра и все предметы те же самые, но с расположением в обратном порядке, в частности, расположение пуговиц на двубортном мужском зимнем пальто с меховым воротником (для застегивания) слева направо;
— перпендикулярно к противостоящей стене, массивным основанием от этой стены, рядом с передней ножкой письменного стола, лежит на ковре (той частью, где светильники) поврежденный подсвечник-канделябр, детали от которого разбросаны по ковру рядом с ним (слева либо справа от него, в зависимости от рассматриваемой фотографии);
— на стеновой панели (перед письменным столом) видна часть витого шнура (назначение которого на первый взгляд не определяется), уходящего под наклонно стоящую гипсовую опору напольного подсвечника-канделябра, дальнейшее прохождение шнура не просматривается, лежащий на ковре поврежденный канделябр не имеет видимой связи с предполагаемым шнуром, который далее в пространстве номера не обнаруживается;
— на поверхности письменного стола мелкие фракции (предположительно) опоры напольного подсвечника-канделябра, такие же осколки, (видимо) образовавшиеся после разрушения верхней части указанной опоры, локализуются на полу между письменным столом и двустворчатым шкафом;
— плоскости стеновых панелей и обоев на них не имеют повреждений, рисунок обоев ровный, без каких-либо явных и четких потеков и пятен; плотные оконные и дверные шторы без видимых повреждений, задернуты, в помещении при фотографировании включено электрическое освещение.
Следует также обратить внимание, что, по данным Э.А. Хлысталова [20], при принудительном вскрытии двери помещения (отмычкой) в номере (№5) гостиницы «Англетер» 28 декабря 1925 года освещение внутри номера было выключено.

Однако при осмотре исследуемой фотографии М.С. Наппельбаума освещение визуально определяется включенным (включен торшер и, возможно, верхний от наблюдателя свет), тогда как на фотографиях Преснякова (из коллекции С.П. Есениной) зафиксировано естественное освещение номера.

Необходимо отметить, что при более тщательном осмотре установлено наличие «дорожки» пятен, похожих на кровь, проходящей по светлой части ковра, и идущей в направлении от пограничной части видимого пространства номера (от кушетки) к углу письменного стола.
Характер пятен, похожих на кровь, не подтверждает (предполагаемую) обильную кровопотерю, насыщенность и размеры пятен убывают по мере удаления «дорожки» от границ видимого пространства ковра к углу письменного стола.

При осмотре посмертных фотографий С.А. Есенина [21] установлено, что над кушеткой, на которой лежит труп поэта, «нависает» двойной (витой) шнур, возможно, та его часть, которая не обнаруживалась при осмотре места происшествия, однако в месте расположения кушетки (явно обозначенных) электрических розеток осмотром не зафиксировано.
В результате общего осмотра других (морговских) посмертных фотографий зафиксированы только видимые телесные повреждения на трупе С.А. Есенина (и только в ракурсах, которые не дают полной возможности рассмотреть все повреждения в комплексе), а именно:

— на левой руке (с внутренней стороны нижней трети предплечья) три продольные и одна поперечная раны в области кисти, в частности, поперечная рана имеет разное происхождение с продольными ранами (см. ниже по тексту исследования);
— примерно на середине (до локтевого сгиба) внешней поверхности правой руки — глубокая, видимо, термическая, рана, и поперечная рана — в области кисти;
— на лицевой части в области правой глазницы и переносицы (слева направо и вниз) глубокая, якобы вдавленная рана [22].

Нельзя не указать, что скрытые от наблюдателя повреждения (порезы сухожилий) во внутреннем локтевом сгибе правой руки не наблюдаются на фотографиях, поскольку фотографирование осуществлялось с внешней стороны этой руки, но которые, однако, были реально причинены (по показаниям В.С. Сварога) при приведении тела С.А. Есенина «в порядок».

Отметим особо: положение фотографа (М.С. Наппельбаума) на всех осмотренных фотографиях преимущественно с правой стороны от трупа погибшего поэта (и лишь одна фотография слева), все другие фотографии сделаны только в таких положениях (ракурсах), которые не предоставляют возможности осмотреть труп с комплексом всех повреждений — в целом и во весь рост.
Необходимо также обратить особое внимание на телесные повреждения в области шеи: справа четко обозначенные странгуляционные борозды, разделяющиеся на переднюю часть, образовавшуюся, возможно, от веревки, шнура, иного витого предмета; и заднюю (нижнюю), явно и строго горизонтальную, сплошную часть, образовавшуюся (что не исключается) от ремня или широкой тесьмы.


Наличие внутренних характерных признаков и изменений в организме С.А. Есенина констатируется только по «акту» судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского [24], из которого, в частности, следует: «На наружной оболочке (сердца) и легочной плевре, сзади, значительное количество точечных кровоподтеков», так называемых, пятен «Тардье»?!
Других внешних повреждений и особенностей автор «акта Гиляревского» не отметил, не заметил их и эксперт А.М. Маслов.
Однако совершенно не исключается, что в «непоказанных» фотографом частях тела погибшего поэта «скрываются» значительные телесные повреждения (раны, гематомы, переломы, повреждения костей черепа, конечностей и другие), как это было, например, с обнаружением массированных порезов сухожилий в локтевом сгибе правой руки.
Тело С.А. Есенина предположительно сразу же после его «снятия из петли» сохраняло позу глубокого окоченения (рисунки В.С. Сварога): кисть правой руки на уровне головы (лица), предплечье под прямым углом с плечами, ноги скрещены.
Одежда на трупе С.А. Есенина (по рисунку В.С. Сварога), в особенности пиджак, «разорвана в клочья» [25], хотя на фотографии М.С. Наппельбаума (труп С.А. Есенина на кушетке) отражено уже другое, безусловно, измененное состояние одежды.

Но, как следует из сообщений очевидцев, а также из приведенного выше заявления (рисунка художника В.С. Сварога): труп С.А. Есенина «приводился в порядок», и для того чтобы избавиться от указанной выше позы окоченения, на правой руке были произведены обширные порезы сухожилий в локтевом сгибе этой руки, скрещенные ноги разъединены.
Вертикальное положение головы погибшего («на кушетке»), находящегося в стадии глубокого окоченения, подтверждает ее «свободное положение», характерное при разрыве шейных позвонков, хотя экспертами А.Г. Гиляревским и А.М. Масловым утверждается, что она была наклонена к левому плечу, и никаких разрывов шейных позвонков ими не отмечалось.
Действительно, без пиджака, «причесанный» (в прямом и переносном смысле), без каких либо кровоподтеков и других следов крови, приведенный уже «в порядок» через 10 минут после «снятия» из петли (см. оборот фото ГЛМ № КП 52909) С.А. Есенин зафиксирован на фотографиях М.С. Наппельбаума.

Таким образом, факт «приведения в порядок» одежды, самого тела С.А. Есенина и обстановки в номере еще при осмотре ее участковым Н.М. Горбовым и до предполагаемого вскрытия тела поэта экспертом А.Г. Гиляревским стал общеизвестным и поэтому не требует доказательств.
Таковы непредвзятые результаты осмотра места обнаружения трупа погибшего С.А. Есенина по фотографиям М.С. Наппельбаума и фотографиям Преснякова из семейного архива С.П. Есениной.

I.7. Вопросы, возникшие в ходе осмотра, и (возможные) ответы на них

1. Почему во всех официальных документах «по делу» С.А. Есенина отсутствует констатация факта, что в действительности труп поэта был подвешен или висел на одной из двух трубах (предполагаемого) отопления?
Автор исследования вправе полагать, что это важнейшее обстоятельство «опущено» намеренно, так как идентификация положения трупа «с двумя трубами» не подтверждает официальную версию самоубийства поэта.
2. В каком конкретном положении находилась голова погибшего поэта и почему на лицевой части трупа не наблюдается след другой (горячей) трубы, притом что расстояние между этими трубами не превышает полутора их диаметра?
При определении положения головы погибшего С.А. Есенина необходимо учитывать, что он кистью правой руки пытался освободиться (прижизненно) от петли, накинутой на него сзади, и объемом и конфигурацией руки мог препятствовать соприкосновению лица одновременно с двумя трубами [26].
С учетом данных, содержащихся в вышеуказанном заявлении в печати художника В.С. Сварога и отображенных на его рисунках, необходимо обратить внимание, что в действительности кисть и правая рука С.А. Есенина зафиксировались именно в той позе окоченения, которая подтверждает момент и позу его «освобождения от накинутой петли сзади», что исключало соприкосновение с обеими трубами.
3. На основании данных «акта» участкового надзирателя 2-го отделения Ленинградской городской милиции Н.М. Горбова, «труп висел под самым потолком», на расстоянии около 1,5 м» (от плоскости ступней ног до поверхности пола).
Рост С.А. Есенина был равен 1,68 метра, высота гипсовой опоры подсвечника-канделябра (на которой якобы стоял погибший) составляет визуально более 1 м и относительно к общепринятым размерам мебели — не более 1,10 или 1,15 м [26].
Каким же был возможный механизм «попадания в петлю» и именно «под самый потолок»: а) «по своей воле»; б) принудительно — «по воле» преступников?
Простой подсчет показывает, что при высоте номера в 3,52, а при большей высоте, и, тем более, при высоте в 3,8–4 или даже 5 м невозможно «влезть в петлю», акробатически не «запрыгивая» в нее, что абсолютно исключено, но для преступников «подвесить труп» под самый потолок было вполне реальным делом.
При этом погибший должен был мгновенно (именно мгновенно) завязать «несползающий» узел и петлю, просунуть в нее свою голову и (до этого либо после чего) спуститься, чтобы выключить электрическое освещение в номере, а уж затем выбить из-под своих ног опору, что является абсолютно абсурдным.
А ведь для осуществления обратной процедуры, но с обязательным учетом данных, содержащихся в заявлении сына фотографа, М.С. Наппельбаума — Л.М. Наппельбаума
[Материалы, с. 273, прим. 48], требовалась стремянка. Таким образом, поэт по своей воле не мог оказаться в петле «под самым потолком».
4. Как (если освещение в номере действительно было выключено, все оконные проемы плотно зашторены) и с учетом всего вышеизложенного можно оказаться «подвешенным» (самим же собою) в темноте и тем более под самый потолок?
Гипотетически (!), но только в настоящее время, с помощью дистанционных средств управления, когда эти средства позволили бы провести все подготовительные действия: завязать петлю, укрепить «несползающий» узел на одной из горячих труб, подпрыгнуть под самый потолок (и в это же мгновение) попасть головой в петлю, затем выбить из-под ног опору, после чего (либо до этого) не забыть выключить освещение.
А что, по официальной версии, и в действительности было первичным (?): одновременное подпрыгивание под самый потолок, точное и мгновенное попадание в петлю или спокойное «размещение самого себя» (?) в еще недоступной петле, а затем выбивание уже недоступной опоры.
Либо все наоборот (?), но в том или другом случае это противоречит Истине и абсолютно абсурдно!

5. Как возможно, хаотично передвигаясь в темноте по поверхности письменного стола, не сбить чернильницу и стаканчик под карандаши?
Стаканчик под карандаши и чернильница находились именно там, где должны были находиться ноги погибшего, и они, безусловно, должны были бы быть сбиты, но преступники же могли стоять по краям стола.
6. Возможно ли, взгромоздившись на опору напольного подсвечника-канделябра, оказавшись в петле «под самым потолком», боковым отталкиванием опоры оборвать шнур от канделябра, недостающая часть которого так и не была обнаружена при осмотре?
А вот преступники (как можно предположить) при освещении сначала вырвали подсвечник-канделябр с его основания, оборвали (срезали) часть шнура и использовали его, чтобы «подвесить» тело уже убитого С.А. Есенина, что и подтверждается фотографией М.С. Наппельбаума [27].
7. Почему не обращается внимание на то, что если шнур был оборван боковым падением гипсовой тумбы напольного канделябра, то, безусловно, его основание было бы обращено к стене?
Но если все обстояло наоборот, тогда отскочившие от канделябра детали находились бы не на ковре, а между письменным столом и шкафом.
8. Почему стоящая под письменным столом (строго по осевой линии) квадратная корзина для мусора не сдвинута в сторону и она пуста, если по материалам дела в день смерти С.А. Есенин работал над рукописями за этим письменным столом?
Значит, показания В.И. Эрлиха об этом не только не соответствовали действительности, но и явно «уводили» дознание от действительных обстоятельств «дела», после чего и появилось якобы предсмертное «До свиданья, друг мой, до свидания»!?
9. Почему не выяснено, какую функцию выполняла зашторенная дверь (в соседний номер), расположенная за двустворчатым шкафом?
Пользовались ли ей и шкафом, если на фотографии головной убор и пальто (как бы специально) кем-то принесены в номер и наброшены на стол и кресло, тогда как при входе у двери есть вешалка?
А если возникала необходимость, то предназначался и использовался ли указанный шкаф для помещения верхней одежды?
Возможно, что зашторенная дверь могла быть «входом-выходом» для преступников либо вела в соседнюю комнату, где, предположительно, был балкон, о котором упоминает В.С. Сварог и на котором якобы длительное время находился труп поэта?!
10. Что означает и в результате чего появилась на ковре «дорожка» следов, похожих на кровь, идущих в направлении от границы видимого пространства номера к углу письменного стола?
Почему насыщенность и размеры пятен убывают по мере приближения «дорожки» к углу письменного стола, а не наоборот, как это было бы при действительном снятии трупа «из петли»?
Автор полагает, что «дорожка» следов на ковре образована следами крови и образовалась она тогда, когда преступники переносили тело уже убитого поэта «для подвешивания» к письменному столу, а незначительные капли крови (после возможно предшествовавшей обильной потери) уменьшались по мере продвижения по направлению перемещения тела к письменному столу.
11. Почему телесные повреждения на трупе С.А. Есенина (на левой руке — три продольные раны и одна поперечная рана в области кисти, на правой руке — поперечная рана кисти) игнорируются экспертами, и этому факту не придается должного значения [28]?
Подлежит сомнению точка зрения об их незначительности, и можно полагать, что эти телесные повреждения — следы борьбы либо следы связывания рук поэта, но в любом случае следы насилия над С.А. Есениным.
Тем более, что природа и механизм их образования различны
[См. статью Е.В. Черносвитова в журнале «Современное право». — № 3. — 2006], в частности поперечная рана в нижней трети левой руки есть последствие предшествовавшей прижизненной травмы.
А глубокая рана на внешней поверхности нижней трети правой руки в максимальной степени вероятности является термической и, возможно, образовалась от соприкосновения с трубами отопления.

12. Каков механизм образования четко выраженного следа от пока еще не установленного предмета, проходящего через ротовую полость справа и слева, затем вниз, вправо до границы подбородка, а затем под самим подбородком над гортанью, зафиксированного на фотографии М.С. Наппельбаума [29] и подтверждаемого вышеприведенными показаниями В.С. Сварога?
Автор полагает, что указанный след образовался, когда С.А. Есенин пытался освободиться от накинутой на него преступниками петли сзади, однако прохождение следа через рот и направление его (вниз) подтверждает то, что след над гортанью погибшего от витого предмета оставлен именно этой петлей и полностью исключают возможность совершения этих действий самим погибшим.
13. Почему четко обозначенная странгуляционная борозда, отчетливо разделяющаяся на расположенную в правой передней части шеи, образовавшуюся от витого предмета (шнура, веревки и т. п.), и на заднюю широкую (возможно, замкнутую часть), образовавшуюся от ремня, широкой тесьмы — выдается исключительно и только за след веревки [30]?
Полагаем, что на шее С.А. Есенина имелось несколько странгуляционных борозд: одна изначальная, полностью замкнутая, от ремня или широкой тесьмы, от удушения которыми и погиб поэт; другая — от витого предмета, проходящего через ротовую полость, а затем над гортанью, и от петли уже от невитого предмета (струны, лески), на которой был «подвешен» труп С.А. Есенина, чтобы скрыть его убийство.
14. Почему в акте А.Г. Гиляревского не отражены следы от (предположительно) витого предмета, проходившего через ротовую полость, а затем над гортанью погибшего поэта? Каков механизм и как далее обозначилась их трасология?
Полагаем, что указанные следы от предмета, проходящего через ротовую полость, а затем над гортанью погибшего, оставлены «удавкой», которая набрасывалась сзади на еще живого С.А. Есенина и с применения которой начиналось убийство поэта, а завершилось оно удушением поэта петлей «от ремня или широкой тесьмы», хотя, возможно, это осуществлялось и в иной последовательности.
15. Почему внутренние характерные изменения в организме С.А. Есенина, которые в общих чертах констатируются в «акте» судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского [31], подтверждающие, что в полостях сердца, на его наружной оболочке, сзади и на легочной плевре обнаружено значительное количество точечных кровоподтеков, не объясняются экспертами?
Полагаем, что именно указанные изменения в организме поэта, а также отсутствие других признаков (обязательных при суициде) не исключают, а подтверждают, что его насильственная смерть наступила, когда он находился в горизонтальном положении, вследствие чего эти кровоизлияния находятся именно на задней поверхности сердца и легких.
16. Почему тело С.А. Есенина сразу же после его «снятия из петли» [33] сохраняло позу «вертикально под прямым углом поднятой руки, …со скрещенными ногами» [см. рисунок В.С. Сварога]?
Полагаем, что труп С.А. Есенина «подвешивался» уже в стадии наступившего глубокого окоченения, а поза трупа, отображенная на рисунке В.С. Сварога, подтверждает вывод, что кисть правой руки погибшего поэта зафиксировалась в указанном положении, когда он пытался освободиться от петли, наброшенной на него сзади, проходившей через его ротовую полость, а затем под самим подбородком и гортанью.
17. Не по этой ли причине кисть правой руки погибшего поэта оставалась в указанном положении (даже в стадии полного расслабления якобы вертикально подвешенного тела), тем более что и ноги погибшего поэта так и остались скрещены?
При ничем не ограниченном вертикальном подвешивании (висении) тела «в петле» и именно в стадии полного расслабления ничто объективно не могло препятствовать тому, чтобы ноги погибшего, в частности, перестали быть «скрещенными»!
Следовательно, тело погибшего С.А. Есенина, безусловно, находилось в стадии полного расслабления еще в горизонтальном положении. Но только затем (через длительный промежуток времени) в этой же позе было подвешено, но уже в стадии последовавшего, тем более, уже наступившего глубокого окоченения.

18. Почему двубортное мужское зимнее пальто, лежащее на полукресле в осматриваемом помещении, имеет необычную (для мужского застегивания) постановку пуговиц (справа налево)?
Полагаем, чтобы запутать следы убийства С.А Есенина, фотография М.С. Наппельбаума [1, с. 44; 2/2, с. 256; 3, с. 192] фактически отражает обстановку помещения «зеркально».
То есть при изготовлении фотографии (со стекла) изображение намеренно отпечатано «с оборотной стороны», что изменило расположение пуговиц на пальто, а также расположение мебели, труб отопления и других предметов и самой обстановки в номере на противоположное.

19. А как же оценить показания В.И. Эрлиха в части того, что С.А. Есенин оставался работать (после его визита) над рукописями, накинув на себя шубу, тогда как при осмотре номера гостиницы уже обнаружено пальто?
Кем и для каких целей осуществлена указанная подмена, либо для чего В.И. Эрлих изменил свои показания, и что же именно можно считать правдивым?
20. Почему, если мужское зимнее пальто, якобы произвольно лежащее (либо наброшенное), расположенное верхней своей частью на кресле, а остальной частью — на полукресле (именно через его спинку), не имеет в этом месте перелома либо, наоборот, возвышения общей конфигурации (силуэта) пальто?
Полагаем, что указанное положение пальто может означать: либо отсутствие спинки полукресла, которое, возможно, необходимо было замаскировать, либо это фотомонтаж.
Искусственность указанной композиции подтверждает очерчивание контуров полукресла (со спинкой), имевшихся реально, в действительности.

21. Чем и как можно объяснить зафиксированный при осмотре обрыв электрического провода (предположительно от звонка), проходящего от кнопки из номера, где якобы жил С.А. Есенин, на внешнюю сторону холла, а затем далее, влево, по стеновой панели номера?
22. Можно ли (при отсутствии ключа) закрыть входную дверь номера изнутри, если, возможно, отсутствовала дверная ручка и какие-либо другие приспособления для ее открывания-закрывания, что является важным по «делу»?
Полагаем, что показания В.И. Эрлиха, Е.А. Устиновой и В.М. Назарова в части того, что номер гостиницы «Англетер» был закрыт изнутри и ключ оставался в замочной скважине на момент их принудительного (с отмычкой) проникновения в номер, не соответствуют действительности.

Приведенный перечень возникших вопросов, безусловно, не является исчерпывающим!

Но ведь абсолютно ясно, что кто же (если не следствие) должен дать на них исчерпывающие и окончательные ответы (?!), и при этом так же любому человеку (даже не имеющему специальной подготовки) ясно, что это возможно только в ходе всестороннего, полного и объективного следствия.


Отрицание путем замалчивания возникших выше вопросов может быть расценено (простыми людьми) одновременно и, как «знак согласия», но поскольку при этом необходимо будет приведение в действие всего комплекса требований уголовно-процессуального закона, прокуратура попросту их не замечает.
Но если «молчание» действительно является таким знаком, то для прокуратуры вовсе возникает неотложная необходимость немедленных и реальных следственных действий по «делу».

Однако можно допустить, что прокуратура (просто физически) их не видит либо осознано закрывает на них глаза, то есть не замечает эти вопросы и, соответственно, намеренно не воспринимает их в качестве вновь открывшихся обстоятельств.
В действительности же приходится констатировать «голое», но при этом даже ничем не прикрытое отрицание «всего и вся», — вот реальный комплекс аргументации прокуратуры.
Указанная позиция прокуратуры распространяется на все возникающие вопросы, как возникшие по материалам, уже имеющимся в «деле», так и в ходе проведенного осмотра места обнаружения трупа С.А. Есенина (см. выше).

I.8. Осмотр странгуляционной борозды и повреждений лица погибшего С.А. Есенина

С учетом изложенных и излагаемых ниже обстоятельств возникла настоятельная необходимость произвести повторный осмотр и заново оценить характерные признаки «странгуляционной» борозды (возможно, нескольких борозд) на шее и соответствующих повреждений на лице С.А. Есенина.

Как уже отмечено, критические вопросы к эксперту, кандидату медицинских наук, доценту кафедры судебной медицины медицинской академии им. Сеченова А.В. Маслову возникли еще на заседании писательской комиссии Ю.Л. Прокушева 24 декабря 1991 года [34].
Повторим все заново, а именно то, что эксперт А.В. Маслов заявил комиссии:
«Хотелось бы сказать о компетенции судебно-медицинского эксперта» (вообще), который «не вправе высказываться о роде смерти, то есть, что это убийство, самоубийство («через повешение») или несчастный случай».
Это входит в компетенцию судебно-следственных органов.


Но далее «эксперт» все-таки продолжил: «В акте (А.Г. Гиляревского) отмечено, что на основании данных вскрытия следует заключить, что смерть Есенина последовала от асфиксии, произведенной сдавливанием дыхательных путей», и, повторяя за А.Г. Гиляревским, заключил: «Через повешение» [Материалы, с. 29, 39, 235, 241]!?

«На основании описания борозды, — утверждал судебно-медицинский эксперт А.В. Маслов, — мы могли заключить, что здесь имеется одиночная незамкнутая, косо восходящая снизу вверх слева направо странгуляционная борозда, косо восходящая, где-то слева начинается, справа теряется, то есть она неравномерно вдавленная».
«Косое расположение борозды» объясняет якобы, что голова трупа была склонена к левому плечу»
[35] — таково категоричное первоначальное заключение эксперта А.В. Маслова.

«Лицо трупа, как следует из протокола осмотра (Н.М. Горбова), было обращено к трубе», — напомним, однако, эксперту, что труб-то было не одна, а две, и проходили они параллельно, почти рядом, на расстоянии полутора их диаметра между ними.

Сопоставим указанное описание с посмертными масками и фотографиями (в особенности шеи, глазницы и лобной области) С.А. Есенина и увидим, что все обстоит совершенно иначе.
Если это так, как излагал А.В. Маслов, то якобы вдавленная рана на лице С.А. Есенина должна была локализоваться из правой части лобной области вниз через левую глазницу, а не наоборот, как зафиксировано посмертными фотографиями, масками лица поэта и протоколом осмотра Н.М. Горбова.
Посмертными же масками и фотографиями зафиксирована именно действительная (а не предполагаемая) локализация вдавленной раны на лице С.А. Есенина, а именно из левой части лобной области, вниз через правую глазницу.
И это состояние указанного следа в лобной и лицевой части трупа С.А. Есенина никогда и ни в чем не изменится, ни при каких манипуляциях с ним, что напрочь опровергает заключения экспертов А.Г. Гиляревского и А.В. Маслова.
Однако одновременно этим же подтверждается ложность якобы объективных посылок названых экспертов и их заключений, чем, собственно, и достигался реально созданный, но ложный (по своей сути) результат, однако при внешне безупречной (в построении) самой логической конструкции (через повешение), в чем и состоит суть «софизма Гиляревского».

Вот оно, самое главное, вновь открывшееся обстоятельство!

В области шеи трупа С.А. Есенина отчетливо просматривается странгуляционная борозда, и не одна, а, по крайней мере, две: похожая на отпечаток веревки, шнура или иного витого предмета и похожая на отпечаток ремня или широкой тесьмы.

Что касается узла на петле, то его попросту не было, поскольку удушение поэта ремнем или тесьмой происходило «на земле» (в горизонтальном положении) и необходимость в узле объективно отсутствовала.

А последующее «подвешивание» породило другую странгуляционную борозду.
Как утверждали эксперты А.Г. Гиляревский и А.В. Маслов:
«Голова трупа была склонена к левому плечу», следовательно (по их описанию), вдавленный отпечаток, без каких-либо оговорок, должен быть в области левой (а не правой) глазницы и направление его должно было бы быть из несколько правой части лобной области вниз и влево, через левую глазницу.
Но если бы судебно-медицинские эксперты — вначале А.Г. Гиляревский, а впоследствии А.В. Маслов — обратились к фотографиям М.С. Наппельбаума и посмертным маскам С.А. Есенина, то они бы обнаружили совершенно другую картину.
А именно и фотографии М.С. Наппельбаума, и (в особенности) посмертные маски С.А. Есенина зафиксировали глубокую, якобы вдавленную рану, проходящую из левой части лобной области вниз, через правую глазницу, тогда как по вышеприведенным описаниям А.Г. Гиляревского и А.В. Маслова все наоборот — «через левую глазницу».
Подчеркнем особо, изложенные факты и есть вновь открывшиеся обстоятельства, которые объективно не могут быть опровергнуты, но, безусловно, могут быть подтверждены (и подтвердятся) следственным путем.
То есть все заявления прокуратуры по этому поводу суть голословные утверждения, откровенно противоречащие Истине.
Видимо, именно поэтому прокуратура не в состоянии вынести постановление, предусмотренное ч. 2 ст. 124 УПК РФ.


Необходимо еще раз напомнить «экспертам», что труб-то было (по крайней мере — на фотографиях) не одна, а две, проходящих рядом, через полтора их диаметра, строго параллельно одна к другой!
И обе трубы отопления были (как утверждается) горячими, — одна из них, якобы по этой причине, оставила вдавленный след в области правой глазницы, а другая (проходящая рядом, почти вплотную) почему-то такого следа не оставила?
Повторим еще раз, если это так, то тогда глубокая рана в области правой глазницы действительно не имеет связи с «вдавливанием» ее от одной из двух труб отопления в номере гостиницы, в котором якобы погиб С.А. Есенин.

Следовательно, С.А. Есенин был действительно убит, а его подвешивание на трубы отопления было имитацией самоубийства, в чем, видимо, у прокуратуры отсутствует желание разбираться (возможно, за давностью лет), поскольку это составляет определенную фактическую и аналитическую сложность.

Вот почему, по мнению автора, все восемьдесят (с лишним) лет прокуратура всячески уклоняется от возбуждения уголовного дела по факту насильственной смерти С.А. Есенина.

II. Смерть С.А. Есенина: логика действий и событий

II.1. Псевдологика дознания и действий прокуратуры

При выявлении обстоятельств смерти С.А. Есенина считаем важным отразить никем (пока еще) не затронутую часть дознания – логическую, которая является неотъемлемой частью применяемого нами метода «подетального разложения».

Участие начальника научно-технического отдела уголовного розыска НКВД России С.М. Потапова в издании пособия «Искусство раскрытия преступлений и законы Логики», разработанного немецким ученым-криминалистом Э. Анушатом, ценно для настоящего исследования не только потому, что это современник С.А. Есенина, возможно, имевший по службе какое-либо отношение к факту его смерти, но, прежде всего, тем, что оно являлось руководящим указанием для работников всей системы дознания и следствия того времени.
«Современная криминалистическая литература, — писал С.М. Потапов, — при описании методов раскрытия преступлений, рассматривает их обычно с двух основных точек — зрения технической и тактической.
При этом, однако, в большинстве случаев остается мало или совсем незатронутой третья существенная точка зрения — логическая, касающаяся ряда чрезвычайно важных вопросов»
[См. пособие Э. Анушата и С.М. Потапова: Пр. 2].

«Сколько дознаний, — обращали внимание С.М. Потапов и Э. Анушат, — произведенных по «нераскрытым» делам об убийствах-самоубийствах превратились бы в следствия, которые обнаружили бы дьявольски ловко совершенные убийства и другие тяжкие преступления и навели бы на след давно разыскиваемых преступников».
Это полностью относится к факту смерти С.А. Есенина.

Именно этим авторы обращают наше внимание на главный «изъян» в дознании по факту смерти С.А. Есенина и одновременно на его неполноту, односторонность, странную беспомощность и его примитивизм, то есть на явную алогичность действий причастных к «делу» лиц и всего происходившего тогда, а также происходящего в наше время.
Создается впечатление, что ни судебно-медицинский эксперт, ни дознаватель, ни следователь, прекративший дознание по этому делу, ни «надзиравший за законностью их действий» прокурор, а затем вереница всякого уровня прокуроров как будто бы и «не слышали» о каких-то законах Логики.


На все их возможные вопросы «как» и «почему» (?) воспроизведем законы Логики в интерпретации Э. Анушата, которые применялись им в криминалистике и которые необходимо было применить при выяснении обстоятельств гибели С.А. Есенина.
Прежде всего «Закон тождества», который соответствует математической аксиоме: «Всякая величина равна самой себе» или «Признаки, исключенные из понятия, к этому понятию неприложимы».
Обратимся к заключению прокурора Управления по надзору за следствием и дознанием Генеральной прокуратуры РФ Н.Н. Дедова от 25 февраля 1993 года.
В нем прокурор, как бы не отрицая наличие нарушений Закона, отмеченных в настоящем исследовании, констатирует лишь неполноту и низкое качество документов дознания [36].
Одновременно прокурор утверждает, что дознание по факту смерти С.А. Есенина «соответствовало уголовно-процессуальному законодательству того времени» [См.: Материалы комиссии Ю.Л. Прокушева].
С очень большой «натяжкой» можно было бы согласиться с указанными рассуждениями прокурора, если бы «акт» судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского не был бы единственным (!!) и при этом противоправным источником «доказательств».
А как же предписывает «Закон тождества», будучи объективным законом Логики (действие которого не зависит от мнения прокурора), который императивно предполагает, что «либо дознание было проведено без каких-либо нарушений, и оно законно; либо оно проведено с указанными в настоящем исследовании нарушениями, и оно незаконно»? Третьего, что содержится (и что внедряется в сознание людей), в вышеуказанном заключении прокурора наука Логика просто не допускает.
Однако, как отмечено Э. Анушатом, «как ни прост этот закон мышления, тем не менее его очень часто нарушают из-за предрассудка или пристрастия (намеренной предвзятости) отрицаются самые очевидные факты».
Именно так (в итоге) и завершилось выяснение обстоятельств смерти С.А. Есенина для членов комиссии Ю.Л. Прокушева, (осознано или подсознательно) находившихся или еще находящихся под воздействием «софизма Гиляревского».
Не менее важен «Закон противоречия»: «Противоположные суждения не могут быть одновременно истинными, но одно из них должно быть (обязательно) ложным, из истинности одного вытекает ложность другого».
По обстоятельствам смерти С.А. Есенина имеют место и «продолжают жить» различные версии, мнения и другие взаимоисключающие точки зрения.
Смотрите ниже специальный раздел настоящего исследования (о реальном наличии различных версий), коллизию которых прокуратуре необходимо устранить в ходе следствия либо согласиться с ними, а затем только производить указанные категорические выводы.
Однако для прокуроров Генеральной прокуратуры РФ [37] весьма простым оказалось обозвать эти точки зрения «некомпетентными», даже дилетантскими вместо того, чтобы провести следствие и законным путем, а главное, не голословно и при этом профессионально ответственно их опровергнуть или признать их правоту.
В науке Логике «в отношении одного и того же объекта не может быть утверждаем и одновременно отрицаем один и тот же предикат.
Возбуждение уголовного дела — вот путь и средство устранения внешне якобы «убедительных» противоречий (в обстоятельствах гибели С.А. Есенина) и приведение этих противоречий в соответствие с объективными законами Логики.
«Закон исключенного третьего»: «При двух противоположных суждениях, из которых одно утверждает то, что другое отрицает, исчерпывается совокупность всего мыслимого».
Продолжая утверждать (основываясь на результатах работы комиссии Ю.Л. Прокушева), что «все чисто», даже при явной очевидности отмеченных выше нарушений Закона, сторонники нелегитимной позиции эксперта А.Г. Гиляревского тем самым отрицают все мыслимое.
И, наконец, «Закон достаточного основания»: «Всякого рода выводы по поводу тех или других событий должны основываться на соотношении между причиной и следствием и только при этом условии мы можем возвыситься над данными нашей памяти и наших ощущений».
Наука (Логика) называет соотношение между причиной и следствием «причинностью».
Но при производстве расследования уголовных дел вопрос о причинности возникает в иной форме.
Каков был ход событий, то есть какие причины и условия послужили тому, что имел место факт смерти (С.А. Есенина)?
«Как ни просто такое утверждение относительно зависимости выводов от оснований и причинности, оно крайне важно, так как самой главной и самой существенной задачей является вопрос: что составляет следствие и в чем его причина»?
В этом-то (при точном соблюдении законов Логики) и должен был бы состоять процесс логического мышления эксперта А.Г. Гиляревского других его коллег, дознавателя, следователя и, безусловно, надзиравшего за законностью прокурора, в заведомо неправосудном и трагическом «деле» С.А. Есенина.

«Всякое суждение должно иметь основание» — вот суть этого закона Логики, но, будучи фактически и безусловно ангажированным, А.Г. Гиляревский утверждал совершенно иное.
Повторим в очередной раз: «софизм Гиляревского» — логическая западня, умышленно ошибочное рассуждение, которое выдается за истинное и тем самым заведомо для его «творца» имеет своей конечной целью уход от Истины.

При явной очевидности отмеченных выше нарушений прокурор Н.Н. Дедов и другие сторонники этой нелегитимной позиции как бы не замечают «софизма Гиляревского», то есть буквально не хотят (!?) его видеть.

Создается впечатление, что ни судебно-медицинский эксперт, ни дознаватель, ни следователь, прекративший дознание по этому делу, ни «надзиравший за законностью их действий» прокурор, не считались (и не считаются) с законами Логики.

II.2. Логика жизни С.А. Есенина

Как показано в предшествующем разделе настоящего исследования, неукоснительное и точное соблюдение законов Логики должно присутствовать не только в Логике действий, но и в Логике событий.

Действия же эксперта А.Г. Гиляревского дознавателя, следователя и прокурора откровенно алогичны!
То есть их «действиями» утверждается то, чего в природе, жизни человека, а тем более в Законе не должно быть.
Но именно этой алогичностью и определилось отношение к человеческой судьбе, имени, чести и достоинству С.А. Есенина.

Уголовные антропологи считают, что самоубийство, заышляемое определенным лицом, вытекает либо из его подсознательного (возможно, врожденного), либо из твердо осознанного приобретенного одного и единого психологического предиката, то есть оно всегда подчинено доминанте своей внутренней, жизненной Логики.
Иными словами, личность психически здорового человека не может быть внезапно раздвоена, вернее, основополагающая (доминирующая) Логика его жизни объективно не может быть (вдруг) подменена спонтанной «логикой повседневности».
Вместе с тем, поведение здорового человека не может объясняться алогичностью самого случая, что объективно не всегда имеет свое (лежащее на поверхности) логическое объяснение!


Завершая свою автобиографию (в июне 1924 года), С.А. Есенин так определил доминанту своей жизни [Сергей Есенин: собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — «Золотой том». — С. 384]:

«Здесь не все сказано. Но я думаю, мне пока еще рано подводить какие-либо итоги себе. Жизнь моя и мое творчество еще впереди».

Таким образом, Логика жизни С.А. Есенина была однозначно определена им же самим и никакого «раздвоения» не предусматривала и не подразумевала.
Отметим, что поэт в своем творчестве уже обращался к вопросу «о самоубийстве», написав еще за десять лет до составления указанной выше автобиографии (точнее, в 1914 году) — «Исповедь самоубийцы».

Невозможно представить, что его подсознательный (якобы врожденный) либо, как утверждается, твердо осознанный, приобретенный психологический предикат, будучи, безусловно, всегда подчиненным доминанте его внутренней жизненной Логики, «позволял» поэту такое длительное время пребывать в состоянии явной, постоянной психической «раздвоенности».

Но вернемся к заключительной фразе его автобиографии:

«Мне пока еще рано подводить какие-либо итоги себе. Жизнь моя и мое творчество еще впереди».

Однако псевдологика прокуратуры и безотчетных радетелей «софизма Гиляревского» не только допускает такое раздвоение личности С.А. Есенина, оно явно и активно внедряется ими в подсознание других людей.
Обратим внимание на то, в каких формах и какими методами это достигается!?
Так, якобы «прощальное» стихотворение С.А. Есенина «До свиданья, друг мой, до свиданья», не будучи в ходе дознания законно признанным источником доказательств, кем-то (намеренно публично) было объявлено и объявляется до настоящего времени таковым, что через скрытое воздействие «софизма Гиляревского» как бы подтверждает суицид поэта.

Это искусственно формирующееся «раздвоение» органически не только никак не сочетается, но и объективно противоречит Логике жизни С.А. Есенина, который в эти самые плодотворные годы его творчества, безусловно, был полон (не только в своей поэзии, но и в своей жизни) оптимизма пушкинских слов:

«Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать»!

III. Психологический портрет С.А. Есенина

Пытаясь объяснить Логику жизни С.А. Есенина, — важно правильно представлять его реальный психологический портрет.

Последуем за основными выводами работы психолога Е.В. Черносвитова и руководителя отдела личности института социологических исследований Академии наук, профессора А.А. Зворыкина и воспроизведем некоторые положения их совместной работы [См.: Черносвитов Е.В., Зворыкин А.А. Типы личности и особенности характера человека. — М. : Наука, 1981].
В своих последующих работах [См.: Современное право. — № 4–8. — 2006] Е.В. Черносвитов персонально, а также совместно с другими авторами, утверждал, что Сергей Александрович Есенин был Гением, Великим поэтом, Выразителем русской духовности в художественных образах.

Кажется, что эти истины общеизвестны и не требуют (на первый взгляд) доказательств, что охватывало и охватывает Личность поэта, якобы, полно и всесторонне.
Однако образ С.А. Есенина был и остается всего лишь мифом, как это понимают современные психологи и психопатологи. 
Существующий образ — миф о С.А. Есенине, сложился еще при жизни поэта, этот феномен понимается автором настоящего исследования как естественный (в творческой среде) процесс, сформировавшийся под воздействием различных факторов.
Следовательно, в настоящее время является настоятельно необходимым «вскрытие сути», вернее, аналитическое «вскрытие» психологического портрета С.А. Есенина.
Именно такую конкретизацию необходимо проследить в настоящем исследовании, чтобы четко отделять многочисленные «художественные портреты» от органически целостного, единого и единственного «психологического портрета» С.А. Есенина и, наконец, исключить возможность смешения или подмены одного понятия другим.

Указанные критерии психологического портрета С.А. Есенина следует рассматривать как основу всего последующего анализа.

По утверждениям Е.В. Черносвитова, «С.А. Есенин вернулся в Москву (из известного зарубежного турне), а с ним же (прибыли) легенды о его пылкой любви к Айседоре Дункан и об их путешествии по Америке и Европе, в том числе и о (его) сумасшествии, и о попытках самоубийства» [См.: Современное право. — № 8. — 2006].
Но эти легенды — практически плод фантазии самой Айседоры, которая в большей степени заботилась о привлечении внимания к их турне, — чем об имени, достоинстве и здоровье поэта.

Теперь о персоналиях, которые эти легенды поддерживали.

«Первым был друг знаменитого венского психоаналитика Зигмунда Фрейда и приятель Алексея Максимовича Горького, цюрихский профессор психиатрии, эмигрировавший из Швейцарии в СССР в конце 1920 годов, Иван Борисович Галант.
Вторым — «красный профессор психиатрии», одним из первых признавший советскую власть и активно с нею сотрудничавший, Петр Борисович Ганнушкин». По данным Е.В. Черносвитова, П.Б. Ганнушкин консультировал С.А. Есенина четыре раза — в период с конца декабря 1923 по 21 декабря 1925 года.
Ганнушкин выставлял Есенину самые разные психиатрические диагнозы.
«Когда Есенин, поскользнувшись на обледенелом тротуаре у дома №4 по Брюсовскому переулку, упал и поранил руку стеклом, он попал в Шереметьевскую больницу, а затем его перевели в Кремлевскую, где Ганнушкин был консультантом».
После этого шрамы на запястье левой руки его «доброжелатели» неизменно связывали с (его) попыткой перерезать себе вены, — и именно эти шрамы значатся в акте А.Г. Гиляревского.
«Безусловно, он (Ганнушкин) спасал его от преследования и суда, предоставляя убежище в психиатрической больнице и тем самым «реабилитируя» перед властями как психа. Однако при этом он (вынужден был) и обращался с ним как с психически больным», — констатирует Е.В. Черносвитов [См.: там же].
Но «доброжелатели» С.А. Есенина все это выдавали и выдают до настоящего времени «за чистую монету»!
И.Б. Галант даже написал книгу, посвященную С.А. Есенину, которая называлась «Гений и безумие».
Занимаясь в психиатрическом кружке под руководством Галанта, Е.В. Черносвитов сделал доклад: «О так называемом бреде преследования С.А. Есенина», где пытался доказать, что «никаким бредом наш великий поэт не страдал» [См.: там же].
На что И.Б. Галант, по словам Е.В. Черносвитова, заметил: «Знаешь, я уже спорил с одним психиатром, который считал, что «психическое здоровье Есенина не вызывает сомнения».

«Это был мэтр европейской психиатрии Пьер Жане», — подчеркнул И.Б. Галант.

Этот же И.Б. Галант в 1926 году писал: «Когда …авторы статей, посвященных памяти погибшего поэта, задавали себе вопрос о возможных причинах, побудивших его погубить жизнь, то они, в общем, отказывались от неблагодарного труда найти «последнюю причину» самоубийства Есенина…».
«А между тем появившаяся недавно в печати, — продолжал И.Б. Галант, — поэма Сергея Есенина «Черный человек» …едва ли может еще кого-нибудь заставить сомневаться в том, что поэт страдал тяжелой душевной болезнью».

Именно с учетом этого предпримем попытку беспристрастно оценить самый главный источник «аргументации» ревнителей вымышленного «самоубийства» поэта — его поэму «Черный человек» [См: Сергей Есенин: полн. собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — (Золотой том). — С. 250].

Мало кто-либо обращал внимание на время начала и завершения этой поэмы, на расстановку знаков препинания при изложении «монолога», превращенного самим же поэтом в «диалог» с (якобы) «черным человеком», и на то, что был ли, хотя бы в предполагаемом отражении, этот самый «черный человек».

Прежде всего, необходимо вспомнить, что на Руси реально существовал ритуал гадания о своей судьбе «на зеркале» (при свечах, зажигаемых человеком в черном одеянии, именно, в полночь, в абсолютно темной комнате), в котором, якобы, появлялся «черный человек».
Одновременно вспомним, что выдающийся русский фольклорист А.Н. Афанасьев в своей фундаментальной работе «Мифы, поверья и суеверия славян», с исключительно характерным подзаголовком «Поэтические воззрения славян на природу» также ссылается на этот ритуал, чем оставил для потомков упоминание об этом существовавшем поверье, этом ритуале гадания [75].

В своей вступительной статье к названому фундаментальному труду Издатель подчеркнул особо: «Без «Поэтических воззрений» невозможно представить не только российскую фольклористику, но и художественную литературу».
Мифы и предания, собранные А.Н. Афанасьевым, привлекали П. Мельникова-Печерского и А.Н. Островского, А. Блока и В. Хлебникова, С. Есенина (что для нас особенно важно), А. Ремизова и других [См. вступительную статью к указанной работе].
В названой работе появляющегося якобы при гадании в зеркале «человека» называют «темным человеком», а у С.А. Есенина этот художественный образ приобрел образ «черного человека», как и у других великих творцов этого поэтического образа.

Говоря об этой своей вещи (поэме «Черный человек»), С.А. Есенин не раз упоминал о влиянии на ее создание пушкинского «Моцарта и Сальери» [См: Сергей Есенин: полн. собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — (Золотой том). — С. 774].

Иначе говоря, этот образ применен С.А. Есениным корректно.

Но для нас архиважным является то, что А.Н. Афанасьев точно воспроизводил именно «Поэтические воззрения славян на природу», что особенно важно для настоящего исследования и чему, собственно, была посвящена эта фундаментальная работа.
Таким образом, еще на уровне глубокого подсознания: «Отдаленные предки наши, круг понимания которых ограничивался внешней материальной средой, разделяли (окружающие их явления духовной сферы) на две противоположные силы».
Сам же С.А. Есенин эту внутреннюю, органически неразделимую душевную двойственность [Здесь и ниже см: Сергей Есенин: полн. собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — (Золотой том). — С. 48] поэтически выразил так:

«Храня завет родных поверий —
Питать к греху стыдливый страх…»

Ничего «черного» великие творцы этого поэтического образа именно «от себя» не вносили, в том числе не внес ничего «от себя» и С.А. Есенин!
Сергей Александрович Есенин, как известно, родился и рос в весьма набожной и отчасти суеверной народной среде, что могло (и действительно отразилось) на его творчестве, и что, в особенности, красноречиво выражает его ранняя поэзия.

С.А. Есенин был глубоко знаком с народными обрядами, гаданиями, преданиями и всякой «былью-небылью», что входило составной частью в Образность его творчества, и, одновременно, составляло его «Поэтическое воззрение на природу».
Но в реальной жизни ни он, ни кто-либо из гадавших или слышавших из уст других содержание этих гаданий не были непременно и (уж точно от этого) не становились больными людьми.
Хотя, возможно, при гадании об этом и шла речь, но поскольку все и всеми осознавалось в таком гадании двойственно (внешне как бы к реальным, но внутренне все-таки как к воображаемым «видениям»), безусловно, и именно болезненного раздвоения личности не происходило.
Современные психопатологи считают, что эти «как бы реальные», но все-таки воображаемые «видения» являются продуктом самовнушения человека, то есть отражением процессов, протекающих «в его подсознании».

Именно этот ритуал воспроизводится в указанной поэме С.А. Есенина с воображаемым самим же поэтом участником этого монолога-диалога, с «черным человеком», то есть со своим же отражением в затемненном зеркале.


По народному преданию, гадание на зеркале якобы обязательно заканчивалось (в своем апофеозе) повреждением зеркала либо лица гадавшего.
Конкретно, так и этим заканчивается (что мы подчеркиваем особо) поэтическое воспроизведение указанного ритуала в поэме С.А. Есенина «Черный человек»:

«Черный человек!
Ты прескверный гость.
Это слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…
…Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И разбитое зеркало…

Не больное воображение, а реальное зеркальное отражение самого себя и поэтический монолог (художественно подавае-мый как диалог) самого поэта с самим собой — вот фактическая суть описанного в названой поэме С.А. Есенина ритуала гадания.

И каково было конкретное содержание этого монолога-диалога, не имеет никакого реального значения.


По данным есениноведов [См.: Пашинина В.С. Неизвестный Есенин: литературно-историческое исследование. — К.: Деркул, 2007. — 592 с. — С. 390], реальным прототипом участника названного монолога-диалога, в воображении С.А. Есенина, выступал (никто иной как) Л.Д. Троцкий, изображенный художником Ю. Анненковым в абсолютно черном (кожаном) одеянии.
Вот почему первоначальный вариант этой поэмы С.А. Есенина именовался «Человек в черной перчатке», а последний вариант назван поэтом «Черный человек»!
Оставим право художественного вымысла (воображения) за поэтами, в этом и состоит суть их поэтического творчества!

Обратимся к свидетельствам современников С.А. Есенина (конкретно к фактическим данным, содержащимся в заявлении Д.М. Ушакова):
«Особенно часто он (С.А. Есенин) повторял одно очень сильное, но чуждое ему по существу, стихотворение «Черный человек», над которым он работал два года» [Здесь и ниже см: Сергей Есенин: полн. собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — (Золотой том). — С. 756].
Замысел создания этой поэмы относился ко времени зарубежной поездки поэта по странам Европы, значит С.А. Есенин работал над этой поэмой с 1923–24 года (независимо от того, что она подписана 14 ноября 1925 года), и ее поэтический образ оставался все это время неизменным, хотя содержание поэмы совершенствовалось [См.: Сергей Есенин: полн. собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — (Золотой том). — Примечания. — С. 774].
Обратим также внимание на важнейшее утверждение Д.М. Ушакова, что содержание поэмы «Черный человек» было «чуждое ему (С.А. Есенину) по существу».

В тексте поэмы выделены кавычками слова:
«Черный человек! Ты прескверный гость. Эта слава давно про тебя разносится», — следовательно, сам ритуал гадания и слава о «прескверном госте», «черном человеке» поэту были известны давно, и возникло все это «не вдруг» (якобы как следствие болезненности поэта), а в процессе длительного поэтического творчества.
Это опровергает вымыслы «доброжелателей» С.А. Есенина о том, что написание поэмы непосредственно предшествовало и стало спонтанным поводом к суициду, и якобы в ней буквально отразилось его болезненное психическое состояние.

Совершенно не случайно, указанные строки были выделены поэтом кавычками, — «имажинист» С.А. Есенин, говорил иносказательно и акцентировал на этом внимание.
Такой поэтический прием поэт применял и ранее: вспомним «Ключи Марии», когда сам автор пояснял в своем примечании, что «Мария» на языке хлыстов шелапутского толка означает душу [См.: Сергей Есенин: полн. собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — (Золотой том). — С. 350].
Когда непосвященный человек читает «Ключи Марии» он едва ли догадывается, что речь идет о человеческой душе, более того, о «ключах» к ней.
Именно таким образом искусство, в понимании С.А. Есенина, «выступает как ключ к душе народа» [См.: Сергей Есенин: полн. собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — (Золотой том). — Примечания. — С. 779].

Итак, в поэме С.А. Есенина «Черный человек» не все лежит на поверхности.

В письме из Ташкента (май 1921 года) Иванову-Разумнику С.А. Есенин писал: «Не люблю я скифов, не умеющих владеть луком и загадками их языка. Когда они посылали своим врагам птиц, мышей, лягушек и стрелы (в том числе, персидскому царю) Дарию, нужен был целый синедрион толкователей».
«Искусство должно быть в некоторой степени тоже таким». «Я его (язык и искусство скифов) хорошо изучил, обломал и потому так спокойно и радостно называю себя и моих товарищей «имажинистами».
Но, если в указанной выше поэме С.А. Есенина все понимать буквально, то следует вспомнить слова А.С. Пушкина:

«Над вымыслом слезами обольюсь»!


Именно «над вымыслом», что, возможно, и в действительности они оба
«обливались слезами», реально или пророчески предвидя свое личное будущее и будущее своего народа.
Загадочный «черный человек» в поэме С.А. Есенина — это явно и, безусловно, от классиков, обращались к этому же (или подобному) образу и другие Великие творцы.
И никто из них не подозревался в каких-либо психических аномалиях либо в том, что этот «человек» буквально выражал их действительное личное состояние.
Значит, художественная образность — это одно, а психологическое состояние самого поэта — это, безусловно, совершенно другое!
«Ни один из героев Шекспира не отражает ни психического склада, ни особенности личности автора. В самых интимных творениях гения, сонетах, среди его героев, как минимум, представлены четыре типа личности».
Что же касается времени окончания поэмы (А.С. Есенина) — то оно еще раз подчеркивает ее символизм, поскольку завершилось ее написание в канун Рождественского поста, в течение которого православные верующие «облегчают» постом не только свое тело, но и свою душу.
Вот чем, как представляется автору настоящего исследования, и были вызваны упомянутый ритуал гадания и монолог-диалог поэта с самим собой. (Автор был «ознакомлен» (в детстве) своими предками с этим ритуалом, из 30 годов ушедшего века, и считает это подтверждением своей точки зрения.)
По новейшим данным (выступление 24 февраля 2009 года на телеканале «Россия» директора Института мозга РАН Святослава Медведева), необычность поведения возможна у любой личности, в особенности у гениальной, что отнюдь не является признаком и следствием каких-либо психических заболеваний.
Однако вернемся к позиции Е.В. Черносвитова, по вопросам «построения» психологического портрета С.А. Есенина, который пришел к выводу, что имели и продолжают иметь место «ошибки двух видов»:
1. Если в роду были психически больные (а разве на свете когда-либо существовал род без таковых (?)), то личность, которую не могут «понять», называют сумасшедшей, или, как «мягко» называл П.Б. Ганушкин С.А. Есенина, «пограничной»;
2. Научный — со времен великого психолога, криминолога и генетика (до сих пор нереабилитированного) ученого Ф. Гальтона — термин «мутация» в обыденной психологии фигурирует только с одной стороны, то есть как вырождение.
«На самом деле, — подчеркивал Ф. Гальтон, — есть отрицательная мутация — вырождение, и положительная мутация. «Гении» — суть положительная мутация».

Вот та основа, на которой возник и продолжает жить «миф» С.А. Есенина, а его Гениальность в совокупности с его Поэтичностью и проникновенной Образностью (в выражении русской духовности) образует его психологический и одновременно художественный портрет.

Если Поэтичность и Образность есть суть художественности портрета С.А. Есенина, то и они же, будучи порождением его Гениальности есть ее «дух», а все эти составляющие в органической их совокупности — «плоть» мифа о нем.
Здесь необходимо произвести акцент: именно «мифа», но не его действительного и реального психологического состояния.

И если в личности Сергея Александровича Есенина действительно присутствовали элементы ее «мутации», то, безусловно, это элементы его Гениальности.

Повторим за Е.В. Черносвитовым: Сергей Александрович Есенин был гениальным поэтом, выразителем истоков русской духовности в неподражаемых художественных образах.
В подтверждение этой именно русской духовности и сыновней любви к Родине звучали и звучат сегодня его же слова:

Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, —
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».

Невозможно представить, что найдется хотя бы один человек на планете Земля, который, будучи предельно честным, смог бы отнести эти величайшие слова поэта к «больным», неадекватным эмоциям!
Напомним в связи с этим слова выдающегося театрального актера (с мировым именем) В.И. Качалова [См.: Сергей Есенин: полн. собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — (Золотой том). — С. 591], который произнес тогда:
«Пьем, — говорю, — за Есенина. …Нас было за столом человек десять. Это было два — два с половиной часа ночи с 27-го на 28-е декабря (1925 года). …Не знаю, да, кажется, это не установлено, жил ли, слышал ли еще нас Сергей в ту минуту, когда мы пили за его здоровье».

Даже в минуту гибели, видимо, по Божьему проведению, благодарные соотечественники вспоминали великого поэта.

Сам же поэт определил свое высокое служение людям так:

Быть поэтом — это значит тоже,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души.

А навет о его «самоубийстве», намеренно прикрываемый «пороками» наследственности, и якобы его «суицидальные порывы» — заведомо злонамеренная неправда (если не выразиться иначе), распространяемая с целью оправдания «софизма Гиляревского»!

IV. Процессуальные позиции прокуратуры по факту смерти С.А. Есенина

IV.1. Оценка материалов дознания

Что же собой представляли материалы и в чем, собственно, заключалось само наспех «произведенное», примитивное и нелегитимное «дознание»?

Все оценки дознавателя, следователя, прокурора и других причастных к делу лиц ни в чем не вышли за рамки «акта», то есть все восемьдесят с лишним лет они находились и находятся в «магическом круге» «софизма Гиляревского».

Начиная с наименования дела [38], а затем в каждом официальном документе [39] вполне откровенно, настойчиво (почти физически) внушается лишь одно — противоправное «умозаключение» А.Г. Гиляревского о самоубийстве С.А. Есенина.
Даже незначительные препроводительные [40] обязательно содержат ремарку о самоубийстве С.А. Есенина, хотя выводы А.Г. Гиляревского объективно ничем не были подтверждены и оставались лишь его «умозаключениями». Но указанное обстоятельство (еще тогда), а затем (на протяжении уже десятков лет) и, тем более, сейчас никого из прокуроров не интересует.

Однако напомним, по каждому случаю насильственной смерти (а таковой и является смерть С.А. Есенина) обязательно должны быть приняты меры прокурорского реагирования.
В заключении прокурора по надзору за следствием и дознанием Генеральной прокуратуры РФ, старшего советника юстиции Н.Н. Дедова [41] упоминается всего лишь шесть документов.
А именно: «акт» участкового надзирателя 2 отделения Ленинградской городской милиции Н. Горбова от 28 декабря 1925 года; опросы «свидетелей»: Устинова Г.Ф., Устиновой Е.А., Эрлиха В.И., Назарова В.М. — все от 28 декабря; «акт» судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского от 29 декабря 1925 года, а в «деле» всего-то (даже с препроводительными) — 16 листов.

Ни одно из указанных лиц [42] в ходе их опроса не дало никаких показаний, подтверждающих факт подготовки С.А. Есенина к «самоубийству» или хотя бы намекавших на эти его намерения.
При этом один из «свидетелей» весьма категорично заявил: «Показать по данному делу ничего не могу, к чему расписуюся» [См.: Материалы, с. 385 (показания В.И. Эрлиха)].

Следует акцентировать особо: к этому моменту В.И. Эрлих якобы уже обладал стихотворением «До свиданья, друг мой, до свиданья…», но почему-то показать дознанию ничего не мог?

Все «свидетели» общались с поэтом либо «до», либо имели какое-то отношение к самому акту его смерти — «после», следовательно, никаких доказательств и никакой их совокупности о самоубийстве С.А. Есенина (ни до, ни после) никем не было добыто.
Более того, «опрошенные» В.И. Эрлих и Г.Ф. Устинов в своих воспоминаниях (1926–29 годов) публично и открыто сообщали что С.А. Есенин даже открыто утверждал, что «его хотят убить» [См.: Сергей Есенин: полн. собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — (Золотой том)], [43].

Но этим фактам не было придано никакого значения (ни тогда, ни в настоящее время) ни дознанием, ни следователем, ни прокурором, ни писательской комиссией?!
И все же в основу выводов дознания были положены исключительно и только «умозаключения» А.Г. Гиляревского о самоубийстве С.А. Есенина и именно через «повешение».
То есть в основание всего положен намеренно созданный самим же экспертом и фактически подтвержденный нелегитимным дознанием незыблемый «софизм Гиляревского».


Вот и все (!?) оказывается, что «дознание» по факту смерти великого русского поэта можно было завершить всего лишь за два дня (не более 2–3-х часов работы), при этом всего лишь на 7-ми листах процессуально значимых документов [44] и даже при всех указанных (выше и ниже) нарушениях Закона.
Поверхностный подход и явный примитивизм дознания, возможно, был осознанным, что подтверждается нижеследующим фактом.

Выдаваемое за якобы «предсмертную записку» С.А. Есенина (?) стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья» даже не упоминается в материалах дознания (45), не говоря уже о том, что обстановка, а главное, время появления стихотворения, авторство и написание его «кровью поэта» было и остается сомнительным.
Итак, в «деле» такового процессуального источника доказательств нет и не было, но многочисленные ссылки именно на это «доказательство» самоубийства поэта всюду присутствуют.


И оно подавалось и подается весьма длительное время почти всеми служителями Закона и иными «исследователями» обстоятельств смерти С.А. Есенина в качестве, безусловно, предсмертной записки, будто бы подтверждавшей самоубийство поэта.

Это якобы предсмертное стихотворение стало широко известно в России и за рубежом, но именно в указанном качестве.
При этом его «прощальное» содержание принудительно (почти физически) внедрялось и внедряется на протяжении десятков лет в сознание каждого человека.

Настораживает, что указанное стихотворение «появилось» у В.И. Эрлиха (возможно, заинтересованного лица и одновременно сомнительного «друга» погибшего поэта) при непроверенных дознанием (следствием) обстоятельствах, изложенных исключительно с его же слов.

Следует также отметить, что при этом процессуально-правовой статус и процессуальное значение этого (пока что) мнимого «доказательства» самоубийства С.А. Есенина не определены до настоящего времени.
Какова же цена и доказательственное значение показаний В.И. Эрлиха, можно судить по оценкам современников, его коллег по литературному творчеству [См.: Пашинина В.С. Неизвестный Есенин. — Сыктывкар : Пролог-Плюс, 2005. — С. 77].
А явно пририсованная (пока еще неустановленным лицом) на подлинной рукописи стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья» «лисья или волчья морда» [47] вызывает тягостные раздумья, если ознакомиться со словами стихотворения В.И. Эрлиха [48].
Но ведь именно эта (возможно) подлинная рукопись поэта находилась у В.И. Эрлиха, и он почему-то не упомянул о ней и не передал ее своевременно дознанию, а «обнародовал» факт ее нахождения (у него же) спустя некоторое непродолжительное время.

То есть этот важнейший документ, не будучи признанным источником доказательств, но, якобы подтверждающий суицид поэта, «появился» лишь по завершении дознания, хотя В.И. Эрлих участвовал в дознании в качестве основного свидетеля-очевидца.

По публикации В. Костылева в газете «Вечерний Ленинград» от 28 декабря 1990 года, наиболее осведомленным по факту смерти С.А. Есенина был некий Хейсин И.С., с которым журналист был хорошо знаком. Он-то и рассказал В.И. Костылеву о своем разговоре с художником В.С. Сварогом, который состоялся еще в 1927 году, и его основное содержание воспроизводилось в указанной выше статье, но уже в 1990 году.
Но свидетельства художника (В.С. Сварога) в качестве действительного, единственного и объективного лица для прокуратуры остались «простым сотрясанием воздуха».
Никто из надзиравших за законностью дознания и следствия прокуроров ни тогда, ни через десятки лет со дня гибели С.А. Есенина, ни в настоящее время не обратил и не обращает внимания на это важнейшее сообщение.

И вот при такой-то скудости и противоречивости материалов, серьезным негативным обстоятельством стал факт массированного повреждения материалов дела [49] именно в тех частях документов, где должны были находиться подписи (имевших процессуальное отношение к делу лиц), печати, даты, обязательные реквизиты.
Нельзя согласиться, что указанные действия и обстоятельства их повреждения носили случайный характер, или совершены «по небрежности», или стали результатом ненадлежащего хранения. При тщательном их осмотре выясняется, что документы умышленно повреждены, вырванные фрагменты разорваны на мелкие части (большинство из них утрачено), — это явно и безусловно намеренные действия.


А что же произошло далее и что собой представляет постановление народного следователя о прекращении дознания по факту смерти С.А. Есенина [50]?
Типовой типографский бланк: дата — 23 января 1926 года, должность лица, его «заполнявшего» (поражает, что не указана даже фамилия следователя), который, «рассмотрев дознание» (?!) о «самоубийстве через повешение Есенина Сергея Александровича» (и это указывается как бесспорный факт), ничего не установив (обширный прочерк), без изложения какой-либо аргументации или хотя бы изложения мнения [51] заведующий столом дознания пришел к выводу, что «в деле нет состава преступления».

Но если рассматривать вопросы чистоты квалификации, то мнимому следователю необходимо было, прежде всего, установить, — наличие (либо отсутствие) самого криминального события, а затем только утверждать, «отсутствие в нем состава преступления»!


Каким же по своей фактической и юридической сути было событие смерти С.А. Есенина (по «Материалам» комиссии Ю.Л. Прокушева), не мог, вернее, не желал, сказать никто, хотя теперь этот вопрос становится совершенно очевидным.

Даже по формальным признакам указанное выше постановление следователя нельзя признать законным.
Постановление выносилось неизвестно каким лицом и неизвестно на основании каких его полномочий, без указания, что же именно явилось доказательственной основой для вывода «об отсутствии состава преступления».


Практически лицо, которое именовалось следователем, лишь формально заполнило типографский бланк постановления, не вникая в суть своих действий.
Далее были указаны ссылки на определенные статьи УПК РСФСР (1923 года), которые, однако, требовали от лиц, проводивших дознание, и следователя указывать, почему же именно «отсутствует состав преступления», чем же именно (какими доказательствами) подтверждается этот вывод.

Что же было сделано дознанием, а за ним следователем и «надзиравшим за законностью их действий» прокурором того времени, а затем вереницей всякого уровня прокуроров, чтобы ответить на неизбежный вопрос о конкретных обстоятельствах смерти С.А. Есенина?
Вопрос повисает в воздухе, как утверждал А.Г. Гиляревский своим «софизмом»: «через повешение», так и осталось, более того, естественное право потомков С.А. Есенина выяснить действительные обстоятельства гибели поэта просто игнорируется.
Такое положение остается до настоящего времени, при этом никто, повторяем, никто, не попытался оценить эти события иначе. Абсолютно никто из указанных выше лиц (даже ни на «воробьиный скок») не приблизился, не попытался вникнуть либо хотя бы как-то обратить внимание на эту проблему, тем более, высказать какое-то «свое» сомнение.

Повторим (еще раз), что это все происходит в условиях правового государства (!?), но что же могут ответить конкретно эти указанные выше лица на весь комплекс вопросов, возникших в ходе настоящего исследования и изложенных в этой работе?
Полагаем, что надлежащим ответом должна последовать отмена постановления народного следователя от 23 января 1926 года о прекращении дознания по факту смерти С.А. Есенина с одновременным возбуждением уголовного дела по этому факту с проведением всестороннего и объективного следствия.

IV.2. Общие процессуальные позиции прокуратуры

Весь комплекс указанных выше обстоятельств, возникших вопросов и приведенных на них ответов подтверждает главный вывод: налицо имитация самоубийства С.А. Есенина.

В связи с чем воспроизведем позицию члена комиссии Ю.Л. Прокушева, в прошлом следователя Э.А. Хлысталова:
«Ни одно должностное лицо, я имею в виду судебно-следственные органы, не сделало официального заявления, и нет (никакого процессуально обязательного) постановления о том, что Есенин С.А. покончил жизнь самоубийством» [52].
Действительно, в каком процессуальном документе конкретно и недвусмысленно применено правовое понятие «самоубийство» и как оно действительно соотносится с фактом смерти С.А. Есенина? Прав Э.А. Хлысталов: никто и нигде в «деле» по факту гибели С.А. Есенина не использует понятие «самоубийство», оно лишь предполагалось дознанием и следователем либо осознано и «молчаливо» утверждалось в выводе эксперта А.Г. Гиляревского — «через повешение».

Можно полагать, что у дознания и следователя так бы и не появилось «оснований» к прекращению дознания, если бы при этом эксперт А.Г. Гиляревский не создал свой «софизм».
Таким образом, выводы дознания и следователя сооружены на как бы квазиоснованиях, говоря попросту, на предположениях всех без исключения лиц, утверждавших либо продолжающих утверждать самоубийство поэта.
Тем более что дознание прекращено не за отсутствием «события преступления», а «за отсутствием состава» преступления (само событие преступления как бы и было, но оно якобы не содержало юридического состава)?!

Как отмечено выше, по своему содержанию понятие «самоубийство» лишь вторично связано с другим понятием, «повешение», которое предполагает одновременно и убийство через повешение кем-то кого-то и убийство самого себя, то есть данное понятие объективно содержит в себе двоякий смысл.

Именно в этой двусмысленности и применил данное понятие судебно-медицинский эксперт А.Г. Гиляревский, чем и создал свой «софизм»! Вот отсюда идут все осознанные и неосознанные «заблуждения» причастных к «делу» лиц, повторяющих за А.Г. Гиляревским коварное выражение «повешение».

Выходит, те или иные лица (заведомо для них) осознано утверждали «самоубийство поэта через повешение» и ничего более.

И соответственно этому они действовали и действуют в отношении факта гибели С.А. Есенина, намеренно забывая, что «повешение» может осуществляться и «кем-то кого-то».

«Я внимательно читал документы, — продолжил Э.А. Хлысталов, — но так и не знаю, кто установил самоубийство Есенина, милиция вела себя очень хитро, а тем временем журналисты лили грязь. Все было сделано частными лицами» [Материалы, с. 15].

Впоследствии примерно то же самое наблюдалось и в ходе работы комиссии Ю.Л. Прокушева, то есть все то, что было осуществлено комиссией без возбуждения уголовного дела — это, по своему существу, есть мнение или заключения частных лиц, и поэтому их выводы и оценки не могут никого и ни к чему обязывать.

Подводя итог своей «экспертной» деятельности (на заключительном заседании писательской комиссии Ю.Л. Прокушева) 27 мая 1993 года, эксперт А.В. Маслов заявил: «Ни в одной из публикаций Института судебной медицины не было сказано, что это убийство, самоубийство или несчастный случай.

Потому, что это не входит в пределы нашей компетенции».

Мы обязаны были установить только причину смерти. …Мы установили, что смерть (С.А. Есенина) насильственная, и установили причину смерти» [Материалы, с. 184].
Да, в трудах института такого не публиковалось, но в выводах и оценках самого А.В. Маслова такие утверждения присутствовали, если вернуться к его заявлениям на этом и других заседаниях комиссии [Материалы, с. 29, 39].

Заявление означенной выше позиции Э.А. Хлысталова (как бывшего следователя) совершенно обосновано, поскольку прокурорско-следственные работники, будучи профессионалами, достоверно знали и знают о чем идет речь.

Безусловно, Эдуард Александрович (светлая ему память) догадывался, что «секрет скрыт» в акте А.Г. Гиляревского, который одним лишь вольным дополнением «через повешение» к своему заключению закрыл (на десятки лет) доступ к правосудному разрешению «дела».
И никому не потребовалось реально проводить следствие, делать какие-либо заявления либо выносить, как предусмотрено в настоящее время, предписываемые Законом [п. 2, ст. 124 УПК РФ] обязательные постановления.

Возможно, такое отношение к Закону и «устраивает» прокуратуру, но это не устраивает Истину, а главное — живущих еще родственников поэта и многочисленных граждан России.
Все они продолжают верить в справедливость, то есть в возможность реализации их конституционных прав!


Не получив понимания в качестве члена писательской комиссии Ю.Л. Прокушева, Э.А. Хлысталов опубликовал свои сомнения в свободной печати [См.: Пр. 2, п. 2/2, с. 50–51]:
«Акт написан на простом листе бумаги без каких-либо реквизитов, подтверждающих принадлежность документа к медицинскому (экспертному) учреждению.
Он не имеет углового штампа, гербовой печати, подписи главного врача или заведующего отделением больницы, отсутствует регистрационный номер.
Такой важный документ (не только касательно С.А. Есенина, а любого другого лица) судебно-медицинский эксперт обязан был выполнить в двух и более экземплярах.
Подлинник направляется в милицию, а копия обязательно должна была остаться в делах больницы».
«Судмедэксперт А.Г. Гиляревский обязан был осмотреть труп и указать на наличие телесных повреждений, отметив время их причинения, наличие или отсутствие причинной связи с наступлением смерти»…
«Выводы в акте не учитывают полной картины случившегося, в частности, не отмечается такой важной детали, как потеря погибшим крови». «Судмедэксперт отмечает, что «покойный в повешенном состоянии находился продолжительное время».
«В этой связи целесообразно обратиться к «заключению» неустановленного пока врача, который на месте происшествия указал давность наступления смерти»…

Теперь, когда полностью раскрыты все эти сомнения Э.А. Хлысталова и совокупностью доказательств объяснена их фактическая и правовая суть, сможет ли кто-либо из прокуроров опровергнуть их либо дать им иное объяснение?

Однако, судя по предшествовавшим ответам и сложившейся позиции прокуратуры, и настоящее исследование может также остаться просто незамеченным.
Но такая позиция не может существовать вечно, если не Закон (что звучит кощунственно), то жизнь, безусловно и неотвратимо, заставит прокуроров ее изменить.

Повторим за Э.А. Хлысталовым, что вот уже более восьми-десяти лет прокуратура бывшего Советского Союза, а теперь Российской Федерации занимает позицию «стороннего наблюдателя» обстоятельств смерти С.А. Есенина.
Вместо того, чтобы возбудить уголовное дело, провести обстоятельное и объективное следствие, — Прокуратура ограничивается завуалированными частными мнениями ее работников.
Форма «частного мнения» заключения старшего прокурора Генеральной прокуратуры РФ Н.Н. Дедова [53], негласно избрана вопреки требованиям Закона, поскольку ему было, безусловно, известно, что невозможно, даже противоправно, проводить следственные действия (многочисленные экспертизы) без возбуждения уголовного дела.
Позицию «частного мнения» завуалировано поддерживало и руководство Генеральной прокуратуры [См.: Материалы, с. 162] и именно тогда, когда помощник Генерального прокурора, государственный советник юстиции М.Б. Катышев утверждал заключение прокурора Н.Н. Дедова.


Такие «заключения» прокуроров (в принципе) возможны, но только для «внутреннего» прокурорского использования, которые, однако, обязательно должны являться составной частью уже возбужденного уголовного дела.
Следует подчеркнуть, что внутреннее, корпоративное (писанное и неписанное) нормотворчество прокуратуры запрещает прокурорам публично выражать свое, именно частное мнение.
Это недопустимо, поскольку таковое мнение становится непреодолимым препятствием для возможного (непредвзятого) следствия. И оно же абсолютно исключает возможность всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела.

Поэтому указанное выше «заключение» прокурора Генеральной прокуратуры РФ Н.Н. Дедова [54] в действительности носило и носит характер сугубо «частного мнения», поскольку оно было проведено всего лишь по частному письму (?!) всего лишь председателя писательской комиссии Ю.Л. Прокушева и осуществлено прокурором без каких-либо (на то) специальных полномочий, установленных Законом.

И это, действительно, стало непреодолимым препятствием в движении «дела» по факту смерти С.А. Есенина.


Комиссия Ю.Л. Прокушева (под влиянием высокого должностного положения указанных прокуроров) беспрекословно приняла их «заключение» за основу своих действий и свернула свою почти четырехлетнюю работу.

Каковой же была конкретная позиция прокурора Н.Н. Дедова по факту гибели С.А. Есенина?

Вот ее главные (явно противоправные) оценки и выводы:

«При исследовании трупа допущен ряд дефектов, — обнаружил прокурор, — не исследована одежда, не описаны трупные явления, не исследованы мягкие ткани, не указана давность наступления смерти».
Иными словами, не исследованы важнейшие обстоятельства гибели поэта.


Следует особо акцентировать: то, что прокурор называет «дефектами», в действительности должно составлять неотъемлемую часть каждого судебно-медицинского исследования трупа, тем более выступать особо важными доказательствами при обстоятельствах, подобных гибели С.А. Есенина.

«Однако, — продолжил далее прокурор, — отмеченные дефекты существенного значения для решения вопроса о причине наступления (смерти поэта) не имели» [55].
Выводы прокурора «о несущественности» обнаруженных «дефектов» и «о причине наступления смерти» С.А. Есенина, безусловно, сформулированы на основе противоправных оценок акта судебно-медицинского эксперта.


И это стало «возможным» лишь только потому, что названый прокурор (Н.Н. Дедов), без сомнения, всецело находился под воздействием «софизма Гиляревского», но объективно абстрагироваться от названого комплекса не смог, возможно, с учетом окружающей его действительности или реально не имел такой возможности.

«Более того, — признается прокурор, — как свидетельствует существующая и в настоящее время практика работы органов следствия и дознания, такие нарушения нередко допускаются при очевидности «ненасильственной» смерти».

Возникает необходимость спросить прокурора:

«Кем же устанавливается «очевидность ненасильственной смерти, на основании каких конкретных норм уголовно-процессуального, либо иного права и как именно устанавливается эта “очевидность”, тем более ее заведомая “ненасильственность”»?
Это означает, что прокурор исключительно «своей властью» допускает подчинение законности целесообразности и свою обязанность доказывания, как и любой своей позиции в уголовном процессе, перекладывает на граждан.

Вот как именно и с какой аргументацией прокурор обосновывал эту свою позицию:

Объективных доказательств того, что версия о самоубийстве С.А. Есенина «не» была
очевидной», якобы не приводится.
Но именно она якобы «не была очевидной» для его знакомых: Устиновых, Эрлиха, других лиц, в том числе и присутствовавших при осмотре трупа.
А кто присутствовал — авторами публикаций не приводится [См.: Материалы, с. 170].

Как все просто: кричащие нарушения Закона, которые оцениваются прокурором всего лишь в качестве «дефектов», и которые, как утверждается при этом, не имеют существенного значения составили доказательственную основу дознания!?
А отсутствие у граждан (авторов публикаций) доказательств того, что версия о самоубийстве С.А. Есенина «не» была для них «очевидной», для прокурора стало краеугольным камнем.
И все это — тогда, когда «установление (той самой) очевидности» по этому и любому другому уголовному делу возлагалось всегда на прокурора и следственные органы.

А кто по Закону обязан все это делать, разве обязанность доказывания когда-либо была возложена на граждан?!
И кто и как установил факт «очевидности ненасильственной смерти» С.А. Есенина?


Продолжим откровения прокурора: «Как свидетельствует существующая и в настоящее время практика работы органов дознания и следствия, такие нарушения нередко допускаются при очевидности «ненасильственной» смерти»?!

Повторим вновь, все восемьдесят (с лишним) лет никто не проводил и не пытается проводить следствие «по его делу»!?

Действительно, о какой полноте и всесторонности можно вес-ти речь, если мнение, версии и приводимые аргументы оппонентов (Ф.А. Морохова, Э.А. Хлысталова, Н.К. Сидориной, С.С. Куняева и др.) отброшены одним лишь словом прокурора об их якобы «некомпетентности» и, более того, об их «дилетантстве» [58].

Можно ли согласиться с такой категоричной и безответственной оценкой прокурора, когда утверждается, что патофизиолог, профессор, доктор медицинских наук Ф.М. Морохов «некомпетентен» в медицине, или некомпетентным являлся следователь Э.А. Хлысталов, либо также «некомпетентен» в своей сфере деятельности судебно-медицинский эксперт Е.В. Черносвитов?

Личное, но одновременно как бы служебное отношение прокурора Н.Н. Дедова к указанным и другим оппонентам официальной версии гибели С.А. Есенина отражено в его письме комиссии от 26 мая 1993 года [См.: Материалы, с. 352], которое будет приведено ниже почти дословно.

Отметим, что еще в марте 1989 года доктор медицинских наук, профессор Ф.М. Морохов сделал публичный доклад «Последние дни жизни Есенина». В этом докладе профессор категорически утверждал, что поэт был убит и «не может быть речи» о самоубийстве С.А. Есенина [59]. Таким образом, комиссия и, безусловно, прокуратура знала позицию оппонентов, но в своей деятельности просто «не заметила» или намеренно проигнорировала ее, а ведь профессор Ф.М. Морохов говорил о порочности «акта» А.Г. Гиляревского.

Негативные последствия такого подхода прокуратуры к позиции оппонентов стали вполне очевидными в ходе указанного анализа ее отношения, изложенного выше в настоящей работе.
В таком же ключе можно говорить и о «полноте» исследования обстоятельств гибели С.А. Есенина по материалам работы комиссии Ю.Л. Прокушева, но если отсутствует всесторонность и полнота, то и не приходится говорить ни о какой объективности.

Прокуратура «как бы не замечает» незаконности не только в своих действиях, но и в действиях других лиц.
Проведенные по просьбе комиссии Ю.Л. Прокушева многочисленные «экспертизы» осуществлялись без возбуждения уголовного дела, с грубыми нарушениями процессуальных прав граждан, а это значит, что они повлекли за собой существенные нарушения уголовно-процессуального Закона.

Конкретно, все «экспертизы проводились без соблюдения прав родственников С.А. Есенина (имевших право быть признанными потерпевшими и при отсутствии реальной возможности обеспечения их прав), без предупреждения каждого из «экспертов» об ответственности за дачу ложных заключений.
Таким образом, все вышеупомянутые заключения [60] являются всего лишь частными мнениями проводивших их лиц и не могут никого и ни к чему обязывать.
Тем более недопустимо (как утверждается комиссией Ю.Л. Прокушева), что с их учетом стало возможным сделать окончательный вывод о «самоубийстве» С.А. Есенина.
Более того, эти «экспертные заключения» [61], буква в букву, повторяют за А.Г. Гиляревским: «…смерть Есенина наступила от асфиксии, произведенной сдавливанием дыхательных путей “через повешение”».
Иными словами, указанные «экспертные комиссии», будучи полностью независимыми (от Закона) точно таким же образом (как и А.Г. Гиляревский) присвоили себе право производства не входившего и не входящего в их компетенцию вывода о том, что смерть С.А. Есенина наступила от асфиксии — «через повешение», подменяя, тем самым, органы дознания и возможного следствия.


Но при этом указанные «экспертные комиссии» полностью находились (и продолжают находиться) «в магическом круге»: под абсолютным и полным влиянием «софизма Гиляревского».

В качестве обобщения автор настоящего исследования считает себя вправе полагать, что своим «безучастным созерцанием» прокуратура создала прецедент, когда общественная структура (писательская комиссия Ю.Л. Прокушева) подменила собою всю систему расследования уголовных дел.
В этой связи совершенно был прав тогда еще кандидат в президенты первый вице-премьер Правительства РФ, а теперь Президент Российской Федерации Д.А. Медведев, заявивший на гражданском форуме 22-го января 2008 года:

«Россия является страной правового нигилизма»!

Обращаясь к читателям, прошу разрешить автору выразить мысли «к слову».

С 16 на 17 июля 2008 года на телеканале НТВ состоялась передача об идентификации останков Цесаревича Алексея и Великой княжны Марии.
Оставить без внимания это действительно историческое событие нельзя, поскольку прокуратура действовала и в этом случае так же, как и в случае по факту смерти С.А. Есенина.
Великая княгиня Мария Романова, как можно (с уверенностью) полагать, также не признавалась потерпевшей (поскольку действовала исключительно по своей инициативе) со всеми вытекающими из этого правовыми последствиями!?
Не вникая в тонкости и обоснованность прозвучавших на передаче выводов, хочу обратить внимание читателя только на заявление старшего прокурора-криминалиста Генеральной прокуратуры Российской Федерации В.Н. Соловьева.
Было сказано почти то же, что уже ранее звучало по поводу гибели С.А Есенина [Материалы, с. 353], а именно:
«Я веду следствие по факту гибели тех людей, что нашли свое место в краю мертвых под шпалами посредине проселочной дороги, ведущей из Екатеринбурга в Коптяки …(где были обнаружены) кости последнего российского императора Николая II, его семьи и слуг, сознательно разделивших судьбу царя».
А когда и кем возбуждалось дело и как проводилось следствие, если одной из наследниц престола Великой княгине Марии Владимировне Романовой было отказано в реабилитации ее откровенно убиенных предков?
Будем объективны: насколько было известно российскому народу (и всем профессионалам), никаких сведений о следствии по делу об убийстве царской семьи нигде не публиковалось.
Никому не известно до настоящего времени, а возбуждалось ли указанное уголовное дело и велось ли по нему следствие.
Это дает основание полагать, что следственные действия (экспертизы) проводились так же, как и по «делу» С.А. Есенина, то есть без возбуждения уголовного дела.

Вот почему Великая княгиня Мария Романова в течение ряда лет не могла добиться реабилитации своих предков, поскольку самой же прокуратурой утверждалось, что никто и никого из членов царской семьи (оказывается) и не репрессировал.
Прошу вдуматься: оказывается, откровенное, известное всему человечеству лишение жизни почти всех членов Августейшей семьи не есть репрессия!?
А если бы было возбуждено уголовное дело, то комплекс этих и других проблем был бы решен процессуально законно, в рамках возбужденного уголовного дела, но дела о реабилитации царской семьи рассматривались исключительно и только по заявлениям Великой княгини — Марии Романовой.

Однако справедливость все-таки восторжествовала!
1-го октября 2008 года Президиум Верховного Суда Российской Федерации признал расстрелянных членов царской семьи «жертвами политических репрессий», что является законным.
При этом в программе 1-го канала центрального телевидения 15 января 2009 года было сообщено, что «расследование о гибели царской семьи завершено за истечением сроков давности!».

Как видим, Президиум Верховного Суда Российской Федерации буквально физически «подвинул» Генеральную прокуратуру с ее неправовой, нигилистической и незаконной позиции.
Это, будучи по простым человеческим понятиям, правильным, якобы олицетворяет собой справедливость, хотя профессионалы, как можно полагать, настаивали на полной и безусловной правовой реабилитации всей Августейшей семьи.
Святейший Патриарх Московский и всея Руси Кирилл подтвердил твердую позицию Церкви в вопросе о «Екатеринбургских останках», когда 17-го апреля 2010 года посетил монастырь во имя Святых царственных страстотерпцев в урочище Ганина Яма близ Екатеринбурга [См.: Русский Вестник. — № 9. — 2010. — С. 9], где «в июле 1918 года огнем и серной кислотой были уничтожены тела членов царской семьи и их верных слуг».
«Таким образом, можно констатировать, — пишет автор статьи, — что активная информационная кампания, предпринятая следователем (прокурором Генпрокуратуры РФ) В.Н. Соловьевым и небольшой группой поддерживающих его ученых и цер-ковных бюрократов по изменению позиции Церкви провалилась».

Итак, можно «до второго пришествия» и так же «нудно» доказывать неправомерность ничем не обоснованного, «голого» отказа в возбуждении уголовного дела по факту гибели С.А. Есенина.
Но ведь и в случае откровенного убийства царской семьи все лежало на поверхности, мешал лишь сложившийся в практике работы Генеральной прокуратуры правовой нигилизм.
Устами прокурора Н.Н. Дедова, нигилизм прокуратуры по вопросу исторически необходимого расследования и выяснения действительных обстоятельств гибели великого русского поэта, С.А. Есенина, выразился в следующем:

«Изучение многочисленных публикаций авторов версий убийства С.А. Есенина, — заявил прокурор Н.Н. Дедов, — вызвало у меня подозрение в их небескорыстности.
По существу в ряде публикаций содержатся оскорбляющие честь и достоинство предположения, особенно в отношении профессора Гиляревского», — утверждал прокурор.

Вот что оказывается главное в мнимом «оскорблении» лица, намеренно создавшего свой, противоправный, «софизм».

И далее прокурор продолжил: «К сожалению, авторы таких публикаций неподсудны, и, вероятно, они будут еще долго «зарабатывать на хлеб», выдвигая все новые и новые доводы об убийстве С.А. Есенина» [См.: Материалы, с. 352].

Да, действительно, будут, до тех пор, пока прокуратура не избавится от голого отрицания очевидных и неопровержимых фактов, и пока она и ее прокуроры не будут избавлены (говоря словами Президента Д.А. Медведева) от «правового нигилизма», перестанут навешивать ярлыки и оскорблять «небескорыстностью» якобы «зарабатывающих на хлеб» граждан путем публикации (вполне обоснованных) версий об обстоятельствах гибели великого русского поэта Сергея Александровича Есенина!

Любой русский человек, принимавший или принимающий (даже незначительное) участие в восстановлении честного имени любимого народом великого поэта, был и будет горд этим!
Вот и автор настоящего исследования, посвятивший часть своей жизни и отдавший частицу своего здоровья делу восстановления честного имени С.А. Есенина, безмерно горд этим и как первый адвокат (за восемьдесят с лишним лет), прикоснувшийся к этому «делу», безвозмездно отдает свои профессиональные знания и приобретенный жизненный опыт своему любимому Поэту.

Но если прокурор Н.Н. Дедов восклицает: «К сожалению, (что) авторы таких публикаций неподсудны», — то автор настоящего исследования утверждает во весь свой голос: «К счастью»!!

Именно, к счастью, лишь потому, что любой блюститель Законности, огульно подозревающий в «небескорыстности» каждого, кто осмеливается возвысить свой голос в защиту великого русского поэта, С.А. Есенина, абсолютно не отвечает своему социальному и служебному назначению.


В своем письме на имя председателя комиссии Ю.Л. Прокушева [Материалы, с. 350], буквально накануне заключительного заседания комиссии и до опубликования ее окончательного заявления, прокурор дал волю своему воображению.

«Какой же объективности можно было ожидать от прокурора», который, находясь под влиянием сугубо личных, негативных, эмоций, на следующий день выступал на заключительном заседании писательской комиссии»?
А ведь прокурор Н.Н. Дедов, надо полагать, был не простым созерцателем или случайным лицом в комиссии, а, как нам представляется, должен был бы быть в ней «объективным и всевидящим оком государевым».

Но из его выступления (даже по «урезанному» стенографическому отчету) вытекала явная предвзятость, заключавшаяся в том, что прокурор ссылками на «целесообразность» [Материалы, с. 189] пытался «оправдать» действия дознания.
При этом умалчивая, что осуществлены они с нарушениями Закона, которые совершены еще тогда, то есть на момент гибели С.А. Есенина.
А ведь то было десятки лет тому назад, и сегодня не имеет никакого смысла (кроме защиты «чести» мундира) обелять действия того следователя, дознания и тогдашнего прокурора.

Но когда на этом же заседании комиссии прозвучало заявление А.И. Толстого о том, что он со студентами литературного института проводил «эксперимент» по подвешиванию «трупа погибшего поэта» на трубы отопления именно в том самом но-мере гостиницы «Англетер», и они получали неоднократные отрицательные результаты, прокурор Н.Н. Дедов обязан был превратиться из «присутствовавшего» в действительного прокурора и хотя бы заявить о важности сообщенных сведений.

Кроме того, прокурор обязан был также заявить о своих последующих действиях, будучи наделенным такими властными полномочиями. Но прокурор остался до конца работы комиссии Ю.Л. Прокушева лишь неким «присутствовавшим» в ней лицом и никаких заявлений от него не последовало.

Теперь же, когда бывший прокурор Н.Н. Дедов свободен «от дел», он, как и любой другой гражданин, также вправе «зарабатывать и себе на хлеб», но уже своими версиями (интересно, какими же?), но самое главное — как и чем он будет их обосновывать или опровергать?

Вместе с тем, возникла необходимость спросить:

«А кто все-таки дал такое право прокурору и почему работник Генеральной прокуратуры считает возможным публично обвинять граждан в “небескорыстности”, не имея для этого даже малейших оснований?
Разве кто-то уже упразднил конституционное право любого гражданина России “свободно и публично выражать свое мнение”»?
Вот он, «правовой нигилизм» во всех цветах и всех его мыслимых проявлениях, и вот его противоправные последствия, когда родственники С.А. Есенина на протяжении уже более восьмидесяти лет не могут осуществить свое конституци-онное право на защиту чести и достоинства своего великого предка.
Полагаем, что Генеральный прокурор РФ должен дезавуировать все заявления (теперь, надеемся, уже бывшего его работника), поскольку это и указанные выше другие заявления по факту гибели С.А. Есенина дискредитируют саму прокуратуру.
И дискредитируют ее именно как орган, имеющий своим социальным назначением высший надзор за законностью именно в сфере защиты прав граждан.


Что же касается сожалений Н.Н. Дедова по поводу «предположений» авторов версий, якобы оскорбляющих этим эксперта А.Г. Гиляревского, то выходит, что лишь по сугубо личному и «непререкаемому» мнению отдельного прокурора их вообще не могло и не должно было быть…
И, более того, никто иначе, чем сам прокурор и эксперт А.Г. Гиляревский не смеют помыслить, а само появление версий и самостоятельных точек зрения и есть оскорбление?!

Эти вольности названного прокурора являются рудиментами прошлого, время от времени проявляющимися даже в условиях правового государства.
Но действительным оскорблением является то, что субъективное мнение отдельного прокурора возведено в норму, абсолютно непререкаемую, что реально и повлекло за собой ее якобы неоспоримость, то есть ее как бы «правовую» незыблемость.
К сожалению, эта позиция Н.Н. Дедова нашла и все еще находит весьма широкое распространение как официальная позиция Генеральной прокуратуры РФ.

Естественен вопрос: по какому такому праву?!


Голое отрицание «всего и вся», а именно прямое игнорирование объективно неоспоримых фактов, полученных в ходе настоящего исследования, ни к чему не обязывали и не обязывают подобных представителей прокуратуры.
Вот почему таким незыблемым являлся (все восемьдесят с лишним лет) и все еще является «софизм Гиляревского».

V. Результаты работы комиссии Ю.Л. Прокушева

Возникают риторические вопросы ко всем лицам, имевшим отношение к «делу» (вообще) и конкретно к писательской комиссии под председательством Ю.Л. Прокушева.

Как все это невозможно было увидеть, почему с какой-то фатальной неизбежностью официальные лица, уважаемые эксперты с высочайшими знаниями, богатейшим профессиональным опытом, продолжают отстаивать нелегитимную позицию А.Г. Гиляревского?
А если это не так, то каким образом внепроцессуальные, неправовые оценки указанных лиц, противоречащие действительным, фактическим обстоятельствам, анализируемым в настоящей работе, определили выводы комиссии?


Оценка работы писательской комиссии Ю.Л. Прокушева.

Неустраненные и неразрешенные столкновения версий, позиций и мнений как итог незавершенности и неопределенности результатов ее работы.
Но самым главным «прегрешением» явилось то, что комиссия (и почти каждый из ее членов — осознанно или неосознанно) фактически выступила против Истины и не смогла возвыситься над «софизмом Гиляревского».


«Примеры нашей трусости можно приводить бесконечно, — заявлял по этому поводу наш великий современник, Василий Белов, — даже в стенах Института мировой литературы»…
«В этом институте существует комиссия, например, по установлению правды о смерти Есенина.
Эта комиссия, возглавляемая ученым человеком, критиком, писателем, из кожи лезет вон, чтобы утвердить лживую версию о самоубийстве Есенина.
То, что эта версия лживая, никто сейчас из здравомыслящих и честных людей не сомневается.
Но комиссия, организованная при ИМЛИ, доказывает, что нет — Есенин был самоубийца».
«Можно говорить много на другие темы, подтверждающие нашу общую трусость. …И благодаря этой нашей трусости нас и уничтожают» [Материалы, с. 326].

На Есенинских чтениях в марте 1989 года доктор медицинских наук, профессор Ф.М. Морохов вместе с С. Демиденко (исследователем творчества С.А. Есенина) огласили специальный доклад «Последние дни жизни Есенина», в котором доктор медицинских наук категорически утверждал, что поэт был убит.
Профессор Ф.М. Морохов, давая оценку акту судебно-медицинского эксперта, заявил:

«Фраза в акте А.Г. Гиляревского: «Борозда над гортанью, теряющаяся около ушной раковины», — доказывает, что в данном случае не может быть речи о самоубийстве.
Если нет «мертвой» петли вокруг шеи, то человек не может умереть, тем более, что хрящи гортани у С.А. Есенина были целы»
[62].

В «Материалах» работы комиссии Ю.Л. Прокушева не опубликован сам доклад профессора «Последние дни жизни Есенина», в котором доктор медицинских наук Ф.М. Морохов утверждал, что акт А.Г. Гиляревского был сфальсифицирован.
В результате граждане России были лишены возможности сопоставить позицию комиссии с позицией ее главного оппонента.
В качестве примера предвзятости обращаем внимание на то, что даже стенографические отчеты о работе самой комиссии Ю.Л. Прокушева в ее «Материалах» опубликованы в «урезанном» виде, что является недопустимым.

Значит, было чего скрывать, либо высокая редакционная комиссия полагала, что не все «положено» знать гражданам России.
Какое же отражение получило сообщение профессора Ф.М. Морохова в работе самой комиссии (?), если не никакое, то недостаточно серьезное, а это ведь публичное сообщение состоялось накануне и послужило одним из поводов создания комиссии Ю.Л. Прокушева.
Комиссия Ю.Л. Прокушева, заведомо зная позицию оппонентов, в своей последующей деятельности просто проигнориро-вала ее, но ведь профессор Ф.М. Морохов говорил о порочности «акта» А.Г. Гиляревского, то есть о том, что сейчас нами именуется «софизмом Гиляревского».

В качестве другого примера предвзятого подхода к позициям оппонентов можно привести отношение к выступлению на заседании комиссии 27 мая 1993 года Н.К. Сидориной [63].
«У меня вопрос о противоречиях, которые есть в документе “Заключение Бюро судебно-медицинской экспертизы Минздрава РФ”», — опять-таки публично заявила Н.К. Сидорина!!
Она, в частности, обратила внимание комиссии, что «существует вопиющее противоречие между актом Гиляревского и документальной записью председателя похоронной комиссии Лукницкого: “Один глаз навыкате, а другой вытек”. И это запечатлено на негативах»…
Можно (?!) представить реакцию комиссии, если под выкрики Н.К. Сидорина была вынуждена буквально выбежать из зала.

Видимо, перед комиссией непроизвольно витал негласный, один-единственный вопрос: как своими выводами окончательно затвердить «софизм Гиляревского» и авторитетом многочисленных, «маститых» экспертов заставить замолчать оппонентов?!

«Весь ход обсуждения, — заявил 27 мая 1993 года от имени Комитета Союза писателей России (по выяснению обстоятельств гибели С.А. Есенина) его председатель Ю.Л. Прокушев, — все официальные документы, материалы, которыми в настоящее время располагает комиссия, с еще большим основанием, чем это было ранее, позволяют …констатировать, что в настоящее время фактически нет объективных данных, которые позволили бы усомниться, прежде всего, с позиции судебной медицины, в точности содержания акта вскрытия тела С.А. Есенина и опровергнуть вывод судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского от 29 декабря 1925 года о причине смерти поэта».

Итак, председатель комиссии утверждал: «Фактически нет объективных данных, которые позволили бы усомниться в точности содержания акта вскрытия тела С.А. Есенина о причине смерти поэта — “через повешение”».

«А кто искал (?) эти фактические, объективные данные, которые, однако, как изложено в настоящем исследовании, лежали на поверхности, и для любого профессионала не составляло труда их обнаружить?
Никто их и не искал, поскольку никто из комиссии Ю.Л. Прокушева и многочисленных «экспертов» не сомневался «в точности» и «безупречности» акта эксперта А.Г. Гиляревского.
В этом-то и состоит суть пагубного действия «софизма Гиляревского», именно в его коварном дополнении — «через повешение», в правомерности которого никто и не усомнился.


Теперь, когда всем членам писательской комиссии и прокурорам предоставляется реальная возможность и необходимость принять во внимание эти объективные фактические данные, подтверждающие порочность и противоправность акта судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского, сбывается «мечта» ее председателя Ю.Л. Прокушева.
Но никто «не спешит» с ее реализацией, как десятилетия тому назад никто не предпринял абсолютно никаких действий, чтобы установить, что в действительности было так, либо иначе.

А высказывание Ю.Л. Прокушева, что его комиссия утвердилась «с еще большим основанием, чем это было ранее», говорит само за себя, а именно о том, что комиссия лишь только утверждалась в своем заведомо ошибочном мнении.
Таким образом, вывод комиссии Ю.Л. Прокушева был заранее предрешен, поскольку комиссия все четыре года ее деятельности находилась «в плену» софизма Гиляревского, и никто из ее членов до настоящего времени не пытается из него освободиться!


Вот почему группа видных литераторов: П. Проскурин, Н. Сидорина, Т. Глушкова, Л. Фролов, В. Цыбин выступили с «протестом против заключения комиссии по расследованию обстоятельств гибели С.А. Есенина» [См.: Материалы, с. 326]:

«В связи с тем, что комиссия Есенинского комитета Союза писателей России по выяснению обстоятельств смерти С.А. Есенина за четыре года своей деятельности не нашла ни одного конкретного доказательства в подтверждение версии самоубийства поэта, хотя эта официальная установка и была взята за рабочую гипотезу, по настоянию известных есениноведов и многих средств массовой информации, чтобы развеять версию об убийстве поэта, считаем необходимым создать альmернативную комиссию на государственном уровне во главе с группой профессиональных следователей для выяснения обстоятельств гибели великого русского поэта».

VI. Альтернативные версии, мнения и точки зрения

По вопросам выяснения обстоятельств смерти С.А. Есенина объективно «продолжают жить» различные версии и взаимоисключающие точки зрения [66], которые, однако, остаются никем и ничем не опровергнутыми.

Заканчивая подготовку к печати последнего варианта настоящей работы, автору удалось ознакомиться со статьей В.Г. Титаренко в газете «Сенсация» [№ 9. — 2000].
В этой статье категорически утверждается, что убийцами С.А. Есенина являются небезызвестный террорист Яков Блюмкин и некий Николай Леонтьев — выпускник Петербургского кадетского корпуса, меньшевик, какое-то время состоявший в охране Л.Д. Троцкого, по заданию которого они якобы и совершили физическое насилие над поэтом.
Автор указанной статьи подробно излагает, как произошло убийство поэта, как Н.Л. Леонтьев (якобы обороняясь), «выхватил наган и выстрелил в Есенина», а Блюмкин «схватил подсвечник, валявшийся на полу, и ударил им Есенина в переносицу».
Почти все в обстоятельствах гибели С.А. Есенина, анализируемых в настоящем исследовании, совпало с изложенной в указанной статье версией, в том числе и о реальности следов на лице погибшего поэта, на которые обращала внимание Н.К. Сидорина, за исключением самого факта стрельбы из нагана, который еще требует доказательственного подтверждения.
Вот он, дополнительный аргумент за проведение эксгумации трупа погибшего С.А. Есенина.
Вместе с тем, об убийстве С.А. Есенина несколькими «выстрелами» и о повреждениях лица поэта, в частности правой глазницы, ударом рукоятки нагана существует вполне обоснованная версия других (весьма авторитетных) зарубежных авторов.
Остается дождаться, когда наши современники или наши потомки найдут документальные подтверждения указанным обстоятельствам.
Заказ Л.Д. Троцкого — бесспорный мотив убийства С.А. Есенина, возможно, осуществленного Яковым Блюмкиным и Николаем Леонтьевым (но вполне реально, что убийство могло быть совершено другими лицами из близкого окружения поэта — «секретными сотрудниками» ОГПУ).
В 60-х годах прошлого столетия имело распространение сообщение И. Бергера о том, что сын Есенина, Юрий (Георгий), находясь с ним в одной камере Бутырской тюрьмы, заявлял, что «у его отца не было никаких причин закончить жизнь самоубийством».
Но «погиб он вследствие каких-то нападок, и говорить нужно о его убийстве» [См.: Хлысталов Э.А. Тайна гибели Есенина. — С. 126–127].
По нашему мнению, если отвечать, на, безусловно, возникший у читателя вопрос: «Каковыми же были другие мотивы этого убийства (?)», следует вначале обратиться к словам самого погибшего поэта.

В последнем разговоре с Родионовым-Тарасовым (о Троцком и Каменеве) С.А. Есенин сообщил: «А ты знаешь, когда Михаил (брат Николая II) отрекся от престола, он (Каменев) ему благодарственную телеграмму закатил за это самое из Иркутска. Ты думаешь, что (если) я беспартийный, то я ничего не вижу и не знаю. Телеграмма-то эта, где он мелким бесом семенит перед Михаилом, она, друг милый, у меня» [См.: Лукьянов А.В. Сергей Есенин. Тайна жизни. — С. 492].
Именно это заявление (с учетом проходившего в те дни в Москве XIV партийного съезда, на котором решался вопрос «кто кого») стало роковым для жизни С.А. Есенина — вот и мотив его убийства.
Это же самое утверждение содержится в работе В.С. Пашининой «Неизвестный Есенин» [См.: Пашинина В.С. Неизвестный Есенин: факты и документы. — Сыктывкар: изд-во «Пролог Плюс», 2005. — 316 с. — С. 41].
«На просьбу Родионова-Тарасова показать этот документ (Есенин) ответил, что он хранится в Ленинграде, в надежном месте».
В мемуарах друзья (Есенина) объясняли, что такой компромат действительно был и касался он Каменева и Зиновьева.
Не менее убедительным представляется и другой мотив убийства поэта, указанный в той же работе В.С. Пашининой, в связи с фактом появления «Неизвестного письма Бухарина» [См.: указанную работу. — С. 43–45, 47]:
«Не исключено, что в 1924 году, когда этот “типографский снаряд” попал в Россию, Есенин использовал в стихотворении “Русь бесприютная” рифму: “Бухарин — невымытые хари”, тем самым дав понять советскому идеологу, что его письмо стало достоянием широкой общественности».
Обладатель такого взрывоопасного документа действительно мог стать личным врагом Бухарина, и такой документ мог действительно послужить поводом и мотивом для гибели поэта.
Последним (по счету, но не по важности) мотивом убийства С.А. Есенина могло быть (остающееся пока до конца не выясненным) широко распространенное мнение, что автором “Послания евангелисту Демьяну Бедному” был С.А. Есенин?!
Принадлежность этого «Послания» перу С.А. Есенина подтверждается исследованиями В.С. Пашининой [См.: Пашинина В.С. Неизвестный Есенин. — Киев: Изд. «Деркул», 2007. — С. 37–38], в частности, ее следующими ссылками. В есенинских «Стансах» поэтом недвусмысленно заявлено о неприятии поэтического метода Демьяна Бедного:

«Я вам не кенар, я поэт. И не чета каким-то там Демьянам».

При этом и в письме Есенина из Тифлиса, адресованном Анне Берзинь, тоже содержится намек на негативное отношение к творцу антиклерикальных агиток:

«Демьяновой ухи теперь я не хлебаю».

Известно, что якобы уже подписанное Есениным «Послание» было обнаружено в следственном деле «контрреволюционного» «Воскресенья», разгромленного ОГПУ в декабре 1928 года.
Могли ли «власть имущие» в реальных условиях беспощадной борьбы равнодушно отнестись к следующим словам этого «Послания»:
«И все-таки, когда я в “Правде” прочитал Неправду о Христе блудливого Демьяна, мне стыдно стало так, как будто я попал в бле… ну, изверженную спьяна».
Даже если С.А. Есенин и не писал этих строк, то для тогдашних «властей» было достаточно лишь незначительного подозрения, тем более что в то действительно кровавое время человеческая жизнь ничего не значила.

Вот как сам же поэт однозначно объяснил свой «отъезд» из Москвы:

«Я — здесь (в Ленинграде), потому что я должен быть здесь. Судьбу мою решаю не я, а моя кровь»
[См.: Сергей Есенин: полн. собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — (Золотой том). — С. 750].
Вот, оказывается, в чем дело!?

Судьбу-то С.А. Есенина «решала его кровь» и «решал ее не он сам», а кто-то другой, по воле которого поэт «должен был быть» в Ленинграде
, как заявил С.А. Есенин своему самозваному «другу» В.И. Эрлиху!
Означенное заявление поэта звучит таинственно, но суть его предельно ясна: «его кровь решала его судьбу», и сейчас (может быть) не настолько важно, по чьей конкретно воле, каким образом, главное: его личная судьба решалась и решилась кем-то!

А знаковая часть этого заявления – «Судьбу мою решаю не я», — подтверждает, что не он (С.А. Есенин) ее решил, а решил кто-то, оплатив ее его же кровью и его же жизнью.
Необходимо уточнить, что этот разговор С.А. Есенина с В.И. Эрлихом происходил вечером (буквально, перед сном) 25-го декабря 1925 года, то есть ровно за двое суток до его гибели.
А якобы «посмертное» стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья» (предположительно) было написано С.А. Есениным и вручено В.И. Эрлиху только утром 27-го декабря.
Таким образом, приписываемый поэту «замысел» суицида не мог возникнуть «вдруг» (и не возник глубокой ночью 27 декабря»), поскольку до этого предполагаемого «порыва» было ровно двое суток и ничто не помешало бы ему еще раньше осуществить его «вполне осознано», если бы в действительности он желал этого.
Вспомним при этом эпизод с обнаружением самим же поэтом якобы «подготавливаемого» против него взрыва котла в душевой, имевшей место еще утром 27-го декабря.
Каждый из читателей восстановит в своей памяти картину возмущения поэта по поводу указанного инцидента, когда половину дня только и было «разговоров» об этом.
Зачем нужно было ждать ночи, когда кто-то уже «преподносил» поэту реальную возможность свести «счеты с жизнью» [См.: Сергей Есенин: полн. собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — (Золотой том). — С. 751]?
Не является (пока) неотложной задачей восстанавливать классовую или иную принадлежность того «доброжелателя», по злой воле которого поэт оказался в Ленинграде.
Сам С.А. Есенин, отвечая В.И. Эрлиху еще 25-го декабря в той же самой их беседе — «перед сном», и разрешил этот вопрос:
«Ты понимаешь? Если бы я был белогвардейцем, мне было бы легче! То, что я здесь, это не случайно. Я здесь, потому, что я должен быть здесь. Поэтому я не ропщу».
«Но если бы я был белогвардейцем, я бы все понимал. Да там и понимать-то, в сущности говоря, нечего»!
«Подлость — вещь простая». «А вот здесь …Я ничего не понимаю, что делается в этом мире! Я лишен понимания»!

Вот, именно здесь, весьма важными воспринимаются утверждения прокурора-криминалиста Генеральной прокуратуры РФ В.Н. Соловьева:
«Да, Есенина загнали в угол. Да, в последние дни свои, на взлете творчества, он чувствовал себя загнанным зверем и боялся, что от своры ему не уйти…» [См.: Материалы, с. 355].
И именно здесь находит свое объяснение то, почему прокурор-криминалист Генпрокуратуры назвал свою статью (однако под вопросом и последующим многоточием) «Поэт себя не убивал» [См.: Материалы, с. 353].

Видимо, прокурор-криминалист знал, что он утверждает.

Конкретная расстановка прокурором именно этих и в такой последовательности знаков препинания говорит о многом, а именно, что эту статью, возможно, следует читать «между строк».
Другого объяснения смыслового содержания этих знаков препинания в русском языке не существует, поскольку в этой же статье автор утверждает: «Да, Есенина загнали в угол …и он боялся, что от своры ему не уйти».

Но автор настоящего исследования вынужден повторить слова поэта:

«Но если я был белогвардейцем, я бы все понимал» (как белогвардеец — другого белогвардейца), но поскольку поэт и его незримые (надо полагать, классовые) «доброжелатели» не были таковыми, белогвардейцами, он был «лишен понимания»!?

Но поэт знал о намерениях этого (неназваного В.И. Эрлиху) конкретного лица, по воле которого он оказался в Ленинграде.
Предвидел, что его Судьба может завершиться его же кровью, и осознавал, что произойдет это (теперь уже это можно утверждать) не по его личной, а по злой воле этого «кого-то».

Так оно и произошло!

И что бы теперь ни утверждали радетели «самоубийства» С.А. Есенина, они не смогут проигнорировать указанное заявление самого поэта.
А «софизм Гиляревского» (с момента его реализации) был создан и направлен на сокрытие этого убийства.


Сегодня же мы не можем и не вправе ограничиться сухим языком юриспруденции и относим (возможно, его же, С.А. Есенина) слова из названого выше «Послания» к самому поэту:

«Я часто размышлял, за что Его казнили,
За что Он жертвовал своею головой?
За то ль, что, враг суббот,
Он против всякой гнили
Отважно поднял голос свой?»…

Эта часть «Послания», уважаемый читатель, полно отражает смысл, содержание и весь драматизм жизни С. А. Есенина.
Как уже отмечалось, для прокуроров Генеральной прокуратуры [67] весьма простым оказалось обозвать иные (отличающиеся от официальных) точки зрения «некомпетентными», даже (?!) «дилетантскими».

Такое «отношение» (к мнению этих профессионалов) со стороны прокуратуры остается и сейчас лишь потому и постольку поскольку эти люди (всего лишь) мыслят иначе.

Вместо того чтобы возбудить уголовное дело, провести следствие законным путем, не голословно, а профессионально, ответственно, опровергнуть или признать правоту названых авторитетов, прокуратура продолжает свою противоправную, неконструктивную линию.

Было бы другой крайностью согласиться с обзорами М.В. Стаховой и И.В. Демидова [68], которые, будучи научным сотрудником ИМЛИ и судебно-медицинским экспертом Главного медицинского управления города Москвы, все-таки остаются «в деле» частными лицами со своими частными мнениями.
В одном только права М.В. Стахова: «…Расхождение во взглядах наводило на мысль о том, что исследованием материалов и документов, к которым апеллировали авторы версий, должны заниматься люди, способные дать профессиональную оценку имеющимся фактам».
Но все это в действительности возможно только с обязательным (теперь уже нашим) дополнением, чтобы это были управомоченные уголовно-процессуальным законом, ответственные лица.
И свой профессионализм они осуществляли бы только на основании и в пределах норм уголовного процесса, поскольку речь идет об уголовно квалифицируемом событии.
И здесь же возникает вопрос: «А сами-то комментаторы являлись ли профессионалами-правоведами, когда они оценивали правовые и процессуальные проблемы?».

Комментарии научного сотрудника М.В. Стаховой, возможно, и были интересны ее коллегам по институту мировой литературы РАН, но не более того!
Но в любом уголовном деле, прежде всего и преимущественно, важны первоисточники, то есть реальные доказательства, а не их отвлеченные изложения.
Выходит, что своим литературным обзором она (М.В. Стахова), не желая того, как бы непроизвольно подменила наличие доказательств (вернее, их отсутствие) своими комментариями.

Теперь вопрос к писательской редакционной комиссии:
«Почему же нельзя было воспроизвести полностью (хотя бы в стенографических отчетах) позиции Ф.А. Морохова, Э.А. Хлысталова, Н.К. Сидориной, И.В. Лысцова, С.С. Куняева и других»?
Чего же здесь можно было опасаться, но если речь шла об «экономии» бумаги, то сейчас нужно говорить об этой, действительно пагубной, «экономии», но именно за счет Истины!

Так, например, Э.А. Хлысталов вынужден был такой особой «экономией» публиковать в общедоступной печати не принятые во внимание комиссией свои «тринадцать загадок» [Пр. 2/1, с. 76–93], которые комиссия даже и не предприняла попыток обсудить.

Но подобные «загадки» остались и у Ф.А. Морохова, и у Н.К. Сидориной, С.С. Куняева, И.В. Лысцова и других авторов.

Можно понять, что такой весьма значительный объем «загадок» комиссия не способна была разрешить, но оставить их «без рассмотрения» она не имела права.
Следовательно, комиссия должна была публично заявить об этом и потребовать от прокуратуры возбуждения уголовного дела и проведения следствия.
И это стало бы объективным и честным поступком как самого председателя комиссии Ю.Л. Прокушева, так и ее членов, которых мог бы теперь понять и оправдать любой человек.


Но именно этого комиссия не сделала и тем самым подменила прокуратуру и следственные органы, оставив ей при этом роль «стороннего наблюдателя».
Эту несправедливость надлежит устранять теперешнему и последующим поколениям, которые (будем надеяться) избавятся от такой явной предвзятости.
А первым шагом в этом направлении должно быть возбуждение уголовного дела, на что вот уже восемьдесят с лишним лет «так и не решилась» прокуратура.

Вот он «магический круг», вот оно негативное действие «софизма Гиляревского» (!!), но никакая комиссия и никакие авторитеты не в состоянии утверждать свою исключительность и особую обоснованность своих мнений до тех пор, пока не будет приведен в действие Закон.

Следует воздать должное стойким борцам за честное отношение к светлому имени С.А. Есенина.


И совершенно не исключается, что по завершении объективного следствия свою правоту будут «праздновать» (или «праздновали» бы): В.И. Белов, П. Проскурин, Н.К. Сидорина, Т. Глушкова, Л. Фролов, В. Цыбин, Ф.А. Морохов, Э.А. Хлысталов, Ст. и С. Куняевы, И.В. Лысцов, Е.В. Черносвитов, в том числе безвременно почившая С.П. Есенина и многие, многие другие.
Но перечисленные имена относятся уже к последовавшему поколению «потомков» С.А. Есенина.
Полагаем, что будет бесспорно актуальным воспроизвести точки зрения его современников и его коллег по литературному творчеству, а также обратить внимание на их «наблюдения» и оценку обстоятельств гибели поэта.
Упомянутый выше Г.Ф. Устинов, одним из первых увидевший «висящим» в номере гостиницы С.А Есенина, так описал увиденное:
«Труп держался одной рукой за трубу отопления. Есенин не сделал петли, он замотал себе шею веревкой (?) так же, как заматывал ее шарфом» [70].
Однако даже (предположительно засланный) попутчик по литературному творчеству погибшего Сергея Есенина В.И. Эрлих подтвердил весьма важную (для следствия) деталь:
«Окна номера выходили на Исаакиевскую площадь» [См.: Сергей Есенин: полн. собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — (Золотой том). — С. 749].
Заметим, что для настоящего исследователя и (надо полагать) для всех, причастных к делу, лиц, важно было знать действительное расположение окон этого номера гостиницы.
Именно из того, что прозвучало в указанном сообщении, конкретно из того, что С.А. Есенин «повис лицом к синеве ночи, смотря (на) Исаакиевскую площадь», теперь стало ясным, как был «подвешен» или «висел» труп погибшего поэта.
Но кто-либо из прокуроров обратил внимание на это заявление [69], причем сразу же после окончания дознания?!
А может кто-либо из них за десятки последующих лет все-таки «заметил» это заявление — вопросы повисают в воздухе.

В свою очередь, кто-либо из судебно-медицинских экспертов (в том числе и сам А.Г. Гиляревский) обратил ли внимание на характер наложения «удавки» и соответственно на характер странгуляционной борозды, если, как шарфом, «обернуть вокруг шеи веревку»?
Тем самым появлялась (и была) реальная возможность выяснить, каковой же в действительности являлась, а затем как (по акту Гиляревского и в заключениях экспертов комиссии Ю.Л. Прокушева) была описана странгуляционная борозда.


Можно сколь угодно ссылаться на художественную образность и якобы допущенные «неточности», в частности, авторов публичных выступлений, но заявления их и других видных литераторов ни в чем не противоречат показаниям очевидцев-свидетелей и, следовательно, приближены к Истине.

Да, преимущественно образно, «с явно поэтическими перехлестами», даже с откровенной недоброжелательностью выражались эти и другие «попутчики по перу» поэта [71], но и они все-таки «не избежали объективности».

Как справедливо отметил Гжегож Ойцевич в своей работе «Поэтическое произведение как источник информации о преступлении» [76]: «Каждый поэтический текст имеет не только эмоциональную, но и информационную составляющую».
Свой вывод он аргументировал так: «Менее всего связывало Есенина с Красным Звонарем, ленинградским поэтом Василием Князевым, которому, по всей вероятности, ОГПУ поручило сторожить (а, вернее, не допустить «постороннего взгляда») изуродованное тело поэта в морге Обуховской больницы».
Но при этом даже В.В. Князев не смог проигнорировать действительность среди строк, правок и других вариантов его стихотворения Гжегож Ойцевич выделил и особо обратил внимание на следующие его поэтические выражения:
«В маленькой мертвецкой у окна /Золотая голова на плахе; /Полоса на шее не видна /Только кровь чернеет на рубахе» (…). «Город спит. Но спят ли те, кого /Эта весть по сердцу полоснула, — /Что не стало более Его, /Что свирель ремнем перехлестнуло»…
В другом же варианте это звучало так: «В ледяной мертвецкой у окна /Золотая голова на плахе; /Полоса на шее не видна; /Кровь, и лист, приколотый к рубахе».
При всей недоброжелательности (в жизни) к С.А. Есенину, В.В. Князев также не смог «избежать объективности», прозвучавшей в следующих его выражениях: «Эта весть по сердцу полоснула», «Что свирель ремнем перехлестнуло»

Выходит, что В.В. Князев, возможно, и неосознанно, но ясно акцентировал, «что свирель (то есть, поэтический голос С.А. Есенина) ремнем перехлестнуло»!
Вот еще когда одним из первых «очевидцев» утверждалось наличие следов ремня на шее погибшего С.А. Есенина, которые были «обнаружены» впоследствии при осмотре трупа поэта комиссией экспертов.
И это не просто частность или «поэтический прием», а доказательство того, что именно ремнем оставлена на шее поэта (одна из нескольких) странгуляционная борозда.


Строка же «Полоса на шее не видна» воспроизводится дважды: и в первом, и во втором варианте четверостишья, что также подтверждает реальность ее буквального содержания.
А констатация: «Кровь, и лист, приколотый к рубахе», — подтверждает наличие следов крови (возможно, других следов насилия) на одежде погибшего поэта с уточнением: «…лист, приколотый к рубахе», говорящим о наличии одежды на трупе С.А. Есенина и времени нахождения трупа до его вскрытия (ночь с 28-го на 29-е декабря 1925 года).
Значит, одежда на трупе С.А. Есенина все-таки была, но никто ее состояние не описал и не описал намеренно.
Эта «голая» натурализация В.В. Князева как негативный прием в поэзии, бесспорно, выполняет теперь доказательственную функцию в криминалистике.
Таким образом, В.В. Князев создал стихотворение, подтверждающее (вольно или невольно) «версию об убийстве поэта» и даже с важнейшими указаниями именно того, что поэтическую свирель С.А. Есенина именно «ремнем перехлестнуло».

Что было безусловно и абсолютно важным для проводимой, именно в это время судебно-медицинской экспертизы.
Но и это не нашло в акте эксперта А.Г. Гиляревского никакого отражения, видимо, указанное (как и любое другое) произведение так называемыми «карманными» криминалистами не рассматривалось как источник информации о преступлении.
Однако самое главное (возможно, вопреки воле самого В.В. Князева) все-таки в этом стихотворении было «отражено».
Это впоследствии и было подтверждено объективными заключениями комиссии экспертов и письменными показаниями «простых смертных» [См.: письмо Э.А. Хлысталову близких врача К.М. Дубровского. Пр. 2/1, с. 149].
Автор указанного письма со ссылкой на врача (якобы выезжавшего на осмотр трупа поэта) подробно описывает обстановку в номере гостиницы:
«Судя по рассказам К.М. Дубровского, — как им самим же утверждалось, — об этой трагедии у него был разговор (с известными деятелями культуры), что в номере С.А. Есенина были следы борьбы и явного обыска».
«На теле были следы не только предполагаемого насилия, но и ссадины, следы побоев. Кругом все разбросано, раскидано, битые бутылки, окурки. Я не знаю, что видели люди, после того, как К.М. Дубровский снял Есенина».
Вот доказательство того, что из петли снимал С.А. Есенина «тот самый врач» К.М. Дубровский, который в действительности и произвел осмотр и, возможно, вскрытие тела поэта!
Но для дознания (и возможного следствия) было важным обратить внимание также не только на это важнейшее обстоятельство, но и на то, что «комната (была) в беспорядке».
Значит, была борьба и были явные ее следы, безусловно, именно в борьбе на С.А. Есенине была повреждена одежда.
Ни дознавателя, ни следователя, ни прокурора не заинтересовало, кто же «устранил» изорванный пиджак поэта как важнейший источник доказательств и кто же и когда «убрал» веревку или иной предмет, на котором был подвешен поэт (?).
Но на фотографиях М.С. Наппельбаума [72] тело С.А. Есенина и само помещение номера гостиницы «приведены в порядок», лицо поэта «подправлено», «умыто», следов крови нет, поза окоченения трупа устранена.
А присутствие-отсутствие (на одной и той же фотографии) нависавшего над трупом шнура [73] и отсутствие на всех фотографиях пиджака говорит о многом.
Вот когда (!) началось уничтожение вещественных доказательств и изменение обстановки места происшествия.
Одновременно был введен в действие «софизм Гиляревского» в расчете на то, что все уже тщательно «причесано» и потомкам останется только молча согласиться с «изображенным» актом эксперта Гиляревского…

Весьма показательным в этом отношении является содержание документального фильма «Смерть Примадонны» из цикла «Следствие вели…», состоявшегося 29 сентября 2008 года на канале НТВ.
Авторам этой передачи удалось установить, что жена С.А. Есенина (З.Н. Райх), впоследствии убитая также при невыясненных обстоятельствах, незадолго до смерти (еще в 1939 году) якобы обращалась к И.В. Сталину с письмом, в котором описала, кто был убийцей поэта и как это убийство состоялось.
Значит, был близкий к С.А. Есенину человек, который знал все и, казалось, что прокурорам достаточно найти указанное письмо и человечество могло бы знать, кто был убийцей поэта и как это убийство осуществлялось.
Но прокуроры (конкретно тогдашний Генеральный прокурор А.Я. Вышинский) были «заняты» борьбой со всякого рода «блоками» и «уклонами», повальной шпиономанией, приведшей к массовым репрессиям невинных людей.
Одновременно Н.И. Бухарин и его зловещая «тень» Л.С. Сосновский, а также многочисленные их «соратники» были заняты весь 1926 год созданной ими же «есенинщиной», так что само убийство С.А. Есенина тогда никого просто не интересовало.
«Маленький “картофельный” журналистик Л.С. Сосновский был одним из самых яростных гонителей поэта» (С.А. Есенина) [См.: Сергей Есенин: полн. собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — (Золотой том). — Приложения. — С. 781].
А что сейчас мешает возбудить уголовное дело, провести объективное следствие и установить действительные обстоятельства гибели поэта?!
Возможно, удастся обнаружить в архивах и указанное письмо З.Н. Райх И.В. Сталину, вот тогда-то все станет на свои места.
Но, созданный еще восемь десятков лет тому назад, «софизм Гиляревского» — неотвратимо продолжает действовать.
Расчет, видимо, состоит в том, что пока «улита» (выяснения действительных обстоятельств гибели С.А. Есенина) движется, уйдут в мир иной приверженцы объективной оценки тех событий.

Именно так, к величайшему сожалению, и происходит!
6-го сентября 2010 года, после тяжелой болезни, ушла от нас Светлана Петровна Есенина.

Автор настоящего исследования не находит слов, чтобы выразить постигшую нас и весь русский народ утрату.

Но еще живущие родственники и многочисленные почитатели таланта С.А. Есенина уверены, что на смену ей обязательно придут профессионально подготовленные и убежденные патриоты земли Русской и, безусловно, отстоят достоинство и честь ее великого поэта.

В настоящее время это — потомки С.А. Есенина, из них персонально: Сергей Владимирович Есенин, Сергей Александрович Ильин, многочисленные известные (и безвестные) почитатели таланта поэта, в том числе и автор настоящего исследования.
К ним, безусловно, относились и относятся профессионалы (каждый в своей сфере деятельности): Ф.А. Морохов, Э.А. Хлысталов, Н.К. Сидорина, И.В. Лысцов, Станислав и Сергей Куняевы, В.С. Пашинина, Е.Н. Астахова.
Это также подвижники из народа: С.А. Лучкина, В.А. Мешков, В.В. Власенко, Н.С. Гурышева, В.Ю. Паршиков, Е.И. Иванов, С.И. Трифонов, А.И. Спиридонов, З.В. Москвина и многие другие.
Так, Егор Иванович Иванов, возглавляющий общественный музей С.А. Есенина в Воронеже, и автор фильма «Дорогие, мои хорошие», получивший главный приз на международном фестивале, Владимир Юрьевич Паршиков, много сделали, чтобы настоящее исследование было осуществлено!

Вот какова объективная и честная позиция В.А. Мешкова:

«Найдется мужество у руководства России признать правду или нет, сможем ли мы добиться такого признания от современной правовой системы, — это теперь вопрос второстепенный. Потому что все, кто не верил в самоубийство С.А. Есенина, теперь имеют право на моральную победу над всеми, кто много десятилетий занимался и занимается очернительством, своей ложью стремясь окончательно добить поэта».
Сомнений в том, что С.А. Есенин не был самоубийцей, уже нет!


В подтверждение своей стойкости приверженцы объективной оценки обстоятельств гибели поэта (с помощью известного российского актера Безрукова Сергея Витальевича и истинно русского доброхота Бубнова Владимира Александровича) воздвигли в Воронеже бронзовый памятник Сергею Александровичу Есенину, на постаменте которого предстоит еще написать его слова:

«Вот и твое степное пенье сумело в бронзе прозвенеть».

VII. Обращение к Генеральному прокурору Российской Федерации

«Россия есть правовое государство, в котором человек, его права и свободы являются высшей ценностью».
«Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства».

Именно так, в соответствии со ст. 1 и 2 Конституции РФ потомки С.А. Есенина намеревались изложить начало Обращения к Генеральному прокурору.
Но, обоснованно полагая, что любому прокурору это известно, родственники С.А Есенина решили изложить заявление Генпрокурору РФ абсолютно конкретно.
Принимая во внимание изложенное, родственники С.А. Есенина (С.П. Есенина, С.В. Есенин, С.А. Ильин) еще 4 октября 2007 года обратились в порядке ст. 123–124 УПК РФ к Генеральному прокурору РФ со следующим письменным заявлением:

«Действующим уголовно-процессуальным законодательством Российской Федерации (ст. 123–124 УПК РФ) предусмотрено право граждан на обжалование действий и бездействия организаций и лиц, осуществляющих уголовное судопроизводство.
Полагаем, что наше право обжалования распространяется на действие-бездействие указанных лиц, а также на постановления органа дознания, следователя и осуществлявшего надзор за законностью (в декабре 1925 г. — январе 1926 г.) прокурора, а в настоящее время подчиненных Вам прокуроров, причастных к делу по факту гибели нашего прародителя, великого русского поэта Сергея Александровича Есенина.

Мы пришли к выводу, что никто из Ваших подчиненных не в состоянии принять на себя историческую ответственность объективно рассмотреть, а главное, беспристрастно оценить действительные обстоятельства гибели поэта.
Этим объясняется то, что мы обращаемся к Вам лично и просим принять нас и лично найти процессуальное решение по нашему делу, конечным итогом которого могло бы стать освобождение имени С.А. Есенина от “скверны” самоубийства».


Как и предполагалось многими людьми, Генеральный прокурор РФ не нашел возможности и времени лично принять их и найти процессуальное решение, итогом которого могло бы стать обоснованное и законное очищение имени великого русского поэта С.А Есенина от порочащего его имени «самоубийцы».

Генпрокурор не смог (видимо, по особым причинам) встретиться с потомками Великого русского поэта С.А. Есенина.

31 октября 2007 года за № 15-925-06 С.П. Есениной поступил ответ, однако не от Генерального Прокурора РФ, а всего лишь от исполняющего обязанности начальника отдела по надзору за следствием в органах прокуратуры Санкт-Петербурга, юриста 1-го класса Д.А. Сычева о том, что поступившая к ним 25 октября 2007 года из Генпрокуратуры РФ жалоба заявителей возвращена опять же в Генпрокуратуру.
Конкретного постановления (ч. 2 ст. 124 УПК РФ) в качестве меры прокурорского реагирования заявители не получили.
Заявители вновь обратились (теперь уже с дополнительными материалами) к Генеральному прокурору РФ и вновь получили ответ из прокуратуры Санкт-Петербурга (11 января 2008 года за № 15-925-06), что указанные дополнительные материалы в очередной раз направлены назад в Генеральную прокуратуру?!
Как видим, поступившие заявления длительное время пребывали «в недрах» Генеральной прокуратуры Российской Федерации, а затем через значительный промежуток времени, (вдруг) направлялись в прокуратуру Санкт-Петербурга, которая, в свою очередь, отправляло их в Генеральную прокуратуру.

Вопрос: «Как расценить такую деятельность»?

Заявители не были готовы к такому повороту дела, поскольку были твердо убеждены в серьезном отношении к их заявлению, да и сама суть дела предполагала иное к ним отношение!

Здесь необходимо повториться, чтобы акцентировать, на что именно обращалось внимание Генерального прокурора!
Потомки Сергея Александровича Есенина (С.П. Есенина, С.В. Есенин, С.А. Ильин), не добившись аудиенции у действующего Генерального прокурора, в своем заявлении обращали его внимание на то, что:

«Факт гибели С.А. Есенина общеизвестен, но при каких конкретных обстоятельствах наступила его смерть, — остается до настоящего времени, нераскрытым криминальным событием». (Обращения заявителей к Генпрокурору и к Президенту РФ, а далее в Интернете в его блог воспроизводятся непосредственно от их имени.)
Более того, обстоятельства гибели С.А. Есенина, опровергающие официальную точку зрения о «самоубийстве» поэта, — просто и откровенно игнорируются.


Единственным источником «доказательств» по делу, что подчеркивалось особо, является акт вскрытия тела С.А. Есенина, произведенного судебно-медицинским экспертом А.Г. Гиляревским, необоснованно и противоправно «утверждавшим» в своем заключении, только версию о самоубийстве поэта.
При этом судебно-медицинский эксперт А.Г. Гиляревский 27(?) — 28 декабря 1925 года на месте происшествия, в 5 номере гостиницы «Интернационал» не присутствовал и не принимал участия в осмотре места происшествия (более того, как установлено настоящим исследованием, эксперт А.Г. Гиляревский и не вскрывал труп поэта).
И это несмотря на то, что Закон (УПК РСФСР 1923 года, Пр.1,2 к ст. 63) прямо предписывал:
«Вызов экспертов обязателен для установления причин смерти и характера телесных повреждений», при этом в строго установленном порядке.
Эти «вольности» стали решающим фактором, негативно повлиявшим на всесторонность и объективность исследования обстоятельств смерти С.А. Есенина.
Заявители особо акцентировали внимание Генерального прокурора РФ на конкретные нарушения требований законодательства того времени, допущенные судебно-медицинским экспертом А.Г. Гиляревским
А именно, что он обязан был указать в своем заключении только медицинские аспекты механизма и только медицинское объяснение причин смерти погибшего поэта.
То есть, судебно-медицинский эксперт в своем заключении обязан был констатировать только выявленные им фактические медицинские данные, без их оценки и без определения их значения по делу.
В случае с С.А. Есениным, судебно-медицинский эксперт должен был указать: «Смерть наступила в результате механической асфиксии, последовавшей вследствие сдавливания дыхательных путей», — и не более.
Дополнение «через повешение» не входило в компетенцию судебно-медицинского эксперта и являлось прерогативой дознания и возможного следствия.
Это дополнение сразу же (изначально) наложило на обстоятельства смерти С.А. Есенина «метку» самоубийства, которая сохраняется до настоящего времени в различных интерпретациях во всех документах, имеющих отношение к этому делу.
Именно это «дополнение» судебно-медицинского эксперта, именуемое в Логике «софизмом», стало правовой ловушкой, в результате действия которой заключение А.Г. Гиляревского сослужило противоправную службу в дальнейшем движении дела.


Никаких оснований (ни профессиональных, ни юридических) утверждать, что смерть С.А. Есенина наступила в результате самоубийства (через повешение) у А.Г. Гиляревского не было, тем более, что он утверждал то, «чего сам не видел», а это для эксперта недопустимо, более того, противоправно, поскольку именно этим и определяется ложность его заключения.
Вывод о смерти С.А Есенина «через повешение», несмотря на кажущуюся очевидность, мог быть установлен или опровергнут только следственным путем, но не единственным противоправным «умозаключением» А.Г. Гиляревского.
Обобщая вышесказанное, заявители констатировали:

«Мы пришли к выводу, что указанная ситуация с расследованием обстоятельств гибели С.А. Есенина является результатом полной индифферентности подчиненных Вам прокуроров».


Предполагалось, что Генеральный Прокурор РФ обратит на эти выводы внимание и отреагирует хотя бы на это, но «увы»!?
Заявители обращали внимание Генерального прокурора именно на то, как прокурор Управления по надзору за следствием и дознанием Генпрокуратуры РФ Н.Н. Дедов своим заключением от 25 февраля 1993 года (74), объяснив существование альтернативных версий некомпетентностью (дилетантством) авторов, подвел негативный итог всем попыткам разобраться в действительных обстоятельствах гибели С.А. Есенина.
Прокурор Н.Н. Дедов сослался на следующее: «Ленинградской губернской прокуратурой собранные дознанием доказательства признаны достаточными для вывода о самоубийстве С.А. Есенина, а принятое процессуальное решение о прекращении производства дознания — законным».
Общие слова, но где же «компетентный» анализ прокурора «собранных дознанием доказательств» (?) и в чем (собственно) выражаются эти доказательства?
И это ведь решение Ленинградской губернской прокуратуры, а где же решение Генеральной прокуратуры РФ, а как прокурор объяснит факт реального существования изложенных выше нарушений, относящихся к гибели С.А. Есенина?!

Заявители были вправе напомнить, что «никакие доказательства, в частности акт А.Г. Гиляревского, не имеют заранее установленной силы» [ч. 2 ст. 17 УПК РФ] и обязанность доказывания возложена на органы следствия и прокурора.

При этом потомки С. А. Есенина, а именно: Сергей Владимирович Есенин, Сергей Александрович Ильин должны, безусловно, получить процессуальный статус потерпевших.
И, наконец, получить действительную (а не виртуальную) возможность реализовать свои конституционные права на защиту чести и достоинства своего великого прародителя.
А в рамках «дела» по факту смерти С.А. Есенина будучи признанными потерпевшими, наконец стать полноправными участниками процесса, то есть приобрести права и возможность их реализации в полном соответствии с действующим уголовно-процессуальным законодательством Российской Федерации.


В резолютивной части своего заявления потомки, правопреемники С.А. Есенина просили:

1. Отменить постановление народного следователя 2 отделения милиции города Ленинграда от 23 января 1926 года о прекращении дознания по факту смерти С.А. Есенина, как не обоснованное (допустимыми) доказательствами, ошибочно квалифицирующее смерть поэта как «самоубийство».
2. Возбудить уголовное дело (В связи с указом Президента РФ «О создании Следственного комитета», требования заявителей адресуются теперь к вновь создаваемому комитету.) по факту смерти С.А. Есенина по признакам состава преступления, предусмотренного ч. 1, ст. 105 УК РФ, производство предварительного следствия по этому делу поручить следователю Следственного комитета Генеральной прокуратуры РФ по особо важным уголовным делам.
3. Рассмотреть и удовлетворить ходатайства о проведении по делу необходимых и неотложных следственных действий [См. Приложение к заявлению Генпрокурору], в числе которых значится ходатайство о признании Заявителей — потерпевшими.
«В случае отказа в удовлетворении настоящей жалобы просим Вас (в точном соответствии с требованиями ч. 2 ст. 124 УПК РФ) вынести постановление, в котором просим дать объективную правовую оценку и привести реальное обоснование Ваших доводов, конкретно по каждому факту из приведенных групп обстоятельств, указанных в настоящей жалобе».
Однако в нарушение указанных норм, установленных Законом, заявители так и не получили соответствующего постановления (ч. 2 ст. 124 УПК РФ) из Прокуратуры РФ, тем более персонально от Генерального прокурора Российской Федерации.
Произошло именно так, как заявители и предполагали, и на что обращали внимание Генерального прокурора.
Заявители ожидали не произвольного ответа, а обоснованное, аргументированное постановление Генерального прокурора, как и предусматривается ч. 2 ст. 124 УПК РФ, которое они вправе и могли бы обжаловать в соответствующем суде Российской Федерации, либо в международных судебных инстанциях.
Предполагалось, если все состоится именно так, то можно согласиться, что мы все живем в правовом государстве, но если прокуратура уклонится от установленного Законом порядка (за исполнением которого она и призвана осуществлять надзор), ни о каком объективном и беспристрастном выяснении действительных обстоятельств гибели С.А. Есенина не может быть и речи.
И вот по истечении четырех с лишним месяцев, а именно 28 января 2008 года, поступил ответ (в форме ни к чему не обязывающего письма) из Генеральной прокуратуры РФ за подписью всего лишь помощника Генерального прокурора Ф.В. Киселевича, в котором сообщалось:

«Каких-либо вновь открывшихся обстоятельств, подлежащих проверке следственным путем, не установлено».

Иными словами, Генеральная прокуратура РФ выводами всего лишь помощника Генерального прокурора не только не защитила права заявителей, но своими голословными утверждениями создала ситуацию, когда обжаловать указанные действия в международные судебные инстанции стало весьма сложно.

Таким образом, «деяниями своих помощников» Генеральный прокурор РФ сам оказался в магическом круге воздействия «софизма Гиляревского»!
А не кажется ли названному помощнику Генерального прокурора РФ, что он избрал позицию голого отрицания «всего и вся», совсем не присущую его уровню и тем самым оказал указанную выше услугу Генеральному прокурору?
В итоге, никаких постановлений, как требует ч. 2, ст. 124 УПК РФ, заявители не получили и никакой аргументации от помощников Генерального прокурора РФ не последовало.

Более того, 16-го марта 2009 года за № 15/1–1775–92 и за подписью старшего прокурора Управления по надзору за следствием (в органах прокуратуры) Генеральной прокуратуры РФ, В.В Козиной одному из заявителей, а именно Светлане Петровне Есениной, было сообщено, что «переписка с Вами в части исследования обстоятельств гибели Есенина С.А. прекращена».


В обоснование такого «изумляющего и изумительного» ответа приведено следующее:
«Поступившее обращение (якобы) не содержит новых доводов и данных о нарушениях закона» (?!), — выходит, как будто бы никто и ни на что не обращал внимание указанных служителей Законности.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!

Но возникло непреодолимое желание напомнить «помощникам» Генерального прокурора, что в истории России этот день не только день окончательного закабаления крестьян, но и день Георгия Победоносца!
Именно это и воодушевляет автора и (будем надеяться) всех граждан России на продолжение борьбы, с кем бы (?) можно было бы подумать (!?), с особым Конституционным органом — прокуратурой, социальным назначением которой как раз и является защита прав и законных интересов граждан!

Оставалось только обратиться непосредственно к Президенту и одновременно в его лице к народу России, которые, как представляется, действительно могут оказать помощь живущим потомкам и многомиллионным почитателям таланта Сергея Александровича Есенина в восстановлении его честного имени и его человеческого достоинства.

VIII. Обращение к Президенту Российской Федерации

Уважаемый, Дмитрий Анатольевич!

«К Вам обращаются потомки великого русского поэта Сергея Александровича Есенина по вопросу оказания содействия в выяснении действительных обстоятельств гибели поэта и восстановления его чести и человеческого достоинства.
Вот уже третье поколение потомков поэта пытается освободить имя Сергея Александровича от незаслуженного навета («самоубийцы») путем постановки проблемы выяснения действительных обстоятельств его смерти перед соответствующими надзорными и следственными органами.
Мы пришли к окончательному выводу, что никто из подчиненных Генерального прокурора РФ не в состоянии принять на себя историческую ответственность и объективно рассмотреть, а главное, беспристрастно оценить действительные обстоятельства гибели поэта.
Наши неоднократные обращения в Прокуратуру Российской Федерации содержали ряд конкретных вопросов и проблем, которые могут и должны быть разрешены только в ходе всестороннего и объективного следствия.
Именно поэтому (и с этими же просьбами) 4 октября 2007 года мы в очередной раз обратились к Генеральному прокурору РФ, помощник которого письмом от 28 января 2008 года (№ 15/1-1775-92) известил:
«Каких-либо вновь открывшихся обстоятельств, подлежащих проверке следственным путем, не установлено».
То есть нам вновь сообщили ответ, который мы уже неоднократно получали ранее (последний, предшествовавший ответ заместителя Генерального прокурора РФ от 18 июня 1998 года № 15/6-1775-92, который, судя по его содержанию, был копией предыдущего).

Но в жалобе Генеральному прокурору РФ мы обращали его внимание не только на бездействие подчиненных ему прокуроров, но и приводили широкий круг обоснованных (конкретными фактическими данными), вновь открывшихся обстоятельств, которые подлежали проверке только следственным путем.
Вот уже более восьмидесяти с лишним лет Прокуратура РСФСР, а теперь Российской Федерации занимает позицию «стороннего наблюдателя» в отношении обстоятельств смерти С.А. Есенина.
Прокуратура «не замечает» незаконности не только в своих действиях, но и в действиях других лиц.
Так, проведенные по просьбе писательской комиссии Ю.Л. Прокушева многочисленные «экспертизы», осуществлялись без возбуждения уголовного дела, то есть незаконно.

А это значит, что они повлекли за собой существенные нарушения уголовно-процессуального закона.
Конкретно, все «экспертизы проводились без соблюдения прав родственников С.А. Есенина (имевших право быть признанными потерпевшими и при отсутствии возможности реального обеспечения им этих прав), без предупреждения «экспертов» об ответственности за дачу ложных «заключений».

Таким образом, все вышеупомянутые «заключения» экспертов являются лишь частными мнениями проводивших их лиц и не могут никого ни к чему обязывать, тем более нельзя утверждать, что с их учетом стало возможным сделать окончательный вывод о самоубийстве С.А. Есенина.

Указанные эксперты и «экспертные комиссии», будучи полностью независимыми (от Закона), присвоили себе право производства, не входящего и не входившего в их компетенцию вывода о том, что смерть С.А. Есенина наступила от асфиксии — «через повешение», подменяя тем самым органы дознания и возможного следствия.

Мы вправе заявить, что своим «безучастным созерцанием» Прокуратура создала прецедент, когда общественная структура (писательская комиссия Ю.Л. Прокушева) фактически подменила собою всю систему расследования уголовных дел и правосудия.

Вы были совершенно правы, когда на гражданском форуме 22 января 2008 года заявили:

«Россия является страной правового нигилизма»!

Достаточно будет отметить, что конституционный орган (прокуратура РФ), будучи органом, социальным назначением которого является высший надзор за законностью, сама нарушает Закон. А именно, в соответствие с требованиями ч. 2 ст. 124 УПК РФ Генеральный прокурор РФ обязан был вынести постановление по существу вопросов, поставленных в нашей жалобе, но это, установленное Законом, требование осталось невыполненным!

Однако требования ч. 2, ст. 124 УПК РФ подлежат безусловному выполнению.

Обобщая все вышесказанное, мы приходим к выводу, что указанная ситуация с расследованием обстоятельств смерти С.А. Есенина является результатом бездействия, полной индифферентности подчиненных Генеральному прокурору исполнителей.


В соответствии со статьями 1, 2 Конституции Российской Федерации, «Россия есть правовое государство, в котором человек, его права и свободы являются высшей ценностью.
Признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина — обязанность государства».

Вы, уважаемый Дмитрий Анатольевич, в соответствии с требованиями п. 2, ст. 80 Конституции Российской Федерации, являетесь гарантом наших прав.
Именно в этом мы просим Вас помочь понудить Генеральную прокуратуру РФ к выполнению ее указанной выше конституционной обязанности.

Полагаем, что ожидаемый ответ Президента РФ, безусловно, должен быть историческим!

Но вот уже завершился 2010 год, но никакого положительного решения от Генеральной прокуратуры РФ и Администрации Президента РФ не последовало, рассеялись последние иллюзии.

Но жизнь все-таки продолжается, а значит, продолжится борьба за честь и достоинство С.А. Есенина!


Как было отмечено выше, подводя предварительный итог указанной «борьбе», племянница С.А. Есенина Светлана Петровна Есенина еще 11-го августа 2009 года в программе «Загадки тайных смертей», проходившей на телеканале РЕН ТВ, заявила:
«Сергей (Есенин) был убит», — в чем у нее нет, и никогда не было, ни малейших сомнений (!).
Однако в этой же программе телевидения «новый» (неизвестно откуда появившийся) эксперт Е. Баринов продолжил отстаивать «аргументацию» его предшественников.
Для убедительности своих утверждений этот «эксперт» перед многомиллионной аудиторией телезрителей приводил совершенно вольные «наукообразные» рассуждения, произвольные расчеты, схемы и графические построения.
Упомянем и передачу «Судмедэкспертиза. Без права на ошибку», состоявшуюся 1 сентября 2009 года на телеканале «Россия».
В этой передаче судебно-медицинский эксперт С.А. Никитин сделал сенсационное заявление, что он совместно с прокурором-криминалистом Генеральной прокуратуры РФ В.Н. Соловьевым провел «следственный эксперимент» и окончательно установил механизм «подвешивания» тела погибшего С.А. Есенина.
Но самым поразительным явилось то, что в указанных незаконных действиях якобы вновь участвовал прокурор-криминалист Генеральной прокуратуры РФ В.Н. Соловьев, что по своей правовой сути является очередным противоправным действием со стороны прокуратуры.
Повторим уже ранее возникавший вопрос:

«А на каком основании прокурор-криминалист Генеральной прокуратуры РФ участвовал в указанных следственных действиях, ведь постановления о возбуждении уголовного дела по факту насильственной смерти С.А. Есенина никем (и это уж точно) не выносилось, поскольку еще никем не отменено постановление народного следователя от 23-го января 1926 года об отказе в его возбуждении».


Удивляет, с какой легкостью (эти или иные) прокуроры и «эксперты» дают и давали свои заключения, и это все лишь потому, что их «экспертная» деятельность осуществлялась и осуществляется с явным нарушением важнейших принципов, оснований и процедур уголовно-процессуального закона!

Но в особенности удивляет безответственное отношение и позиции средств массовой информации, программы и передачи которых превратились в некое «шоу» («хочу» — так заявлю, а «захочу» — публично изложу все иначе), и это по весьма серьезному делу и серьезным обстоятельствам, связанным с фактом гибели почитаемого всем человечеством великого русского поэта.

Однако среди теперешних «средств массовой информации» имеют место и беспристрастно объективные сообщения!


5 декабря 2010 года на канале НТВ состоялась передача «Дело темное» с ведущим Вениамином Смеховым, в которой он объективно и честно объяснял «тайны» гибели С.А. Есенина.
В целом его оценки и выводы идентичны выводам настоящего исследования, но вместе с тем содержат существенные дополнения и уточнения.
Так, значительное внимание автор передачи уделил содержанию и истории написания стихотворения «До свиданья, друг мой, до свиданья».
По данным В. Смехова, указанное стихотворение содержало не две, а четыре строфы, и адресовалось оно не мнимому «другу» В.И. Эрлиху, а расстрелянному до этого действительному другу С.А. Есенина — поэту А.И. Ганину.
И это сообщение, безусловно, соответствует действительности, поскольку на момент расстрела поэта А.И. Ганина, поэт С.А. Есенин не мог иначе выразить свое отношение к его гибели.
Значит, возможный оригинал стихотворения подвергся «переработке» и «подгонке» под создаваемый суицид С.А. Есенина — в нем остались две известные всем строфы (две другие строфы намеренно «опущены»), но были ли они написаны именно его кровью до настоящего времени остается под вопросом.
Ложность всех официальных утверждений подтверждает также и абсурдный характер механизма причинения самим поэтом «пореза вен» якобы для извлечения крови для написания указанного стихотворения.
Будучи от рождения «правшой», как сообщает В. Смехов, для написания названого стихотворения правой рукой кровью из вены якобы правой же руки погибший С.А. Есенин должен был обладать приемами циркового виртуоза.
Другим важнейшим обстоятельством (из сообщений В. Смехова) явились сведения о том, что якобы, когда поэт Николай Клюев (после ухода поздним вечером 27-го декабря 1925 года из номера гостиницы «Англетер» В.И. Эрлиха) вернулся в номер, то «увидел на кровати силуэт, покрытый одеялом», похожий на силуэт человека. Присутствовавшие в номере какие-то люди поспешно, практически физически, вытолкали из номера Н. Клюева.

Обратим внимание на позицию следователей и прокуроров: до выступления в печати Л.Д. Троцкого «о несродности революции» С.А. Есенина они «как в рот воды набрали»!?

Можно ли далее утверждать, что Россия является правовым государством?

Простым гражданам трудно понять такое, ничем не прикрытое отношение к выполнению обязательных для всех требований Закона о непререкаемом достоинстве и уважении Личности вообще и конкретно личности великого русского поэта.
В правосознании Генеральной прокуратуры РФ еще ничего не изменилось. Иными словами, «каким он был — таким он и остался» (!?), этот самый правовой нигилизм, несмотря на то, что родственники С.А. Есенина именно на него обращали внимание Генерального прокурора и на этот же самый нигилизм указывал публично даже Президент Российской Федерации.

Находясь в такой ситуации, Светлана Петровна Есенина вновь была поставлена перед необходимостью обращения (теперь уже через Интернет) к Президенту РФ с конкретным заявлением. (Полный текст Обращения в личный блог Президента РФ не приводится из-за неизбежности повторения, ограничимся самым главным.)
Суть этого обращения остается прежней — глубокая личная боль прямых потомков Сергея Александровича Есенина (и не только их) от несправедливого и нелегитимного отношения к его имени и человеческому достоинству.

Уважаемый, Дмитрий Анатольевич!

К Вам вновь взывают потомки Сергея Александровича Есенина по вопросу оказания содействия в выяснении действительных обстоятельств гибели и восстановления чести и человеческого достоинства нашего великого прародителя.

«Более восьмидесяти с лишним лет прокуратура Советского Союза, а теперь Российской Федерации занимали и занимают позицию «стороннего наблюдателя» в отношении выяснения действительных обстоятельств смерти С.А. Есенина.
Вместо того чтобы возбудить уголовное дело, провести всестороннее и объективное следствие, прокуратура ограничивается явными отписками либо завуалированными частными (при этом голословными) мнениями ее работников.
Более того, своим нежеланием полно и объективно выполнять свое социальное предназначение Генеральная прокуратура РФ создает препятствия для дальнейшего движения «дела».
Так, 16-го марта 2009 года (№ 15/1–1775–92) за подписью старшего прокурора Управления по надзору за следствием Генеральной прокуратуры РФ нам сообщено, что переписка с нами в части исследования обстоятельств гибели Есенина С.А. (без какой-либо законной аргументации) прекращена.

В связи с этим вспомним слова нашего великого предка [См.: Сергей Есенин: полн. собр. соч. — (Золотой том). — С. 124]:

«Вот так страна! Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен».

Повторяем вновь и вновь: помогите восстановить честное имя нашего прародителя, великого русского поэта Сергея Александровича Есенина.

Просим Вас понудить Генеральную прокуратуру РФ к выполнению ее указанной выше конституционной обязанности: провести объективное расследование обстоятельств гибели С.А. Есенина.

IХ. Резюме

В качестве Резюме настоящего исследования, автор считает необходимым заявить следующее.
Оставим в покое имевшиеся в действительности человеческие «пороки» С.А. Есенина, дьявольски изощренно и преступно совмещенные с его убийством, использованные убийцами поэта лишь как ширма, за которой настоящие преступники, будучи профессионалами-убийцами, смогли искусно спрятать свое преступление.
Автор настоящего исследования вновь акцентирует внимание на противоправности действий и заведомую «ошибочность» заключения судебно-медицинского эксперта А.Г. Гиляревского, явившихся первопричиной общего нелегитимного отношения к установлению действительных обстоятельств гибели поэта.
Особо подчеркиваем: «софизм Гиляревского» являлся (и еще является) средством и формой сокрытия убийства великого русского поэта — Сергея Александровича Есенина.
Автор вынужден обратить внимание Генерального прокурора РФ на дискредитирующие Закон (Конституцию РФ) действия подчиненных ему должностных лиц, выявленные и подтвержденные фактическими данными настоящего исследования.
Одновременно автор настоящего исследования вправе заявить, что своим «безучастным созерцанием» прокуратура создала прецедент, когда общественная структура (писательская комиссия Ю.Л. Прокушева) фактически подменила собою всю систему расследования уголовных дел и правосудия.
Вместе с тем, несправедливо и недопустимо для профессионалов голословно утверждать, что якобы «каких-либо вновь открывшихся обстоятельств, подлежащих проверке следственным путем, не установлено».

Все, что изложено в настоящем исследовании, и есть вновь открывшиеся обстоятельства!

Утверждая обратное, прокуратура нарушает основные принципы уголовного и уголовно-процессуального права [ст. 6 УК и ч. 1, ст. 17 УПК] Российской Федерации «О нераздельной связи Справедливости, Законности и человеческой Совести».

X. Состояние общественного мнения

Каково же отношение русских и других людей к теперь уже осознанным ими обстоятельствам гибели С.А. Есенина и каково же общественное мнение об этом в России, а также в зарубежье?
«Со времен Пушкина ничья гибель не вызывала такого брожения в народе, как смерть Есенина», но несмотря на то, что он уже «дважды был убит» замалчивание истинных обстоятельств его гибели продолжает иметь место» [См.: Пашинина В.С. Дважды убиенный. — Киев.: Изд. «Деркул», 2007; Материалы, с. 12].

Похороны поэта вылились в потрясающее сознание людей, грандиозное событие.
Большую часть решетки ограды «Дома печати» в Москве занимал огромный транспарант:

«Тело великого русского национального поэта
Сергея Есенина покоится здесь»

Участник похорон С.А. Есенина Ю.Н. Либединский так вспоминал эту скорбную и величественную процессию:
«Перед тем, как отнести Есенина на Ваганьковское кладбище, мы обнесли гроб с телом его вокруг памятника Пушкину.
Мы знали, что делали, — это был достойный преемник пушкинской славы» (См.: Воспом. А.А. Есениной // Сергей Есенин: полн. собр. соч. — М.: Олма-Пресс, 2004. — (Золотой том). — С. 759].

Даже председатель есенинской комиссии Ю.Л. Прокушев в завершение своего писательского «разбирательства» заявил:
«Для меня со временем становится все более очевидной та истина, что Есенин был убит (!!) дважды. Да! Дважды!».
«Поэта довели до петли, до самоубийства (??) или действительно убили (!!), если это будет, в конце концов, установлено документально и неопровержимо».
Так был вынужден, «в конце-то концов», выразиться председатель этой писательской комиссии Ю.Л. Прокушев.

Теперь уже можно утверждать, что убийство С.А. Есенина доказано, и это доказано настоящим исследованием, и именно неопровержимо, при этом исключительно и только на основе выявленных, действительно неоспоримых, ставших теперь общеизвестными фактов.

Вместе с тем, невозможно отрицать, что убийству предшествовала оголтелая и нескончаемая изощренная травля поэта, — вот какова, по словам самого Ю.Л. Прокушева, суть этой травли:
«С каждым разом все яростней становились критические выпады недругов России против Есенина в печати, плотнее сжималось (и сжимается) кольцо убийственной клеветы, разорвать которое поэту было почти невозможно»…
«Второй раз Сергея Есенина убили уже после смерти — убили на десятилетия его поэзию, пытаясь кощунственно оторвать поэта от народа.
Тон задавал здесь уже небезызвестный нам Сосновский.
Затем появились злополучные бухаринские «Злые заметки».
И Есенин, по сути дела, на четверть века был официально, на государственном уровне, исключен из духовной жизни народа».
«Вопреки всему народ все эти годы свято хранил светлый образ поэта в своем сердце» [См.: Материалы, с. 12].

Сам же Сергей Александрович Есенин обращался к нам:

«Дайте мне на Родине любимой,
Все любя, спокойно умереть»!

Но убиен (он) был подло и трусливо: «Чтоб не было следов — подмели», — пел в своих дерзких песнях Владимир Высоцкий.
«Враги России навязали греховный образ поэта-хулигана и пьяницы, безбожника и самоубийцы.
Но не верят этому на Руси, зажигают поминальные свечи в церквях и храмах мученику Сергею» [См.: В Россию, в Константиново, к Есенину. — Рязань: Изд. «Пресса», 2006. — С. 9].

Да, действительно, не верят. Так, одним из бесчисленных примеров подтверждения любви именно русских людей к своему великому поэту является экспозиция в краеведческом музее исконно русского, почти тысячелетнего г. Ельца, где над древними экспонатами, буквально осязаемо звучат слова А.С. Пушкина:

«Здесь Русский Дух! Здесь Русью пахнет»!

Гордостью этого музея является уникальный бюст С.А. Есенина, изготовленный широко известным скульптором А.М. Измалковым, с которым поэт был лично знаком по рабфаку искусств им. А.В. Луначарского — еще с 1924 года.
Всего А.М. Измалков создал свыше 20-ти высокохудожественных бюстов и скульптур С.А. Есенина, вложив в их создание свою трепетную любовь и всю безграничную святость русской души поэта!

Но «с Есениным случилось чудовищное превращение: его подчистили, подкрасили, увековечили и поставили на полку рядом с теми, кто травил и преследовал поэта» [См.: Пашинина В.С. Неизвестный Есенин. — Киев: Изд. «Деркул», 2007. — С. 44].

Убежденность в том, что поэт был насильственно лишен жизни, подтверждается: данными телевизионного опроса общественного мнения «Исторический выбор — имя России»; результатами специальных, профессионально обоснованных, глубоких исследований [См.: доклад профессора Ф.М. Морохова «Последние дни жизни Есенина»].

Так, в ходе завершившегося на канале «Россия» социального исследования: «Великие имена России» за признание С.А. Есенина таковым, высказались сотни тысяч телезрителей, безусловно, демонстрируя тем самым не только свое восхищение поэтом и его почитание, но и свое (хотя явно и невыражаемое) отношение к его гибели.
Участники этого социального исследования выразили тем самым свое отношение к факту гибели поэта, обоснованно полагая, что смерть С.А. Есенина была преступно-насильственной, поскольку ментальность русского человека абсолютно и никаким образом не допускает суицида.
В ходе прошедшей в 2007–2008 гг. интернет-конференции на соответствующие сайты поступило десятки (а теперь уже, возможно, сотни, тысячи) обращений из России, ближнего и Дальнего Зарубежья от людей, имеющих доступ к Интернету.
Здесь не приходится говорить о мнении массы простых людей, искренне радеющих о восстановлении справедливости в отношении С.А. Есенина, но не имеющих доступа к Интернету.


В ходе массовых акций, в соответствии с требованиями Конституции РФ и иного действующего Российского законодательства, в поддержку основных выводов и оценок настоящего исследования, а также в порядке реализации конституционного права на обжалование действий — бездействия прокуратуры, высказалось значительное количество граждан.

Провозгласив Законом [ст. 123–124 УПК РФ] право на якобы непререкаемое обжалование бездействия прокуроров, государство, в лице органов самой же прокуратуры (по «делу» С.А. Есенина), фактически игнорирует его посредством необоснованных, «голословных» отказов в возбуждении уголовного дела.

Только письменных заявлений в адрес Совета Федерации, Правительства РФ и Москвы, Администрации Президента РФ, Генеральной прокуратуры РФ, прокуратуры Санкт-Петербурга и Северо-Западного федерального округа и другие региональные прокуратуры (о возбуждении уголовного дела) поступило  сотни.
Но они же и направлялись из Генеральной прокуратуры в ее региональные структуры, законность, обоснованность деятельности которых фактически никем не контролировались.
Все ответы гражданам России содержали «мотивировку», что они якобы не имеют права быть обеспокоенными судьбой великого русского поэта и никакого законного интереса к «делу» С.А. Есенина у них нет и не может быть?!

Иными словами, прокуратура, не имея на то оснований и соответствующих полномочий, присвоив себе исключительное право Законодателя (право аутентического толкования), сугубо по «своему усмотрению и под себя» толкует Закон.

Прокуратурой внешне поддерживается видимость законности, но фактически игнорируется то, что: все без исключения граждане Российской Федерации обладают естественным правом (как и любой другой человек) на обжалование действий или бездействия властей, предусмотренным «Всеобщей декларацией прав человека»!
Но ведь обязанностью прокуратуры (как раз) и является обеспечение именно этого права, в том числе и по конкретному делу, то есть и по «делу» о гибели Сергея Александровича Есенина, поскольку Россия присоединилась к указанной Международной конвенции и обязана выполнять ее условия.

А реализация любым гражданином Российской Федерации его права на обжалование, предусмотренная ст. 123–124 УПК РФ, является единственным правовым механизмом, то есть: единственной возможностью понудить прокуратуру наконец-то установить правду об обстоятельствах гибели великого русского поэта Сергея Александровича Есенина.


Русский народ и в целом весь многонациональный народ России, будучи сувереном, носителем и источником высшей власти (ст. 1, 4 Конституции РФ), и отдельные его представители, вправе быть обеспокоенными судьбой своего великого поэта.

И они вправе обжаловать действия, либо бездействие любого органа и любого должностного лица, в том числе и прокуратуры.
Утверждать обратное значит лишать граждан их естественных конституционных прав на выражение своей воли.


Обращая внимание на единодушие участников указанных выше массовых акций и однозначное мнение множества других людей в защиту имени, чести и достоинства С.А. Есенина, автор полагает, что они тем самым поддерживают и разделяют его (излагаемую ниже) точку зрения.

А именно, – необходимость и право открыто заявить перед Историей наш общий, главный вывод:

«Сергей Александрович Есенин был убит,
27 декабря 1925 года»!

Но правда об этом скрывается при явной индифферентности властей!

Средством и формой сокрытия названного преступления является «софизм Гиляревского»!

Завершая эту часть настоящего исследования, считаем необходимым воспроизвести почти дословно основное содержание Послесловия указанной выше работы В.С. Пашининой:

«Нельзя отдавать светлое имя поэта на откуп исключительно литературоведам, повязанным корпоративной, кастовой солидарностью, которые и сегодня предпочитают следить за направлением политического флюгера, а не всматриваться в факты».

Одновременно нельзя бесконечно полагаться на предполагаемое, точное и безусловное, выполнение своего социального назначения со стороны специально созданных государством органов, остающихся фактически бесконтрольными, и, по-существу, лишь формально ответственными перед гражданами, — содержанием деятельности которых как раз и должно являться обеспечение законности и защита прав граждан.

«Нельзя спокойно жить, — заявляет В.С. Пашинина, — пока на жертве стоит клеймо самоубийцы, а причастные к преступлению (лица) почивают на литературных и политических лаврах».

Вопреки выражению, что «народ, по-прежнему, безмолвствует», заявляем:
«Сергей Александрович Есенин был убит, и тем самым призываем всех россиян потребовать от властей (наконец-то) расследовать обстоятельства этого убийства».


Но если будет недостаточно такого обращения, то, выражая твердую убежденность в неоспоримости факта убийства С.А. Есенина, полагаем: в ходе исторической переоценки процессов, проходящих в обществе настоящего времени, народ сам осознает и, безусловно, сам (на основе неотвратимо складывающегося общественного мнения) фактически заявит перед Историей эту Истину!

Но произойти это должно естественным путем, возможно, даже с «молчаливого согласия компетентных» властей, что исторически объективно перерастет в суверенный этнополитический фактор выражения воли нашего народа.
Перефразируя Георгия Иванова в изложении Валентины Пашининой (См.: Пашинина В.С. Неизвестный Есенин. — Киев: Изд. «Деркул», 2007. — С. 129), повторим за нею:

«Из могилы Сергей Александрович делает для нас то, что не удалось еще никому из живых: объединяет русских людей звуком русской песни, где сознание нашей общей вины (перед ним) и общего братства сливаются в общую Надежду».

Будем же справедливы к великому русскому поэту, который еще при жизни так проникновенно обращался к каждому из нас:

«Помолись (Помолитесь) перед ликом Спасителя
За погибшую душу мою».

Россия. Самара, 1987 – Воронеж, 2010

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

Состояние нормативно-правовой базы дознания (возможного следствия) на момент смерти С.А. Есенина, 27(?)–28 декабря 1925 года

Нормативно-правовую базу дознания (и возможного по данному делу следствия), на момент смерти С.А. Есенина, составляли действовавшие на конец 1925 и начало 1926 годов Законы, а также подзаконные акты ведомственного нормотворчества:
— Уголовно-процессуальный кодекс РСФСР, утвержденный постановлением ВЦИК от 15 февраля 1923 года (СУ 1923 г., № 7, ст. 106);
— Дополнения и изменения к УПК РСФСР 1923 года, внесенные постановлением ВЦИК от 16 октября 1924 года (СУ 1924 г., № 78, ст. 784);
— «О правах и обязанностях государственных медицинских экспертов». Постановление Наркомздрава РСФСР от 28 января 1919 года (СУ 1919 г., № 3, ст. 36);
— «О подотделах медицинской экспертизы медико-санитарных отделов Советов депутатов». Положение. Постановление Наркомздрава РСФСР от 1 февраля 1919 года (СУ 1919 г., № 3, ст. 34);
— «О судебно-медицинских экспертах». Положение. Постановление Наркомздрава и НКЮ РСФСР от 24 октября 1921 года (СУ 1921 г., № 75, ст. 616);
— «Основы уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик». Постановление ЦИК СССР от 31 октября 1924 года (СЗ 1924 г., № 24, ст. 206).
На день смерти С.А. Есенина весь процесс по уголовному делу подпадал под юрисдикцию норм УПК РСФСР 1923 года с внесенными в него дополнениями и изменениями (с учетом всего комплекса указанного выше свода действовавших на то время законов и подзаконных нормативных актов).
Это конкретные статьи уголовно-процессуального кодекса (без их формального перечисления), регламентирующие действия: дознавателя, следователя, эксперта, начиная от осмотра места происшествия (с обязательным участием судебно-медицинского эксперта) и заканчивая осмотром трупа на месте, а также осмотром, приобщением к делу и обеспечением сохранности вещественных доказательств до окончания дознания-следствия либо прекращения производства по делу, или направления дела по подсудности.

Что касается действия на тот момент «Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик», то они своей ст. 4 отсылали к законодательству союзных республик, а по данному делу к указанной выше правовой базе.

Таким образом, осмотр места происшествия и трупа С.А. Есенина должен был производиться в строгом соответствии с требованиями Положений «О правах и обязанностях государственных медицинских экспертов» и «О судебно-медицинских экспертах», соответственно от 28 января 1919 года и от 24 октября 1921 года, а руководство его медико-административными аспектами должно было осуществляться подотделом медицинской экспертизы, медико-санитарного отдела Ленгорсовета в соответствии со ст. 3 постановления Наркомздрава РСФСР от 1 февраля 1919 года.

Никакое «временное постановление» для судебно-медицинских экспертов, в том числе конкретно от 5 мая 1919 года, на момент смерти С.А Есенина уже не действовало.

Применял ли названое «временное» постановление, а именно от 5 мая 1919 года, эксперт Гиляревский А.Г., остается под вопросом: сам эксперт на него нигде не ссылался, эта ссылка появилась лишь в заключении — исключительно по предположению и по неправомерной инициативе (одной из незаконно назначенных) «экспертной» комиссии, и лишь только 19 февраля 1993 года).

Но обладало ли это «временное постановление» к тому времени законной силой, комиссия таким вопросом не задавалась, более того, судя по его буквальному наименованию, оно предназначалось для временного регулирования сугубо профессиональных вопросов непосредственного исследования трупов вообще.

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

Список литературы и нормативных источников, использованных при написании настоящей работы

1. Материалы комиссии Всероссийского писательского Есенинского комитета по выяснению обстоятельств смерти поэта: Смерть Сергея Есенина: документы, факты, версии. — М.: Изд. ИМЛИ РАН, 2003.
2. Хлысталов Э.А. 13 уголовных дел Сергея Есенина. — М.: Изд. «Русланд», 1994; Хлысталов Э.А. Тайна гибели Есенина. Записки следователя из «Англетера». — М.: Изд. «Яуза-Эксмо», 2005; Хлысталов Э.А. Золотая голова на плахе. Доказательств самоубийства Есенина не существует // Совершенно секретно. — № 11. — 1995.
3. Сидорина Н.К. Златоглавый: тайна жизни и гибели Сергея Есенина. — М., 1995.
4. Станислав и Сергей Куняевы. Сергей Есенин. — М., 1995.
5. Кузнецов В.И. Сергей Есенин. Казнь после убийства. — СПб–М.: Изд. дом «Нева», 2006.
6. Пашинина В.С. Неизвестный Есенин: факты и документы. — Сыктывкар: изд-во «ПрологПлюс», 2005. — 316 с.
Пашинина В.С. Неизвестный Есенин: неопубликованные главы. — Сыктывкар–Киев, 2006. — 64 с.
Пашинина В.С. Неизвестный Есенин: литературно-историческое исследование. — К.: Деркул, 2007. — 592 с.
7. Лукьянов А.В. Сергей Есенин. Тайна жизни. — Ростов н/Д: Изд. «Феникс», 2000.
8. Рисунки художника В. Сварога, отражающие внешний вид С.А. Есенина после смерти, фотографии М.С. Наппельбаума, произведенные в день обнаружения трупа на месте происшествия.
9. Документы, фотографии, посмертные маски, рисунки (из семейного архива С.П. Есениной и Государственного музея С.А. Есенина в г. Москве и в с. Константиново Рязанской области).
10. Анушат Э., Потапов С.М. Искусство раскрытия преступлений и законы Логики. — Переизд. — М.: «Лекс Эст», 2001.
11. Сергей Есенин : полн. собр. соч. — М.: «Олма-Пресс», 2004.
12. Бердяев Н.А. О самоубийстве. — М.: Изд. МГУ, 1992.
13. Кони А.Ф. Собрание сочинений: в 8 т. Т. 4. Самоубийство в законе и в жизни. — М.: Изд. «Юридическая литература», 1967.
14. Косоротов Д.П. Основные Правила составления судебно-медицинских актов о вскрытиях мертвых тел. — Изд. 2-е доп. — СПб., 1900.
15. Лейбович Я.М. Законодательство в области судебной медицины. — СПб., 1920.
16. Бокариус Н.С. Первоначальный наружный осмотр трупа при милицейском и розыскном дознании // Архив криминологии и научной судебной медицины. Вопросы криминалистики и судебной медицины. — Харьков, 1925.
17. Черносвитов Е.В., Зворыкин А.А. Типы личности и особенности характера человека. — М.: Наука, 1981.
18. Письменное сообщения М.И. Алхимовой от 3 ноября 2004 года (по показаниям П.Ф. Снегирева) о факте тайного перезахоронения трупа С.А. Есенина;
19. Афанасьев А.Н. Мифы, поверья и суеверия славян: Поэтические воззрения славян на природу. — Т. 1-3. — М. : Изд. «ЭКСМО»; СПб.: Изд. «Терра». 2002;
20. Большая медицинская энциклопедия. — Изд. 3-е. — М.: Советская энциклопедия, 1983 (Т. 2, 3, 20).
21. В Россию, в Константиново, к Есенину: фотоальбом. — Рязань: Изд. «Пресса», 2006.
22. Гжегож Ойцевич. Есенин С.А. Поэтическое произведение как источник информации о преступлении (Поэты-современники о смерти Сергея Есенина). — Польша, Ольштын : Изд. Варминско-Мазурского Университета, 2009.
23. Гжегож Ойцевич, Рената Влодарчик. Убийство Сергея Есенина : криминалистическо-историко-литературное исследование». — Польша. Гор. Щитно: Изд. Высшей школы полиции, 2009.
24. Маяковский В.В. Избранные соч.: в 2 т. Т. 1. Сергею Есенину. — М., 1981.
25. Титаренко В.Г. Выхватил наган и выстрелил в Есенина // Сенсация. — № 9. — 2000.
26. Лучкина С.А. Дело Есенина // Вне закона. — № 52. — 2008.
27. О Русь, взмахни крылами…: поэтический сборник / сост. Е.И. Иванов. — Воронеж, 2009.

ПРИЛОЖЕНИЕ 3

Цифровой указатель ссылок на источники материалов, указанных в настоящей работе

Общие примечания:

1. Изложение содержания настоящего исследования ведется от лица автора настоящего исследования, однако с учетом прав и законных интересов живущих в настоящее время потомков С.А. Есенина.

2. В круглых скобках по всему тексту исследования констатируются примечания, уточнения и объяснения автора, дополнительно раскрывающие положения настоящей работы.

3. Применением курсива и разрывами текста акцентируются важнейшие положения и выводы автора исследования.

4. Повторения и необходимая детализация материалов настоящего исследования диктуются их неизбежностью, поскольку это, в свою очередь, определялось необходимостью открытого и широкого ознакомления профессионалов, простых читателей и всех людей, не безразличных к судьбе С.А. Есенина; с результатами настоящего исследования; необходимостью точного воспроизведения материалов и обстоятельств дела в целях исключения возможного искаженного толкования выводов и оценок автора.
Все это обусловило почти буквальное воспроизведение тех или иных конкретных документов и других источников либо приведения точных ссылок на них.

5. Представленный ниже цифровой указатель содержит ссылки на страницы конкретной работы, указанной в Приложении № 2, либо необходимые (по логике изложения) ссылки на источники, которые воспроизводятся непосредственно в тексте самой работы.

Цифровые ссылки определяют (приложение – Пр. 2, пункт, в списке источников и стр. конкретного издания):
(1)    Пр. 2:п. 7, с. 484; п. 11, с. 521; (2) Пр. 2: п. 5, с. 193; п. 6/1, с. 206; п. 7, с. 483; (3)Пр. 2: п. 1, с. 154–158; (4) Пр. : 2: п. 1; (5) Пр. 2: п. 1, с. 137, 392–393; (6) Пр. 2: п. 1, с. 21; (7) Пр. 2: п. 1, с. 134, 147, фото № 10; (8) Пр. 2: п. 1, с. 21; (9) Пр. 2: п. 1, с. 21; (10) Пр. 2: п. 1 с. 103–153; (11) Пр. 2: п. 12; (12); Пр. 2: п. 5, с. 193; (13) Пр. 2:, п. 1, с. 42–43; (14) Пр. 2: п. 1, с. 191; (15) Пр. 2: п. 1, с. 376; 2/1, с. 77; 3, с. 25; (16) Пр. 2.: п. 9, фото.6,7; (17) Пр. 2.: п. 1, с. 144 ; 2/2, с. 256; (18) Пр. 2:, п. 1, с. 157; (19) Пр. 2: п. 2/1, с. 83; (20) Пр. 2: п. 2/1, с. 81–82; (21) Пр. 2: .6/1 с. 206; (22) Пр. 2: п. 6/2, с. 60, п. 9, пр.2; (23) Пр. 2: п. 9, пр.4,5; (24) Пр. 2: п. 1, с. 392–393, его воспроизведение, п. 1, с. 137;(25) Пр. 2: п. 5, с. 193; п. 6/1, с. 206; (26) Пр. 2: п. 5, с. 193; п. 6/2, с. 60; (27) Пр. 2: п. 2/1, с. 81; п. 9, с. 2; (28) Пр. 2: п. 2/2, с. 256: п. 8, фото 1,2; (29) Пр. 2: п. 9, фото 3; (30) Пр. 2: п. 2/2, с. 256: п. 5, фото 1,2; (31) Пр. 2: п. 9, приложения 4,5; (32) Пр. 2: п. 1, с. 392–393, с. 137; (33) Пр. 2: п. 5, с. 193; 6/1,с. 206); (34)Пр. 2: п. 1, с. 38; (35) Пр. 2: п. 1,с. 38–42; (36) Пр. 2: п. 1, с. 171; (37) Пр. 2: п. 1, с. 161,170; (38) Пр. 2: п. 1,с. 371; (39) Пр. 2: п. 1, с. 390 ; 396; 398; 402; (40) Пр. 2: п. 1, с. 405–407; (41) Пр. 2: п. 1,с. 162; (42) Пр. 2: п. 1, с. 377–378, 379–380, 381–385; (43) Пр. 3: п. 11, с. 515,627,632, 635,638; (44) Пр. 2: п. 1,с. 407; (45) Пр. 2: п. 1, с. 407; (46) Пр. 2: п. 11, с. 440; (47) Пр. 2: п. 1,с. 61; (48) Пр. 2: п. 5, с. 53; (49) Пр. 2: п. 1,с. 72–78; 82; 86–87; 90–91;94, 95; 99–100; 376–388; 392–393; 401–407; (50) Пр. 2: п. 1,с. 404; (51) Пр. 2: п. 1, с. 402; (52) Пр. 2: п. 1,с. 48; (53) Пр. 2: п. 1, с. 161–171; (54) Пр. 2: п. 1,с. 161–171; (55) Пр. 2: п. 1,с. 171; (56) Пр. 2: п. 1, с. 171; (57) Пр. 2: п. 1,с. 170; (58) Пр. 2: п. 1,с. 170; (59) Пр. 2: п. 1, с. 209–210); (60) Пр. 2: п. 1, с. 53, 68, 79, 83, 88, 92, 96, 102, 134, 155, 162; (61) Пр. 2: п. 1, с. 137–138; (62) Пр. 2: п. 1, с. 209–210; (63) См., стенограмму Пр. 2, п. 1, с. 190; (64) Пр. 2: п. 1, с. 205; (65) Пр. 2: п. 1, с. 294, 295; (66) Пр. 2: п. 1, с. 208–355; (67) Пр. 2: п. 1., с. 161, 170,189; (68) Пр. 2: п. 1, с. 208–228; (69) Пр. 2: п. 11, с. 453; (70) Пр. 2: п. 11,с. 521; (71) Пр. 2: п. 11,с. 521; (72) Пр. 2: п. 1, с. 130, фото 6; с. 142, фото 1,2, с. 144; (73) Пр. 2: п. 1, с. 142, фото 1,2; (74) Пр. 2: п. 1, с. 162–171; (75) Пр. 2., п.  18, т.1 .,с.  101, 102, 110,118); (76) Пр. 2, п. 22, с. 271; (77) Пр. 2, п.  27, с.  131, 145.

ПРИЛОЖЕНИЕ 4

Фотографии и рисунки, на которые приводятся ссылки в настоящем исследовании (из семейного архива С.П. Есениной)

Вид холла и входной двери в номер (№ 5) гостиницы «Англетер», в котором проживал С.А. Есенин

Вид холла и входной двери в номер (№ 5) гостиницы «Англетер», в котором проживал С.А. Есенин

Общий вид номера (№ 5) гостиницы «Англетер» при входе

Вид левой его части номера (№ 5) гостиницы «Англетер»
Общий вид номера (№ 5) гостиницы «Англетер» при входе (верхнее фото) и левой его части (нижнее фото)

Рисунок В.С. Сварога
Рисунок В.С. Сварога, зафиксировавшего позу, положение трупа и состояние одежды С.А. Есенина

Фотография С.А. Есенина на кушетке якобы (только что) снятого из петли в номере (№ 5) гостиницы «Англетер»
Фотография С.А. Есенина на кушетке якобы (только что) снятого из петли в номере (№ 5) гостиницы «Англетер»

Надпись на обороте предшествующей фотографии
Надпись на обороте предшествующей фотографии: «Это С.А. Есенин через десять минут после того, как его сняли с «потолка» номера отеля Англетер», дата в надписи: ХII 1925 г. Дата передачи в государственный музей С.А. Есенина 6 мая 1965 г., № 52909. Ф09138.

Послесловие

Автор считает необходимым отметить деятельность директора общественного музея С.А. Есенина в г. Воронеже Е.И. Иванова, оказавшего помощь в издании данного исследования.

Хочется поблагодарить работников Издательско-полиграфического центра Воронежского государственного педагогического университета — А.Н. Жегульского, Т.М. Давыденко, О.В. Ситникову, О.В. Есаулова, О.Ф. Манжосову — за активное сотрудничество, компетентность и профессионализм в работе над настоящим изданием.
Необходимо отдать должное действительным подвижникам из народа С.А. Лучкиной, В.А. Мешкову, Н.С. Власенко, Н.С. Гурышевой, З.В. Москвиной и многим другим за их трепетное отношение к памяти Сергея Александровича Есенина и Светланы Петровны Есениной.

Светлана Петровна Есенина в кругу своих ближайших сподвижников

Светлана Петровна Есенина в кругу своих ближайших сподвижников

слева-направо:

В.Ю. Паршиков — режиссер, автор фильма «Дорогие мои, хорошие..!», получившего главный приз на Международном фестивале фильмов о С.А. Есенине;
А.И. Спиридонов — автор и исполнитель песен на стихи С.А. Есенина;
С.И. Трифонов — создатель сайта esenin.ru, координатор информационной сети по обеспечению настоящего издания;
В.К. Фомин — автор настоящего издания

Комментарии  

0 #2 RE: ФОМИН В. К. Сергей Есенин. Обстоятельства гибелиНаталья Игишева 20.01.2016 20:51
Прежде чем обвинять кого-то во всех смертных грехах, стоит мысленно войти в его положение (тем более что автор позиционирует себя как православного христианина). Пойдя на принцип и даже пострадав за это, Гиляревский ничем не помог бы торжеству истины: работу просто перепоручили бы кому-нибудь другому, кто сфальсифицирова л бы результат вскрытия так, что комар носа не подточил бы; поэтому, понимая, что предотвратить появление фальшивки не удастся в любом случае, он сделал единственное, что было в его силах: составил ее сам, но так, чтобы она выглядела недостойной доверия, и тем предупредил нас, что этому документу верить нельзя. Уместно отметить также, что заключения о самоубийстве Александр Григорьевич как раз не давал: он констатировал лишь повешение, но не самоповешение (видимо, побоялся взять грех на душу, прямо обвинив Есенина в столь тяжком грехе, и при этом верно рассчитал, что такой нюанс ускользнет от внимания ОГПУ – как ускользнул он, увы, от г-на Фомина).
Цитировать
+7 #1 RE: ФОМИН В. К. Сергей Есенин. Обстоятельства гибелиМихаил 20.05.2012 19:02
Просмотрев все фотоснимки С.Есенина после гибели имеющиеся в интернете пришел к следующему мнению: округлое повреждение имеющееся над правым глазом С.Есенина может быть оставлено снарядом (пулей) калибра 7,62 мм например револьвера образца 1895 года. Эксперт-кримина лист, независимый эксперт,имеющий высшее образование по специальности судебная экспертиза стаж с 2003 года Власов М.С.
Цитировать

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика