Поиск по сайту
Наша кнопка
Счетчик посещений
60536341
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
123646
145877
471467
57419699
1535447
1054716
Сегодня: Апр 18, 2024
Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина
Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ
МИЛОНОВА Н. Воспоминания (О Иване Приблудном)
21.06.2010 11:58
|
|
/ 2
Страница 6 из 20
6
Осенью 1924 года умер ректор ВЛХИ, поэт В.Я. Брюсов. До весны 1925 года ректором нашего института был Вячеслав Павлович Полонский, а затем наш институт расформировали: небольшую часть студентов перевели в Московский университет, а всех остальных в Ленинградский университет. И меня, и Ивана перевели в Ленинград. Меня мои родители от себя не отпустили (решающим было беспокойство за мои отношения с Иваном), а Иван уехал. Конечно, он и в Ленинграде не занимался как следует, экзаменов не сдавал, и долго его там держать не стали — отчислили. В 1926 году он переехал опять в Москву. Дружба с поэтом Николаем Брауном и хорошие отношения с Леонидом Осиповичем Утесовым (дружбой их нельзя назвать, Утесов был скорее покровителем, чем другом) — след пребывания Ивана в Ленинграде.
Москва уже по-другому для Ивана выглядела. Не было Есенина, не было и местожительства. Студенческая жизнь кончилась, студенческие общежития были для него закрыты. С этого времени жизнь Ивана приобретает какой-то полулегальный характер.
У меня же, как ни странно,
Нет ни улицы, ни дома,
Где бы жил я постоянно.
Шатко по миру скитаюсь,
Не прописанный, кочую,
У друзей млекопитаюсь,
У приятелей ночую.
«…Я живу на свете, где попало…» Действительно, он жил, где попало. И не заметно было, чтобы это его тяготило. У него не было быта — неизменного, ежедневно повторяющегося. Он ни с чем и ни с кем не был связан, был абсолютно свободен и, кажется, больше всего на свете дорожил этой свободой. Он как путник в летнюю солнечную пору весело шел по дороге, задерживаясь в гостеприимном доме, уходя дальше, сворачивая в лесу на тропинку налево, выходя опять на основную дорогу, задерживаясь в следующем доме, и, опять бредя весело и с песней вперед.
Невозможно перечислить всех, у кого он жил долго или коротко. Был у него приятель с институтских времен, Борис Гроссман. Жил Борис на Никитском бульваре в крохотной комнатке при кухне. Когда Ивану было нужно, он располагался там совершенно свободно. Было у Бориса тетрадь, в которую всякий, кто приходил к нему, должен был расписаться или написать что-либо. А так как приходил к нему народ пишущий, то было в этой тетради много интересного. Много писал там и Иван. Борис погиб в Отечественную войну. Судьба тетради неизвестна.
Второй такой же институтский приятель, Миша Нирод, женатый, жил где-то в Таганке. Там Ваню тоже принимали. Были две сестры Хавины (тоже институтские друзья) и там Ивану приходилось ночевать, так же, как и у студента Лозовского. Ночевал он нередко и у нас. А потом ведь было много женщин, которые его охотно принимали и о которых он мне ничего не рассказывал. Посещал он, конечно, и Катю Есенину, вышедшую замуж за Наседкина, Иванова однокурсника; и там его не выгоняли. Одно время он жил в квартире, смежной с квартирой моих родителей. Хозяева её уезжали куда-то и даже просили Ивана у них пожить. Из-за этого произошел случай, который чуть не стоил моей маме сердечного приступа: уходя из дома, он забыл ключи от квартиры. Звать слесаря значило менять замок, ― нет, это было слишком хлопотно. Окно соседской квартиры было следующим за окном нашей столовой. Было лето, окна были открыты. Самое простое было перейти по карнизу из окна в окно. Это он и проделал по[д] мамины вопли, уговоры и обещания заплатить слесарю из своего кармана.
Жил у художника Осьмакова. К нему очень хорошо относилась теща последнего. Когда Иван жил в ссылке в Астрахани, она, совершая туристическую поездку по Волге, специально останавливалась в Астрахани, чтобы навестить Ваню. А меня он с этой семьей не знакомил, как я понимаю потому, что у него там был дополнительный интерес — ему нравилась золовка Осьмакова. Но однажды он привел меня в этот дом, когда хозяева, как он мне сказал, отсутствовали — показать работы художника. Почти пятьдесят лет спустя я познакомилась с женой Осьмакова, Еленой Константиновной Гальперин, получила у неё автограф недоработанного стихотворения Ивана, «Северная колыбельная», и узнала, что была приведена в их дом не столько для того, чтобы смотреть картины Осьмакова, столько для того, чтобы дать на меня посмотреть женской половине семьи, которая под видом соседей прошла мимо меня по коридору.
Однажды Ивану пришлось некоторое время пожить у Саши Корчагина, бывшего секретаря парткома нашего института, женатого на красавице Олечке Ляшко, дочери писателя Николая Ляшко. В то время их маленькому сыну Валентину было месяцев десять. Это был чудесный ребенок: белокурый, голубоглазый, с плотненьким атласным тельцем. Иван, вообще любивший детей, кстати, как и зверюшек, часто брал ребенка на руки, тискал и забавлял малыша. В благодарность за гостеприимство Иван, уходя, оставил стихи, посвященные маленькому Валентину Корчагину. Как-то мы зашли к Корчагиным вместе. В этот вечер к ним забрел в гости Эдуард Багрицкий, которого я близко никогда не видела. Он произвел на меня странное впечатление — внешне очень неряшливый: косматая, полуседая, давно не стриженная голова, в явном беспорядке одежда, гнилые зубы и, что-то в облике беззащитное, не от мира сего. Стихов он не читал, ничего значительного не говорил, просто пил чай.
Где переночевать, что поесть — не было насущной заботой Ивана. Как-то все это устраивалось. Все его помыслы были заняты его делом — поэзией.
В проезде Художественного театра строится дом для писателей. Иван не сомневается, что получит там квартиру. Именно квартиру. Ходил смотреть, как подвигается строительство, намечал, в какой стороне дома выбрать себе жилье. А когда я пыталась дознаться, какие же практические шаги он предпринимает, чтобы получить квартиру — подал ли заявление, обсуждалось ли оно, находится ли он в списках? раздражался и сердился: «Ну вот, ты опять все испортила!» Да, я все портила, вторгалась в его красивые мечты со своей пошлой прозой.
Все же он пошел на собрание, где обсуждался жилищный вопрос. Вернулся возмущенный: кто-то обвинил его в том, что он, получивший при помощи Горького комнату, продал её за три тысячи рублей. Даже сумма была названа.
Квартиру в новом доме Иван не получил. Ему предложили освободившуюся комнату человека, получившего квартиру в новом доме. Редко я видела Ивана в таком расстройстве. Он был оскорблен, оскорблен тем, что его посчитали хуже других, и отказался от того, что ему предложили. Он скитался по чужим углам, а предложенное ему жилье отверг! Никакие объяснения, никакие уговоры не подействовали. Он соглашался принять только квартиру и только квартиру в новом доме.
Обвинение в том, что он продал комнату, было ложным, но могло возникнуть и по вине Ивана. Он был на приеме у Горького, а так как он любил напускать туман на события своей жизни, то и не опровергал льстивших ему предположений. Поэтому о нем часто ходили всякие ложные слухи, порою и просто фантастические, как, например, та легенда о его происхождении, которую повторил Н. Тихонов. Давали к тому повод и его всевозможные чудачества.
Случалось, что с людьми старшими по возрасту, и по образованию, и по общественному положению Иван обращался фамильярно, как бы пользуясь привилегиями избалованного ребенка. Нужно было ему сообщить что-то Луначарскому. Из нашего дома он позвонил по телефону к нему на квартиру. К телефону подошла жена Луначарского, актриса Розенель. «Наталия Александровна, это Вы? Деточка! Позовите, пожалуйста, Анатолия Васильевича». Мы с мамой схватились за головы. Другой раз на литературном вечере в Политехническом музее Иван читает стихи. В первом ряду сидит Луначарский. Так Иван выбирает и читает «Стансы подвыпившего поэта», читает их прямо в лицо Луначарскому.
Невозможно перечислить всех, у кого он жил долго или коротко. Был у него приятель с институтских времен, Борис Гроссман. Жил Борис на Никитском бульваре в крохотной комнатке при кухне. Когда Ивану было нужно, он располагался там совершенно свободно. Было у Бориса тетрадь, в которую всякий, кто приходил к нему, должен был расписаться или написать что-либо. А так как приходил к нему народ пишущий, то было в этой тетради много интересного. Много писал там и Иван. Борис погиб в Отечественную войну. Судьба тетради неизвестна.
Второй такой же институтский приятель, Миша Нирод, женатый, жил где-то в Таганке. Там Ваню тоже принимали. Были две сестры Хавины (тоже институтские друзья) и там Ивану приходилось ночевать, так же, как и у студента Лозовского. Ночевал он нередко и у нас. А потом ведь было много женщин, которые его охотно принимали и о которых он мне ничего не рассказывал. Посещал он, конечно, и Катю Есенину, вышедшую замуж за Наседкина, Иванова однокурсника; и там его не выгоняли. Одно время он жил в квартире, смежной с квартирой моих родителей. Хозяева её уезжали куда-то и даже просили Ивана у них пожить. Из-за этого произошел случай, который чуть не стоил моей маме сердечного приступа: уходя из дома, он забыл ключи от квартиры. Звать слесаря значило менять замок, ― нет, это было слишком хлопотно. Окно соседской квартиры было следующим за окном нашей столовой. Было лето, окна были открыты. Самое простое было перейти по карнизу из окна в окно. Это он и проделал по[д] мамины вопли, уговоры и обещания заплатить слесарю из своего кармана.
Жил у художника Осьмакова. К нему очень хорошо относилась теща последнего. Когда Иван жил в ссылке в Астрахани, она, совершая туристическую поездку по Волге, специально останавливалась в Астрахани, чтобы навестить Ваню. А меня он с этой семьей не знакомил, как я понимаю потому, что у него там был дополнительный интерес — ему нравилась золовка Осьмакова. Но однажды он привел меня в этот дом, когда хозяева, как он мне сказал, отсутствовали — показать работы художника. Почти пятьдесят лет спустя я познакомилась с женой Осьмакова, Еленой Константиновной Гальперин, получила у неё автограф недоработанного стихотворения Ивана, «Северная колыбельная», и узнала, что была приведена в их дом не столько для того, чтобы смотреть картины Осьмакова, столько для того, чтобы дать на меня посмотреть женской половине семьи, которая под видом соседей прошла мимо меня по коридору.
Однажды Ивану пришлось некоторое время пожить у Саши Корчагина, бывшего секретаря парткома нашего института, женатого на красавице Олечке Ляшко, дочери писателя Николая Ляшко. В то время их маленькому сыну Валентину было месяцев десять. Это был чудесный ребенок: белокурый, голубоглазый, с плотненьким атласным тельцем. Иван, вообще любивший детей, кстати, как и зверюшек, часто брал ребенка на руки, тискал и забавлял малыша. В благодарность за гостеприимство Иван, уходя, оставил стихи, посвященные маленькому Валентину Корчагину. Как-то мы зашли к Корчагиным вместе. В этот вечер к ним забрел в гости Эдуард Багрицкий, которого я близко никогда не видела. Он произвел на меня странное впечатление — внешне очень неряшливый: косматая, полуседая, давно не стриженная голова, в явном беспорядке одежда, гнилые зубы и, что-то в облике беззащитное, не от мира сего. Стихов он не читал, ничего значительного не говорил, просто пил чай.
Где переночевать, что поесть — не было насущной заботой Ивана. Как-то все это устраивалось. Все его помыслы были заняты его делом — поэзией.
В проезде Художественного театра строится дом для писателей. Иван не сомневается, что получит там квартиру. Именно квартиру. Ходил смотреть, как подвигается строительство, намечал, в какой стороне дома выбрать себе жилье. А когда я пыталась дознаться, какие же практические шаги он предпринимает, чтобы получить квартиру — подал ли заявление, обсуждалось ли оно, находится ли он в списках? раздражался и сердился: «Ну вот, ты опять все испортила!» Да, я все портила, вторгалась в его красивые мечты со своей пошлой прозой.
Все же он пошел на собрание, где обсуждался жилищный вопрос. Вернулся возмущенный: кто-то обвинил его в том, что он, получивший при помощи Горького комнату, продал её за три тысячи рублей. Даже сумма была названа.
Квартиру в новом доме Иван не получил. Ему предложили освободившуюся комнату человека, получившего квартиру в новом доме. Редко я видела Ивана в таком расстройстве. Он был оскорблен, оскорблен тем, что его посчитали хуже других, и отказался от того, что ему предложили. Он скитался по чужим углам, а предложенное ему жилье отверг! Никакие объяснения, никакие уговоры не подействовали. Он соглашался принять только квартиру и только квартиру в новом доме.
Обвинение в том, что он продал комнату, было ложным, но могло возникнуть и по вине Ивана. Он был на приеме у Горького, а так как он любил напускать туман на события своей жизни, то и не опровергал льстивших ему предположений. Поэтому о нем часто ходили всякие ложные слухи, порою и просто фантастические, как, например, та легенда о его происхождении, которую повторил Н. Тихонов. Давали к тому повод и его всевозможные чудачества.
Случалось, что с людьми старшими по возрасту, и по образованию, и по общественному положению Иван обращался фамильярно, как бы пользуясь привилегиями избалованного ребенка. Нужно было ему сообщить что-то Луначарскому. Из нашего дома он позвонил по телефону к нему на квартиру. К телефону подошла жена Луначарского, актриса Розенель. «Наталия Александровна, это Вы? Деточка! Позовите, пожалуйста, Анатолия Васильевича». Мы с мамой схватились за головы. Другой раз на литературном вечере в Политехническом музее Иван читает стихи. В первом ряду сидит Луначарский. Так Иван выбирает и читает «Стансы подвыпившего поэта», читает их прямо в лицо Луначарскому.
В этом доме здравствует нарком,
У него в квартире тишь и гладь;
Но в нетрезвом виде я о нем
Не имею права рассуждать.
Добродушен, благостен и мил,
Возлюбя культуры нашей суть,
Он меня в печати не хвалил,
Но еще похвалит как-нибудь!
Все к нему идут со всех сторон,
Всех он опекает и печет;
Безнадежно в Уткина влюблен, ―
Частые признанья ему шлет.
И, Луначарский в фойе, смеясь, жалуется: «Он со мной обращается так, будто я Приблудный, а он Луначарский!»
Такие промахи происходили оттого, что, будучи невоспитан, Иван часто не знал, как надо поступить в данном случае, и утверждал свой собственный стиль поведения, настаивая на своем праве вести себя не так, как все. Вот именно! Не так, как все! Помню такой анекдотический случай: в чем-то Иван захотел меня обмануть, но взялся за дело так неумело и наивно, что я сразу раскрыла обман и посмеялась над ним. «Как ты догадалась?», ― недоумевал он. «Это же психологически ясно», ― отвечала я. «Так что же, у меня такая же психология как у всех?» ― оскорбился Иван.
Такие промахи происходили оттого, что, будучи невоспитан, Иван часто не знал, как надо поступить в данном случае, и утверждал свой собственный стиль поведения, настаивая на своем праве вести себя не так, как все. Вот именно! Не так, как все! Помню такой анекдотический случай: в чем-то Иван захотел меня обмануть, но взялся за дело так неумело и наивно, что я сразу раскрыла обман и посмеялась над ним. «Как ты догадалась?», ― недоумевал он. «Это же психологически ясно», ― отвечала я. «Так что же, у меня такая же психология как у всех?» ― оскорбился Иван.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.