Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58836776
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
29846
39415
159743
56530344
890598
1020655

Сегодня: Март 28, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

АЛЕКСЕЕВА А. Здесь завершился их роман (Сергей Есенин и Айседора Дункан)

PostDateIcon 26.03.2015 19:44  |  Печать
Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 
Просмотров: 6982

Адель Алексеева

Здесь завершился их роман (Сергей Есенин и Айседора Дункан)

     Охватили Россию революция и гражданская война — и все без меры. Если уж жара, то несколько лет подряд, и ни единого колоска, ни единой капли воды с неба. Ну а уж если непогода, то…
     Зато сколько выдающихся личностей, магнитов, притягивающих к себе? Вокруг так и вьются мотыльки — литераторы-переводчики, журналисты. Если бы только российские! Недоумевающая заграница так и рвется проникнуть в красное народное царство и, быть может, покориться, слиться с революционным воодушевлением.
     Вот и Айседору Дункан, американскую танцовщицу-босоножку, презревшую европейское мещанство, увлекли идеи социализма. Она устремилась в неведомую республику, приезжала в Россию несколько раз и решила, что именно там наберет сотни и сотни девочек, которым покажет красоту движения, полета и которые будут танцевать в ее стиле — босиком, в вольных нарядах.
     Женщина неудержимых страстей, Дункан всегда добивалась того, чего желала. Однако, мечтая о танцующих массах, Айседора оказалась в московском доме на Пречистенке, увидела там поэта Есенина и… влюбилась.
     Это был человек с детской улыбкой, говоривший на незнакомом музыкальном языке, с золотыми волосами и голубыми глазами. К тому же, читая стихи, он так завораживающе взмахивал и дирижировал руками, что это напоминало маятник с часовым механизмом. А заканчивая стихи, отступал на несколько шагов назад, и глаза его при этом суживались и слегка пьянели.

Esenin Duncan 03
     Опытная, соблазнительная Айседора была старше поэта, но не собиралась скрывать вспыхнувшую страсть. Она положила его голову себе на колени и, перебирая кудри, повторяла: «Solotaia golova!» Она была светская львица, а он казался ей сказочным принцем.
Анатолий Мариенгоф (не лучший из друзей Есенина, называвший Айседору Изадорой) оставил описание одного из вечеров в доме на Пречистенке:
      «…Мы отправились к Дункан. Пречистенка. Балашовский особняк. Тяжелые мраморные лестницы, комнаты в «стилях»: ампировские — похожи на залы московских ресторанов, излюбленных купечеством; мавританские — на сандуновские бани. В зимнем саду — дохлые кактусы и унылые пальмы. Кактусы и пальмы так же несчастны и грустны, как звери в железных клетках Зоологического парка.
     Мебель грузная, в золоте. Парча, штоф, бархат. В комнате Изадоры Дункан на креслах, диванах, столах — французские легкие ткани, венецианские платки, русский пестрый ситец.
     Из сундуков вытащено все, чем можно прикрыть бесстыдство, дурной вкус, дурную роскошь.
     Изадора нежно улыбнулась и, собирая морщинки на носу, говорит:
C'est Balachoff… ploho chambre… ploho… Isadora fichu chale… achetra mnogo, mnogo ruska chale…
     На полу волосяные тюфячки, подушки, матрацы, покрытые коврами и мехом.
     Люстры затянуты красным шелком. Изадора не любит белого электричества. Ей больше пятидесяти лет.
     На столике, перед кроватью, большой портрет Гордона Крега.
     Есенин берет его и пристально рассматривает. Потом будто выпивает свои сухие, слегка потрескавшие губы.
     — Твой муж?
     — Qu'est-ce que c'est mouje?
     — Man… epoux…
     — Oui. mari… bil… Kreg pioho, pioho man… Kreg pichet, pichet, travaillait, travaillait… ploho mou-je… Kreg genie.
     Есенин тычет себя пальцем в грудь.
     — И я гений!.. Есенин гений… гений!., я… Есенин — гений, а Крег — дрянь!
     И, скроив презрительную гримасу, он сует портрет Крега под кипу нот и старых журналов.
     — Адьу!
     Изадора в восторге:
     — Adieu.
     И делает мягкий прощальный жест.
     — А теперь, Изадора, — и Есенин пригибает бровь, — танцуй… понимаешь, Изадора?.. Нам танцуй!
     Он чувствует себя Иродом, требующим танец у Саломеи.
     — Tansoui? Bon!
     Дункан надевает есенинские кепи и пиджак. Музыка чувственная, незнакомая, беспокоящая.
     Апаш — Изадора Дункан. Женщина — шарф.
     Страшный и прекрасный танец.
     Узкое и розовое тело шарфа извивается в ее руках. Она ломает ему хребет, беспокойными пальцами сдавливает горло. Беспощадно и трагически свисает круглая шелковая голова ткани.
     Дункан кончила танец, распластав на ковре судорожно вытянувшийся труп своего призрачного партнера…
     …Нехорошая кутерьма захлестнула дни. Розовый полусумрак. С мягких больших плеч Изадоры стекают легкие складки красноватого шелка.
     Есенин сует «Почем-Соли» (Один из приятелей в шумной компании) четвертаковый детский музыкальный ящичек.
     — Крути, Мишук, а я буду кренделя выделывать.
      «Почем-Соль» крутит проволочную ручку. Ящик скрипит «Барыню».

Ба-а-а-а-рыня, барыня-а!
Сударыня барыня-а!

     Скинув лаковые башмаки, босыми ногами на пушистых французских коврах Есенин «выделывает кренделя».
     Дункан смотрит на него влюбленными синими фаянсовыми блюдцами.
     — C'est la Russie… a c'est la Russie… (Это Россия…)
     Ходуном ходят на столе стаканы, расплескивая теплое шампанское.
     Вертуном крутятся есенинские желтые пятки.
     — Mitschateino!
     Есенин останавливается. На побледневшем лбу крупные, холодные капли. Глаза тоже как холодные, крупные, почти бесцветные злые капли.
     — Изадора, сигарет!
     Дункан подает Есенину папиросу.
     — Шампань!
     И она идет за шампанским…
     Дункан завязывает вокруг его шеи свои нежные, слишком мягкие руки.
     На синие фаянсовые блюдца будто проливается чай, разбавленный молоком.
     Она шепчет:
     — Essenin krepkii!.. oschegne krepkii.
     Таких ночей стало семь в неделю и тридцать в месяц».
     А потом Асейдору охватило страстное желание показать своему принцу заграницу, мир. Они жили в Берлине, во Франции, побывали в Италии и, наконец, отправились в Америку. На первоклассном пароходе. Там были библиотека, казино, бассейны, типография, танцевальные залы, оранжереи, бойня для коров и свиней… Даже самолет стоял на палубе «Парижа», для тех, кто пожелал бы попасть в Нью-Йорк на двадцать четыре часа раньше. Целую неделю в этой роскоши, фантастической после голодных лет военного коммунизма и продразверстки, добирались Есенины до Америки.
     Газеты сообщали: «Вчера прибыла в Нью-Йорк известная танцовщица Айседора Дункан в сопровождении поэта Сергея Есенина. Представители иммиграционного ведомства запретили Дункан и Есенину сойти на берег и распорядились об отправке путешественников на Эллис-Айленд, где будет произведено дознание в связи с полученными сведениями, что оба прибыли в Америку для коммунистической пропаганды».
     Дункан резко протестовала, категорически опровергая слухи о близости к советскому правительству. Протестовал и Есенин. Чета оставлена была на пароходе и провела там ночь.
     Есенин рычал на мещанистую Европу, на зазнавшуюся Америку, где никто не понимал его стихов. По ночам ему мерещились рязанские луны, похожие на коровье вымя, закаты над плавной Окой и «домиков бревенчатый живот». Его тянуло в Россию, и спустя некоторое время Айседора тоже пожелала оказаться в России: там жили, мечтали о светлом будущем, там она могла создать свою студию, научить бедных детей пролетариев Танцам, которые и есть Красота.

* * *

     В следующий приезд в Россию она уже разбиралась в советской номенклатуре и действовала с большим размахом. В Москве не хватало пространства для репетиций — и «красная балерина» отправилась прямо к Луначарскому, наркому по культуре.
     Место для танцев было выбрано удачно. Луначарский посоветовался с художником Грабарем, с врачом Семашко, знавшими толк в подмосковных лечебницах, в барских домах, покинутых помещиками, и остановился на Литвинове, что на берегу речки Нары. Раньше это было имение князей Щербатовых, потом школа… Часть дома сгорела. Однако сохранились зал, столовая, остатки кресел и диванов. Сохранилось даже пианино.
     После смерти князя Алексея Григорьевича стараниями и настойчивостью Софьи Степановны владения Щербатовых расширились. Только в соседней Кубинской волости им принадлежало уже без малого четыреста десятин земли, более половины которой находилось под пашней.
     Вдова, княгиня, вошла в долевое участие с помещиками Скуратовым, Лукиным, Васильчиковым по строительству бумагопрядильной фабрики в деревне Малая Нара. И там была возведена более благоустроенная усадьба.
     В 1910 году ее посетил в качестве гостя и учителя внука Сергея Щербатова известный русский живописец Игорь Эммануилович Грабарь. И вот какое он оставил описание:
      «Нара оказалась старинной дворянской усадьбой с очаровательными постройками XIX века, — говорится в иллюстрированной книге И.Э. Грабаря «Моя жизнь», — двухэтажным барским домом, вторым домом павильонного типа, с бельведером, прелестным павильоном возле главного дома, обращенным в летнюю кухню. Все это находилось в огромном столетнем парке с дивными липовыми аллеями, из которых одна носила название готической, по сходству с внутренностью готического свода».
     …Цель Айседоры Дункан казалась ясной, но одно дело цель, другое — путь к этой цели. Как добраться до столь отдаленного места, да еще с девочками? О шоссейных дорогах доктор Семашко только грезил. Детей они вместе с Ирмой (помощницей Дункан) отправили заранее на грузовике, чтобы они освоились, отдохнули, все приготовили — ведь для хрупких и чувствительных поэта и балерины это очень важно.
     Сегодня на стене главного входа можно видеть мемориальную доску, прикрепленную в год 100-летнего юбилея Есенина: «Здесь летом 1923 г., в бывшем имении князей Щербатовых, вместе с известной американской балериной Айседорой Дункан и ее балетной группой отдыхал великий русский поэт Сергей Александрович Есенин».
     Но тогда…
     Получив разрешение официальных органов использовать щербатовский дом для репетиций, Айседора (Дора-дорогая, Изадора, Дуня) уговорила Есенина ехать с ней. «Я накормлю ваших голодных детей, — говорила она, — я научу их Красоте, и они полюбят свою Айседору».
     Девочек, готовых не только покоряться красивой женщине в пышном платье, полноватой, с горящими глазами, с изящными босыми ножками, набралось не так много. Они добрались на грузовике до Литвинова по тряским дорогам более или менее благополучно.
     Зато Дункан и Есенина ждали «приключения». Переводчик Илья Шнейдер оставил об этом записки:
Duncan 03      «Школа отдыхала в Литвинове. Решено было ехать туда. Раздобыли открытую легковую машину, и Дункан, Есенин и я отправились в Литвиново. По дороге нам попалось коровье стадо. Есенин, увидев стадо, вытянул шею: «Коровы…» Потом, оглядываясь на нас, быстро заговорил: «А вот если бы не было коров? Россия — и без коров? Ну нет! Без коровы нет деревни, а без деревни нельзя представить Россию».
     Все шло благополучно, пока они мчались по шоссе вдоль железной дороги, но, свернув в сторону Литвиново, машина то и дело стала останавливаться и, наконец въехав уже в сумерках в лес, села, а затем и вовсе отказалась двигаться».
     Что делать? Просить какого-нибудь мужика довести их на телеге. Мужик согласился, но хмуро пошутил: «Тело-то ваше я довезу, а за душу не ручаюсь». Двинулись по тряской дороге, проклиная погоду и дороги. Есенин ругался, Айседора плакала. Вдруг впереди в кромешной темноте Дункан разглядела огни — и слёз ее как не бывало.
     — Это они, мои дети! Ирма догадалась сделать факелы, и они идут нам навстречу! Ура!
Далеко впереди забрезжили розовые отблески, резко обозначились черные стволы деревьев.
     Это розовое сияние быстро приближалось и вдруг прорезало лесную тьму языками пламени, перебегавшими и плясавшими в руках невидимых то ли гномов, то ли неведомых существ. Айседоре все это показалось какой-то сказкой о волшебниках, которые несут в хрустальную карету «Белоснежку».
      «Факелы приближались и, внезапно ринувшись прямо на нас, образовали огненный круг, шумевший и кричавший, осветивший радостные лица и сияющие глаза «дунканят» в их красных туниках, со смоляными факелами в руках…»
     Айседора, как завороженная, смотрела вокруг расширившимися, счастливыми глазами. Путники добрались до литвиновской усадьбы — и не было границ их радости, когда вошли в теплый, просторный дом, убранный пахучими березовыми ветками! Можно было сесть за стол, украшенный гирляндами полевых цветов!.. А утром, проснувшись, бродить по парку с пышными елями, липами и даже, кажется, туями!..
esenin 04     Есенин хлопал руками по коленкам и заливался удивительным смехом.
     Илья Шнейдер вспоминал: «Каждый день Есенин с удовольствием присутствовал на уроке танца, который Ирма устраивала на зеленой лужайке возле дома. Иногда уходили далеко гулять и возвращались голодные как волки… Впереди белели развалины дома».
Из зарубежной поездки супруги вернулись в расстроенных чувствах. Айседора, не скрывая досады и горького разочарования, говорила:
     — Я увезла из России Есенина, где условия жизни пока еще трудные. Теперь он возвращается обратно, чтобы спасти свой разум, так как без Родины он жить не может. Я знаю, что очень много сердец будут молиться, чтобы этот великий поэт был спасен для того, чтобы и дальше творить красоту… И я привезла этого ребенка на его Родину…
     Очевидцы так описывали Дункан: «Воздушная фигурка, с гордо посаженной царственной головой, облитой красивой медью густых, гладких стриженых волос». Газеты писали о легкокрылой танцовщице-босоножке, задумавшей возродить древнегреческий танец. Но зачем она приехала из сытой Америки в голодную и холодную Россию? Объяснение такому авантюрному поступку дал Луначарский: «Дункан называли «царицей» жестов, но из всех ее жестов этот последний — поездка в революционную Россию, вопреки навеянным на нее страхам, — самый красивый и заслуживает наиболее громких аплодисментов». Сама Айседора свой поступок объясняла просто: «Я бежала из Европы от искусства, связанного с коммерцией». Касаясь своей профессии, она уверяла: «Если вы научите человека вполне владеть телом, если вы при этом будете упражнять его в выражении высоких чувств, сделаете так, что движения его глаз, головы, рук, туловища, ног выражали спокойствие, глубокую мысль, любовь, ласку, дружбу или гордый жест величавого отказа от чего-нибудь презренного, враждебного и т.д., то это отразится на самом сознании, на его душе».
     Дункан хотела создать в Москве, столице нового мира, школу, в которой танец был бы средством художественно-физического воспитания детей.
     Погода стала портиться, но Дункан не сдавалась: она репетировала и репетировала. Как писал Мариенгоф, в таких случаях у нее по-детски припухали губы, и на голубых фаянсовых блюдцах сверкали соленые капельки.
     Рядом сел Есенин. Она опустилась на пол около его стула, обняла его ногу и рассыпала по его коленям красную медь своих волос:
     — Anguel.
     Есенин грубо отталкивал ее:
     — Пойди ты…
     Изадора еще нежнее произносила:
     — Serguei Alexandrovich, lublu tibia.
     Кончалось — как и на Пречистенке. Есенин требовал: «Адье, адье, отдай мое белье, я ухожу».

* * *

     …А в тот вечер Есенин с Ирмой отправились к реке прогуляться.
      — «Плюйся, ветер, охапками листьев, Я такой же, как ты, хулиган!..» — с этими словами он подхватил Ирму, и они вышли на берег Нары.
     И тут предстало такое зрелище, что оба замерли. За лесом садилось огнедышащее солнце. В просветах меж облаков прятались лиловые, багровые, желтые с зеленым отливом слоистые облака.
     Как у всех поэтов, у Есенина присутствие юных особ вызывало желание читать стихи — никто так не умеет слушать поэтическое слово, как девушки. Да и озеро рядом с рекой вдохновляло: в нем отражалась вся многоликая гамма небесных цветов.

…Поле, поле, кого ты зовешь?
Или снится мне сон веселый —
Синей конницей скачет рожь,
Обгоняя леса и села?

Нет, не рожь! скачет по полю стужа,
Окна выбиты, настежь двери.
Даже солнце мерзнет, как лужа,
Которую напрудил мерин.

Кто это? Русь моя, кто ты? кто?
Чей черпак в снегов твоих накипь?
На дорогах голодным ртом
Сосут край зари собаки.

Им не нужно бежать в «туда» —
Здесь, с людьми бы теплей ужиться.
Бог ребенка волчице дал,
Человек съел дитя волчицы.

О, кого же, кого же петь
В этом бешеном зареве трупов?..
Посмотрите: у женщин третий
Вылупляется глаз из пупа…

     Голос его звенел и звенел, переходя от вопросительных к восклицательным интонациям, баритон звучал торжествующе.
     Они оказались возле церкви. Есенин оглядел ее, перекрестился, прочитал: «Храм Успения Пресвятой Богородицы».
     Долго молчал, а потом, вздохнув, произнес:

Наша жизнь — простыня да кровать,
Наша жизнь — поцелуй да в омут.

     Ирме хотелось бы услышать что-нибудь о его жене, замечательной актрисе Зинаиде Райх, о влюбленной в него Галине Бениславской и вообще: отчего его влечет к выдающимся женщинам, к стареющей Айседоре и отчего он так с нею груб…
     Но на поэта нашла новая блажь: должен же он поразить Ирму «великой тайной», о которой рассказывала секретарь Айседоры - Лола Кинел. Он понизил голос до шепота и произнес:
     — А вы знаете? Ведь Ленин-то уже умер.
     — Зачем вы так шутите, Сергей Александрович? — оторопела Ирма.
     — Я не шучу. Он умер. Только еще нет человека, который бы занял его место. И об этом никто не знает. Только несколько надежных людей.
     — Это подвох или правда? — Ирма притворилась обманутой. — Я б хотела слушать дальше — какая интрига!
     — Видите ли, — тихо продолжил Есенин, — если спустя некоторое время кто-нибудь попытается дознаться, врачи впустят его на минуту и покажут, что Ленин спит. А он не спит. Он набальзамирован. Умер! Искусно набальзамирован. Это сделали немцы. На бальзамирование у них ушло несколько недель. И вот так откладывается извещение с недели на неделю, пока мы не сумеем найти сильного руководителя. Большевизм не может существовать без сильного человека. Тем временем они продолжают публиковать бюллетени о «постепенном ухудшении». Вы не обратили внимания, как мало людей допускают к нему? Что нет интервью? — А тихий голос продолжал: — Но если вы хоть слово пророните — умрете!
     По спине у нее побежали мурашки. Есенин не скрыл улыбку удовлетворения…
     Поэт вдруг обернулся, опять предстала церковь — он поклонился и размашисто осенил себя крестом.
     Пора возвращаться. Они двинулись по широкой аллее, которую тут называли «Софьюшкина тропа». Закат еще пламенел, но уже преобладали темные и синие гряды. Озеро наливалось все более густыми, багрово-синими тенями. С особой мрачностью отражались в воде деревья на противоположной стороне. И мнились какие-то неясные фигуры. Озерные тени? Они вырывают минувшее… В памяти поэта возникло родное село Константиново, помещица Анна Снегина. Где-то она теперь? В Париже, в скучной Англии?..
     Они открыли тяжелую дверь. Та хлопнула со всей силой.
     — Вы все репетируете? Танцуете?
     Айседоре в его тоне послышалась насмешка, она спрятала свою ревность и с каким-то вызовом вернулась к любимой теме:
     — Танцы — это жизнь, это красота!
     Есенин миролюбиво ответил:
     — Танцовщица не может стать великим человеком, ее слава живет недолго.
     — Нет, — рассердилась Айседора. — Танцовщица, если это выдающаяся танцовщица, может дать людям то, что навсегда останется с ними, может навсегда оставить в них след, ведь настоящее искусство незаметно для людей изменяет их.
     — Айседора, танцовщики, как и актеры: одно поколение помнит их, следующее читает о них, третье — ничего не знает.
     Айседора слушала, как всегда полная внимания к Есенину, хотя уже сердилась. Он медленно поднялся, прислонился к стене и, сложив руки, нежно посмотрел на нее и сказал:
     — Ты — просто танцовщица. Люди могут приходить и восхищаться тобой, даже плакать. Но — через несколько лет твоя великая слава испарится. И — никакой Айседоры!
     Он поднялся, вышел вперед и сжал свой завораживающий кулак:

Скоро заморозь известью выбелит
Тот поселок и эти луга.
Никуда вам не скрыться от гибели,
Никуда не уйти от врага.
Вот он, вот он с железным брюхом.
Тянет к глоткам равнин пятерню…

     — А поэты — продолжают жить, — он все еще улыбался. — И я, Есенин, оставлю после себя стихи.
     В этой насмешке и поддразнивании было что-то жестокое. По лицу Айседоры пробежала тень.
     А он, вспомнив что-то забавное, усмехнулся и сказал:
     — Большевики запретили использовать в печати слово Бог. Они даже издали декрет по этому поводу. Раз, когда я показал свои стихотворения, редактор вернул их мне, требуя всех «богов» заменить другими словами… Другими словами!
     — Как же вы поступили?
     — О, я просто взял револьвер, пошел к этому человеку и сказал ему, что декрет или не декрет, а ему придется печатать вещи как они есть. Он отказался. Тогда я поинтересовался, случалось ли ему получать по морде, и сам пошел в наборный цех и поменял шрифт. Вот и все.
     Айседора молчала, долго, и, к общему удивлению, сказала по-русски:
     — А большевики правы. Нет бога. Старо. Глупо.
     Есенин усмехнулся, зло крякнул и проворчал иронично, словно разговаривая с ребенком, который старается казаться взрослым и умным:
     — Эх, Айседора! Ведь все от Бога. Поэзия и даже твои танцы.
     — Нет, нет, — убежденно ответила та по-английски. — Скажите ему, — она обратилась к Шнейдеру, — что мои боги — Красота и Любовь. Других — нет. Откуда ты знаешь, что есть бог? Греки это поняли давно. Люди придумывают богов себе на радость. Других богов нет. Не существует ничего сверх того, что мы знаем, изобретаем или воображаем. Весь ад на земле. И весь рай.
     Дункан была все же очень ревнивой натурой. Н. Крандиевская-Толстая, наблюдавшая их отношения, писала: «Порой казалось: пресыщенная, утомленная славой женщина воспринимает и Россию, и революцию, и любовь Есенина как злой аперитив, как огненную приправу к последнему блюду на жизненном пиру.
     Ей было сорок пять. Она была еще хороша, но в отношениях ее к Есенину уже чувствовалась трагическая алчность последнего чувства». Есенин сталкивался с ее ревнивым, властным характером постоянно.
     В тот, последний, вечер обиженная Айседора со слезами твердила:
     — Скажите ему, что он не прав. Я дала людям красоту. Я отдавала им душу, танцевала. И эта красота не умирает. Она где-то присутствует… — У нее вдруг выступили на глазах слезы.
     Вся эта поездка словно была послана, чтобы окончательно разладились их отношения, которые и так уже были на грани разрыва. «Смешная жизнь, смешной разлад». Айседора называла их роман «горьким романом».
     Уезжали они в дождь.


АЛЕКСЕЕВА А.И. Щербатовы и Литвиново: Истории, почерпнутые из архивов и книг о роде Щербатовых, а также из туманов над рекой Нарой. — М.: ИПО «У Никитских ворот), 2015

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика
часы реплики