Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58843411
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
36481
39415
166378
56530344
897233
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

ГАРИНА Нина. О С.А. Есенине и Г.Ф. Устинове

PostDateIcon 30.11.2005 00:00  |  Печать
Рейтинг:   / 0
ПлохоОтлично 
Просмотров: 14926

Нина Гарина

Публикуемый ниже текст представляет собой машинопись, правленную рукой Н. М. Гариной (ИРЛИ Ф. 736. № 64. Л. 21-39). В конце текста — подпись «Н. Гарина» и адрес (Ленинград, ул. Рубинштейна, 15, кв. 559, 10-й подъезд). Расхождения между этим и другим (невыверенным) экземпляром (Л. 1-20) учтены. Явные опечатки устранены без оговорок. Знаки препинания расставлены согласно современным требованиям при сохранении — в большинстве случаев — индивидуальной авторской манеры.

О С. А. ЕСЕНИНЕ И Г. Ф. УСТИНОВЕ

1

О каждом из писателей я пишу отдельно, но об этих двух ярких представителях литературной богемы, об этих двух самородках — детях деревни я не могу написать раздельно, так как все самые яркие моменты, описываемые мною здесь, тесно связаны друг с другом… Тесно связаны с обоими…
Есенин и Устинов — две жертвы косности, распада и разложения той эпохи, которая их воспитала. В которой их слабые, восприимчивые души получили первое впечатление…
И первые жизненные уроки…
В меньшей степени это можно отнести к Есенину… В большей — к Устинову.
Есенин не знал цены жизни… Не успел хлебнуть и всей тяжести ее, войдя в жизнь сразу же известным… Сразу же признанным… Сразу же любимым поэтом…
Устинов, наоборот, знал и жизнь, и цену ей, хорошо и тяжко приобретал все права на нее, преследуемый неудачами и разочарованиями…
Есенин унес из деревни память о покосившейся избушке… рваном зипуне. Унес память о вечной нужде, темноте и косности… И сумерки, и закат идей и настроений большого города — он принял за рассвет… За утро своей жизни…
У Устинова к впечатлениям деревни примешивались еще и трудные дни бурлачества… Изнуряющие условия кочегара… Каторжная работа грузчика… Беспрерывная, беспринципная, изнурительная работа эта притупляла разум…1 Чувства… Человек становился машиной и начинал жить, заливая водкой свои желания… Стремления… и мысли.
Есенину сразу улыбнулась капризная, изменчивая богиня славы, и город показался ему лучезарным… Люди… пленительными…
Он без разбора начал подражать кажущимся ему «кумирам», которые, вместо <того чтобы> ковать и лепить из мягкой, податливой, неуравновешенной натуры деревенского юноши — требовательного к себе поэта, — увлекли его на скользкий, пьяный путь богемы в худшем смысле этого слова…
Устинова по шаткому, колеблющемуся пути широкого «рассейского» разгула повела узкая, калечащая и непомерно тяжелая «рассейская» жизнью…
Слава Есенина сразу перевернула в нем всю его психику — он стал развязным… Распущенным… Развращенным… Стал искать общества «меньших», находя только в нем удовлетворение своему неограниченному самолюбию… Самомнению и самодурству…
Устинов, наоборот, старался окружать себя людьми более положительными и серьезными, зачастую большими, чем он сам, полный жажды дальнейших знаний… Стремлений и исканий…
И учился… Многому и много учился, добиваясь трудом и упорством своими определенного места в жизни и в журналистике…
К концу жизни Есенин жаждал лишь все большей и большей славы…
Устинов — все большего и большего спокойствия…
Воспоминания о Есенине и Устинове — это воспоминания о двух талантливых, но прищемленных жизнью людях, которые принесли на своих молодых, но уже сгорбленных плечах — тяжелый груз наследства в обновленную, возрождавшуюся родину свою.
И не сумели возродиться вместе с нею!..
Я знала Есенина совсем еще юношей… Прекрасным, скромным юношей…
Сын крестьянина Рязанской губернии, Сергей Есенин с девятилетнего возраста стал писать2, и приблизительно семнадцати-, восемнадцатилетним юнцом он появился в Петербурге…3 Связался с поэтами Блоком. Клюевым, Андреем Белым и другими и сразу же начал печататься.4
Это было приблизительно в десятом, одиннадцатом году…
Тогда именно я с ним и познакомилась.5
В этот же приблизительно момент имя Сергея Есенина стало сразу же известным в широких литературных кругах, и одно из первых же его напечатанных стихотворений «Лиса» обратило на себя внимание6 — стихотворение, в котором юноша давал яркую картину и смерти, и предсмертных переживаний.
Он часто заходил к нам. Читал свои произведения. Делился с нами городскими своими впечатлениями…
Но чем больше росла его слава, чем прочнее входил он в ряды крупных русских поэтов, тем чаще начал пропадать он в различных увеселительных и злачных местах, губительно развращавших его нетронутую деревенскую психику, впитавшую в себя, как губка, все худшее от городской культуры и цивилизации.
Есенин как-то молниеносно отбросил от себя деревню и глубоко внедрился в богему, став сразу же одним из самых видных, но и самых непривлекательных представителей ее.
Он окружил себя, вернее, его окружила узким кольцом группа такой же юной молодежи — поэтов.
Поэтов даровитых и бездарных…
Но в большинстве своем — самовлюбленных, распущенных и развязных…
И не будь никому в обиду сказано — это все было началом роковой развязки Есенина.
Его гибелью…
Есенин пустился, как говорится, «во все тяжкие». Начал пьянствовать и дебоширить… И чем дальше, тем больше… Одним словом, начал терять постепенно свою скромность, свой разум, пропивая и то, и другое и проявляя все большие и большие симптомы настоящего отравленного уже и новой «жизнью», и винными парами алкоголика.
Я не читала ничьих воспоминаний о Есенине, которые несомненно существуют…
Я и не хочу их читать…
Я прочла лишь после его смерти вскоре статью Бориса Лавренева, полную настоящей крепкой правды.7 Статью, очень многим тогда не понравившуюся, но под которой я лично подписывалась и тогда. Подписываюсь и сейчас полностью и безоговорочно.
Я знала хорошо его жизнь…

2

Приблизительно в конце 15-го, 16-го года мы его уже почти совершенно потеряли из вида и питались лишь чудовищными слухами и о нем, и о его «похождениях»…8
Его связь с Айседорой Дункан — женщиной, годившейся ему в бабушки…9
Его путешествие за границу…
Его последние произведения были уже, несомненно, тем тревожным сигналом в его жизни, над которым следовало серьезно призадуматься и поддержать вовремя этого талантливейшего самородка.
Но было некому…
Короче говоря, колесо его жизни — быстрым темпом покатилось к неминуемой роковой гибели…
Колесо его жизни — потеряло равновесие.

3

Приведу сейчас здесь один маленький, случайный, никому не известный эпизод.
Во время пребывания Есенина за границей один из старых товарищей моего мужа, капитан парохода дальнего плавания, в один из совершаемых им рейсов за границу попал по назначению в Англию.
Войдя случайно в какой-то кабачок, капитан увидел настоящее побоище, в центре которого был русский поэт — Сергей Есенин, дошедший в своей «решительности» до апогея — бросавший в иностранцев всеми попадавшими ему под руку предметами, «благодарностью» и также метко возвращавшимися ему его противниками обратно… Есенин был один среди многих…
Капитан быстро подошел к Есенину. Хотел остановить его, успокоить. «Протрезвить» его родным ему наречием — рука Есенина так же смело и непринужденно пошла по направлению и капитана.
Есенин «угостил» иностранцев, но и они, несомненно, также не остались у него в долгу, вернув ему все сторицею…10
По-видимому, одним из главнейших мотивов, по которым Есенин и отправился в далекие, чужеземные края, и было его непреодолимое желание — испробовать и соразмерить свои силы с неведомыми ему… чужеземными…

4

В приводимых мною воспоминаниях о Устинове я должна дать маленькую картину всей фигуры и того, кто с Есениным близко соприкасался. Крепко любил его… И при котором Есенин закончил и жизненные счеты свои.
Мысль писать мемуары подал мне Устинов.
Как-то после большой дозы нашатырного спирта, принятого им из моих рук для протрезвления, он смотрел на меня долго и пытливо, и в его взгляде никак нельзя было уловить — восторгается ли он мною как «скорой помощью» или же, наоборот, критикует!
И вдруг он неожиданно отчеканил:
«Не трать на нас зря и силы, и нервы свои! Начни лучше писать мемуары… Ты должна это сделать. У тебя громадный материал!..»
«Материал-то весь „алкогольный"», — рассмеялась я,
«А ты попробуй… Начни только… Мы и пить станем меньше!!!»
Устинов был большим, вернейшим другом нашей семьи.
На книге Устинова «Литература наших дней»11 — следующая надпись:
«Лучшему из самых лучших друзей, Нине Михайловне Гариной, в память об общих радостях и общих печалях.
От автора
Георгий Устинов.
16.2.[19] 24г.»12

Устинов также сын крестьянина.
Также одаренный человек, в особенности в роли редактора и критика.
Знал Устинов и русскую, и иностранную литературу «назубок». Тонко разбирался в ней и обладал настоящим литературным вкусом и чутьем.
И как фигура человека — Устинов был, бесспорно, фигурой более выпуклой. Более интересной. И более ценной, чем «Сереженька», как обычно Устинов Есенина и называл.
Среди писательской братии все без исключения хорошо знавшие Устинова называли его вместо Георгия французским именем «Жорж», которое подходило ко всей его фигуре так же, как «бричке седло».
Высокого роста, плотный, неуклюжий, громоздкий даже, на вид грубый, — Устинов на деле был скромным и деликатным человеком. С большой нежной душой. Честным, прекрасным человеком и таким же товарищем.
Говорил Устинов с сильным нажимом на букву «о» и с четко произносимой им буквой «г», что придавало всей речи Устинова специфический оттенок, также с французской речью ничего общего не имеющий…
Самоопределил себя Устинов бесподобно, коротко и ясно, но весьма горько: «Я мерзавец своей жизни».
Личная обстановка Устинова состояла из трех элементов:
Книг.
Бутылок.
И одной пишущей машинки.
Книг открытых и закрытых…
Бутылок открытых и закрытых…
И пишущей машинки — чаще закрытой…
С бутылками Устинов расставался… Но только… с пустыми…
С книгами же и пишущей машинкой Устинов не расставался никогда… Устинов мог иметь несомненное влияние на Есенина как человек и значительно сильнее и намного старше Есенина. Мог, несомненно, также многое и направить в жизни Есенина, предотвратить, если бы, увы, он сам не был также настоящим, неизлечимым алкоголиком и изломанным, искалеченным человеком. В этом и была вся драма… Все несчастие обоих…
Но Устинов в отличие от Есенина очень тяжко переживал этот свой недуг… Презирал себя… Клеймил… И… бросал пить. Но вновь и вновь начинал… Вновь и вновь презирал и клеймил себя. Но возврата не было.
Одно время мы жили бок о бок с Устиновым, тесно и дружно соединив наши жизни, и даже его коллеги приходили прямо в нашу обитель, зная, что Устинова в его свободное время можно застать лишь только у нас13.
Тогда Устинов был на ответственной работе в «Красной газете».
Мы проводили вместе долгие хорошие вечера, которых, к сожалению, не вернуть, так как многих из участников их нет уже в живых…
На наш «огонек», как выразился однажды поэт Дмитрий Цензор, шли тогда все, кто знал о нашем переезде из Москвы. Бывали «старики»: Виктор Рышков, Николай Клюев, Сергей Городецкий, Владимир Воинов14 и др.
Бывала и молодежь — Илья Садофьев15, Сергей Семенов16, Всеволод Иванов и т. д.
И постоянным, неизменным «атташе при нашем посольстве» был неизменный наш «Жорж», всегда почти подогретый винными парами, но крепко обычно державшийся на ногах…
Много раз я приводила этого нашего «Жоржа» к жизни: «откачивала»…
И к чести его будь сказано — никогда он в таком виде не появлялся у нас, а вызывал лишь меня по телефону обычной своей фразой: «Пойди, пожалуйста, ко мне… Мне плохо…»
Я знала точно всегда, в чем дело, и несла с собою… нашатырный спирт…
И первой фразой его, также обычной, встречавшей меня, как бы «плох» он ни был, была: «Прости… Мне плохо… Я мерзавец своей жизни…»
И это «мерзавец» в устах Устинова не было тем злостным определением, которое мы привыкли подразумевать… Это его «мерзавец» было его… тоской. Неуверенностью в себе… Психической шаткостью, его падением, которых он, этот сильный когда-то человек, не мог уже никак побороть в себе, прекрасно все это сознавал… и переживал…
И я вспоминаю, как однажды в три часа ночи Устинов сообщил мне по телефону радостную новость, что он привез мне «оркестр», чтобы мне «не было так скучно».
И действительно среди ночной тишины на весь дом разносились какие-то странные, но «боевые» звуки музыки…
Я бросилась к нему в комнату, которая находилась в этом же коридоре, и обомлела: посреди комнаты с бутылкой в руках стоял Устинов, этой же бутылкой дирижирующий, и вокруг него четыре человека с инструментами в руках в таком же, как и он сам, виде… Игравшие каждый — кто что хотел…
Никакие мои просьбы и мольбы прекратить это безобразие не помогали. Наоборот, Устинов, по-видимому, обиженный моей и нечуткостью, и капризами, продолжая дирижировать, лепетал: «Я тебе оркестр привел, а ты же еще и недовольна».
Наконец, после долгих испытаний, мне удалось уложить, вернее, свалить и дирижера на кровать, и оркестрантов — кого где попало…
Но не успела я еще очнуться от одного «сюрприза», как меня ожидал уже — второй.
Войдя утром в комнату Устинова, я застала «дирижера» еще сладко спавшим, убаюканного, по-видимому, звуками «симфонического оркестра».
И «оркестрантов», уже проснувшихся, небрежно и с «негой» развалившихся на полу с дирижерскими папиросами в зубах…
Я предложила артистами собраться и идти по домам и вдруг услышала фразу: «Уплатите сто рублей, тогда мы и уйдем…»
Это был момент, когда вышли только что первые червонцы…
Дирижер, синий и распухший, продолжал сладко спать, предоставив мне одной переживать всю «скромность» неслыханной этой цифры…
Суммы этой у меня не было. Да, откровенно говоря, я и побаивалась вступать в разговор с этими неизвестными мне людьми, тем более что и муж мой как раз в этот момент был в командировке…
И я вызвала на помощь Илью Садофьева…
Никогда ничему не удивлявшийся Садофьев и тот опешил… Мы вдвоем еле-еле собрали половину требуемой «артистам» суммы, которую я и вручила им при полном неожиданном молчании их и согласии.
Спустя несколько часов я заглянула к «дирижеру». Он смотрел на меня, улыбаясь во весь рот…
Рассказала я ему про «оркестр», ни слова не упомянув о расплате.
Он лежал все еще в пальто и пристально смотрел на меня, будто не веря…
И вдруг все вспомнил…
Покраснел… Сразу как-то встрепенулся… и вновь чуть слышное «прости» — отдаленным эхом прошло по комнате.
Взор его устремился куда-то вдаль…
В такие минуты возмущение мое обычно исчезало и таяло от теплых слез, большой грусти и обиды за друга, катившегося также в пропасть…
Он протрезвел и смотрел вновь на меня…
Затем встал и молча начал шагать, но не долго — он, как вкопанный, остановился у столика с пишущей машинкой, которой на столике не оказалось.
Весь хмель его исчез окончательно.
Мы вдвоем перевернули всю комнату — машинки не было. На вешалке не оказалось и половины «буржуазного» гардероба Устинова, в который «артисты», по-видимому, и облачились, пока «дирижер» их почивал…
Наконец я догадалась заглянуть в темный угол, за кровать, и нашла ее там задвинутой в самую глубь…
По-видимому, артисты и ее приготовили к выносу…
Устинов стоял глубоко сконфуженный и растерянный.
И так было много, много раз.
И вот сейчас передо мною стоят два Устинова: один — непоколебимой честности… Порядочности… Крепкий… Мудрый… И культурный…
И второй — подогретый и одурманенный винными парами. В компании жалких людей…
И становится жутко…
Жутко сознание, что Устинов, имевший все права идти вперед…
Быть руководителем и наставником не только Есенина, катившегося в пропасть, но и многих и многих других, — сам был худшим для них примером.

5

В двадцать третьем году приблизительно мы расстались с Жоржем, с нашим «Зам. папой» — как Устинов называл себя в нашей семье.
Как-то Устинов, провожая мужа моего в командировку, сказал: «Уезжай спокойно. Остается Зам. папа. Будут ли дети твои сыты — не знаю. Но что пьяны будут — это наверно».
С ним уехал и наш «хмель».
Он изредка заглядывал к нам из Москвы… Заглядывал на короткие сроки…

6

В двадцать пятом году Устинов появился в Ленинграде17, но на более продолжительный срок, о чем он мне сразу же и заявил.
Пришлось устраивать его где-либо помимо нашей квартиры, хотя и очень обширной, так как мужу моему становилось все хуже и хуже.
И я устроила его в одной из ленинградских гостиниц, что также было весьма трудно ввиду полного отсутствия в тот момент каких-либо жилых помещений…
Вслед за ним появился вскоре и Есенин, которого я также устроила в той же гостинице18 благодаря знакомству с одним из ее сотрудников — большому поклоннику литературы и искусства…
О приезде Есенина Устинов сообщил мне с несказанной радостью, и дня через два-три они вместе пришли к нам.
Пришли оба сильно выпившие, но Устинов, как всегда, корректный и культурный, Есенин, наоборот, развязный и даже наглый…
Устинов успокаивал расходившегося «Сереженьку», но ничего не выходило, и все, что взбрело в тот момент в одурманенную голову поэта, он нам и преподносил, ни с кем… и ни с чем не считаясь.
Все это было настоящим и пошлым бахвальством…
В конце концов я не вытерпела и после его выкрика: «Я — бог», «Я — все», «вы все ничтожества» — сильно и неожиданно для себя самой схватила Есенина за руку… и… выкинула его за дверь… закрыв ее за собой…
Устинов как-то съежился и просящим голосом начал уговаривать меня «пустить Сереженьку обратно».
Я не соглашалась, мотивируя свой отказ, что «Сереженьке надо прийти в себя».
И, действительно, неожиданное положение, в котором Есенин очутился, сразу привело его в «себя» и протрезвило. И он вошел к нам обратно тихим и спокойным, как ни в чем не бывало…
В этот вечер после ужина Есенин много читал нам…
Читал прекрасно… Вдохновенно… Незабываемо…19

7

Дни шли…
Устинов появлялся у нас ежедневно…
Есенин же продал бесследно. И я умышленно о нем не спрашивала Устинова.
Обижен ли был Есенин на меня… Замотался ли он окончательно — не знаю, но последнее предположить можно было свободно, так как за этот короткий промежуток времени он успел уже устроить несколько скандалов и дебошей…
И один из них на вечере у Ходотова…
Скандал, как говорится, на весь город…
Кто-то… что-то не так ему сказал… А может быть, не так и посмотрел…
Он запустил бутылкой…
В ответ полетела вторая…
Одни из присутствующих стали на сторону Есенина… Другие на сторону его противника…
И опять «произошел бой» при непосредственном и благосклонном участии и инициативе Есенина.20
Этот громкий скандал у Ходотова заставил, по-видимому, московского гостя «скрыться» на время от публики и искать «тихое семейство».
Вспомнил он и о нас.
И пришел вновь. И вновь с Устиновым. И оба выпившие, но, к сожалению, не вновь…
Мы сидели в столовой и пили чай.
В этот вечер мы были не одни, у нас в гостях был один из врачей-хирургов21, очень обрадовавшийся встрече и знакомству с Есениным и неоднократно, при моем содействии, уговаривавший Есенина в этот вечер прочесть что-либо…
Есенин «ломался»…
И вновь, и вновь — с самовлюбленным выкриком… Неизменным бахвальством и пьяным пренебрежением, которое <с которым? > он и кидал нам, присутствующим, кажется, и на сей раз всех «богов»…
Но и у меня «вновь» начала «чесаться» рука.
Есенин, по-видимому, вспомнил «старое». Успокоился. И прочел два или три из своих стихотворений. Прочел так же, прекрасно. Так же вдохновенно, как бы перевоплощаясь в далекое ему уже и безвозвратное прошлое.
Врач слушал восторженно и внимательно, но все упорнее и упорнее не сводя с Есенина глаз.
И когда чтение окончилось, он вдруг совершенно неожиданно обратился к Есенину с вопросом, не болит ли у Есенина нос.
Есенин замялся… И ответил отрицательно.
Попросив разрешения пройти ко мне в спальню, врач попросил туда же и меня, и Есенина и, поставив Есенина вплотную перед собой, он быстро обеими руками вправил Есенину поврежденную, по-видимому, переносицу.
Есенин «смирился» и стоял сильно смущенным.
Ни я, сидевшая рядом с Есениным, и никто из остальных присутствовавших не заметили совершенно неуловимого простым глазом дефекта в лице Есенина, кроме опытного глаза хирурга.
На все мои вопросы — как и когда «это» произошло — Есенин неохотно начал рассказывать мне о «падении его с лошади» во время верховой езды.
Где и когда «катался верхом» Есенин… В каком «помещении» — так и осталось покрытым мраком неизвестности.
Но… как катался Есенин — было ясно…
Об этом «падении» не знал ничего и Устинов, давший мне в этом слово…
Прощаясь, уходивший врач дал Есенину карточку с указанием места нахождения клиники, времени приема и тому подобное, искренне советуя Есенину обязательно на другой же день зайти к нему на прием…
Есенин также искренне поблагодарил…
И через неделю, если не более, на мой вопрос, был ли Есенин в клинике, я услышала отрицательный ответ хирурга.

8

Телефона в номере гостиницы Устинова не было…
Телефон был лишь внизу, в швейцарской, куда Устинов и сходил обыкновенно говорить.
Около часа ночи в моей комнате раздался телефонный звонок… Все, кроме меня, уже спали.
Я подошла и услышала совершенно незнакомый мне голос, спрашивавший меня.
И на мой утвердительный ответ последовала фраза: «С Вами сейчас будут говорить».
А затем и голос Устинова, приветствовавший меня в этот день вторично и сообщивший мне, что он с Сереженькой собираются к нам! И что Сережа стоит тут же рядом…
В ответ я начала доказывать Устинову, что «очень поздно». Что мы уже все спим. И, чувствуя по голосу Устинова, что он выпивши, — я высказала ему и это.
Он начал меня разуверять.
Тогда я вставила второй, более веский мотив — болезнь моего мужа и необходимость ему полнейшего спокойствия.
Устинов принялся доказывать мне, правда, в весьма осторожной форме, что они оба «не дети… ни шуметь, ни мешать никому не будут». И закончил: «Подожди… С тобой хочет говорить Сережа…»
Когда заговорил Сережа — никаких сомнений уже не было, что оба они «готовы».
В особенности «Сережа».
И я в категорической форме узреть опять их в таком виде и в такой поздний час, да что самое главное — при наличии в квартире больного, наотрез отказалась и очень дружески, дабы их не обидеть, закончила:
«Сереженька, завтра приезжайте хоть в шесть утра. Я буду очень и очень рада… Но сегодня… Проспитесь… Сегодня не надо…»
В ответ я услышала отчетливую и «убедительную» фразу:
«То есть как это не надо, раз… мы этого хотим».
И вот это «мы», да еще чаще повторяемое Есениным «я» вновь взорвало меня, и я резко и коротко оборвала разговор:
«Ты опять пьян… Раньше… протрезвись!..»
Даже моему бесконечному терпению и то пришел конец…

9

Ночью…
В эту же ночь меня разбудил телефонный звонок…
Недоумевая, в чем дело, я прежде всего схватила близлежавшие на столике часы и, совершенно еще сонная, услышала в телефонную трубку чей-то незнакомый голос и опять, как накануне, спрашивающий меня…
А затем и единственную короткую фразу: «Есенин приказал Вам долго жить!..»
Было часов шесть утра…22
Я сразу ничего не поняла… Все прошло сквозь мой слух, как отдаленное трудно уловимое эхо…
Но затем я как-то сразу проснулась… Появился сильный озноб… И, приходя окончательно в сознание, я начала кричать в телефон:
«Кто говорит? Алло! Алло!»
Ответа не было… Полная тишина…
Я, вероятно, давно была разъединена…
Какое-то странное, я бы сказала, жуткое даже чувство — чувство непреодолимого, непонятного страха подкрадывалось ко мне… Овладевало мною…
И вдруг взамен, также неожиданно и быстро, я была во власти другого уже чувства — чувства страшнейшего возмущения, вернее, негодования, выраставшего постепенно в неприязнь, так как я ничуть уже не сомневалась, что Устинов и Есенин, оставшись вдвоем после разговора со мною, допились «до чертиков» и, решив «отомстить» мне за мой отказ встретиться с ними накануне, решили «разыграть» меня, специально и подговорив кого-то сообщить мне эту «веселенькую» историю.
Успокоенная этими своими доводами и предположениями, но все еще полная негодования, я решила действовать и впервые за долголетнюю верную дружбу высказать наконец Устинову несколько теплых слов правды и этим разговором убедиться окончательно и в их несомненном разыгрывании меня…
Окончательно и успокоиться…
Я соединилась с гостиницей…
«Попросите, пожалуйста, Устинова», — сухо сказала я.
«Он подойти не может»,23— так же сухо услышала я ответ.
«Тогда попросите Есенина», — с непонятной, вновь появившейся тревогой попросила я.
«Он также подойти не может…»
Сердце начало леденеть… И я стремительно начала бросать в телефонную трубку вопросы:
«Почему они оба подойти не могут?.. В чем дело? Скажите, что их просит Нина Михайловна!..»
В комнату ворвался холодный отчетливый ответ:
«Есенин скончался… Да Вы же сами вчера не пустили его к себе…».
«Разыгрывание» оказалось жуткой, непосильной истиной…
Трубка выпала…

10

Смерть Есенина…
Есенина, только вчера еще говорившего со мною…
Только несколько часов тому назад говорившего со мною…
Этот жуткий непростительный упрек, брошенный мне… Брошенный кем-то… Неизвестным… Не упрек даже, а целое тяжкое обвинение… Что такое?.. Кто говорил все это?.. Что делать?! Не может быть! Вот мысли, которые, сутолочно толкаясь в моем возбужденном мозгу, перебивали друг друга…
И я опять схватила трубку…
Опять говорила с гостиницей… Опять говорила с кем-то… И опять ни до чего не договорились…24 И все же… Несмотря ни на что — сомнение было… поверить не хватало ни разума… Ни сил…
Рано утром я мчалась через весь город на извозчике в гостиницу — ничего не соображая. Совершенно раздетая… В халате… В незастегнутой шубе… Незастегнутых ботах…
На улице было тихо, но серо, как в мыслях…

11

В комнате Устинова был форменный разгром.
У стола Устинов черно-лилового цвета. Сгорбленный. Осунувшийся.
Кроме него — еще несколько приехавших уже писателей25.
Все растерянные… Все молчаливые… Также сраженные этой смертью.
Сомнения не было…
И не здороваясь ни с кем… Сейчас уже окончательно добитая истиной, я кинула сидевшим: «Ну что, доигрались?! Сделали свое дело?! Теперь поздно!.. Случилось то, что давно случиться и должно было…»
И вдруг глухой, далекий, сдавленный голос Устинова тихо оборвал мои слова: «А ты сама… вчера…»
Никто не понял.
Он не окончил…
Я… опять смолчала…
Постепенно тут же я узнала от Устинова и некоторые подробности этой ночи.26
По словам Устинова, весь вечер и ночь они провели вместе…
Есенин сильно нервничал…
И вскоре после разговора со мною по телефону ушел к себе…
Устинов заглядывал несколько раз к Есенину в номер…
Звал обратно к себе…
Есенин не шел…
К утру его не стало…27

12

Не только самую смерть, но и ту «форму», которую Есенин избрал для самоуничтожения, Устинов никак не мог забыть… А главное… усвоить…
И каждый раз, вспоминая некоторые моменты из их совместной жизни, он с отчаянием заканчивал: «Какую гнусную смерть он, мерзавец, выбрал…»
Но так же неизменно каждый раз он прибавлял:
«Прости, пожалуйста, что я тогда так зверски и незаслуженно тебя обидел…»
И я… опять молчала…
В 32 году я поехала в Москву навестить старшего сына28, и в тот же день с помощью живущих в Москве писателей я взялась за поиски Устинова, которого не видала несколько лет.
Все знали, что Устинов живет где-то под Москвой, но где именно, толком никто ничего не знал…
Наконец я его нашла…
И… обомлела.
Передо мной стоял не Устинов — стояла его тень…
Он подошел ко мне молча — крепко обнял… Поцеловал… Крепко обрадовался встрече со мной,.. Осунувшийся… Сильно сдавший… Сильно похудевший… Какой-то… другой…
И первые слова, которыми я его встретила, были: «Слушай, Жоржинька, что это ты у нас так плохо выглядишь…»
И первым его ответом был: «Да… Зам. папа… подгулял, но… бросил пить!..»
Мы сидели долго… Все вспомнили… Но ни звука уже не проронил он ни о Есенине, ни слова не спросил даже и о подробностях смерти своего второго лучшего друга — моего мужа.
Чувствовалось, что и без этого ему вообще как-то тяжело… Что почва и из-под его ног уходит. Уходит медленно, но верно…
Чтобы разрядить атмосферу — напомнила ему про «оркестр». Про пишущую машинку!..
Не рассмеялся, как обычно, а только устало улыбнулся…29
Передал он мне тут же и написанное им письмо к дочери моей:
«Зоя Сергеевна! Друг мой незабвенный — чую я, что лавры Вашего Зам. папы не дают Вам покоя. Как человек теории и практики вопию к Вам: остановитесь, пока не превзошли меня. Тогда мне нечего будет делать на земле…
Итак, я женился 4 раза, но мне уже 45-ый год.
Вам почти половина, а Вы вышли замуж уже 2 раза.
Чем это может кончиться к моим годам — не заставляйте меня жениться 5-ый раз!
А впрочем… Сердечный привет с моим несокрушимым постоянством в привязанности к Вашей Особе.
Ваш Зам. папа Георгий Устинов
21 июня 1932 г.
Москва.
И вот еще что: пусть семейство Гариных познает мой московский адрес…» (полностью его адрес)»30
Больше я его не видела…
Вернувшись из Москвы домой, я рассказала детям о своей встрече с их Зам. папой, которого они искренние любили и уважали, и закончила большой подсознательной тревогой за него…

13

Немного времени прошло с момента этой последней моей встречи с Устиновым в Москве.
В передней раздался звонок, и передо мной стояла первая жена Устинова, с которой он давно уже разошелся,31 приехавшая, как видно, только сейчас из Москвы, ни слова не успевшая мне еще сказать, как я с сильной тревогой бросила ей нелепый и рискованный вопрос:
«Что-нибудь с Жоржем случилось?!»
«Да», — последовал ее короткий ответ…
«Он лишил себя жизни!» — вдруг вырвалась жуткая, дикая моя фраза.
«Да…»
Все кончилось и… с Устиновым.32
И сильный когда-то Устинов, так же как и опустошенный Есенин, «такую же гнусную смерть и он, мерзавец, выбрал».
Оставив лишь на столе записку…33

ПРИМЕЧАНИЯ

1) В 1904-1905 гг. Устинов работал «матросом на пароходах и баржах» (см. его письмо я Л. М. Клейнборту от 9 мая 1916 г.// ИРЛИ. Ф. 586. № 2 10. Л. 2).
2) Это же утверждал, как правило, и сам Есенин в своих автобиографиях (1922, 1924, 1925; см.: С. А. Есенин. Собр. соч. Т. 5. М.: 1979, С. 220, 226, 230). Впрочем, в иных случаях поэт уточнял: «Стихи начал писать с 8 лет» (Там же. С. 233, 234), а в одной из анкет 1924 г. указывал, что начал писать стихи в 13 лет (см.: Памяти Есенина. С. 7).
3) В Петербурге Есенин впервые «появился» в 1915 г. «19 лет попал в Петербург проездом в Ревель к дяде», — указывал он в автобиографии 1923 г. (С А. Есенин. Собр. соч. Т. 5. С. 223).
4) Личное знакомство Есенина с Блоком состоялось в Петербурге 9 марта 1915 г., с Клюевым — в первых числах октября 1915 г., с Андреем Белым — в начале февраля 1917г. Все эти писатели, бесспорно, оказали на Есенина сильное влияние.
Печататься Есенин начал в 1914 г. (первая публикация в журнале «Мирок», 1910 № 1: стихотворение «Береза», напечатанное под псевдонимом «Аристон»). В известных московских и петроградских изданиях его произведения стали публиковаться — при содействии С. Городецкого, Н. Клюева, И. Ясинского и других писателей — с 1915 г.
5) Возможно, Н. М. Гарина путает здесь Есенина с Клычковым или Клюевым, чье знакомство с Гариными действительно восходит к 1911-1912 гг.
6) Посвященное А. М. Ремизову стихотворение «Лисица» было напечатано в газете «Биржевые ведомости» 10 января 1916 г. В черновых записях Н. М. Гариной имеется уточнение к данному месту: «Однажды у нас на вечере, помню, Лоло (Мунштейн) прочел только что напечатанное его (Есенина. — К. А.) стихотворение „Лиса"» (ИРЛИ. Ф. -736; № 64. Л. 40; при дальнейшем цитировании черновых записей указывается лишь соответствующий лист).
Мунштейн Леонид Григорьевич (1867-1947) — поэт-юморист, один из сотрудников «Сатирикона», печатавшийся обычно под псевдонимом Lоlо. После 1917 г. — эмигрант.
7) Имеется в виду резкая и весьма нашумевшая в свое время статья Б. А. Лавренева «Казненный дегенератами» («Красная газета». Веч. вып. 1925. № 315. 30 дек. С. 4), где вся вина за гибель поэта возлагается полностью на его окружение. На статью Лавренева было несколько откликов (см., например: Виктор Финк. О казненных дегенератами // «Красная газета». Веч. вып. 1925. № 316, 31 декабря. С. 4).
8) Явный хронологический сдвиг: слухи о «чудовищных похождениях» Есенина не могли распространиться ранее конца 1918 — начала 1919 гг. (после его переезда из Петрограда в Москву).
9) Осенью 1921 г., когда Есенин познакомился с Дункан, ей было 43 года.
10) О пребывании Есенина в Англии сведений не имеется, хотя, находясь в Германии, он вместе с Дункан оформлял визы на выезд во Францию и Англию (см.: В. Белоусов. Сергей Есенин. Литературная хроника. Часть 2. М., 1970. С. 52). Впрочем, описанный эпизод мог иметь место и в каком-нибудь другом из европейских или американских городов, где побывал Есенин за время своего заграничного путешествия с 10 мая 1922 г. по 3 августа 1923 г.
11) Под таким названием Устинов издал в Москве в 1923 г. сборник своих избранных статей — расширенный и переработанный вариант книги «Интеллигенция и Октябрьский переворот» (М., 1918). В предисловии Устинов указывал, что его статьи, «представляют одно стройное целое — неразрывную цепь, отдельные звенья которой являют собой лишь те ступени, по которым наша интеллигенция переходила в стан ее врагов… и обратно». Тот же текст (без двух последних слов) предварял и книгу 1918 г.
12) Лист с этой надписью сохранился в альбоме Н. М. Гариной (ИРЛИ. ф. 736. № 57. Л. 52 об.)
13) Речь идет, скорей всего, о 1922-1923 гг., когда и Гарины, и Устинов одно время жили вместе в гостинице «Астория» (семья Гариных занимала в этой гостинице две комнаты — №№ 406 и 530). Ср. письмо Устинова к С. А. Гарину, в котором он просит устроить чету Городецких в его гостиничном номере (Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 146. Оп. 1. № 81 — Письмо от 31 августа 1922 г.)
14) Воинов Владимир Васильевич (1878-1938) — поэт, прозаик. Сотрудничал в «Красной газете».
15) И. И. Садофьев в то время был одним из наиболее видных «пролетарских» писателей и журналистов в Петрограде. В 1924 г. он возглавил созданное в Ленинграде отделение Всероссийского Союза поэтов. Сопровождал в Москву тело Есенина.
16) О дружбе С. А. Семенова с Гариными свидетельствует сохранившаяся в альбоме Нины Михайловны дарственная надпись Семенова на книге «Голод»: «Сергею Александровичу Гарину — другу и товарищу с сердечным влечением. 27/X 1922 г. Петроград. Автор». Там же — другой автограф Семенова, в котором обращают на себя внимание слова: «Георгий (т.е. Устинов. — К. А.) сказал сегодня, что он и я сопьемся». (ИРЛИ. Ф. 736. № 57. Л. 58 об.). Дата последней записи — 27 июня 1922 г.
17) Видимо, ошибка Н. М. Гариной; речь ниже идет о событиях 1924 г.
18) Т.е. в гостинице «Европейская», где Есенин жил в апреле 1924 г. несколько дней (приблизительно с 12 по 15 апреля).
19) Вероятно, с этим визитом Есенина к Гариным связан также эпизод, опущенный Ниной Михайловной в окончательном варианте ее воспоминаний:
«Первый вопрос, который задал Есенин, входя в комнату, был относительно моей дочери: „Где она?!" И почему она не выходит к нему никогда?! Я ему ответила, что она лежит больная… У нее — инфлуэнца… И опять Есенин отличился: „Она ведь влюблена в меня?!.. Пусть выйдет!" Вот эта его развязность. Отвратительная самоуверенность… И — самовлюбленность… Больное самомнение — выводили меня всегда из равновесия. И я не выдержала… И оборвала его на сей раз: „Дурак!.. Брось эти нелепые разговоры… Она и видеть тебя не хочет!.."» (Л. 41 об.).
20) В 1923 г. известный артист и чтец-декламатор Н. Н. Ходотов (1878-1932) создал в своей квартире на Невском проспекте своего рода «домашний клуб — художественный кружок «Живого творчества» под названием «Ложа вольных строителей». В «Ложе», магистром которой был сам Ходотов, устраивались «ночные бдения» — доклады, дискуссии, спектакли и т.п., начинавшиеся поздним вечером и длившиеся обыкновенно до утра. «Весь литературный и артистический мир побывал тогда в моей квартире, куда строгий контроль не пропускал ни одного из „непосвященных", что, однако, не спасло ее от закрытия, — рассказывает Ходотов в своих воспоминаниях. — Одним из последних поводов к нему был скандальный инцидент с покойным Есениным» (Я. Н. Ходотов. Близкое — далекое. М.-Л. 1962. С. 273-274).
Этот инцидент упоминает в своей книге и В. Эрлих. «Есенин был на вечере Рины Зеленой в студии Ходотова, — пишет он. — Актер В. подошел к нему сзади и сзади же ударил его со словами: „Ты жидов ругаешь? Получай!" — Все, что произошло до и после этого, равно нехорошо, но инициатива драки была не за Есениным» (Вольф Эрлих. Право на песнь. С. 23).
Описанное событие произошло 20 апреля 1924 г.
21) Имеется в виду Анатолий Семенович Максимович (1893-1971), врач-хирург. Максимович был участником гражданской войны, в 1919-1920 гг. работал санинспектором Петроградского укрепленного района, затем — заместителем председателя Чрезвычайной комиссии по борьбе с эпидемиями. В конце жизни — консультант и главный хирург Октябрьского района г. Ленинграда (см.: Вестник хирургии имени И. И. Грекова. 1971. № 10. С. 154. <Некролог>).
22) Ср. в черновой записи: «Часов около пяти утра я проснулась от телефонного звонка» (Л. 42).
23) После этих слов в черновой записи следовало: «„Окончательно перепились", — решила я» (Л. 42 об.)
24) В черновике: «И опять я соединилась с гостиницей, но уже как в гипнозе. Опять говорила… Узнала, что комнату Есенина уже опечатали… Никого не пускают… И т. д. и т. п.» (Л. 42 об.)
25) В черновых записях Н. М. Гариной названы два писателя, которых она застала в комнате Устинова: И. И. Садофьев и Н. Н. Никитин (Л. 43).
26) Любопытно, что Н. М. Гарина в своих воспоминаниях нигде, за исключением последнего отрывка (см. ниже), не упоминает о Елизавете Устиновой. Не подлежит, между тем, сомнению, что они были хорошо знакомы. Возможно, именно Н. М. Гарина была той «дамой», которую запомнил П. А. Мансуров, забежавший в «Англетер» днем 28 декабря: «В комнате Есенина, на кровати, сидела жена Устинова с другой дамой…» (Письмо П. Мансурова к О. И. Синьорелли… С. 174)
27) В черновике это место изложено следующим образом:
«Постепенно я узнала тут же от заливавшегося слезами Устинова все подробности этой ночи…
По словам Устинова — они оба после разговора со мной больше ничего не пили.
Есенин очень нервничал весь день…
И вскоре ушел к себе в комнату…
Устинов к нему заглядывал раза два…
Звал обратно посидеть с ним…
Есенин — не пошел…
И в третий раз, когда Устинов пошел опять заглянуть к Сереженьке своему — его уже не было в живых…» (Л. 43).
28) В действительности Н. М. Гарина ездила в июне 1932 г. в Москву для того, чтобы передать в Литературный музей, возглавляемый В. Д. Бонч-Бруевичем, часть архива своего покойного мужа. Остановившись у своего старшего сына Алексея, Н. М. Гарина прожила в Москве 19 дней (см. письма Н. М. Гариной к В. Д. Бонч-Бруевичу // Отдел рукописей Государственной Российской библиотеки, Ф. 369. Карт. 257 — № 9).
29) В черновике: «Рассказал мне, что заканчивает пьесу… Собирается сдать ее в театр…»(Л. 49 об.)
30) В черновых записях Гариной московский адрес Устинова указан полностью: Сокольники, Б. Ширяевская, д. 3, кв. 16 (Л. 47).
31) Вероятно, Е. А. Устинова.
32) Г. Ф. Устинов покончил с собой около 10 декабря 1932 г. Сообщение о «безвременной кончине советского писателя» появилось в «Известиях» 14 декабря 1932 г. (№ 344. С. 4). В тот же день состоялась кремация.
33) В правленном Н. М. Гариной экземпляре машинописи эта последняя фраза счищена.

Публикация и примечания Константина Азадовского

Из статьи К. Азадовского «Последняя ночь»

Нина Михайловна принялась записывать свои воспоминания в 30-е годы, когда ситуация в стране и вокруг нее решительным образом изменилась. Революционеры «первого поколения», к которому принадлежал С. А. Гарин, один за другим сходили со сцены, теряли свое влияние, были брошены в тюрьмы и лагеря, а то и просто уничтожены физически. Ленинград, где Гарина осталась жить после смерти мужа, прошел через тягчайшее испытание — убийство Кирова и начавшуюся затем эпоху террора. Что касается литературы, то многие из писателей, что некогда окружали Гарину, оказались либо за границей (Бунин, Куприн, Шмелев), либо в ссылке (Клюев), либо в опале (Клычков). Имена же других, хотя и умерших, были тогда в Советском Союзе, мягко говоря, непопулярны (Леонид Андреев, Герман Лопатин). К последним можно отнести и Есенина с Устиновым. Воспоминания Гариной о них обоих создавались в 1935 г., когда имя Есенина окружено было почти полным молчанием1. Тем не менее, Гарина, желая сохранить память об этих людях, упорно писала — работала, что называется, «в стол», без всякой надежды увидеть когда-либо свой труд напечатанным. При этом она писала не отдельные очерки, но кишу воспоминаний. Раздел о Есенине и Устинове образует в этой книге (оставшейся, по многим причинам, незавершенной) лишь одну из глав. Гарина вовсе не ставила перед собой задачи написать именно про Есенина или Устинова — в ее мемуарном замысле они стояли, не выделяясь, наравне с другими «героями».
Ну, а как же быть с явной путаницей, что налицо в воспоминаниях Гариной? Особенно — с путаницей в датах? Год знакомства Гариной с Есениным, вехи его литературного пути, приезды в Ленинград и т.д. — сведения об этом, которые сообщает Гарина, нуждаются, бесспорно, в серьезной корректировке. Сбивчиво и весьма неточно изложены Гариной обстоятельства того памятного утра 28 декабря, когда она узнала о смерти поэта2. Конечно, эту сбивчивость нетрудно объяснить ее подавленным, оглушенным тогда состоянием. Более того. Именно обилие мелких неточностей говорит, скорее, в пользу мемуаристки: тот, кто сознательно искажает истину, должен, казалось бы, с вниманием отнестись к внешней, фактической стороне дела, изучить другие свидетельства, позаботиться о «мелочах», дабы не навести на мысль о подлоге, и т. п. Гарина же, по ее собственному признанию, даже не читала опубликованных к тому времени воспоминаний о Есенине. Для нее существенны были не детали, а целостный образ человека — его портрет, характер, привычки. (То же самое можно сказать и о воспоминаниях Гариной, посвященных другим людям.)
И еще одно соображение, подтверждающее, на мой взгляд, аутентичность публикуемых записей. Гарина, как это видится в свете ее воспоминаний, была в свое время глубоко задета упреком Устинова, бросившего ей утром 28 декабря: «А ты сама… вчера…». Этой репликой Устинов как бы возложил на Гарину известную долю вины за случившееся. Вот, мол, пригласила бы нас вчера и ничего такого, верно, не произошло бы! Гарина запомнила эти слова Устинова, и даже теперь, спустя много лет, ей хотелось (может быть, подсознательно) снять с себя незаслуженный упрек, доказать себе и другим, что она ни в чем не виновна, объяснить, как все было на сомом деле. Путаясь в деталях, Гарина не могла ошибиться в том, что было для нее самым существенным.
Доказать все это окончательно — пока не обнаружатся иные, более весомые свидетельства, — разумеется, невозможно. И все же версия, возникающая при чтении воспоминаний Гариной, должна быть безусловно принята во внимание.
Что же это за версия?

***

Проводив Семенова, Устинов, как и договаривались, зашел к Есенину в номер или, возможно, Есенин поднялся к Устинову. «Наедине с ним было нестерпимо оставаться, но и как-то нельзя было оставить одного, чтобы не нанести обиды», — туманно выскажется позднее Устинов3.
Откуда появилось вино или пиво — сказать трудно. Ресторана в «Англетере» не было, а кроме того, по праздничным дням продажа спиртного вообще ограничивалась. Угостил ли кто-то из других постояльцев или допили то, что принес Семенов, — можно предположить и одно, и другое. Как много было выпито, не имеет значения: Есенин хмелел почти моментально4. Затем приятели позвонили Гариной; она наотрез отказалась принять их в столь позднее время. Что было дальше? Устинов рассказывал Гариной, что Есенин ушел к себе; он, Устинов, заглядывал к нему, «звал обратно" — Есенин «не шел» (надо понимать; отказывался!). В черновике уточняется: Устинов заходил к Есенину дважды, а когда заглянул к нему в третий раз, поэта уже не было в живых (см. примеч. 27 к тексту воспоминаний).
Конечно, изложенная таким образом эта версия опять-таки вызывает недоумение. Почему Устинов немедленно (т. е. ночью или ранним утром) не позвонил в милицию? Каким образом удалось ему „заглянуть" в комнату, запертую на ключ изнутри? Почему, наконец, ни Устинов, ни его жена ни словом не обмолвились на другое утро о том, что знали?
Ответ на эти и другие неизбежные вопросы может быть только такой: нам ничего не известно о том, что в действительности произошло между Есениным и Устиновыми в ночь с 27 на 28 декабря 1925 года. Как долго сидели они и говорили друг с другом? О чем? Каков был их разговор? Возможно, спор? Конфликт? Что мог позволить себе несдержанный и легко уязвимый Есенин? Как ответил ему Устинов (если верить Гариной, он был тоже нетрезв)? Не мог ли Есенин с его подозрительностью, нервозностью, мнительностью за что-то обидеться на своих друзей? Пригрозить им, попытаться их напугать? Что означают намеки в воспоминаниях Устинова, будто Есенин «умер случайно, желая только поиграть со смертью»?5
Мы вряд ли когда-нибудь узнаем об этом. Но можно живо себе представить, как в состоянии обиды или отчаяния, действительно «близком к умопомешательству»6, Есенин заперся у себя в номере, изрезал в кровь себе руки, «обернул вокруг своей шеи два раза веревку от чемодана, вывезенного из Европы, выбил из-под ног тумбочку и повис лицом в синей ночи, смотря на Исаакиевскую площадь».
Да, так оно, пожалуй, и было.
Как бы ни оценивать воспоминания Н. М. Гариной, они помогают высветить один принципиально важный момент: центральной фигурой той ночи является безусловно Устинов. Он и его жена — два этих человека, и только она, знали до конца все, что тогда случилось. Тайна, окружающая события той ночи, — была «тайной трех»; после смерти Есенина она стала тайной двоих — Георгия Устинова и Елизаветы Устиновой.
Почему же оба молчали? Почему не открыли обстоятельств трагедии?
Повторю еще раз: нам неизвестны эти обстоятельства. Не бросают ли они тень на Есенина? Или на Устиновых? (Напомним, Устинов был тогда ответственным партийным журналистом.) Ясно осознававший роль и значение Есенина («Умер громадный, глубокий национальный поэт», — писал он 29 декабря7), Устинов отдавал себе отчет и в том, какой огромный общественный резонанс вызовет смерть поэта. И подобно тому, как он раньше опекал Есенина, Устинов, по-видимому, и на этот раз позаботился о поэте, о его памяти — не стал загромождать ее ненужными, как ему казалось, подробностями о последних часах его жизни. Именно Устинов и его жена — единственные реальные очевидцы! — сделали, в сущности, невозможным любое криминальное расследование, ограничив свои показания и воспоминания о случившемся 6-ю или 7-ю часами вечера и теми утренними часами, когда в гостинице появился Эрлих — посторонний, ни о чем не подозревавший «свидетель», в присутствии которого было всего естественней позвать коменданта и войти в 5-й номер. (Оба они к тому времени уже знали или догадывались о развязке.)
Да, Устинов кое о чем умолчал. И умолчал сознательно, пытаясь отчасти обелить Есенина и, с другой стороны, вывести из этой истории, насколько возможно, себя самого и Елизавету Устинову. Зачем? — так, видимо, рассуждал Устинов. — Зачем сообщать подробности, которые могут породить лишь новые сплетни и домыслы?!! Разве мало и без того всякой грязи лилось на Есенина с газетных и журнальных страниц?! Разве мало ужаса в противоестественной смерти!8 А главное — Есенину-то уже все равно не поможешь!
Да, помочь в тот момент Устинов мог разве что самому себе, оградив себя по возможности от расспросов следователей и журналистов. Так он и поступил, оставив нас — спустя десятилетия! — размышлять над «загадкой» есенинского ухода.
Не будем идеализировать Устинова, но отдадим ему должное: он не предал Есенина и многое сделал для его памяти. Ведь именно он держал тогда в поле зрения всю стремительно обрастающую слухами информацию о смерти поэта и весьма продуманно, выверенно пропускал ее через редакционный фильтр «Красной газеты», оказавшейся в те дни основным печатным источником сведений о случившемся9. Именно Устинов, в чем трудно усомниться, был инициатором официального сообщения, помещенного в «Красной газете» 29 декабря10.
Очевидно, Устинову (и впоследствии — П. И. Чагину11) мы обязаны тем, что в последующие дни, как и в течение всего 1926 г., «Красная газета» систематически печатает на своих страницах статьи о Есенине и его неизвестные произведения (в том числе — отрывок из поэмы «Черный человек»), сообщает об основных мероприятиях по увековечиванию его памяти. Именно Устинов организовал и выпустил «есенинский» номер «Красной газеты» 31 декабря 1925г. (некрологические статьи В. Каверина, С. Семенова, М. Слонимского, Н. Тихонова, А. Толстого). Именно в «Красной газете» появляется 19 января (20 января — в «Известиях») статья Л. Д. Троцкого «Памяти Есенина». Излишне говорить и о том, насколько стиль публикаций «Красной газеты», посвященных Есенину в 1926 г., отличался от тональности выступлений Л. Сосновского в «Правде» или, скажем, А. Крученых, насколько он был вообще далек от нараставшей в стране кампании против Есенина и «есенинщины».
Друг Есенина и очевидец его последних часов, Устинов не уклонился и от участия в сборниках памяти поэта, которые начали готовиться сразу же после его похорон. Любопытно взглянуть на различные редакции его воспоминаний. Первая из них («Сергей Есенин и его смерть»), появившаяся 29 декабря в «Красной газете», была написана, конечно, на скорую руку и содержала сведения о их первом знакомстве, о «повороте» Есенина от левых эсеров к большевистским Советам, о его «шатаниях», о встрече с Дункан… В текст своей заметки Устинов включил и стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…», полученное им накануне от Эрлиха, рассказал о том, как оно было написано, и сопроводил его коротким пояснением: «Стихотворение это написано не мне, а товарищу, который скажется, если это ему нужно: товарищ этот просил стих не опубликовывать, потому что так хотел Есенин…». О предсмертных же часах Есенина Устинов первоначально не написал ни слова.
Второй и расширенный вариант воспоминаний Устинова появился через несколько месяцев в подготовленном «Всероссийским Союзом поэтов» сборнике «Памяти Есенина» под заголовком «Годы восхода и заката», третий и последний — в том же году в сборнике «Сергей Александрович Есенин. Воспоминания». Сопоставляя эти редакции, нетрудно видеть, что Устинов в обоих случаях как бы уводит читателей в сторону от того, что было в действительности (по изложенной выше версии), намеренно «смазывает» наиболее важные детали последних часов, повторяя, что в последний раз видел своего Друга около 6 или 7 вечера 27 декабря, и т. д.12
Нет, Устинов, по существу, не лжет, но явно недоговаривает, ничего не сообщая о том, что естественно ожидалось бы в такой связи: как узнал он о самоубийстве, какими были его первые действия, кто извлекал Есенина из петли… Почему? Разве он, профессиональный литератор, был не в состоянии дописать еще несколько строк? И еще вопрос: почему понадобилось привлечь к этому Елизавету Алексеевну Устинову? Кто такая Устинова (под этим именем в литературе, насколько известно, она не выступала)? Сам собой напрашивается вывод: Георгию Устинову важно было дать слово еще одному «очевидцу» — косвенным образом подтвердить то, что он собирался заявить от собственного имени.
Странно! Муж и жена, проживающие в одном и том же номере «Англетера» (№ 130) и находившиеся рядом с Есениным накануне, незадолго до его гибели, пишут через несколько дней (мемуары Устиновой имеют дату: 3 января 1926 г.) о том, что происходило у них на глазах… по отдельности, как бы независимо друг от друга. Пишут о последних часах Есенина по-разному (каждый из них привносит мелкие штрихи и детали), но в равной степени невнятно, смутно. Особенно расплывчаты воспоминания Устиновой в своей основной, завершающей части. В них та же недоговоренность, что и в мемуарном очерке, написанном ее мужем, пропущены — это очевидно! — и факты, и логические звенья. Добавим, что воспоминания Устинова и его жены близки не только по содержанию, но и — как видится — стилистически. Так можно ли поручиться, что Елизавета Алексеевна писала самостоятельно, что ее воспоминания не отредактированы Георгием Устиновым или, по крайней мере, не согласованы с ним?
Все это пока всего-навсего гипотеза, требующая прямых и веских доказательств, но если она подтвердится, то версия, вытекающая из мемуаров Гариной, станет гораздо более убедительной.
Ощущение «странности» еще более усиливается при сопоставлении устиновских воспоминаний с тем изложением событий, которое было напечатано на другой день (анонимно) в «Новой вечерней газете». Сообщалось, что Устинова, спустившись утром к Есенину «за самоваром» и найдя дверь запертой, «ушла к себе и только около 11 час, рассказала вернувшемуся мужу, что не могла достучаться к Есенину». Устинов отправился сам и, «предположив неладное», позвал коменданта, с помощью которого и вскрыл дверь13.
Так кто же все-таки первым вошел в 5-й номер «Англетера»? Елизавета Устинова с Эрлихом (его имя вовсе не упоминается в «Новой вечерней газете»)? Или Георгий Устинов с Назаровым? Откуда мог «вернуться» Устинов к 11 часам утра? Со службы? Но в его печатных воспоминаниях нет ничего подобного. Что означает, собственно, эта анонимная публикация? Отзвук расползавшихся по городу слухов или пересказ того, что говорили поначалу (то есть утром и днем 28-го) Устинов и его жена? Можно ли допустить, что Устинов, сотрудник «Красной газеты» и в высшей степени «заинтересованное лицо», не знал заранее про есенинский «материал», подготовленный в редакции «Новой вечерней…»? А если он прочел его лишь 29-го — почему сразу же не опроверг, не уточнил сведения, столь отличные от его собственных официальных показаний?
А может быть, задача Устиновых в том и состояла, чтобы затемнить дело? Сказать что-то, не прояснив ничего?! Упомянуть о частностях {не слишком заботясь даже о том, чтобы они совпадали), но умолчать о главном — о ночных обстоятельствах? Если цель их была такова, то они, бесспорно, ее достигли. Смерть Есенина превратилась в «неразрешимую тайну»14. Покров неизвестности окутал его последние часы. Нескончаемо громоздятся вопросы, сталкиваются «версии» и разгораются дискуссии, и в этом объективно повинны прежде всего Устиновы, утаившие, по видимости, нечто важное, пусть даже вынужденно или из благих побуждений!

***

Занимаясь на протяжении многих лет творчеством новокрестьянских поэтов, я слышал от разных людей о том, что изредка в кругу самых близких друзей Устинов признавался якобы в своей причастности к «последней тайне» Есенина. Разговоры об этом проникли за минувшие годы в печать — притом, как правило, в такой форме: вот, дескать, проговорился Устинов кому-то, что знает правду о смерти Есенина, а через несколько дней его самого из петли вынули. Ясное дело — убрали «свидетеля», а может, и соучастника преступления.
Да, лучше чем кто-либо другой Устинов знал, что произошло в «Англетере»… Хотя его собственная гибель — разумеется, самоубийство! — наводит, скорее, на мысль о том, что он, решив от безвыходности покончить с собой и выбрав тот же способ, совершил напоследок отчаянную попытку связать себя с Есениным, так сказать, намертво, единым узлом, разделить его участь — трагическую участь «черного человека», доведенного до порога неисцелимой болезни и загнанного в последний жестокий тупик. Что хотел он выразить своим поступком? Верно, посмертную есенинскую правоту и самую страшную непроизносимую «тайну» — невозможность жить в удушенной, умертвленной стране! Есенин понял это чутким слухом поэта раньше многих других; Устинов — семь лет спустя.
Устинов и после смерти остался рядом с Есениным. Он похоронен на Ваганьковском кладбище, в «есенинской» аллее, напротив могилы своего друга.
Нет, не случайно Нина Михайловна Гарина соединила их имена в своих воспоминаниях!

ПРИМЕЧАНИЯ

1) В сущности в 1935 г. в СССР появились лишь две (и притом — вульгарно-критические) статьи, посвященные Есенину: А. Селивановский. Есенин // «Лит. учеба». 1935. № 1. С. 38-53; А. Селивановский. Через десять лет // «Лит. газета». 1935. № 71. 24 дек. С. 3). Кроме того, имя Есенина проскальзывало, хотя и не часто, в некоторых обзорных статьях. Книг Есенина, как и публикаций его произведений за весь 1935 г. не было ни одной (см.: Е. Л. Карпов. С. А. Есенин. Библиографический справочник. М., 1972; Русские советские писатели. Поэты. Биобиблиографический указатель. Т. 8. С. А. Есенин. М., 1985, и др.)
2) Ранний звонок в шесть утра, скорее всего, — ошибка памяти Гариной. Но когда был в действительности обнаружен висельник — вопрос не праздный. Не только воспоминания Гариной, но и некоторые другие источники позволяют предположить, что слухи о смерти Есенина распространились по городу раньше, чем в половине одиннадцатого (официально объявленное — через «Красную звезду» — время обнаружения трупа). Так, В. Рождественский пишет в своих воспоминаниях про «туманное колючее утро, более похожее на сумерки, когда он, придя в Госиздат, узнал о случившемся от П. Н. Медведева (Всеволод Рождественский. Сергей Есенин (из книги «Повесть моей жизни») // «Звезда». 1946. № 1. С. 112). В позднейшей редакции к эпитетам «туманное» и «колючее» прибавляется слово: «раннее» (Всеволод Рождественский. Страницы жизни. Из литературных воспоминаний, М., 1974. С. 260). Можно заключить, что это было между 9 и 10 часами утра. Впрочем, упомянутое Рождественским «раннее утро» противоречит его же собственному описанию случившегося в этот день (письмо к В. А. Мануйлову: «Утром, в двенадцатом часу, жена Г. Устинова <…> вместе с петербургским имажинистом В. Эрлихом постучались в есенинскую комнату» (О Всеволоде Рождественском… С. 58. Сама Устинова в своих воспоминаниях точного времени не назвала, а комендант «Англетера» В. М. Назаров дал показания, что Устинова обратилась к нему между 10 и 10.30). Писатель Н. Н. Никитин вспоминал: «Рано утром (курсив мой. — К.А.) на третий день праздника из «Англетера» позвонил. Садофьев. Все стало ясно» (Н. Никитин, О Есенине // «Звезда». 1962. N24. С. 146).
3) Георгий Устинов. Мои воспоминания об Есенине… С. 167.
4) «От одного стакана вина он уже хмелел и начинал расходиться», — вспоминал поэт В. Ф. Наседкин. И далее: «Хмелея, Есенин становился задирой. Оскорбить, унизить своего собеседника тогда ему ничего не стоило» (В. Наседкин, Последний год Есенина (из воспоминаний). М. , 1927. С. 29-30). См. также в записях Э. Я. Германа: «Пил он в последние годы плохо. Хмелел сразу, как хмелеют непривыкшие к алкоголю» (Э. Я. Герман. Из книги о Есенине // С. А. Есенин. Материалы к биографии. С. 162).
5) Там же. С. 168. Эта версия смерти Есенина, согласно которой поэт не собирался кончать с собой, а хотел лишь симулировать самоубийство, изложена (со ссылкой на С. А. Клычкова) писателем В. Е. Ардовым (см.: В. Е. Ардов. Из воспоминаний. Публикация В. Ф. Тендер // Минувшее. Исторический альманах. Вып. 17. М.-СПб., 1994. С. 191).
6) Е. Устинова. Четыре дня Сергея Александровича Есенина… С. 237.
7) Георгий Устинов. Сергей Есенин и его смерть// «Красная газета». Веч. вып. 1925. № 314. 25 декабря. С. 4.
8) «Ужасающие подробности» о смерти Есенина передавал, например, художник В. С. Сварог, который утром 28 декабря выполнил для «Красной газеты» несколько зарисовок вынутого из петли поэта. «Есенин на полу, — рассказывал Сварог, — руки в крови <…> вмятина на лбу. Милиция, протокол…» Рассказ Сварога записал в своем дневнике 30 декабря художник В. В. Воинов, тут же отметивший: «Сварог не мог рисовать — внутреннее чувство протеста». Еще ранее, 28 декабря, В. В. Воинов записал: «Умер (повесился) С. Есенин» (Сектор рукописей Государственного Русского музея, ф. 70. № 588. Л. 129-129 об.)
9) Из письма В. А. Рождественского к В. А. Мануйлову от 28 декабря явствует, что П. Н. Медведев (первый из ленинградских писателей, узнавший утром о смерти Есенина) был извещен об этом одним из сотрудников «Красной газеты» (О Всеволоде Рождественском… С. 57).
10) «Вчера в 10 1/2 ч. утра в гостинице «Англетер» был обнаружен повесившимся на трубе парового отопления поэт Сергей Есенин, несколько дней назад приехавший из Москвы.
Накануне вечером С. Есенин просил администрацию гостиницы не допускать к нему в номер никого, так как он устал и желает отдохнуть» («Красная газета» Веч. вып. 1925, № 314. 29 декабря. С. 4).
11) Петр Иванович Чагин (1898-1967), близкий знакомый Есенина, был назначен на ХIV съезде ВКП(б) ответственным редактором «Красной газеты»; приступил к своим обязанностям в феврале 1926 г.
12) В целом «Воспоминания об Есенине» дают более приглаженный, более «ровный» образ поэта, нежели «Годы восхода и заката». Так, в сборнике «Памяти Есенина» читаем: «За последние годы он (Есенин — К. А.) был у меня раз пять-шесть, всегда в тяжелом состоянии опьянения, плакал и скандалил, скандалил и плакал… Он стал невыносим, это был совсем другой Есенин <…> У него были мучительные порывы вырваться из цепких лап болезни, он бросал пить и срывался снова» (Георгий Устинов. Годы восхода и заката… С. 87). В «Воспоминаниях об Есенине» эти слова отсутствуют. Впрочем, и в последнем варианте этих воспоминаний Устинов, несколько смягчая то, что связано с «закатом» Есенина, отнюдь не умалчивает о его подавленности и душевном надломе в последние годы жизни, о его болезни и пьяных выходках. В этом плане его воспоминания (в обоих вариантах), как и вообще воспоминания о Есенине того времени, заметно отличаются от более поздней мемуаристики 60-х и 70-х гг., выставлявшей поэта совершенно здоровым человеком.
13) Самоубийство поэта Сергея Есенина // «Новая вечерняя газета». 1925. № 247. 29 декабря. С. 5.
14) Георгий Устинов. Мои воспоминания об Есенине… С. 163.

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика
реплики часов