Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58550674
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
3683
16647
20330
56248947
604496
1020655

Сегодня: Март 19, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

ГЕТМАНСКИЙ Э. «Сбереги под тихой крышей обо мне любовь и память»

PostDateIcon 18.01.2018 16:25  |  Печать
Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 
Просмотров: 3161

«Сбереги под тихой крышей обо мне любовь и память»
(из коллекции книжных знаков Э.Д. Гетманского)

Поэт-сатирик Эммануил Герман (Эмиль Кроткий) был дружен с Сергеем Есениным, он писал: «С чувством дружбы он, должно быть, родился. Она стала для него культом. Было тут кое-что и от литературной традиции: как Пушкин с Дельвигом… Было — и невымышленное душевное расположение к себе подобным. Не случайно последние, за час до смерти набросанные стихи его обращены к другу. К другу, а не к подруге».

Тульский художник Владимир Чекарьков продолжает разработку есенинской темы в отечественном искусстве книжного знака. На одной из графических миниатюр, выполненной к юбилейным есенинским датам 2015 года, художник дал портреты друзей и знакомых Сергея Есенина. Этот экслибрис предназначен для есенинского раздела домашней библиотеки историка книжного знака и коллекционера экслибрисов Эдуарда Гетманского.

Chekarkov Getmansky 35

Владимир Маяковский — «Нет, Есенин, это не насмешка. В горле горе комом — не смешок».

«Нет, Есенин, это не насмешка. В горле горе комом — не смешок»

MayakovskyПоэт и художник Владимир Владимирович Маяковский (1893–1930) родился в селе Багдади Кутаисской губернии в Грузии. В 1902 году Маяковский поступил в гимназию в Кутаиси, в июле 1906 года он вместе с мамой и сёстрами переехал в Москву, где продолжил обучение в 5-й классической гимназии. Семья жила в бедности. В марте 1908 года он был исключён из гимназии из-за неуплаты за обучение. В Москве В. Маяковский познакомился с революционно настроенными студентами, начал увлекаться марксистской литературой, в 1908 году вступил в РСДРП. В 1908–1909 годах трижды арестовывался. В январе 1910 года после освобождения он вышел из партии, отходит от участия в политических акциях. В 1911 году учился в Училище живописи, ваяния и зодчества, участвует в модернистских выставках. В 1913 году вышел первый сборник Маяковского «Я» (цикл из четырёх стихотворений). В 1915 году Маяковского призывают на военную службу, которую проходил в Военно-автомобильной школе Петрограда. В этом же году отдельным изданием вышла его поэма «Облако в штанах».

С. Есенин и В. Маяковский познакомились в конце 1915 года на квартире поэта Фёдора Сологуба. Поэт-футурист В.В. Каменский вспоминал: «Однажды на званном ужине у Фёдора Сологуба после выступления Маяковского, хозяин попросил прочитать свои стихи белокурого паренька, приехавшего будто бы только сейчас из деревни. И вот на середину зала вышел деревенский кудрявый парень, похожего на нестеровского пастушка, в смазных сапогах, в расшитой узорами рубахе, с пунцовым поясом. Это был Сергей Есенин. Слегка нараспев, крестьянским, избяным голосом, он прочитал несколько маленьких стихотворений о полях, о берёзах. А когда стали просить ещё, заявил: «Где уж нам, деревенским, схватываться с городскими Маяковскими. У них и одежда, и штиблеты модные, и голос трубный, а мы ведь тихенькие, смиренные». — «Да ты не ломайся, парень, — пробасил Маяковский, — не ломайся, милёнок, тогда и у тебя будут модные штиблеты, помада в кармане и галстук с аршин».

После февральской революции С. Есенин в Петрограде встречается с В. Маяковским при посещении М. Горького. 13 апреля 1917 года в Тенишевском зале С. Есенин на «Вечере свободной поэзии» читал поэму «Марфа Посадница»:

Не сестра месяца из тёмного болота
В жемчуге кокошник в небо запрокинула, —
Ой, как выходила Марфа за ворота,
Письменище чёрное из дулейки вынула.

Раскололся зыками колокол на вече,
Замахали кружевом полотнища зорние;
Услыхали ангелы голос человечий,
Отворили наскоро окна-ставни горние.

Возговорит Марфа голосом серебряно:
«Ой ли, внуки Васькины, правнуки Микулы!
Грамотой московскою извольно повелено
Выгомонить вольницы бражные загулы!»

Заходила буйница выхвали старинной,
Бороды, как молнии, выпячили грозно:
«Что нам Московия — как поставник блинный!
Там бояр-те жены хлыстают загозно!»

Марфа на крылечко праву ножку кинула,
Левой помахала каблучком сафьяновым.
«Быть так, — кротко молвила, черны брови сдвинула, —
Не ручьи — брызгатели выцветням росяновым…»

2

Не чернец беседует с Господом в затворе —
Царь московский антихриста вызывает:
«Ой, Виельзевуле, горе мое, горе,
Новгород мне вольный ног не лобызает!»

Вылез из запечья сатана гадюкой,
В пучеглазых бельмах исчаведье ада.
«Побожися душу выдать мне порукой,
Иначе не будет с Новгородом слада!»

Вынул он бумаги — облака клок,
Дал ему перо — от молнии стрелу.
Чиркнул царь кинжалищем локоток,
Расчеркнулся и зажал руку в полу.

Зарычит антихрист зёмным гудом:
«А и сроку тебе, царь, даю четыреста лет!
Как пойдет на Москву заморский Иуда,
Тут тебе с Новгородом и сладу нет!»

«А откуль гроза, когда ветер шумит?» —
Задает ему царь хитрой спрос.
Говорит сатана зыком черных згит:
«Этот ответ с собой ветер унес…»

3

На соборах Кремля колокола заплакали,
Собирались стрельцы из дальных слобод;
Кони ржали, сабли звякали,
Глас приказный чинно слухал народ.

Закраснели хоругви, образа засверкали,
Царь пожаловал бочку с вином.
Бабы подолами слезы утирали, —
Кто-то воротится невредим в дом?

Пошли стрельцы, запылили по полю:
«Берегись ты теперь, гордый Новоград!»
Пики тенькали, кони топали, —
Никто не пожалел и не обернулся назад.

Возговорит царь жене своей:
«А и будет пир на красной браге!
Послал я сватать неучтивых семей,
Всем подушки голов расстелю в овраге».

«Государь ты мой, — шомонит жена, —
Моему ль уму судить суд тебе!..
Тебе власть дана, тебе воля дана,
Ты челом лишь бьешь одноей судьбе…»

4

В зарукавнике Марфа Богу молилась,
Рукавом горючи слезы утирала;
За окошко она наклонилась,
Голубей к себе на колени сзывала.

«Уж вы, голуби, слуги Боговы,
Солетайте-ко в райский терем,
Вертайтесь в земное логово,
Стучитесь к новоградским дверям!»

Приносили голуби от Бога письмо,
Золотыми письменами рубленное;
Села Марфа за расшитою тесьмой:
«Уж ты, счастье ль мое загубленное!»

И писал Господь своей верной рабе:
«Не гони метлой тучу вихристу;
Как московский царь на кровавой гульбе
Продал душу свою антихристу…»

5

А и минуло теперь четыреста лет.
Не пора ли нам, ребята, взяться за ум,
Исполнить святой Марфин завет:
Заглушить удалью московский шум?

А пойдемте, бойцы, ловить кречетов,
Отошлем дикомытя с потребою царю:

Чтобы дал нам царь ответ в сечи той,
Чтоб не застил он новоградскую зарю.

Ты шуми, певунный Волохов, шуми,
Разбуди Садко с Буслаем на-торгаш!
Выше, выше, вихорь, тучи подыми!
Ой ты, Новгород, родимый наш!

Как по быльнице тропинка пролегла;
А пойдемте стольный Киев звать!
Ой ли вы, с Кремля колокола,
А пора небось и честь вам знать!

Пропоем мы Богу с ветрами тропарь,
Вспеним белую попончу,
Загудит наш с веча колокол, как встарь,
Тут я, ребята, и покончу.

Октябрьскую революцию В. Маяковский принял с первых дней, он писал: «Моя революция. Пошёл в Смольный. Работал. Всё, что приходилось». Аналогично и С. Есенин писал в автобиографии: «В годы революции был всецело на стороне Октября…». В 1918 году критики иронизировали по поводу чрезмерного увлечения Маяковским и Есениным создания гиперболических образов. В московской газете «Воскресные новости» писали: «Наши молодые поэты из футуристов друг перед другом щеголяют гиперболами. Маяковский наряжает облако в штаны. В. Каменский мечтает устроить для сиденья помост под самым небом. Сергей Есенин не отстаёт от них, наоборот, старается перегнать: «До Египта раскорячу ноги…» …Ну-ка, братцы, Маяковский, Каменский и прочие, чем вы теперь спасётесь? Чем убьёте Есенина? Публика ждёт очередных гипербол. Всё же развлечение». В этой газете прошлись по Есенину взяв его фразу из поэмы «Инония»:

До Египта раскорячу ноги,
Раскую с вас подковы мук…
В оба полюса снежнорогие
Вопьюся клещами рук.

Поэты-имажинисты принципиально отмежёвывались от поэтов-футуристов. Их отношения были далеко не дружественными. 16 ноября 1920 года на литературном «Суде над имажинистами» в своём выступлении С. Есенин обрушился на футуристов и В. Маяковского, обвинив его в безграмотности. Поэтесса и гражданская жена Есенина Надежда Вольпин вспоминала, как С. Есенин выражал своё недовольство об образах В. Маяковского: «Поэт, а к слову глух. Начисто не слышит!». В. Маяковский, выступая в Риге, говорил: «Имажинисты — крошечная группка, имевшая успех лишь в ту пору, когда все остальные передовые группы занимались строительством и политической работой. Теперь же она уже выдохлась». С. Есенин и В. Маяковский нередко публично вступали в полемику по разным вопросам поэтического творчества. Участвуя 16 ноября 1920 года в «Суде над современной поэзией» в Политехническом музее, С. Есенин своё выступление начал словами: «Маяковский безграмотен!». Известна частушка Есенина по этому поводу:

Ах, сыпь, ах, жарь,
Маяковский — бездарь.
Рожа краской питана,
Обокрал Уитмана.

Друг и литературный секретарь С. Есенина Галина Бениславская описала возникшую словесную перепалку между поэтами: «Помню только, что во время суда имажинистов над современной поэзией раздался зычный голос Маяковского о том, что он кое-что знает о незаконном рождении этих эпигонов футуризма. …Через весь зал шагнул Маяковский на эстраду. А рядом с ним, таким огромным и зычным, Есенин пытается перекричать его: «Вырос с версту ростом и думает, мы испугались, — не запугаешь этим». На этом вечере С. Есенин бросил упрёк Маяковскому: «Вы убиваете поэзию! Вы пишите не стихи, а агитезы!». На что густым басом Маяковский отпарировал: «А вы — кобылезы». Есенин в книжной лавке, по воспоминаниям Э. Германа (Эмиль Кроткий), любил на требования покупателей заявить: «Маяковского? Такого не держим. Не спрашивают».

Мнение С. Есенина о творчестве В. Маяковского записала Г. Бениславская: «Говорили о Маяковском. «Да это ж не поэзия, у него нет ни одного образа», — убеждал С.А. Я обещала специально отметить карандашом образы Маяковского и принести следующий раз».

И.Н. Розанов в начале 1921 года записал оценку творчества В. Маяковского С. Есениным: «Маяковского считаю очень ярким поэтом, но лишённым духа новаторства».

И.В. Грузинов вспоминал: «Неоднократно Есенин утверждал, что Маяковский весь вышел из Уитмена. …Отрицательное отношение к Маяковскому осталось у Есенина на всю жизнь».

И.Н. Розанов выделил основные черты различия и сходства этих двух поэтов: «Есенин — лирик, Маяковский — эпик. У первого мотив, у второго — сюжет. У первого — удаль и простор родины, у второго — мощь и мировой масштаб. Есенин (самими корнями с деревней) — поэт деревни, Маяковский — поэт города. Есенин называет себя разбойным, разбойником, озорником, хулиганом, хамом. Знаменитым поэтом (А по крови своей конокрад). Маяковский — Голгофником. Гением. Есенин о себе говорит (радостно с сдержанным сочувствием к людям, говорит и так) о горе других, а о себе радостно. Маяковский о своей собственной трагедии, а о страданиях других не без юмора («В. Маяковский»). Оба реалисты, но фантастические. У Есенина в отдельных образах, у Маяковского в основе многих сюжетов простота и грубость выражений. У Есенина от желания быть ближе к деревенской жизни, мужицкому простору. У Маяковского от желания не быть как другие лицемеры — быть ближе к правде физиологической, правде природы. Революцию оба принимают».

В 1921 году Г.Ф. Устинов, называя С. Есенина «первоклассным европейским поэтом» и «едва ли не одним из самых просвещённых русских писателей», писал: «И если Мариенгоф только несколько лет тому назад был будущее Маяковского, а потом волочился за ним уже как прошлое, то Есенин — это завтрашний день Маяковского, творец-созидатель, пришедший на смену творцу-разрушителю, революционеру».

В мае 1922 года С. Есенин в беседе с корреспондентом берлинской газеты «Накануне» говорил, что имажинисты отрицательно относятся к футуристам, а Маяковский — «поэт с ограниченным дарованием», нашедший своё полезное выражение в плакатном творчестве».

Оценивая творчество двух поэтов, писатель-эмигрант Роман Гуль в статье «Живопись словом» в берлинской газете «Накануне» (1923): писал: «…есенинское творчество органическое, почти бессознательное. Он не ушёл от истока поэзии — песни. Есенин поёт, Маяковский пишет. Идя улицей, нельзя напевать Маяковского. А Есенина можно петь гуляя, работая, колоть дрова и петь! Пройдут годы. Учёные филологи в пролеткультах СССР будут читать лекции об оркестровке стиха Маяковского и писать о нём длинные статьи. А в русской провинции запоют под гитару «Сторона ль ты моя, сторона! Дождевое осеннее олово». И на деревенских посиделках зальются под тальянку: «По селу тропинкой кривенькой…».

Острая литературная полемика между Есениным и Маяковским развернулась в дни празднования в 1924 году юбилея А.С. Пушкина. Свою любовь С. Есенин выразил в стихотворении «Пушкину», прочитанного им 6 июня 1924 года у памятника великому поэту:

Мечтая о могучем даре
Того, кто русской стал судьбой,
Стою я на Тверском бульваре,
Стою и говорю с собой.

Блондинистый, почти белесый,
В легендах ставший как туман,
О Александр! Ты был повеса,
Как я сегодня хулиган.

Но эти милые забавы
Не затемнили образ твой,
И в бронзе выкованной славы
Трясешь ты гордой головой.

А я стою, как пред причастьем,
И говорю в ответ тебе:
Я умер бы сейчас от счастья,
Сподобленный такой судьбе.

Но, обреченный на гоненье,
Ещё я долго буду петь…
Чтоб и мое степное пенье
Сумело бронзой прозвенеть.

Литературный критик Марк Слоним писал в пражском журнале «Воля России» (1925): «После скандалов и озорства он обращается к Пушкину и пред его бронзовой статуей стоит, как перед причастьем. Отравленный «горькою отравой», кабаками и хулиганской позой, усталый от непутёвой жизни — пытается возвратиться он в дом, в «простоту, чистоту и пустоту». В. Маяковский дал уничижительную характеристику С. Есенину, в стихотворении, посвящённого А.С. Пушкину, «Юбилейное»:

Ну Есенин.
 мужиковствующих свора.
Смех!
 Коровою
 в перчатках лаечных.
Раз послушаешь..
 но это ведь из хора!
Балалаечник!

С. Есенин незамедлительно едко отвечает В. Маяковскому в стихотворении «На Кавказе», написанного в Тифлисе в сентябре 1924 года:

Мне мил стихов российский жар.
Есть Маяковский, есть и кроме,
Но он, их главный штабс-маляр,
Поёт о пробках в Моссельпроме.

Литературовед Виктор Мануйлов вспоминал после встречи с С. Есениным 21 сентября 1924 года в Баку: «Он очень был обижен стихотворением «Юбилейное», написанным в тот год к 125-летию со дня рождения Пушкина… Быть может, тогда эти стихи Маяковского казались Есенину самой большой обидой во всей его жизни, и он не скрывал, что они его больно ранили. Есенин всегда благоговейно относился к Пушкину, и его особенно огорчало, что именно в воображаемом разговоре с Пушкиным Маяковский так резко и несправедливо отозвался о нём, о Есенине. Как будто эти слова Пушкин мог услышать, как если бы он был живым, реальным собеседником. Свою обиду он невольно переносил и на творчество Маяковского. «Я все-таки Кольцова, Некрасова и Блока люблю. Я у них и у Пушкина только учусь. Про Маяковского что скажешь? Писать он умеет — это верно, но разве это поэзия? У него никакого порядку нет, вещи на вещи лезут. От стихов порядок в жизни быть должен, а у Маяковского всё как после землетрясения».

В журнале «Народный учитель» (1925) И.В. Розанов отмечал, что у Есенина: «…попадаются такие стихи, которые способны, как уверяли нас многие читатели, тронуть до слез. Так умели писать Пушкин, Некрасов, Блок. Вот есенинское «Письмо матери»… После грома, шума, а подчас и буффонады Маяковского, после словесных хитросплетений и умствований некоторых других наших поэтов читателю можно отдохнуть хотя бы на время на этих строчках крестьянского поэта, проникнутых истинной интимностью».

10 сентября 1925 года в Нью-Йорке В. Маяковский подчёркивал, что «талантливость Есенина только усиливает необходимость борьбы с есенинским движением в советской поэзии», хотя отдавал и должное последним публикациям Есенина, начавшего сознавать необходимость «засесть за Маркса».

Поэт Николай Асеев вспоминал: «Однажды вечером пришёл ко мне Владимир Владимирович взволнованный, чем-то потрясённый. «Я видел Сергея Есенина, — с горечью, а затем, горячась, сказал Маяковский, — пьяного! Я еле узнал его. Надо как-то, Коля, взяться за Есенина. Попал в болото. Пропадает. А ведь он чертовски талантлив».

Из многочисленных коллег по поэтическому цеху у Есенина с Маяковским были самые острые отношения. Два талантливых поэта делили литературный пьедестал, постоянно вступали в полемику. При этом трезво оценивали значимость друг друга. Маяковский не раз говорил, что из всех имажинистов в истории останется один Есенин. Есенин же выделял Маяковского из ЛЕФовцев и завидовал его «политической хватке». Это был поединок равных. Есенин утверждал, что не хочет делить Россию с такими, как Маяковский, Маяковский остроумно отвечал: «Возьмите её себе. Ешьте её с хлебом». Поэты спорили как в стихах, так и в жизни. Маяковский убеждал Есенина: «Бросьте вы ваших Орешиных и Клычковых! Что вы эту глину на ногах тащите?», Есенин отвечал» «Я глину, а вы — чугун и железо! Из глины человек создан, а из чугуна что? А из чугуна памятники».

Узнав о трагической смерти Есенина, В. Маяковский, приводя его посмертные строки:

В этой жизни умереть не ново,
Но и жить, конечно, не новей»,

писал: «После этих строк смерть Есенина стала литературным фактом. Сразу стало ясно, скольких колеблющихся этот сильный стих, именно — стих, подведёт под петлю или револьвер. И никакими, никакими газетными анализами и статьями это стих не аннулируешь. С этим стихом можно и надо бороться стихом, и только стихом». В. Маяковский, выступая в Харькове по радио, на записку о гибели С. Есенина ответил: «Мне плевать после смерти и на все памятники и венки: берегите поэтов!». 16 апреля 1926 года он публикует в тифлисской газете «Заря Востока» стихотворение «Сергею Есенину»:

Пустота…
 Летите,
 в звезды врезываясь.
Ни тебе аванса,
 ни пивной.
Трезвость.
Нет, Есенин,
 это
 не насмешка.
В горле
 горе комом —
 не смешок.
Вижу —
 взрезанной рукой помешкав,
собственных
 костей
 качаете мешок.
— Прекратите!
 Бросьте!
 Вы в своем уме ли?
Дать,
 чтоб щеки
 заливал
 смертельный мел?!
Вы ж
 такое
 загибать умели,
что другой
 на свете
 не умел.
Почему?
 Зачем?
 Недоуменье смяло.
Критики бормочут:
 — Этому вина
то…
 да се…
 а главное,
 что смычки мало,
в результате
 много пива и вина. —
Дескать,
 заменить бы вам
 богему
 классом,
класс влиял на вас,
 и было б не до драк.
Ну, а класс-то
 жажду
 заливает квасом?
Класс — он тоже
 выпить не дурак.
Дескать,
 к вам приставить бы
 кого из напостов —
стали б
 содержанием
 премного одаренней.
Вы бы
 в день
 писали
 строк по сто,
утомительно
 и длинно,
 как Доронин.
А по-моему,
 осуществись
 такая бредь,
на себя бы
 раньше наложили руки.
Лучше уж
 от водки умереть,
чем от скуки!
Не откроют
 нам
 причин потери
ни петля,
 ни ножик перочинный.
Может,
 окажись
 чернила в «Англетере»,
вены
 резать
 не было б причины.

Подражатели обрадовались:
 бис!
Над собою
 чуть не взвод
 расправу учинил.
Почему же
 увеличивать
 число самоубийств?
Лучше
 увеличь
 изготовление чернил!
Навсегда
 теперь
 язык
 в зубах затворится.
Тяжело
 и неуместно
 разводить мистерии.
У народа,
 у языкотворца,
умер
 звонкий
 забулдыга подмастерье.
И несут
 стихов заупокойный лом,
с прошлых
 с похорон
 не переделавши почти.
В холм
 тупые рифмы
 загонять колом —
разве так
 поэта
 надо бы почтить?
Вам
 и памятник ещё не слит, —
где он,
 бронзы звон
 или гранита грань? —
а к решеткам памяти
 уже
 понанесли
посвящений
 и воспоминаний дрянь.
Ваше имя
 в платочки рассоплено,
ваше слово
 слюнявит Собинов
и выводит
 под березкой дохлой —
«Ни слова,
 о дру-уг мой,
 ни вздо-о-о-о-ха».
Эх,
 поговорить бы иначе
с этим самым
 с Леонидом Лоэнгринычем!
Встать бы здесь
 гремящим скандалистом:
— Не позволю
 мямлить стих
 и мять! —
Оглушить бы
 их
 трехпалым свистом
в бабушку
 и в бога душу мать!
Чтобы разнеслась
 бездарнейшая погань,
раздувая
 темь
 пиджачных парусов,
чтобы
 врассыпную
 разбежался Коган,
встреченных
 увеча
 пиками усов.
Дрянь
 пока что
 мало поредела.
Дела много —
 только поспевать.
Надо
 жизнь
 сначала переделать,
переделав —
 можно воспевать.
Это время —
 трудновато для пера,
но скажите,
 вы,
 калеки и калекши,
где,
 когда,
 какой великий выбирал
путь,
 чтобы протоптанней
 и легше?
Слово —
 полководец
 человечьей силы.
Марш!
 Чтоб время
 сзади
 ядрами рвалось.
К старым дням
 чтоб ветром
 относило
только
 путаницу волос.

Для веселия
 планета наша
 мало оборудована.
Надо
 вырвать
 радость
 у грядущих дней.
В этой жизни
 помереть
 не трудно.
Сделать жизнь
 значительно трудней.

Да, к Сергею Есенина у Владимира Маяковского было весьма противоречивое отношение. Тем не менее, после трагической смерти Есенина Маяковский пересмотрел свои взгляды на его жизнь. В стихотворении «Сергею Есенину» Маяковский пытался объяснить причины смерти поэта. К тому моменту официальной версией гибели Есенина является самоубийство. Маяковский убеждён — поэт ушёл из жизни добровольно, так как не смог найти своего места в новом обществе. И он попросту не имеет право на то чтобы лишить себя жизни по собственной прихоти, как бы тяжело ему не было. Маяковский ещё не предполагает, что очень скоро повторит путь Есенина, так как не сможет справиться с собственными чувствами, которые окажутся выше, гораздо выше долга поэта. В. Маяковский резко осудил брошюры о Сергее Есенине А. Кручёных и литературоведческие работы П. Когана. В докладе «Лицо левой литературы» (1927) В. Маяковский утверждал, что Есенин не был «идеологом хулиганства», но увлекался «цыганщиной». Выступая на диспуте «Упадочное настроение среди молодёжи (есенинщина)» в 1927 году он призывал не ставить равенства между Есениным и «есенинщиной», считал, что есенинскую поэзию критически и творчески необходимо осмысливать. После смерти Владимира Маяковского Марина Цветаева написала стихотворение «Советским вельможей…» (1930) о встрече поэтов на том свете:

Зерна огненного цвета
Брошу на ладонь,
Чтоб предстал он в бездне света
Красный как огонь.

Советским вельможей,
При полном Синоде…
— Здорово, Сережа!
— Здорово, Володя!

Умаялся? — Малость.
— По общим? — По личным.
— Стрелялось? — Привычно.
— Горелось? — Отлично.

— Так стало быть пожил?
— Пасс в некотором роде.
…Негоже, Сережа!
…Негоже, Володя!

А помнишь, как матом
Во весь свой эстрадный
Басище — меня-то
Обкладывал? — Ладно

Уж… — Вот-те и шлюпка
Любовная лодка!
Ужель из-за юбки?
— Хужей из-за водки.

Опухшая рожа.
С тех пор и на взводе?
Негоже, Сережа.
— Негоже, Володя.

А впрочем — не бритва —
Сработано чисто.
Так стало быть бита
Картишка? — Сочится.

— Приложь подорожник.
— Хорош и коллодий.
Приложим, Сережа?
— Приложим, Володя.

А что на Рассее —
На матушке? — То есть
Где? — В Эсэсэсере
Что нового? — Строят.

Родители — родят,
Вредители — точут,
Издатели — водят,
Писатели — строчут.

Мост новый заложен,
Да смыт половодьем.
Все то же, Сережа!
— Все то же, Володя.

А певчая стая?
— Народ, знаешь, тертый!
Нам лавры сплетая,
У нас как у мертвых

Прут. Старую Росту
Да завтрашним лаком.
Да не обойдешься
С одним Пастернаком.

Хошь, руку приложим
На ихнем безводье?
Приложим, Сережа?
— Приложим, Володя!

Ещё тебе кланяется…
— А что добрый
Наш Льсан Алексаныч?
— Вон — ангелом! — Федор

Кузьмич? — На канале:
По красные щеки
Пошел. — Гумилев Николай?
— На Востоке.

(В кровавой рогоже,
На полной подводе…)
— Все то же, Сережа.
— Все то же, Володя.

А коли все то же,
Володя, мил-друг мой —
Вновь руки наложим,
Володя, хоть рук — и —

Нет.
 — Хотя и нету,
Сережа, мил-брат мой,
Под царство и это
Подложим гранату!

И на раствороженном
Нами Восходе —
Заложим, Сережа!
— Заложим, Володя!

В своих произведениях Маяковский был бескомпромиссен, поэтому и неудобен. В произведениях, написанных им в конце 1920-х годов, стали возникать трагические мотивы. Критики называли его лишь «попутчиком», а не «пролетарским писателем», каким он себя хотел видеть. В 1930 году он организовал выставку, посвящённую 20-летию его творчества, но ему всячески мешали, а саму экспозицию никто из писателей и руководителей государства не посетил. Провал выставки, провал спектакля по пьесе «Баня» в театре Мейерхольда, трения с другими членами РАПП, опасность потери голоса, которая сделала бы невозможными публичные выступления, неудачи в личной жизни, стали причиной того, что 14 апреля 1930 года Маяковский покончил с собой. Поэт был кремирован в крематории в Донском монастыре, первоначально прах находился в колумбарии Нового Донского кладбища, но в результате настойчивых действий Лилии Брик и старшей сестры поэта Людмилы урна с прахом Маяковского 22 мая 1952 года была перенесена и захоронена на Новодевичьем кладбище.

Демьян Бедный — «Я вам не кенар! Я поэт! И не чета каким-то там Демьянам».

«Я вам не кенар! Я поэт! И не чета каким-то там Демьянам»

BednyПоэт Демьян Бедный (настоящее имя Ефим Алексеевич Придворов) (1883–1945) родился в селе Губовка (ныне Компанеевского района Кировоградской области Украины) в семье крестьянина. В 1896–1900 годах учился в киевской военно-фельдшерской школе, в 1904–1908 годах — на филологическом факультете Санкт-Петербургского университета. Первые стихи вышли в свет в 1899 году. Член РСДРП с 1912 года, с того же года публиковался в «Правде». Первая книга «Басни» вышла в 1913 году, в дальнейшем написал большое количество басен, песен, частушек и стихотворений других жанров. В качестве псевдонима («Бедный») взял деревенское прозвище своего дяди, народного обличителя и атеиста; псевдоним этот впервые появился в стихотворении «О Демьяне Бедном, мужике вредном» (1911). В 1914 году был мобилизован, участвовал в боях, награждён Георгиевской медалью за храбрость.

В 1914 году в большевистской газете «Путь правды» в номере за 15 мая впервые встретились два поэтических имени — Демьян Бедный со стихотворением «Деревня. Быль» и С. Есенин со стихотворением «Кузнец»:

Душно в кузнице угрюмой,
И тяжел несносный жар,
И от визга и от шума
В голове стоит угар.

К наковальне наклоняясь,
Машут руки кузнеца,
Сетью красной рассыпаясь,
Вьются искры у лица.

Взор отважный и суровый
Блещет радугой огней,
Словно взмах орла, готовый
Унестись за даль морей…

Куй, кузнец, рази ударом,
Пусть с лица струится пот.
Зажигай сердца пожаром,
Прочь от горя и невзгод!

Закали свои порывы,
Преврати порывы в сталь
И лети мечтой игривой
Ты в заоблачную даль.

Там вдали, за черной тучей,
За порогом хмурых дней,
Реет солнца блеск могучий
Над равнинами полей.

Тонут пастбища и нивы
В голубом сиянье дня,
И над пашнею счастливо
Созревают зеленя.

Взвейся к солнцу с новой силой,
Загорись в его лучах.
Прочь от робости постылой,
Сбрось скорей постыдный страх.

В 1918 году Демьян Бедный прибыл вместе с Советским правительством из Петрограда в Москву и получил квартиру в Большом Кремлёвском дворце. В ноябре 1918 года Д. Бедный, как и С. Есенин, участвует в работе первого Всероссийского съезда советских журналистов. В начале июня 1919 года Д. Бедный, С. Есенин и другие поэты выступали в Большом театре, весь сбор от которого поступал «в пользу семей павших в боях красноармейцев». В годы гражданской войны Бедный вёл агитационную работу в рядах РККА. В своих стихотворениях тех лет превозносил Ленина и Троцкого. В 1920-е годы в период литературной борьбы Д. Бедный отстаивал принцип партийности. Написанные им басни и стихотворения на злобу дня, порой по социальному заказу, негативно оценивалось С. Есениным. Он возмущался, узнав, что Демьяну Бедному платили гонорар во много раз больше, чем ему и другим. Г. Бениславская писала, что: «оценивая это соотношение гонораров Есенина и Бедного, трудно не возмутиться. Демьяна, как в хозяйстве дойную корову, держат в тепле и холе, а Есенин — хоть под забором живи». Отношения между С. Есениным и Д. Бедным испортились после задержания 20 ноября 1923 года и доставки в отделение милиции С. Есенина и его друзей. С. Есенин, как писала «Рабочая газета» 22 ноября 1923 года, обратился по телефону к Демьяну Бедному с просьбой уладить возникший конфликт, на что последний ответил: «Я этим прохвостам не заступник. Поступайте по закону!». На товарищеском суде по «Делу 4-х поэтов». Демьян Бедный не стал оправдывать поэтов, обвиняя С. Есенина и его товарищей в антисемитизме. В газетном отчёте («Рабочая Москва», 12 декабря 1923 года) говорилось: «Резко обрушился на поэтов Демьян Бедный, который возмущённо заявляет, что если у него ещё оставалось хорошее чувство к некоторым из обвиняемых поэтов, то их отвратительное поведение на суде окончательно заставляет его смотреть на них с презрением»). Когда 14 января 1924 года к Есенину обратились с предложением организовать литературный вечер совместно с Д. Бедным и В. Маяковским, то он ответил: «Самостоятельный вечер я готов устроить. Но вдвоём с кем-либо считаю неудобным по направлению». В «Стансах» (1924) Есенин провозглашал:

Я вам не кенар!
Я поэт!
И не чета каким-то там Демьянам.

Литературовед Виктор Мануйлов вспоминал: «Когда же речь шла о Демьяне Бедном, Есенин иной раз с подчёркнутым лукавством особо выделял псевдоним «Бедный», превращая его в эпитет». Неудивительно, что такое отношение к известному и популярному поэту не всегда одобрялось, даже в кругу близкого окружения С. Есенина. Г. Бениславская писала С. Есенину, что его стихотворение будет напечатано в «Красной нови», но имя «Демьян» будет заменено на нарицательное «болван», так как на такой замене настаивал редактор журнала И. Вардин. Тщетными оказались все предпринятые старания И. Вардина «одемьянить» «Песнь о великом походе» С. Есенина. Поэт своё несогласие выразил в письме А. Берзинь: «Демьяновой ухи я теперь не хлебаю».

В апреле 1925 года, был создан Союз безбожников, активным членом которого стал Демьян Бедный. Он сотворил нечто вроде стихоподобной пародии на Священное писание. В одиннадцати номерах газеты «Правда», с 12 апреля по 23 мая 1925 года, печатался «Новый завет без изъяна Евангелиста Демьяна». Одновременно с «Правдой» эта грубоватая агитка публиковалась в газете «Беднота» и вскоре вышла отдельным изданием. Ответом на этот антирелигиозный пасквиль Демьяна Бедного был стихотворение Есенина «Письмо Демьяну Бедному»:

Я часто думаю, за что Его казнили?
За что Он жертвовал Своею головой?
За то ль, что враг суббот, Он против всякой гнили
Отважно поднял голос Свой?

За то ли, что в стране проконсула Пилата,
Где культом кесаря полны и свет и тень,
Он с кучкой рыбаков из бедных деревень
За кесарем признал лишь силу злата?

За то ли, что Себя на части разделя,
Он к горю каждого был милосерд и чуток
И всех благословлял, мучительно любя,
И стариков, и жён, и крохотных малюток?

Демьян, в «Евангельи» твоём
Я не нашёл правдивого ответа.
В нём много бойких слов, ох как их много в нём,
Но слова нет достойного поэта.

Я не из тех, кто признаёт попов,
И веру в них считает верой в Бога,
Кто лоб свой расшибить готов,
Молясь у каждого церковного порога.

Я не люблю религию раба,
Покорного от века и до века,
И вера у меня в чудесное слаба —
Я верю в знание и силу Человека.

Я знаю, что стремясь по нужному пути,
Здесь на земле, не расставаясь с телом,
Не мы, так кто-нибудь другой ведь должен же дойти
К воистину божественным пределам.

И всё-таки, когда я в «Правде» прочитал
Неправду о Христе, блудливого Демьяна —
Мне стало стыдно, будто я попал
В блевотину, извергнутую спьяну.

Пусть Будда, Моисей, Конфуций и Христос
Далёкий миф — мы это понимаем, —
Но всё-таки нельзя ж, как годовалый пёс,
На всё и всех захлёбываться лаем.

Христос — Сын плотника — когда-то был казнён…
Пусть это миф, но всё ж, когда прохожий
Спросил Его: «Кто ты?» — ему ответил Он:
«Сын человеческий», но не сказал: «Сын Божий».

Пусть миф Христос, как мифом был Сократ,
И может быть из вымысла всё взято —
Так что ж теперь со злобою подряд
Плевать на всё, что в человеке свято?

Ты испытал, Демьян, всего один арест —
И то скулишь: «Ах, крест мне выпал лютый».
А что б когда тебе Голгофский выпал крест
Иль чаша с едкою цикутой?

Хватило б у тебя величья до конца
В последний час, по их примеру тоже,
Весь мир благословлять под тернием венца,
Бессмертию уча на смертном ложе?

Нет, ты, Демьян, Христа не оскорбил,
Своим пером ты не задел Его нимало —
Разбойник был, Иуда был —
Тебя лишь только не хватало!

Ты сгусток крови у креста
Копнул ноздрёй, как толстый боров,
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов!

Ты совершил двойной тяжёлый грех
Своим дешёвым балаганным вздором,
Ты оскорбил поэтов вольный цех
И малый свой талант покрыл большим позором.

Ведь там за рубежом, прочтя твои стихи,
Небось злорадствуют российские кликуши:
«Ещё тарелочку демьяновой ухи,
Соседушка, мой свет, откушай».

А русский мужичок, читая «Бедноту»,
Где «образцовый» труд печатался дуплетом,
Ещё сильней потянется к Христу,
К Единственному Истинному Свету.

Судьба этого стихотворения интересна. После появления «шедевра» Демьяна Бедного в прессе, которое вызвало разноречивые отклики, в Москве, а затем и по всей стране есенинское стихотворение «Письмо Демьяну Бедному» стало ходить в списках с различными вариантами строк. Сведений о публикации стихотворения в советской печати того времени не было. Первые известные печатные публикации состоялись в периодических изданиях русского зарубежья, где автором стихотворения безоговорочно назывался Сергей Есенин. Стихотворение разошлось по всей стране в тысячах копий, власти не могли не отреагировать. 2 апреля 1926 года газета «Вечерняя Москва» опубликовала письмо старшей сестры Есенина Екатерина Александровны, в которой она отказывается признать «Послание» стихотворением, написанным С. Есениным: «…Что касается «Послания Демьяну Бедному», то категорически утверждаю, что это стихотворение брату моему не принадлежит. Екатерина Есенина». 3 апреля 1926 года письмо перепечатали «Известия», 4 апреля — «Правда». После этого властям оставалось найти «настоящего» автора стихотворения. 20 мая 1926 года сотрудник «Крестьянской газеты» Николай Горбачёв был вызван на допрос в ОГПУ и сознался в том, что является автором «Письма Демьяну Бедному». Постановлением Особого совещания при Коллегии ОГПУ в июле 1926 года его отправили в Нарымскую ссылку на 3 года, однако через 4 месяца его освободили постановлением Особого совещания от 5 ноября 1926 года. В то же время сведения о биографии и литературном творчестве Горбачёва, а также анализ обстоятельств его ареста дают основания сомневаться в том, что ему принадлежит авторство «Письма Демьяну Бедному». Мелкий рифмоплёт Горбачёв строчил стихи в основном в соавторстве, но они были крайне низкого литературного качества. Об этом говорят строки из горбачёвской поэмы «Воздушные делишки пионера Мишки»:

У Мишутки-пионера
Губы страшного размера.
Губы он раздул себе,
Упражняясь на трубе,
Впереди звена шагая
На параде Первомая…»

В деле № 39327 по обвинению Н.Н. Горбачёва по статьям 70 и 72 УК РСФСР отсутствуют данные о том, каким образом ОГПУ вышло на след подозреваемого по делу. Доказательства авторства «Письма Демьяну Бедному» и его распространения в списках в деле отсутствуют. Эти игры власти предержащие со стихотворением «Письмо Демьяну Бедному» были нужны только для того, чтобы втереть очки и отвести подозрения от главного виновника смерти Есенина. «Письмо Демьяну Бедному» имеет несколько названий, в том числе и «Послание евангелисту Демьяну» вошло в 5-й том собрания сочинений С. Есенина (М., 1962, с. 255), публиковалось оно в книге Шнейдер И. «Встречи с Есениным. Воспоминания» (1-е издание М., 1965, с. 95-96; 3-е издание М., 1974, с. 158). Некоторые исследователи до настоящего времени придерживаются мнения, что автором «Неизвестного стихотворения» является не Сергей Есенин, а Н. Горбачёв. Поистине, мнение есть там, где нет аргументов. Д. Бедный опубликовал в «Правде» стихотворное послание «Где цель жизни», которое заканчивалось словами: «Цель жизни — для того, кто хочет к ней идти, — не на «есенинском» пути». Интересна оценка поэзии Сергея Есенина и Демьяна Бедного в статье «Поэт и время» Марины Цветаевой: «Родись он (С. Есенин.) на десять лет раньше — пели бы — успели бы спеть — его, а не Демьяна. Для литературы эпохи показателен он, а не Демьян — показательный может быть, но никак не для поэзии».

Демьян Бедный умер 25 мая 1945 года. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище.

Пётр Ганнушкин — Жертва «нажитой психической инвалидности» власти.

Жертва «нажитой психической инвалидности» власти

GannuschkinПсихиатр, создатель концепции малой психиатрии, автор учения о патологических характерах Пётр Борисович Ганнушкин (1875–1933) родился в деревне Новосёлки Пронского уезда Рязанской губернии в многодетной семье земского врача. В 1893 году окончил в Рязани гимназию с золотой медалью и поступил на медицинский факультет Московского университета, в октябре 1898 года его окончил. В 1904 году защитил докторскую диссертацию «Острая паранойя». С того же года приват-доцент кафедры душевных болезней Московского университета. Был одним из создателей журнала «Современная психиатрия» (1907-1917), позже принимал активное участие в издании «Журнала невропатологии и психиатрии им. С.С. Корсакова». С 1918 года работал профессором кафедры психиатрии Московского университета и директором университетской психиатрической клиники (ныне клиники имени С.С. Корсакова АМН России имени И.М. Сеченова). П.Б. Ганнушкин критиковал итальянского судебного психиатра и криминалиста Чезаре Ломброзо о «прирождённом преступнике». Ганнушкин также занимался экспериментальным исследованием гипноза.

20 марта 1924 года клинику посетил С. Есенин, до этого проходивший курс лечения в Кремлёвской больнице. О состоянии поэта говорит его письмо П.И. Чагину, где он выливает раздражение на психиатров: «здесь фельдфебель на фельдфебеле. Их теория в том, что стены лечат лучше всего без всяких лекарств… У кары лечиться — себя злить и ещё пуще надрывать». Поэт лечиться не стал, так как считал себя вполне здоровым, и в тот же день оставил клинику. Тем не менее, профессор П. Ганнушкин сделал медицинское заключение: «С.А. Есенин, 29 лет, страдает тяжёлым нервно-психическим заболеванием, выражающимся в тяжёлых приступах расстройства настроения и в навязчивых мыслях и влечениях. Означенное заболевание делает гр. Есенина не отдающим себе отчёта в совершаемых им поступках».

Вторично в клинику П. Ганнушкина С. Есенин попал 26 ноября 1925 года. Он хотел вылечиться от горловой чахотки. 6 декабря 1925 года он писал писателю и искусствоведу Ивану Евдокимову из клиники: «Лечусь во всю. Скучно только дьявольски, но терплю потому, что чувствую, что лечиться надо». В письме своему другу Петру Чагину сообщал, что его лечение нужно ему, чтобы «избавиться кой от каких скандалов». С. Есенина преследовали судебные исполнители. 28 ноября 1925 года С. Есенину выдали «Удостоверение»: «Контора Психиатрической Клиники сим удостоверяет, что больной Есенин С.А. находится на лечении в Психиатрической клинике с 26 ноября с.г. по настоящее время. По состоянию своего здоровья не может быть допрошен на суде». В клинике С. Есенин писал стихи, к нему приходили друзья. Знал ли Есенин, что и директор клиники — его земляк? Возможно, нет, в рязанской городской среде Есенину не пришлось вращаться. Нет точных данных, проводил ли Ганнушкин с Есениным беседы, создавшие Петру Борисовичу славу тонкого диагноста и вдумчивого клинициста.

Сохранилась история болезни Есенина. Судя по ней, сам пациент считал себя больным с февраля 1925 года, а в графе «Алкоголь» написал: «много». Среди других заболеваний там указаны и Delirium tremens (белая горячка), и галлюцинации. Профессор Ганнушкин поставил ему диагноз — «ярко выраженная меланхолия». Врачи говорили, что поэта мучает мысль о самоубийстве, поэтому всегда держали дверь в палату открытой. А друзья, которые навещали поэта в больнице, отмечали, что Есенин непрерывно говорил о смерти и с упоением рассказывал о больных-самоубийцах. Лечение явно пошло поэту на пользу — он был весел, остроумен и много писал, в том числе знаменитое стихотворение «Клён ты мой опавший…»:


Клён ты мой опавший, клён заледенелый,
Что стоишь, нагнувшись под метелью белой?
Или что увидел? Или что услышал?
Словно за деревню погулять ты вышел.
И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,
Утонул в сугробе, приморозил ногу.
Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,
Не дойду до дома с дружеской попойки.
Там вон встретил вербу, там сосну приметил,
Распевал им песни под метель о лете.
Сам себе казался я таким же клёном,
Только не опавшим, а вовсю зелёным.
И, утратив скромность, одуревши в доску,
Как жену чужую, обнимал берёзку.

Говорят, этот клён был виден из окна палаты, где лежал Есенин. По словам сестры поэта Шуры, именно в больнице он окончательно решил расстаться с Софьей Толстой и уехать в Ленинград. Лечение было рассчитано на два месяца, но Есенин сбежал из больницы гораздо раньше. Возможно, что он каким-то образом узнал, что его болезнь запущена и неизлечима, что ему осталось недолго жить. Об этом лечащий врач рассказывал А.А. Берзинь, которая навещала С. Есенина. Клинику поэт покинул в состоянии депрессии- 21 декабря 1925 года. Жить ему оставалось несколько дней, впереди его ждал «Англетер». В клинике Ганнушкина Сергей Есенин написал 13 декабря 1925 года одно из последних своих стихотворений «Может поздно, может слишком рано…»:

Может, поздно, может, слишком рано,
И о чём не думал много лет,
Походить я стал на Дон-Жуана,
Как заправский ветреный поэт.

Что случилось? Что со мною сталось?
Каждый день я у других колен.
Каждый день к себе теряю жалость,
Не смиряясь с горечью измен.

Я всегда хотел, чтоб сердце меньше
Билось в чувствах нежных и простых,
Что ж ищу в очах я этих женщин —
Легкодумных, лживых и пустых?

Удержи меня, моё презренье,
Я всегда отмечен был тобой.
На душе холодное кипенье
И сирени шелест голубой.

На душе — лимонный свет заката,
И все то же слышно сквозь туман, —
За свободу в чувствах есть расплата,
Принимай же вызов, Дон-Жуан!

И, спокойно вызов принимая,
Вижу я, что мне одно и то ж —
Чтить метель за синий цветень мая,
Звать любовью чувственную дрожь.

Так случилось, так со мною сталось,
И с того у многих я колен,
Чтобы вечно счастье улыбалось,
Не смиряясь с горечью измен.

В 1927 году Ганнушкин опубликовал статью «Об одной из форм нажитой психической инвалидности», где показывал, что «длительное и интенсивное умственное и эмоциональное переутомление» оборачивается «нажитой психической инвалидностью». Автор имел в виду, что в период революции и гражданской войны жертвами «умственного и эмоционального переутомления» стали практически все руководящие партийные и советские кадры. Получалось, что страной правят психически нездоровые люди. Ганнушкина обвинили, что он пытается «реакционной теорией вести борьбу с темпами социалистического строительства». В 1930 году такое обвинение в адрес власти пахло арестом, и Ганнушкину пришлось оправдываться в статье «Об охране здоровья партактива»: «…Наш опыт изучения партактива, его здоровых кадров с несомненностью показал, что среди этого актива есть люди, которые, не давая ни малейшего снижения в своей умственной работе, могут щедро расходовать свои силы, не останавливаясь ни перед какими трудностями». 23 февраля 1933 года Ганнушкин умер. Его похоронили на Новодевичьем кладбище. Скоропостижная смерть лишила Петра Борисовича Ганнушкина возможности поставить сталинскому террору 1930-х годов диагноз психической эпидемии. Впрочем, вряд ли бы Ганнушкин пережил 1937 год, профессору наверняка припомнили бы его «реакционную теорию» о психической инвалидности власти. Заплечных дел мастера сталинской эпохи репрессий не страдали забывчивостью.

Велимир Хлебников — Председатель Земного шара.

Председатель Земного шара

HlebnikovПоэт, родоначальник русского футуризма Велимир Хлебников (Виктор Владимирович Хлебников) (1885–1922) родился в главной ставке Малодербетовского улуса Астраханской губернии в семье орнитолога и лесовода, впоследствии — основателя первого в СССР заповедника. О месте своего рождения Хлебников писал: «Родился… в стане монгольских исповедующих Будду кочевников …в степи — высохшем дне исчезающего Каспийского моря». Учился в Казанском, затем Петербургском университетах, который не окончил. К 1904 году относятся первые известные литературные опыты Хлебникова, он даже пытается опубликовать пьесу «Елена Гордячкина», послав её в издательство «Знание» Максиму Горькому, но безуспешно. Систематически литературным трудом занимался с 1908 года, он уходит от символистов и акмеистов после знакомства с В. Маяковским и его друзьями нового футуризма. Входит в круг «будетлян», провозвестников будущего. Его жизнь заполняется переездами из одного города в другой, у него нет дома, нет службы, нет денег для проживания. О В. Хлебникове говорили, как о человеке не от мира сего.

Знакомство В. Хлебникова с Есениным состоялось в конце 1917 года. В записной книжке В. Хлебникова 1916-1918 годов встречаются записи, датируемые 1918 годом: «…Есенин… Казань… Ехать с Есениным… Есенину статьи…». Совместная поездка с Есениным в Казань не состоялась. С. Есенин познакомился с высказанными о «заумном языке» в книге А. Кручёных и В. Хлебникова «Слово как таковое» (1913), в которой приводились образцы «заумного зыка» в словосочетания:

Дыр бул щыл
убешщур
скум
вы со бу
р л эз

Звереныш «дыр бул щыл» появился на свет в декабре 1912 года. Инициативу его возникновения А. Кручёных приписывал Д. Бурлюку, который попросил его написать целое стихотворение из «неведомых слов». Так, собственно, и родился великий и ужасный «заумный язык». О б этом шедевре словесности его авторы заявляли, что «в этом пятистишии больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина». Не менее высоко ценилось другое стихотворение:

Та са мае
ха раб ау
саем сию дуб
радуб мола
 аль

В этом стихотворении его авторы видел не меньше харизмы, чем в первом стихотворении. С. Есенин критически относился к теориям «заумного языка». Подобные «творения» С. Есенин высмеял в шутливом экспромте, написанному по «заумному»:

Тар-ра-эль
Си-лиу-ка
Есх
Кры
чу
чок
Сесенин.

Хлебников, спасаясь от голода, весной 1919 года уехал в Харьков. Конец лета и осень 1919 года Хлебников провёл в психиатрической лечебнице, известной в Харькове как Сабурова дача. Там поэт спасался от призыва в деникинскую армию, которая в июне заняла город. Этот период стал чрезвычайно плодотворным для Хлебникова: он написал большое количество небольших стихотворений, поэмы «Лесная тоска», «Поэт» и др. После того, как поэту был поставлен диагноз, позволявший избежать призыва, Хлебников остался в Харькове, где вскоре написал утопическую поэму «Ладомир», одно из самых значительных своих произведений.

Весной 1920 года в Харькове оказались поэты-имажинисты Сергей Есенин и Анатолий Мариенгоф. Они навестили Хлебникова и убедились в его бытовой неблагоустроенности. «Решили его проведать, — писал А. Мариенгоф. — Очень большая квадратная комната. В углу железная кровать без матраса и тюфяка, в другом углу табурет. На нем обгрызки кожи, дратва, старая оторванная подмётка, сапожная игла и шило». В Харькове в апреле 1920 года С. Есенин и В. Хлебников сфотографировались вдвоём, а затем втроём вместе с А. Мариенгофом. В это же время В. Хлебников пишет стихотворение с упоминанием имён Есенина и Мариенгофа:

Москвы колымага,
В ней два имаго.
Голгофа
Мариенгофа.
Город
Распорот.
Воскресение
Есенина.
Господи, отелись
В шубе из лис!

Использование слова «имаго» (латинское «образ, вид») по отношению к основателям русского имажинизма свидетельствует об иронической оценке имажинистского творчества своих друзей. С. Есенин и А. Мариенгоф предложили В. Хлебникову пройти церемонию избрания его Первым Председателем Земного шара. А. Мариенгоф писал: «Велимир Викторович, — говорил С. Есенин, — вы ведь Председатель Земного Шара. Мы хотим в городском Харьковском театре всенародно и торжественным церемониалом упрочить ваше избрание». В. Хлебников с благодарностью соглашается. В городе развешиваются афиши о коронации «Председателя Земного шара». 19 апреля 1920 года С. Есенин, А. Мариенгоф, В. Хлебников, Б. Глубоковский выступали с чтением стихов в Харьковском городском театре. Состоялась и церемония утверждения В. Хлебникова «Председателем Земного шара». «Хлебников, — писал А. Мариенгоф, — в холщовой рясе, босой и со скрещёнными на груди руками, выслушивает читаемые Есениным и мной акафисты посвящения его в Председатели. После каждого четверостишия, как условлено, он произносит: «Верую»… В заключение, как символ Земного Шара, надеваем ему на палец кольцо, взятого на минутку у четвёртого участника вечера — Бориса Глубоковского». По воспоминаниям Л. Повицкого, «это «торжество» представляло жалкое и обидное зрелище. Беспомощного Хлебникова, почти паралитика, имажинисты поворачивали во все стороны, заставляли произносить нелепые «церемониальные» фразы, которые тот с трудом повторял, и делали больного человека посмешищем в глазах ничего не понимавшей, и так же бессмысленно глядевшей публики». Вскоре он опубликовал три стихотворения в сборнике имажинистов «Харчевня зорь», вышедшем в Харькове. Через год Есенин издал в Москве отдельным изданием поэму Хлебникова «Ночь в окопе», крупное поэтическое произведение на тему Гражданской войны, но это не означало признания имажинистами поэзии Хлебникова. 15 августа 1920 года Хлебников выступил с чтением стихов на сцене ростовского «Подвала поэтов». С. Есенин в литературном «Суде над современной поэзией» 16 ноября 1920 г. в обвинительной речи обрушился на футуристов и футуризм, прежде всего критикуя Маяковского и Хлебникова. «Доказывал, — писал И.В. Грузинов, — что словотворчество Хлебникова не имеет ничего общего с историей развития русского языка, что словотворчество Хлебникова произвольно и хаотично, что он не только не намечает нового пути для русской поэзии, а, наоборот, уничтожает возможность движения вперёд. Впрочем, смягчающим вину обстоятельством был призван для Хлебникова тот факт, что он перешёл в группу имажинистов. Хлебников в Харькове всенародно был помазан миром имажинизма». В ноябре 1921 г. Есенин получает от В. Хлебникова рукопись поэмы «Разин» и принимает решение не печатать это произведение. Н. Вольпин вспоминала: ««Вот, посмотрите, — сам себя перебил Есенин. — С письмом пришло от Хлебникова». Стихи. От руки, но очень чётко. Велимир Хлебников. О Стеньке Разине. Читаю. «Ничего не замечаете? А вы попробуйте прочесть строку справа налево. Каждую! Ого! То же самое получается! …Печатать не стану. Деньги пошлю — он там с голоду подыхает, а печатать не стану. Это уже не поэзия, а фокус». Свою задачу как поэта Хлебников формулировал так:

Породе русской вернуть язык
Такой,
Чтоб соловьиный свист и мык
Текли там полною рекой

В последние годы В. Хлебников стремился реализовать утопическую идею создания «сверхповести», как некую «книгу судеб» многих народов в будущем. 28 июня 1922 года в 9 часов утра Хлебников скончался. Велимир Хлебников был похоронен на погосте в деревне Ручьи. В 1960 году останки поэта были перезахоронены на Новодевичьем кладбище в Москве.

Эмиль Кроткий — «У Пушкина был Дантес. У Есенина Дантеса не было».

«У Пушкина был Дантес. У Есенина Дантеса не было»

KrotkyПоэт-сатирик Эмиль Кроткий (настоящее имя Эммануил Яковлевич Герман) (1892–1963) родился в местечке Зиньковцы Подольской губернии Российской империи (ныне Каменец-Подольский район, Хмельницкая область Украины) в семье адвоката. Рано начал писать стихи, которые посылал М. Горькому. Его стихи были отмечены премией на литературном конкурсе памяти Семёна Надсона, в состав жюри которого входили такие известные писатели, как Валерий Брюсов, Иван Бунин, Викентий Вересаев. В 1917 году в Одессе была опубликована его «Сказка о том, как царь места лишился». В том же году вместе с женой — одесской поэтессой Ликой Стырской переехал в Петроград. Сотрудничал с журналами «Летопись», «Новый Сатирикон» и — по приглашению Максима Горького — с газетой «Новая жизнь». Издал тогда стихотворный сборник «Растопленный полюс», написал «Повесть об Иванушке-Дурачке (Русская история в стихах)». В 1918 году поехал в Одессу повидаться с матерью, но вынужден был из-за гражданской войны задержаться в Харькове, стал работать в УкРОСТА, издал поэму «Разговор с Вильсоном» и сборник лирических стихов «Скифский берег».

Во второй половине апреля 1920 года познакомился с С. Есениным, А. Мариенгофом и А. Сахаровым, приехавшими в Харьков. Об этой встрече Кроткий писал в статье «Серёжа», опубликованной в газете «Вечерняя Москва» (1925): «В историю российской словесности он войдёт как Сергей Александрович Есенин. Мы знали его как Серёжу. Весёлого, озорного, буйно даровитого русского мальчика. Таким я увидел его впервые в Харькове. В высокой меховой шапке, в оленьем полушубке нараспашку, он ходил своей лёгкой походкой по комнатам УкРОСТА, улыбаясь всему и всем. Светлоглазый, светловолосый, он точно светился изнутри». Э. Кроткий присутствовал на выступлениях С. Есенина. Он писал: «В Харьковском городском театре выступали московские поэты. Публику 1920-года — фронтовую, «кожаную», эпатировали столичным поэтическим озорством. Публика негодовала, обиженная непонятным. Не сердились только на Есенина. Не потому, что его знали — знали его здесь немногие. Просто невозможно было сердиться на этого светлого, радостного, рассеянно улыбающегося юношу». Э. Кроткий писал о Есенине: «Свои стихи читал чёрт знает до чего хорошо! Верно, потому что волновался, читая. Пальцы в кулак сжимал при этом с такой силой, что ногти в ладонь вонзались. После чтения, бывало, на руке всегда ссадина».

Переехав в Москву, Э. Кроткий сходится с московскими имажинистами. Близкие дружеские отношения установились между С. Есениным и Э. Кротким и его женой поэтессой Е. Стырской. С. Есенин часто гостит в семье Кротких, читает стихи, исполняет частушки, спорит на литературные темы. Эмиль Кроткий отмечал, что «Певал он охотно частушки под гитару. Знал напевы нескольких губерний. Голос у него, как говорится, «небольшой, но приятного тембра». Э. Кроткий был на литературном вечере поэта и опубликовал в газете «Кооперативное дело» (1922) отчёт «о тайнах поэтического творчества» С. Есенина. Он продолжал встречаться с С. Есениным в кафе «Стойло Пегаса», в Книжном магазине на Никитской, у друзей-имажинистов, присутствовал на свадьбе С. Есенина с Айседорой Дункан. «Забежал ко мне на минутку, — вспоминал Э. Кроткий, — даже не разделся, и сказал, улыбаясь, торопливей, чем обычно: «Я, Мишки (он любил давать прозвища и меня с женой окрестил, по моему домашнему имени, «Мишками») — женюсь. Приходите обязательно. Будут только свои». Э. Кроткому и Е. Стырской поэт подарил «Пугачёва» с надписью: «Милым Мишкам. Сергей. 1921». Э. Кроткий опубликовал поэму «Орда», в третьей главе которой автор обращается к С. Есенину:

Собрат! Есенин! Брось о старом,
Чиня шатров татарских рвань,
Ты всё, по старому, татарам,
Стихом и сердцем платишь дань…»

Под первой иллюстрацией (художник Г.П. Гольц) с изображением С. Есенина приведена надпись:

Везет Есенин с азиатчин
Поэм задорную орду.

а под вторым изображением написано:

Ты нынче топчешь, друг Сережа,
Америк мереный асфальт…

Из Нью-Йорка С. Есенин в письме А. Мариенгофу от 12 ноября 1922 года писал о своей тоске по московским друзьям, называя и семью Э. Кроткого. С. Есенин говорил Э. Кроткому об Америке: «Это, Миша большая Марьина роща». За московской Марьиной рощей в то время закрепилась репутация, где пребывали фальшивомонетчики и всякого рода грязные дельцы. Э. Герман был свидетелем разрыва семейных отношений между Сергеем Есениным и Айседорой Дункан. В некрологе-воспоминании Э. Кроткий в газете «Вечерняя Москва» (1925, 31 декабря) приходит к ошибочному заключению, что трагедия Есенина была порождена им самим. Он писал: «У Есенина не было врагов. Его ценили. Его любили. Ему радовались. Но «враги» нужны были Есенину. Буйство сил требовало препятствий. Врагов не было — Есенин их выдумал. «Погибельный рог» паровоза, «Железные враги» были введены им в свою биографию, как элемент трагического. Жизнь Есенина материала для трагедии не давала. Ему везло. Любимый, рано признанный, он легко, как своё тело, нёс тяжелеющую с каждым днём славу. Но трагедия нужна была для Есенина, как стимул для творчества. Он её сочинил. У Пушкина был Дантес. У Есенина Дантеса не было. Он сам нанёс себе удар. Кого винить? На кого сердиться? На тебя, Серёжа? На любимых не сердятся»/

С 1931 года Эмиль Кроткий — постоянный автор московского журнала «Крокодил». Э. Кроткий начал работу над воспоминаниями о С. Есенине, но работа над книгой была прервана в связи с его арестом в 1933 году и ссылкой на три года в сибирский город Камень-на-Оби. Часть его рукописей, в том числе и наброски о С. Есенине, были изъяты органами и возвращены только в 1991 году. Тогда же они были опубликованы в журнале «Огонёк». По отбытии ссылки в 1936 году ему не разрешили вернуться в Москву, но разрешили поселиться в Можайске, где он и прожил до 1941 года. В 1941-1944 годах в Астрахани редактировал сатирический отдел «Прямой наводкой» в областной газете «Коммунист». После войны вернулся к работе в журнале «Крокодил». В 1959 году был принят в Союз писателей СССР. Эмиль Кроткий умер 10 февраля 1963 года, похоронен на Введенском кладбище Москвы.

Владислав Ходасевич — «Став полузапретным, Есенин однако же не стал забвенным».

«Став полузапретным, Есенин однако же не стал забвенным»

HodasevichПоэт Владислав Фелицианович Ходасевич (1886–1939) родился в Москве в дворянской семье. Ходасевич учился в 3-й московской гимназии, затем поступил в Московский университет — сначала (в 1904 году) на юридический факультет, а осенью 1905 года перешёл на историко-филологический факультет, где учился с перерывами до весны 1910 года, но курса не окончил. С середины 1900-х годов Ходасевич находился в гуще литературной московской жизни — посещает Валерия Брюсова и телешовские «среды», литературно-художественный кружок, вечера у Зайцевых, печатается в журналах и газетах, в том числе «Весах» и «Золотом руне». За Ходасевичем закрепилась репутация, о которой говорил А. Белый: «Со всеми дружа, делал всем неприятности, но всем импонировал Ходасевич: умом, вкусом, критической остротой …пониманием Пушкина».

19 декабря 1916 году В. Ходасевич писал А. Ширяевцу: «Мне не совсем по душе весь основной лад Ваших стихов, — как и стихов Клычкова, Есенина, Клюева: стихи «писателей из народа» Подлинные народные песни замечательны своей непосредственностью». В очерке «Есенин» В. Ходасевич позже писал: «Весной 1918 года я познакомился в Москве с Есениным. Он как-то физически был приятен. Нравилась его стройность; мягкие, но уверенные движения; лицо не красивое, но миловидное. А лучше всего была его весёлость, лёгкая, бойкая, но не шумная и не резкая. Он был очень ритмичен. Смотрел прямо в глаза и сразу производил впечатление человека с правдивым сердцем, наверное — отличнейшего товарища. Мы часто встречались и почти всегда — на людях. Только раз прогуляли мы по Москве всю ночь, вдвоём. Говорили, конечно, о революции, но в памяти остались одни незначительные отрывки. Помню, что мы простились, уже на рассвете, у дома, где жил Есенин, на Тверской, возле Постниковского пассажа. Прощались довольные друг другом. Усердно звали друг друга в гости — да так оба и не собрались. Думаю — потому, что Есенину был не по душе круг моих друзей, мне же — его окружение». При встрече в 1918 году С. Есенин на книге «Преображение» написал: «Ходасевичу и Бекетовой с любовью и искренним расположением» (С. Бекетова — псевдоним жены В.Ф. Ходасевича А.И. Чулковой).

В. Ходасевич обратил внимание на религиозную окраску произведений С. Есенина. О поэме «Пришествие» В. Ходасевич писал: «…силы и события …даны им (Есениным) в образе воинов, бичующих Христа, отрекающегося Симона Петра, предающего Иуды и, наконец, Голгофы. Казалось бы, дело идёт с несовместимостью о Христе. В действительности это не так. Я внимательно перечёл революционные поэмы Есенина, предшествующие «Инонии», и вижу, что все образы христианского мифа здесь даны в изменённых (или искажённых) видах, в том числе образ самого Христа».

Аналогично В. Ходасевич определяет начало поэмы «Преображение»: «Есенин даже не вычурно, а с величайшей простотой, с точностью, доступной лишь крупным художникам высказал свою главную мысль. …Есенин обращался к своему языческому Богу — с верою и благочестием. Он говорил: «Боже мой, воплоти свою правду в Руси грядущей». А что при этом он узурпировал образы и имена веры Христовой — этим надо было возмущаться при первом появлении не только Есенина, но и Клюева».

Эту же христианскую тему Ф. Ходасевич затронул при оценке поэмы С. Есенина «Инония», называя поэта «полуязычником, полухристианином», который в «Инонии» «отказался от христианства вообще». Критик высоко оценил литературные достоинства «Инонии», утверждая, что «поэма очень талантлива. Но для наслаждения её достоинствами надобно в неё погрузиться, обладая чем-то вроде водолазного наряда». Критик делал обобщающие политические выводы: «Инония» была лебединой песней Есенина как поэта революции и чаемой новой правды… Раньше, чем многие другие, соблазнённые дурманом военного коммунизма, он увидел, что дело не идёт не только к Социализму с большой буквы, но даже и с самой маленькой. Понял, что на пути в Инонию большевики не попутчики». И хотя В. Ходасевич утверждал, что «история Есенина есть история заблуждений», так как «идеальной мужицкой Руси, в которую верил он, не было», тем не менее, критик приходит к выводу: «Прекрасно и благородно в Есенине то, что он был бесконечно правдив в своём творчестве и перед своею совестью, что во всем доходил до конца, что не побоялся сознать ошибки, приняв на себя и то, на что соблазняли его другие. …Правда же его — любовь к родине, пусть незрячая, но великая».

Об увлечении Есенина имажинизмом В. Ходасевич писал, что его «затащили в имажинизм, как затаскивали в кабак. Своим талантом он скрашивал выступления бездарных имажинистов, они питались за счёт его имени, как кабацкая голь за счёт загулявшего богача».

С. Есенин не очень высоко отзывался о поэзии В. Ходасевича. 6 марта 1922 года он писал Р. Иванову-Разумнику: «Дошли до того, что Ходасевич стал первоклассным поэтом? Сам Белый его заметил…». 22 июня 1922 года Ходасевич вместе с поэтессой Ниной Берберовой покинул Россию и через Ригу попал в Берлин. Печатался в журнале «Новая русская книга», в газете «Дни», редактировал журнал «Беседа» (1923–1925). Журналистика была для Ходасевича вынужденным занятием. С 1927 года до конца жизни возглавлял литературный отдел газеты «Возрождение». В 1925 году советские власти, не продлив советский паспорт, признали В. Ходасевича эмигрантом.

Статью «Есенин» В. Ходасевич написал при жизни поэта, но был ею недоволен. Узнав о смерти Есенина, он переделал статью, но вновь был недоволен. Он писал 12 февраля 1926 года поэту и литературному критику Юрию Терапиано: «Статья вышла в значительной мере политической, а Вы согласитесь, что для политических выступлений перед случайной публикой, да ещё столь недисциплинированной, как нынешняя — надобно иметь толстую кожу и любовь к скандалам. У меня нет ни того, ни другого, а скандал, как я вижу, оказался бы неизбежен». Отрицательно отозвался о статье В. Ходасевича «Есенин» М. Горький, который писал 17 апреля 1926 года: «Отвратительно написал о нем (Есенине) Ходасевич. Лучше всех — Троцкий».

Более чётко В. Ходасевич высказался о творческом пути Есенина в серии статей «Парижский альбом» на страницах парижской газеты «Дни» 30 мая 1926 года. Он писал: «В советской республике Есенин становился бесконечно одинок — и так же одинок его поэтический путь. Отстав от кабацкой компании, он живёт лицом к лицу самим собой, со своей строгой совестью… Внутренне порвав с советской Россией, Есенин порвал и с литературными формами, в ней господствующими. Можно бы сказать, что перед смертью он «душевно» эмигрировал к Пушкину». 23 июня 1927 года В. Ходасевич опубликовал рецензию «Цыганская власть», где делает вывод, что в гибели Есенина виновата не литературная богема, а «богема правящая». В статье «Литература и власть в советской России» («Возрождение», 1931, 10 и 22 декабря) В. Ходасевич обобщал: «Великое множество русских людей пережило трагедию Есенина, как свою собственную, — для этого вовсе даже не нужно было полностью принимать его концепцию революции. Достаточно было почувствовать, что Есенина обманула мечта о революции, как о пути к новой правде, и что в этом обмане больше всего повинны большевики». В отзыве на изданную в СССР книгу С. Есенина «Стихи и поэмы» (М., 1931) В. Ходасевич заметил: «Став полузапретным, Есенин однако же не стал забвенным. Его помнят и тайно любят в России по сию пору. Издавать Есенина там сейчас дело не то чтобы нелегальное, но все же и не похвальное …Мне кажется, что сегодняшний читатель уже не воспринимает историю Есенина в конкретной связи с историей большевизма. Трагедия Есенина превращается вообще в трагедию человека, оскорблённого низостью того, что считал он своим идеалом. Раскаяние и бунт, отчаяние и разгул — вот что вычитывают сейчас в Есенине, уже не придавая особенного значения тому, в чём именно он раскаивается и против чего бунтует».

Положение Ходасевича в эмиграции было тяжёлым, жил он обособленно. Умер Владислав Ходасевич 14 июня 1939 года в Париже, после операции. Похоронен в предместье Парижа на кладбище Булонь-Бьянкур.

Осип Мандельштам — «Вот символ веры, вот поэтический канон настоящего писателя».

«Вот символ веры, вот поэтический канон настоящего писателя»

MandelschtamПоэт, прозаик и эссеист Осип Эмильевич Мандельштам (имя при рождении — Иосиф) (1891–1938) родился в Варшаве в еврейской купеческой семье. В 1897 году семья Мандельштамов переехала в Петербург. Осип получил образование в Тенишевском училище (с 1900 по 1907 годы), российской кузнице «культурных кадров» начала ХХ века. В 1908–1910 годы Мандельштам учится в Сорбонне и в Гейдельбергском университете. С 1911 года по 1917 год учился на отделении романских языков историко-филологического факультета та Петроградского университета (не окончил). Первая публикация Мандельштама была в журнале «Аполлон» в 1910 году, Печатался также в журналах «Гиперборей», «Новый Сатирикон» и других. С ноября 1911 года регулярно участвует в собраниях Цеха поэтов. В 1912 году знакомится с А. Блоком. В конце того же года входит в группу акмеистов. Дружеские отношения у О. Мандельштама сложились с Анной Ахматовой, он частый гость у четы Гумилёвых. Дружбу с ними он считал одной из главных удач своей жизни.

О. Мандельштам познакомился с С. Есениным во второй половине марта 1915 года на квартире поэта Константина Ляндау. 30 марта 1915 года С. Есенин с О. Мандельштамом и другими поэтами читали стихи на вечеринке в редакции «Нового журнала для всех». «Наибольший успех, — вспоминал В.С. Чернявский, — был у Мандельштама, читавшего, высокопарно скандируя, строфы о ритмах Гомера. Попросили читать Есенина. Он вышел на маленькую домашнюю эстраду в своей русской рубашке и прочёл помимо лирики какую-то поэму».

В начале апреля 1915 года О. Мандельштам с другими поэтами был на вечере, который устраивал Рюрик Ивнев на своей квартире «в честь Есенина». Есенин читал стихи и исполнял частушки, в том числе и неприличного содержания. О его выступлении поэт Кузмин сказал: «Стихи были лимонадцем, а частушки водкой».

В начале января 1916 года С. Есенин и О. Мандельштам присутствовали на литературном вечере в доме петроградских издателей «Северных записок» С.И. Чацкиной и Я.Л. Сакера. На вечере С. Есенин читал «Марфу Посадницу», пел частушки под гармошку.

15 апреля 1916 года О. Мандельштам, С. Есенин выступали на «Вечере современной поэзии и музыки» в Тенишевском училище Петрограда. Об этом вечере в газете «Речь» (1916, 17 апреля) отмечалось, что «особо стояли так называемые народные поэты — Клюев и Есенин — и независимые по своему жанру Мандельштам и Ахматова. …Несомненно, искренни и просты были стихи юного и свежего Сергея Есенина, вступающего в критический и опасный для популярного юноши период поэтической зрелости».

После Октябрьской революции О. Мандельштам работает в газетах, в Наркомпросе, ездит по стране, публикуется в газетах, выступает со стихами, обретает успех. Стихи О. Мандельштама и С. Есенина печатались в первом сборнике «Весенний салон поэтов» издательством «Зерна» в мае 1918 года. Оба были названы в числе постоянных сотрудников журнала «Наш путь», газеты «Воля труда», воронежского журнала «Сирена». О. Мандельштам, будучи акмеистом, темпераментно отстаивал свои взгляды на поэзию и её роль в обществе. Поэт-имажинист и друг Сергея Есенина И.В. Грузинов был свидетелем спора С. Есенина с О. Мандельштамом в октябре 1920 года в помещении Всероссийского союза поэтов (кафе «Домино»): «Хлопают двери. Шныряют официанты. Поэтессы. Актёры. Актрисы. Люди неопределённых занятий. Поэты шляются целыми оравами. У открытой двери в комнату правления союза поэтов: Есенин и Осип Мандельштам. Ощетинившийся Есенин, стоя в полуоборота к Мандельштаму: «Вы плохой поэт! Вы плохо владеете рифмой! У Вас глагольные рифмы!». Мандельштам возражает. Пыжится. Красный от возмущения и негодования». Да, взаимоотношения Мандельштама и Есенина были далеко не идиллическими. В начале апреля 1921 года С. Есенин и А. Кусиков согласились быть секундантами В. Шершеневича в его дуэли с О. Мандельштамом. Дуэль не состоялась из-за отказа А. Кусикова участвовать в роли секунданта, хотя С. Есенин проявил интерес к этому ритуалу и был готов участвовать в дуэли. В 1923 году С. Есенин написал стихотворение «Я обманывать себя не стану…»:

Я обманывать себя не стану,
Залегла забота в сердце мглистом.
Отчего прослыл я шарлатаном?
Отчего прослыл я скандалистом?

Не злодей я и не грабил лесом,
Не расстреливал несчастных по темницам.
Я всего лишь уличный повеса,
Улыбающийся встречным лицам.

Я московский озорной гуляка.
По всему тверскому околотку
В переулках каждая собака
Знает мою легкую походку.

Каждая задрипанная лошадь
Головой кивает мне навстречу.
Для зверей приятель я хороший,
Каждый стих мой душу зверя лечит.

Я хожу в цилиндре не для женщин —
В глупой страсти сердце жить не в силе, —
В нем удобней, грусть свою уменьшив,
Золото овса давать кобыле.

Средь людей я дружбы не имею,
Я иному покорился царству.
Каждому здесь кобелю на шею
Я готов отдать мой лучший галстук.

И теперь уж я болеть не стану.
Прояснилась омуть в сердце мглистом.
Оттого прослыл я шарлатаном,
Оттого прослыл я скандалистом.

Строке из этого есенинского стихотворения — «Не расстреливал несчастных по темницам…» О. Мандельштам дал следующее толкование: «Есть прекрасный русский стих, который я не устану твердить в московские псиные ночи, от которого как наваждение рассыпается рогатая нечисть. Угадайте, друзья, этот стих: он полозьями пишет по снегу, он ключом верещит в замке, он морозом стреляет в комнату: …Не расстреливал несчастных по темницам. Вот символ веры, вот поэтический канон настоящего писателя — смертельного врага литературы».

О. Мандельштам, как и С. Есенин, подписал 9–10 мая 1924 года коллективное обращение в Отдел печати ЦК РКП(б), в котором говорилось: «Мы считаем, что пути современной русской литературы, — а стало быть, и наши, — связаны с путями Советской послеоктябрьской России». Мандельштам и Есенин вряд ли могли дружить, они по определению были слишком разными. Да, Мандельштам окончил знаменитое Тенишевское училище, учился в Сорбонне, за спиной Есенина земское училище и церковно-приходская школа, он явился в русскую поэзию как удивительный самородок. И дело не в том, что один был акмеистом, а второй – имажинистом, оба были талантливы, а по-настоящему талантливый человек не может не увидеть таланта в другом. Они современники — всенародно любимый поэт Есенин и любимчик интеллектуальной элиты России Мандельштам, как покажет время, оба займут достойное место на поэтическом олимпе великой русской литературы. После трагической смерти Есенина жизнь Мандельштама сложилась не менее трагично. В 1928 году печатается последний прижизненный поэтический сборник О. Мандельштама «Стихотворения», а также книга его избранных статей «О поэзии». В ноябре 1933 года Осип Мандельштам пишет антисталинскую эпиграмму «Мы живём, под собою не чуя страны…» («Кремлёвский горец»):

Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.

А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:

Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него — то малина
И широкая грудь осетина.

Борис Пастернак этот поступок называл самоубийством. Это стихотворение стало одним из самых знаменитых стихотворений XX века и оказало огромное влияние на современников и, конечно же, на правящие круги. Естественно, что подобные стихи Мандельштама не могли остаться без внимания. Кто-то из слушателей донёс на Мандельштама. В ночь с 13 на 14 мая 1934 года Мандельштама арестовывают. Авторства своего О. Мандельштам не скрывал и после ареста готовился к расстрелу. Но его по решению суда отправляют в ссылку в Чердынь (Пермский край). В Чердыни О. Мандельштам совершает попытку самоубийства (выбрасывается из окна). При содействии Николая Бухарина Мандельштаму разрешают самостоятельно выбрать место для поселения. Мандельштамы выбирают Воронеж. Живут в нищете, изредка им помогают деньгами немногие не отступившиеся друзья. Здесь он пишет знаменитый цикл стихотворений «Воронежские тетради». В мае 1937 года заканчивается срок ссылки, и поэт неожиданно получает разрешение выехать из Воронежа. Он возвращаются ненадолго в Москву. В заявлении секретаря Союза писателей СССР В. Ставского 1938 года на имя наркома внутренних дел Н.И. Ежова предлагалось «решить вопрос о Мандельштаме», его стихи названы «похабными и клеветническими». В ночь с 1 на 2 мая 1938 года Осип Мандельштам был арестован вторично и был по этапу отправлен в лагерь на Дальний Восток. Осип Мандельштам скончался 27 декабря 1938 года от тифа в пересыльном лагере Владперпункт (Владивосток). Мандельштам был реабилитирован посмертно — по делу 1938 года в 1956, по делу 1934 года в 1987 году. Местонахождение могилы поэта до сих пор неизвестно.

Зинаида Гиппиус — «Есенин — настоящий, современный поэт…»

«Есенин — настоящий, современный поэт…»

GippiusПоэтесса Зинаида Николаевна Гиппиус (по мужу Мережковская) (1869–1945) родилась в городе Белёве (ныне Тульская область) в обрусевшей немецкой дворянской семье. Систематического образования Зинаида Гиппиус не получила. Её первые стихи были опубликованы в 1888 году в «Северном вестнике», вокруг которого группировались петербургские символисты. В 1889 году З. Гиппиус вышла замуж за Дмитрия Мережковского. Их жизненный и творческий союз продолжался 52 года. Оба представляли декадентство в русской литературе. В стихах она провозглашала чувственную любовь в сочетании с религиозным смирением, страхом смерти. «Я с детства ранена смертью и любовью», — позже признавалась Гиппиус. По свидетельству современников З. Гиппиус, которую за глаза называли «сатанессой», «ведьмой», выделялась необычной красотой, презрительным высокомерием, острым поэтическим чутьём. Поэт и литературный критик Юрий Терапиано писал: «С самого начала Зинаида Гиппиус поражала всех своей «единственностью», пронзительно-острым умом, сознанием (и даже культом) своей исключительности, эгоцентризмом и нарочитой, подчёркнутой манерой высказываться наперекор общепринятым суждениям и очень злыми репликами».

В 1900–1910 годах квартира Мережковских стала центром литературной жизни Петербурга. Есенин вспоминал: «Когда-то я мальчиком, проезжая Петербург, зашёл к Блоку. Мы говорили очень много о стихах, но Блок мне тут же заметил, вероятно, по указаниям Иванова-Разумника: «Не верь ты этой бабе. Её и Горький считает умной. Но, по-моему, она низкопробная дура». Это были слова Блока. После слов Блока, к которому я приехал, впервые я стал относиться и к Мережковскому, и к Гиппиус — подозрительней». 15 марта 1915 года. салон Мережковских посетил С. Есенин. «Я хорошо помню темноватый день, воскресенье, — писала З. Гиппиус в 1926 году, — когда в нашей длинной столовой появился молодой рязанский парень, новый поэт «из народа», — Сергей Есенин…». По просьбе присутствующих С. Есенин прочитал несколько стихотворений. «Они были недурны, — вспоминала З. Гиппиус, — и мы их в меру похвалили. Ему как будто эта мера показалась недостаточной». С. Есенин в гостиной с камином читал стихи, играл на гармошке, пел частушки. З. Гиппиус в журнале «Голос жизни» (1915, № 17) опубликовала статью «Земля и камень», в которой дала высокую оценку поэзии молодого рязанца. «В стихах Есенина, — писала она, — пленяет какая-то «сказанность» слов, слитность звука и значения, которая даёт ощущение простоты. Если мы больше и чаще смотрим на слова (в книгах), чем слышим их звуки, — мастерство стиха приходит после долгой работы, трудно освободиться от «лишних» слов. Тут же мастерство как будто данное: никаких лишних слов нет, а просто есть те, которые есть, точные, друг друга определяющие. Важен, конечно, талант, но я сейчас не говорю о личном таланте, замечательно, что при таком отсутствии прямой, непосредственной связи с литературой, при такой разностильности Есенин — настоящий, современный поэт…».

С. Есенин дарит З. Гиппиус 31 января 1916 года только что изданную «Радуницу»: «Доброй, но проборчивой Зинаиде Николаевне Гиппиус с низким поклоном Сергей Есенин». Постепенно разногласия между Есениным и Мережковскими обострились. С. Есенин стал критически отзываться о хозяевах салона. Поэтесса Ирина Одоевцева вспоминала: «Как-то на каком-то чопорном приёме Гиппиус, наставив лорнет на его (Есенина — Э.Г.) валенки, громко одобрила их: «Какие на вас интересные гетры!» Все присутствующие покатились со смеха. Такие обиды не прощаются. И не забываются. «Очень мне обидно было и горько, — говорит он. — Ведь я был доверчив, наивен…». Поэт и актёр Владимир Чернявский писал: «О Гиппиус, тоже рассматривавшей его в усмешливый лорнет и ставившей ему испытующие вопросы, он отзывался с все растущим неудовольствием. «Она меня, как вещь, ощупывает!» — говорил он».

Очень скоро З. Гиппиус и С. Есенин оказались на противоположных берегах политической, общественной и литературной жизни. З. Гиппиус осуждала в Есенине «удаль во всю, изобилие и кутежей, и стихов, всюду теперь печатаемых, стихов неровных, то недурных — то скверных, и естественный, понятный рост самоупоенья — я, мол, знаменит, я скоро буду первым русским поэтом — так «говорят». Эти оценки доходили до С. Есенина, они вызывали ответную реакцию. 12 августа 1916 года С. Есенин в письме поэту Николаю Ливкину писал: «Тогда, когда вдруг около меня поднялся шум, когда Мережковский, Гиппиус и Философов открыли мне своё чистилище и начали трубить обо мне, разве я, ночующий в ночлежке по вокзалам, не мог не перепечатать стихи, уже употреблённые?». В этом же письме С. Есенин с гневом говорил: «Я презирал их и с деньгами, и с всем, что в них есть, и считал поганым прикоснуться до них». В письме 24 июня 1917 году поэту и другу А. Ширяевцу С. Есенин приходит к выводу: «Да, брат, сближение наше с ними невозможно».

Октябрьская революция ужаснула Мережковского и Гиппиус: они восприняли её как воцарение «царства Антихриста». Она резко осуждала сторонников Октября, возглавляла кампанию их травли и бойкота. В своём «Дневнике» 11 января 1918 г. отмечала: «Для памяти хочу записать «за упокой» интеллигентов-перебежчиков, т.е. тех бывших людей, которых все мы более или менее знали и которые уже оказываются в связях с сегодняшними преступниками». Среди перечисленных под номерами 12 и 13 она назвала Н. Клюева и С. Есенина, уточнив: «Два поэта «из народа», 1-й старше, друг Блока, какой-то сектант, 2-й молодой парень, глупый, оба не без дарования». На вечере «Утро России» 21 января 1918 года она демонстративно не подаёт руки присутствовавшему С. Есенину. 10 апреля 1918 года в газете «Новые ведомости. Вечерний выпуск» в статье «Люди и нелюди» З. Гиппиус отнесла к «безответственным писателям — «нелюдям» А. Блока, С. Есенина, В. Розанова за то, что каждый из них «примкнул к власти сегодняшнего дня».

Вражда с революцией заставила З. Гиппиус порвать с теми, кто поддерживал и принял революцию, а именно — с Брюсовым, Блоком, А. Белым. В декабре 1919 года чета Мережковских через Польшу эмигрировала во Францию, и поселились в Париже, сохранив воинствующе резкое неприятие большевизма. Отсюда, с подачи Гиппиус, на Есенина посыпались злобные выпады. В статьях в парижской печати З. Гиппиус утверждала, что «…стихи Есенина — как его жизнь: крутятся, катятся, через себя перескакивают. Две-три простые, живые строки – а рядом последние мерзости, выжигающее душу сквернословие и богохульство, бабье, кликушечье, бесполезное. В красном тумане особого, русского, пьянства он пишет, он орёт, он женится на «знаменитой» иностранке, старой Дункан, буйствует в Париже, буйствует в Америке. Везде тот же туман и такое же буйство, с обязательным боем — кто под руку попадёт. В Москве — не лучше: бой на улице, бой дома». Саркастически З. Гиппиус оценивала стихи С. Есенина, в которых отражались послереволюционные изменения в России. В связи с выходом «Руси советской» она язвительно писала: «Есенин, в похмелье, ещё бормочет насчёт «октября», но уж без прежнего «вздыба». «Кудри повылезли», и он патетически восклицает: живите, пойте, юные!».

С. Есенин не мог оставаться безразличным к злобным выпадам Гиппиус в свой адрес. В статье о В. Брюсове он публично высказывает желание: «Лучше было бы услышать о смерти Гиппиус и Мережковского, чем видеть в газете эту траурную рамку о Брюсове». Отправляясь в зарубежную поездку, С. Есенин говорил друзьям, что он не только не ответит на приветствие Мережковского и Гиппиус, но может сделать «и более решительный жест». Когда Гиппиус в очередной раз прошлась по Есенину в газете «Парижские новости» 8 апреля 1925 года со статьёй «Общеизвестное», то в ответ поэт пишет в апреле-мае 1925 г. памфлет «Дама с лорнетом. (Вроде письма. На общеизвестное)», в котором резко охарактеризовал З. Гиппиус: «Лживая и скверная Вы. Все у Вас направлено на личное влияние Вас… Вы продажны и противны в этом, как всякая контрреволюционная дрянь». Желчью пропитана её статья «Судьба Есениных» в парижской газете «Последние новости» от 26 января 1926 года, где она на примере смерти поэта сделала обобщающие политические выводы: «Что большевики тут совсем ни при чём — конечно, неправда. Они, вместе с общими условиями и атмосферой, сыграли очень серьёзную роль в судьбе Есенина. …И, однако, большевики не суть, не главное. Не они создали «историю» Есенина. Как потенция — она была заложена в нем самом. Большевики лишь всемерно содействовали осуществлению именно этой потенции. Помогали и помогли ей реализоваться. И возможность стала действительностью. Действительной историей Есенина. Что ж? Хотя это звучит парадоксом, разве многие тысячи Есениных, в свою очередь, не помогали и не помогли самим большевикам превратить их возможности — в действительность?». В заключение Гиппиус без злобы по-человечески сочувственно пишет: «А Есенину — не нужен ни суд наш, ни превозношение его стихов. Лучше просто, молчаливо, по-человечески пожалеть его. Если же мы сумеем понять смысл его судьбы — он не напрасно умер».

Литературное наследие Гиппиус огромно и разнообразно: пять сборников стихов, шесть сборников рассказов, несколько романов, драмы, литературная критика, публицистика, две книги мемуаров, дневники. Но для потомков Зинаида Николаевна всегда останется человеком, проявившим своё «сломанное», «манерное», «потерянное» время. Зинаида Гиппиус скончалась в Париже 9 сентября 1945 года, была похоронена под одним надгробием с Мережковским на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Борис Пастернак — «Мы клялись друг другу в верности, то завязывались драки до крови».

«Мы клялись друг другу в верности, то завязывались драки до крови»

PasternakПисатель, поэт, переводчик Борис Леонидович Пастернак (1890–1960) родился в еврейской творческой семье (отец — художник, академик Петербургской Академии художеств Леонид Осипович Пастернак и мать — пианистка Розалия Исидоровна Пастернак [Кауфман]). Борис Пастернак окончил гимназию с золотой медалью. В 1908 году поступил на юридический факультет Московского университета, а в 1909 году перевёлся на философское отделение историко-филологического факультета. Летом 1912 года изучал философию в Марбургском университете в Германии у главы марбургской неокантианской школы профессора Германа Когена, который советовал Пастернаку продолжить карьеру философа в Германии. После поездки в Марбург Пастернак начинает входить в круги московских литераторов. С 1914 года Пастернак примыкал к содружеству футуристов «Центрифуга», сближается с В. Маяковским. Первые стихи Пастернака были опубликованы в 1913 году (коллективный сборник группы «Лирика»), первая книга — «Близнец в тучах» — в конце того же года воспринималась самим Пастернаком как незрелая. Об этом периоде творческой биографии Б. Пастернака писал В. Шершеневич: «Сын известного художника, он перепробовал, чуть ли не все виды искусства, и, кажется, не было отрасли, где он блестяще не проявил бы себя. Он занимался живописью, если не ошибаюсь, скульптурой, изучал в Германии философию, потом принялся за литературу. Есть люди, которым такое обилие природных даров идёт во вред. Пастернак сумел из всего извлечь нужное, и в стихах, в своём последнем прибежище, он использовал и знание музыканта, и глаз художника, и культуру философа». Б. Пастернак принадлежит к той группе интеллигенции, которая свой протест против господствующего порядка жизни выражала в форме ухода от действительности, обособления в области «чистой деятельности духа».

В начале 1918 года устанавливаются творческие контакты С. Есенина и Б. Пастернака. Их стихи часто выходят в одних и тех же изданиях. 11 июня 1920 года С. Есенин присутствует в клубе Всероссийского союза поэтов на выступлении Б.Л. Пастернака, читающего свою новую книгу «Сестра моя жизнь». Чтение С. Есенину не понравилось. Его гражданская жена Надежда Вольпин вспоминала: «Есенин бросил слушать сразу же. Время от времени он показывался под зеркальной аркой и подавал мне знак, чтобы я шла ужинать. Мои объяснения, что не могу и не хочу обидеть Пастернака, Есенин начисто отверг: «Сам виноват, если не умеет завладеть слушателями. Вольно ему читать стихи так тягомотно…».

4 ноября 1920 года в «Литературном суде над имажинистами» С. Есенин в последнем слове нападал на литературные группировки символистов, футуристов и в особенности на «Центрифугу», в которую входил в то время Б. Пастернак. С. Есенин и Б. Пастернак выступали в Политехническом музее на «Вечере поэзии» (1921), устроенном Ассоциацией вольнодумцев. 1 июля 1921 года С. Есенин выступал в Доме печати с чтением «Пугачёва». «Зал замер, — вспоминал С.Д. Спасский, — захваченный силой этого поэтического и актёрского мастерства, и потом все рухнуло от аплодисментов. «Да это ж здорово!» — выкрикнул Пастернак, стоявший поблизости, и бешено хлопавший. И все кинулись на сцену к Есенину». Б. Пастернак постоянно неодобрительно отзывался об имажинизме. Он говорил поэту Т.Г. Мачтету: «Вообще имажинизм разве поэзия, вот дайте только срок, и года через два мы ему такую панихиду устроим, всем этим Шершеневичам и Мариенгофам, разве Кусиков останется, да ещё Есенин». Имажинисты также не оставались в долгу, они не жаловали Б. Пастернака. А. Мариенгоф в письме С. Есенину (1923), находившемуся в заграничной поездке, писал: «Знаешь, я кем последнее время восхищаюсь, и кто положительно гениально использует родное сырье и дурачит отечественных ископаемых — Борис Пастернак… Пастернака необходимо читать нашим молодым исследователям. Пастернак самое лютое кривое зеркало имажинизма. На Пастернаке следует учиться, как нельзя пользоваться метафорой. Его словесные деяния — лучшее доказательство того, что самые незыблемые поэтические догматы, если их воспринять внешне и с утрировкой, немедля становятся трюковым приёмом, абракадаброй, за который весьма удобно прятать скромненькое обывательское «я», пустое сердце и отсутствие миросозерцания».

Вообще взаимоотношения Есенина со многими современными ему поэтами нельзя было назвать простыми. Но Есенин на дух не принимал стихи Пастернака. Неприятие поэзии не раз перерастало в открытую конфронтацию. Поэты даже дрались. Об этом есть воспоминания Валентина Катаева. Есенин в них — королевич, Пастернак — мулат. «Королевич совсем по-деревенски одной рукой держал интеллигентного мулата за грудки, а другой пытался дать ему в ухо, в то время как мулат — по ходячему выражению тех лет, похожий одновременно и на араба, и на его лошадь с пылающим лицом, в развевающемся пиджаке с оторванными пуговицами с интеллигентной неумелостью ловчился ткнуть королевича кулаком в скулу, что ему никак не удавалось».

Б. Пастернак противопоставлял С. Есенина В. Маяковскому. Он писал: «У Маяковского были соседи. Он был в поэзии не одинок, он не был в пустыне. На эстраде до революции соперником его был Игорь Северянин, на арене народной революции и в сердцах людей — Сергей Есенин. По сравнению с Есениным дар Маяковского тяжелее и грубее, но зато, может быть, глубже и обширнее. Место есенинской природы у него занимает лабиринт нынешнего большого города, где заблудилась и нравственно запуталась одинокая современная душа, драматические положения которой, страстные и нечеловеческие, он рисует».

Своего скептического отношения к Б. Пастернаку С. Есенин никогда и не от кого не скрывал. Поэт Николай Асеев писал, как при встрече с ним С. Есенин объяснял причины создания поэмы «Чёрный человек»: «Никто тебя знать не будет, если не писать лирики; на фунт помолу нужен пуд навозу — вот что нужно. А без славы ничего не будет! Хоть ты пополам разорвись — тебя не услышат. Так вот Пастернаком и проживёшь!».

Актёр Московского Художественного театра Станиславского и Немировича-Данченко В.И. Качалов вспоминал, как С. Есенин осенью 1925 года на квартире писателя Бориса Пильняка спорил с Б. Пастернаком о том, «как писать стихи так, чтобы себя не обижать, себя не терять и в то же время быть понятным».

С. Есенин во время отхода от имажинизма, по воспоминаниям Б. Пастернака, просил его помирить и свести его с Маяковским. Расхождения Есенина и Пастернака на роль поэзии были очень заметными. По воспоминаниям Пастернака, Есенин так определил их несходство: «Ну что же. Мы действительно разные. Вы любите молнию в небе, а я — в электрическом утюге». Встречи Есенина с Пастернаком носили эпизодический характер и «они всегда кончались неистовствами. То, обливаясь слезами, мы клялись друг другу в верности, то завязывались драки до крови, и нас силою разнимали и растаскивали посторонние». Н. Любимов приводил слова Пастернака о С. Есенине: «Мы с ним ругались, даже дрались, до остервенения, но, когда он читал свою лирику, или «Пугачёва», так только, бывало, ахнешь и подскакиваешь на стуле».

После смерти Есенина Пастернак в письме М. Цветаевой писал: «Мы были с Есениным далеки. Он меня не любил и этого не скрывал. Вы это знаете». Пастернак не написал воспоминаний о Есенине, но в статье «Люди и положения» он дал ему свою оценку: «Со времени Кольцова земля русская не производила ничего более коренного, естественного, уместного и родового, чем Сергей Есенин, подарив его времени с бесподобною свободой и не отяжелив подарка стопудовой народнической старательностью. Вместе с тем Есенин был живым, бьющимся комком той артистичности, которую вслед за Пушкиным мы зовём высшим моцартовским началом, моцартовской стихиею. Есенин к жизни своей отнёсся как к сказке. Он Иваном-царевичем на сером волке перелетел океан и, как жар-птицу, поймал за хвост Айседору Дункан. Он и стихи свои писал сказочными способами, то, как из карт, раскладывал пасьянсы из слов, то записывал их кровью сердца. Самое драгоценное в нем — образ родной природы, лесной, среднерусской, рязанской, переданной с ошеломляющей свежестью, как она далась ему в детстве».

В 1955 году Пастернак закончил написание романа «Доктор Живаго». Через три года писатель был награждён Нобелевской премией по литературе, вслед за этим он был подвергнут гонениям со стороны советского правительства. Пастернак умер от рака лёгкого 30 мая 1960 года в Переделкине, там же его и похоронили 2 июня 1960 года. В 1987 году решение об исключении Пастернака из Союза писателей было отменено. В 1988 году «Доктор Живаго» впервые был напечатан в СССР («Новый мир»). 9 декабря 1989 года диплом и медаль Нобелевского лауреата были вручены в Стокгольме сыну поэта — Евгению Пастернаку. Под его же редакцией вышло несколько собраний сочинений поэта.

Эдуард Гетманский

Комментарии  

-1 #1 ПсихушкаПрокофьев Николай Пе 31.01.2018 22:17
Нахождение поэта в психиатрической клинике еще слабо изучено. Г. Бениславская первая поняла, что Есенин для самоубийства слаб, что жизнь его закончилась трагически от неудачной инсценировки. Другу поэта стоит доверять, потому что она личным примером показала, как совершаются настоящие самоубийства.Ош ибочно звучит письмо поэта с критикой врачей: оно было написано в ноябре 25 года. Есенин с Ганнушкиным беседовал, знал, что они земляки, поэтому посвятил ему нелицеприятное стихотворение ( "лечи тещу на печи") в связи с поставленным диагнозом белой горячки, с чем поэт не был согласен, что настоящая его болезнь - это белая горячка берез, то есть поэзия. Врачи сыграли отрицательную роль в жизни Есенина, спровоцировали его к необдуманным поступкам,вогна ли его в еще большую депрессию из-за некомпетентност и или из-за нежелания помочь поэту в кризисный период. Просто так бы поэт не оскорбил врачей, назвав их медицинскими собаками и карьеристами. Было за что!!!
Цитировать

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика