Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58831700
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
24770
39415
154667
56530344
885522
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

БЕРЗИНЬ А. А. Воспоминания

PostDateIcon 30.11.2005 00:00  |  Печать
Рейтинг:   / 2
ПлохоОтлично 
Просмотров: 20998

Берзинь А. А.

ВОСПОМИНАНИЯ


Приходилось ли вам терять своих близких, а потом, спустя много лет, вдруг отчетливо услышать голос ушедшего, и так ясно, со всеми привычными интонациями, с упреком, усмешкой и лаской… О, как этот голос живо напомнит вам все, что вы утратили. И вот встанет перед вами и сам человек, и все, что он делал, и вспомнишь свое отношение к этому человеку, вспомнишь ту, давно ушедшую минуту.
Ты вновь уведешь воочию свою молодость, обретешь свои силы, радость, уверенность, и опять, как прежде, почувствуешь себя дерзновенным…Тогда хочется продлить эти отошедшие в прошлое минуты, и тогда хочется вспоминать, плакать и смеяться, чтобы, насладившись всем, опять забыть на  какое-то время…
Сейчас трудно рассказать о том, когда и как я поняла, что на пути встал замечательный поэт. Всегда казалось, что не очень люблю поэзию и плохо в ней разбираюсь, однако стихи Сергея Александровича запомнила сразу, без видимых усилий.
Было уже не смешно, что Сергей Есенин носит цилиндр, что он любит выфрантиться, он уже потерял нелепость в своем пустопорожнем, почти маскарадном костюме. Не замечешь смешные, претенциозные стороны, не раздражают его причуды. Ему хочется, и пусть. Ему доставляет удовольствие такой маскарад — пусть рядится, он доволен, и это — главное…
Улыбка у Есенина была светлая, притягательная, а смех — детский, заразительный. Когда Сергей Александрович смеялся, окружающим хотелось мягко и нежно улыбаться, будто глядишь на проказы милого и счастливого ребенка.
Он сам больше всех радовался самым разным выходкам и незатейливым анекдотам, которыми он широко делился с каждым, но был ненадоедлив, а просто весел, и в своей веселости — щедрым.
Надо точно припомнить, как началась влюбленность в него, как постепенно, утрачивая нежность, радость, она переходила в другое, более сильное чувство.
В мою жизнь прочно вошла вся прозаическая и тяжелая изнаночная сторона жизни Сергея Александровича. О ней надо подробно и просто рассказать, так, чтобы стало ясно, как из женщины, увлеченной молодым поэтом, быстро минуя влюбленность, я стала товарищем, опекуном, на долю которого досталось много нерадостных минут, особенно в последние годы жизни Сергея Александровича. Это очень трудная, и большая ответственность ложится на мои, не очень сильные теперь, плечи. Но будем наедятся, что во все время работы, хоть изредка, пусть на мгновение, прозвучит голос, смех…и это видение воскресит ушедшее.

* * *

На Тверской между Большим и Малым Гнездниковским переулками, открылось кафе «Стойло Пегаса». Организаторами и владельцами являлась группа поэтов — имажинистов, во главе которой стоял Сергей Есенин.
Москва времен нэпа ни в какой мере не была похожа на старую, дореволюционную Москву и не была похожа на Москву, которую мы оставляли в 1918 году, уезжая на Восточный фронт. Надо сказать, что Москва никогда чистотой не отличалась, а в те годы она была засыпана подсолнечной шелухой, какими-то бумажками, просто мусором, в котором преобладала чешуя и шкурки от сухой воблы. Дома выглядели неряшливо, многие подъезды были забиты досками и фанерой. По центральным улицам стадами бродили разряженные в пух и прах люди, в которых никто и никогда бы не признал москвичей. Именно разряженные, потому что чувствовалось, что весть туалет выставляется напоказ, чтобы все видели, скажем, манто меховое и мех дорогой, туфли новые и тоже дорогие, даже серьги, большие и блестящие, казались вынутыми из чужих ушей и вдеты в мочку, чтобы не украшать, а блестеть и лезть в глаза. Тогда в первый раз увидела такие серьги на улице. Прежде их надевали в театр, на вечер к соответствующему платью, прическе, к тому или иному стильному туалету. Кажется, мелочь, но она била в глаза, раздражала, удивляла безвкусием, будто человек надел на себя все, что имел, и части его костюма кричали разноголосо, не попадая в тон. Все носило случайный характер. Не стоит останавливаться на мелочах, на негармоничной пестроте толпы т отдельных, почти гротесковых фигурах. Прежде мы видели их очень удачное изображение в театре В.Э.  Мейерхольда.
По вечерам эта толпа развлекалась. Были открыты рестораны, всякие кафе: почти на каждой улице были свои «Чашки чая». В эти кафе подвизались незадачливые и постаревшие артисты, просто «актрисочки», девушки непременно из «бывших хороших семейств», будто хорошее перестает быть хорошим после революции. (Мне до сих пор не удалось постичь слово «бывшие» применительно к понятиям «хороший» или «большой». До сих пор мы слышим: «бывший большой человек» или «бывшая хорошая семья» — разве от того или иного события настоящий большой человек перестает им быть или настоящая хорошая семья становится плохой?)
Самое страшное, что было в той толпе, отчего просто хотелось плакать, — это их речь, разговор. Они первые начли коверкать наш милый московский говор. Эти дикари, играющие в культурных людей, будто только овладевали языком нашей страны, вводя хлесткие, но  какие-то наглые голые слова: шамать, бузить, на большой, чинарики…(Отсюда, я думаю, выросли и ублюдки слова — ничего и все выражающие — современные излюбленные слова нашей «модной» молодежи: мощь, фирменно, чувак и т.д.)
Жили мы тогда в Б. Гнездниковском переулке, в большом, самом высоком доме, на шестом этаже. В подвале этого дома помещался театр Балиева «Летучая мышь», а позже на основе этого театра зародился Советский театр сатиры. Мы были частыми посетителями этого театра и дружили с некоторым актерами, в частности с Иваном Зениным. Непринужденность и милая внешность, простота Ивана Ивановича Зенина делали его приятным гостем и товарищем, а молодость позволяла называть его просто Ванечка.
В один из вечеров, после спектакля, Иван Иванович предложил мне пойти в кафе «Стойло Пегаса». Перед глазами тотчас встали два поэта: Есенин и Мариенгоф. Обе они, по не известной никому причине ходили по Тверской и прилегавшим к ней переулкам в цилиндрах, Есенин даже в вечерней накидке, в лакированных туфлях. Белые шарфы подчеркивали их нелепый банальный вид. Эти два молодых человека будто не понимали, как неестественно выглядят они на плохо освещенных, замусоренных улицах, такие одинокие в своем франтовстве, смешные в своих претензиях на светскую жизнь, явно подражая каким-то литературным героям из французских романов. Есенин ходил слегка опустив голову, цилиндр не шел к его кудрявым волосам, к мелким, женственным чертам его лица.
Представив себе эту пару, почему идти в «Стойло Пегаса» не хотелось, но Зенин так уговаривал, Чита незнакомые стихи, — пришлось согласиться, и, благо, кафе помещалось за углом, через пять минут сидели за одним из столиков. Народу было много. В левом углу, наискось от входной двери, находилась «ложа имажинистов», просто-напросто угловой диван и перед ним стол больших размеров, кажется круглый, а напротив двери возвышалась небольшая эстрада.
В ложе сидели Мариенгоф, Есенин, Шершеневич и пышноволосая молодая женщина.
Столы обходил официант с листком бумаги, на котором все присутствующие расписывались.
Официант положил листок перед Зениным, и Иван Иванович что-то написал и передал листок официанту. Тот, взяв листок, направился к другому столику, но Есенин, поднявшись с дивана, остановил официанта, и, взяв у него листок, просмотрел его, потом, отдав листок, подошел к нашему столику.
— Что же вы, Ванечка, не познакомили меня с вашей женой? — обратился он к Зенину.
Зенин смутился, так как он, шутки ли ради или не желая называть мою фамилию, зная мое отрицательное отношение к организаторам этого кафе, написал на листке «супруги Зенины». Все это выяснилось позже, а тут, естественно, я вспылила и очень резко ответила:
— Во первых, не супруги, во-вторых, меня удивляет ваша бесцеремонность, вы подходите к столу, куда вас вовсе не приглашали.
Есенин удивленно посмотрел на меня, отступая к ложе, несколько раз проговорил:
— Простите, простите, пожалуйста!
Зенина задела моя резкость, и он доказывал, что во всем виноват он, что его глупая шутка послужила поводом к такому неприятному инциденту, и предложил уйти из кафе. Но уж тут заартачилась я:
— Разве это все, что показывают в этом кафе?
На соседних столиках никто не обратил на все происходящее никакого внимания, разговаривали мы тихо, а в кафе уже стоял гул, так как столики были все заняты, а в дверях толпились опоздавшие.
Зенин насупился, разговор у нас с Иваном Ивановичем не клеился. Мне оставалось только рассматривать публику, очень разношерстную и крикливую во всех отношениях.
Наконец, на эстраду поднялся Шершеневич и объявил, что у Есенина болит горло, а потому его стихи будет читать артист Камерного театра по фамилии (кажется) Юдин. На подмости легко поднялся худощавый, темноволосый человек и стал читать стихи Есенина «Исповедь хулигана». С первых же слов стихи понравились, мне было странно, что их писал этот бледнолицый, синеглазый человек, который прикусывал довольно красивые, несколько тонкие губы, искоса посматривая, чуть прищурившись, в нашу сторону.
Когда Юдин кончил читать, я прямо посмотрела в глаза Есенина, спрашивая взглядом:
«Неужели это написали вы?»
Он улыбнулся и вдруг кивнул головой. Он понял вопрос. Меня это удивило и  почему-то расстроило, было жалко, что обидела этого большого ребенка, который пишет душевный и чистые стихи.
Конца вечера мы ждать не стали и вышли из кафе. Зенин молчал всю дорогу, и хоть была она очень короткая, все же молчание его было непривычно.
На другой день с утра, а потом на работе, а позже, возвращаясь из Госиздата, проходя мимо кафе, я очень остро ощущала недовольство и жалела о поспешных резких словах.
К вееру решила, что непременно с Иваном Ивановичем пойду в кафе и постараюсь загладить свой поступок. Но, к удивлению, Ванечка наотрез отказался иди в кафе — куда угодно, только не туда!
И вот вечером, сидя у себя дома, я все же решила пойти в кафе, так как одной идти было неудобно, вызвала по телефону знакомую молодую женщину, которая была готова в любую минуту пойти со мной куда угодно. Я ей не объяснила, почему хочу пойти именно Тула.
В кафе мы пришли раньше, чтобы занять удобный столик в углу, откуда хорошо была видна ложа, но сами мы были не на виду. Публики приходило все больше, и вот уже заняты все столики, а Есенин все еще не появлялся. Но вот и он, в компании с неизменным Мариенгофом, Шершеневичем и неизвестными молодыми людьми. Они все расположились в ложе.
И кто и что читали в этот вечер, я совершенно не помню. знаю, что Есенин не выступал. К концу вечера я попросила Ольгу, свою спутницу, подойти к Сергею Александровичу и сказать, что его просят к столику в углу. Ольга, несколько растерявшись от неожиданного поручения, все же храбро выполнила его и, в сопровождении Есенина, направилась в мою сторону. Есенин же поняв, куда ведет его Ольга, вдруг остановился, нахмурился и быстро проговорил что-то, повернулся и пошел назад к ложе.
Ольга с пылающими щеками села обратно за столик и сказал:
— Он велел передать, что никогда, ни за что с вами знакомиться не будет!
Мы вышли из кафе. Накрапывал дождь. Ольга, усмехаясь, сказала:
— Так вам и надо. Очень уж вы самоуверенны. Так вот все по первому вашему зову с готовностью побегут знакомиться с вами! Молодец Есенин, право слово, молодец!
У меня и без того было скверно на душе, а тут она со своими высказываниями.
— Вы ничего не знаете, Ольга, и молчите.
— Пусть не знаю, но все равно он — молодчина.
— Хорошо! Идите, Ольга, ко мне домой. Вот вам ключи и готовьте кофе. Я сейчас приду с Есениным.
Почему я в этом была уверена, до сих пор не знаю, но я повернулась от Ольги и решительно пошла к кафе. Зайти туда еще раз я не хотела, ждать кого-то было не в моем характере, я обошла дом кругом, и, завернув за переулок, вошла в темный, совсем незнакомый двор. Придерживаясь правой стороны, старательно выбирая дорогу, пошла почти ощупью по двору. Задняя дверь кафе светилась тусклой лампочкой, но шум, доносившийся из открытой двери, показывал, что я у цели. Войдя в тесный коридор, я прошла несколько шагов и столкнулась с уставшим официантом, который фанеркой обмахивал разгоряченное лицо.
— Попросите сюда Сергея Александровича, — настоятельно проговорила я.
Официант, видимо, привыкший, что поклонницы вызывают поэтов таким именно образом, пошел выполнять поручение.
Сергей Александрович, вялый, щуря глаза, вошел в полутемный коридорчик и спросил:
— Кто меня спрашивает?
Я шагнула к нему. Он попятился:
— Я же сказал, что никогда с вами знакомиться не буду…
Уж не помню, какими словами я выражала свое возмущение, мне казалось, что он меня смертельно обидел. Однако я точно помню, что, захлебываясь словами, сказала, какое отвратительное впечатление он тогда на меня произвел, сказала, что Зенин пошутил, а я обиделась на Зенина и на него, Есенина, и, наконец, сказала, что мне понравились его стихи и мне захотелось исправить свое грубое и нетактичное поведение- и вдруг наталкиваюсь на встречную грубость и непонимание. Ну что же, пусть, значит, действительно никогда больше мы не познакомимся и не подружимся.
Я резко повернулась и вышла в темный двор, под усилившийся за это время дождь. У меня горели уши, такая злость и обида охватили меня, что и никого не видела и ничего не слышала. Мне кажется, что я просто бежала по тверской. Недоуменные взгляды встречных прохожих заставили меня идти медленнее, и тут только я услышала голос Есенина:
— Постойте, куда же вы?
Он торопливо шел за мной, без пальто и шляпы, прямо по лужам, не разбирая дороги. Он поравнялся со мной и пошел рядом, что-то говорил, но я не разбирала слов, а потому ничего ему не отвечала.
Но вот и наш дом. Я вошла в вестибюль, Есенин шел за мной. Дежурившая в подъезде женщина удивленно проводила нас взглядом. Было уже поздно, лифт не работал, и мы молча поднимались на шестой этаж.
Ольга, услышав звонок, открыла дверь, посмотрела на Есенина и разочарованно проговорила:
— Все-таки пришли?
Не помню точно, как завязался разговор, как пили кофе, помню только, мы с Ольгой сидели в одном большом кресле и слушали Сергея Александровича. Он еле слышно, легкими шагами ходил по комнате, останавливался перед нами и читал, до утра читал свои стихи, и серый рассвет, лениво входивший в окно, увидел двух молодых, присмиревших, зачарованных стихами, женщин и побледневшего, вдохновенного поэта, которого не смущала маленькая аудитория, широко распахнувшая сердца искренним, полным тепла, мягким строкам стихов Есенина. Вот так я познакомилась с Сергеем Александровичем.

Комментарии  

0 #2 RE: БЕРЗИНЬ А. А. ВоспоминанияНаталья Игишева 11.11.2017 21:06
Берзинь в своих воспоминаниях пишет: «Мне из Ленинграда привезли фотографии, на которых Сергей был снят на секционном столе до вскрытия и после вскрытия. Потом его белую расческу, цветы и прядь его волос с запекшейся кровью». Какой-то странный (и страшный) «сувенирный набор», не находите, господа? А зачем некто, оставшийся неназванным, привез ей эти вещи, – тут возможны варианты: либо это был своеобразный отчет о ликвидации врага советской власти, в борьбе против которого Берзинь принимала активное участие, либо, напротив, привезший о случившемся был осведомлен или догадывался, но втайне сочувствовал Есенину и руководствовалс я той же логикой, по которой булгаковской Фриде подавали в аду платок, которым она задушила своего ребенка, – дескать, посмотри, что твои хозяева сделали с человеком, на которого ты им доносила. (Ну а видимые даже беглым взглядом следы крови на волосах якобы повесившегося человека – это тема отдельная, хотя не менее интересная.)
Цитировать
+1 #1 RE: БЕРЗИНЬ А. А. ВоспоминанияНаталья Игишева 03.04.2016 02:06
Грубая фактическая ошибка, допущенная в рассказе о том, как Берзинь навещала Есенина в больнице (явно призванном убедить читателя в том, что поэт страдал манией преследования), заставляет отнестись к этому эпизоду (да и вообще к ее воспоминаниям) с недоверием. Берзинь пишет, что руку Есенин повредил 1 февраля 1923 г. (уточняя даже – видимо, для вящей убедительности – что это был день ее рождения), но в это время Сергей Александрович находится за границей. Точную же дату получения травмы – 13 февраля 1924 г. – документально установил еще Хлысталов (см. его работу «Тайна гостиницы «Англетер»»). И если еще можно допустить, что год Берзинь запамятовала за давностью событий, то уж спутать рядовую для нее дату (13 февраля) со значимой (днем своего рождения, тем более если по этому поводу был праздник) она никак не могла.
Цитировать

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика
часы реплики