Поиск по сайту

Наша кнопка

Счетчик посещений

58552724
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
5733
16647
22380
56248947
606546
1020655

Сегодня: Март 19, 2024




Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина

Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ

НАУМОВ Е. К истории одной дружбы.

PostDateIcon 17.12.2010 10:52  |  Печать
Рейтинг:   / 1
ПлохоОтлично 
Просмотров: 9467

К ИСТОРИИ ОДНОЙ ДРУЖБЫ
С. Есенин и Г. Бениславская

В стихах Есенина часто встречается слово «друг».
Оно естественно в устах этого крайне эмоционального поэта. Но дело не только в эмоциях. В пристрастии к этому слову отразилось стремление часто колебавшегося и сомневавшегося Есенина найти опору во внешней среде.
«Друзья, друзья, какой раскол в стране!» — обращался он к читателям с думами о революции; «Друг мой, я очень и очень болен», — писал он в поэме «Черный человек»; его предсмертное стихотворение начинается словами прощания с другом. «Мне кажется, что я все свои стихи пишу только для своих добрых друзей», — говорил Есенин1.
И тем резче бросается в глаза одна есенинская строка из стихотворения 1925 года: «Сестра! Друзей так мало в мире!..> Зная, с какой откровенностью вкладывал поэт собственную биографию в свои стихи, можно не сомневаться в жизненной достоверности этого признания. И может показаться странным, что это писал человек, которого постоянно окружали люди, который не любил и не искал одиночества, у которого было немало литературных спутников, называвших себя его друзьями.
Но как показало время, во всех этих сближениях было больше чисто внешнего, чем внутреннего и органического.
Поэт В. Наседкин, весьма хорошо знавший Есенина, писал о нем: «В его отношениях к людям бесспорным было одно: он дружил и поддерживал знакомство только с явными поклонниками своего поэтического таланта»2.
Этой слабостью бессовестно пользовались окололитературные прихлебатели, грубо льстившие поэту; они окружали его черной сворой, затаскивая в кабаки. Это о них говорил Есенин, со временем убеждаясь в их ничтожестве и фальши: «Верно, предатели, я их знаю и не верю им»3.
Печально складывались отношения и с некоторыми литераторами, которых Есенин когда-то считал своими искренними друзьями.
Еще в пору своего вступления в литературу он повстречал Николая Клюева, полюбил его, назвал его братом; наметилась близость и с другими крестьянскими поэтами. А уже в 1920 году он сообщает А. Ширяевцу: «С старыми товарищами не имею почти ничего, с Клюевым разошелся, Клычков уехал, а Орешин глядит как-то все исподлобья, словно съесть хочет… А Клюев, дорогой мой, — бестия, хитрый, как лисица, и — все это, знаешь, так: под себя, под себя»4.
Причины постепенного расхождения Есенина с Клюевым были глубокими: в основе их лежало разное понимание исторических судеб России.
Былая близость Есенина к крестьянским поэтам сменилась совместными щумными выступлениями с имажинистами. Самым близким среди них он считал Анатолия Мариенгофа, к которому обращался со словами сердечной привязанности: «Среди прославленных и юных ты был всех лучше для меня». Но проходит всего несколько лет, и Есенин начинает видеть всю пустоту и бессодержательность поэзии друзей-имажинистов, В статье «Быт и искусство» (1921) он публично отрекается от имажинистов, осуждая их «пустое акробатничество», «шутовское кривляние», говоря о том, что у них «нет чувства родины во всем широком смысле этого слова» (т. 4, стр. 208). Порвав с А. Мариенгофом и В. Шершеневичем, он делает заявление о роспуске группы имажинистов5, а те в ответ отрекаются от Есенина, обвиняя его в «собственной распущенности»6.
Так рвались нити былой дружбы, что объяснялось в первую очередь энергичным поступательным движением поэта, обгонявшего своих временных соратников.
В последние годы жизни (1924-1925) Есенин создает произведения, говорящие о все более глубоком проникновении в сущность советской действительности («Стансы», «Капитан земли», «Песнь о великом походе», «Анна Снегина»). Идейно-художественная эволюция поэта естественно влекла за собой внутреннюю потребность в новых литературных контактах и их поиски. Он сближается с Л. Леоновым и Вс. Ивановым; преодолевая былую неприязнь, порожденную групповой борьбой, явно тянется к Маяковскому, который замечает это и идет ему навстречу. Есенин сближается с видным партийным работником Азербайджана — редактором газеты «Бакинский рабочий» П. И. Чагиным, что оставляет заметный след в: его творчестве. После неоднократного посещения Кавказа возникает сердечная дружба Есенина с Тицианом Табидзе и другими видными грузинскими поэтами.
Именно к этому времени относится я особая близость Есенина с Галиной Артуровной Бениславской.
Что мы знаем об этом верном друге Есенина?
Только сейчас перед нами начинает вырисовываться во всем своеобразии эта незаурядная личность7.
Галина Артуровна Бениславская родилась в 1897 году в Петербурге. Отец ее, обрусевший француз А. Карьер, был в ту пору студентом. Когда девочке было пять лет, отец разошелся с матерью. Год с небольшим она жила у родственников отца, а затем мать, грузинка по происхождению, увезла ее на Кавказ. Вскоре мать заболела тяжелым психическим расстройством. Ребенка взяли на воспитание тетя по матери и ее муж — Артур Казимирович Бениславский; они удочерили Галю. А. К. Бениславский работал врачом в г. Режице (ныне г. Резекне Латвийской ССР); Галя училась в пансионе в Вильне. Затем мы застаем ее с тетей-матерью в Петрограде, где она поступила в Преображенскую восьмиклассную женскую гимназию.
Ее гимназические годы были интересными и плодотворными. Преподаватели гимназии отличались передовыми взглядами, прививали учащимся любознательность и навыки самостоятельного мышления. С особым увлечением Галя изучала историю, литературу, естественные науки. Литература занимала важное место в гимназической программе, она изучалась в широком общественном аспекте, большое место отводилось характеристике литературных взглядов революционных демократов. Основательно преподавалась история, изучение которой сопровождалось экскурсиями по памятным историческим местам. Среди учащихся преимущественное положение занимали дети передовой интеллигенции. Все это способствовало духовному развитию Г. Бениславской, серьезно готовило ее к самостоятельной жизни. В 1917 году Бениславская закончила гимназию с золотой медалью.
К этому времени обозначились первые трещины во взаимоотношениях приемной дочери и ее опекунов.
А. К. Бениславский был более чем обеспеченным человеком. Недалеко от г. Режицы у него было имение, и, очевидно, немалое. Иногда Галя проводила там летние каникулы. Ее ничем не стесняли в материальном отношении. Но по мере того как политическая обстановка в стране все более накалялась, по мере развития самостоятельных взглядов Гали в семье начались споры и конфликты, имевшие в конечном счете политическую подоплеку.
Близко знавшая Г. Бениславскую ее подруга по гимназии Я. М. Козловская свидетельствует: «Под моим влиянием и влиянием моих родителей (они старые большевики) Галя в мае 1917 года вступила в партию»8.  В расчете на самостоятельную жизнь и независимость Бениславская уезжает в Харьков, где поступает в университет на естественное отделение.
Перемены в стране, наступившие с началом гражданской войны, коснулись и судьбы Бениславской. Когда белые отрезали Харьков, она решила перейти линию фронта, чтобы перебраться на советскую сторону, в Москву. Первая ее попытка не удалась, она была задержана. Эта неудача не останавливает Бениславскую, и несколько позже, с подложным удостоверением сестры милосердия Добровольческой армии, ей удается перейти фронт. Но здесь возникают новые осложнения.
Ее задерживают в расположении прифронтовой советской части, опасаясь, что она прибыла со шпионскими заданиями; поддельное удостоверение сестры милосердия, которое помогло ей уйти от белых, теперь обернулось против нее. В поисках оправдания Г. Бениславская ссылается на М. Ю. Козловского, который в ответ на запрос телеграммой подтверждает свое знакомство с Г. Бениславской и ручается за нее. С Бениславской снимают первоначальное подозрение, освобождают ее, и вскоре она оказывается в Москве. При содействии того же М. Ю. Козловского она поступает на работу в ВЧК в качестве секретаря.
Да, немало потрясений и переживаний выпало на долю этой девушки, И не удивительно, что со временем у нее обнаруживается нервное расстройство; в 1922 году она находится на санаторном лечении. Поправившись, поступает в том же году на работу в редакцию газеты «Беднота» в качестве помощника секретаря.
Как видим, ко времени встречи Г. Бениславской с С. Есениным она, несмотря на свою молодость, имела уже немалый жизненный опыт, была самостоятельна в поступках, нашла свое место в советской действительности. Все, кто знал Бениславскую, отмечали ее высокий нравственный облик. «Она была красивая, умная… — вспоминает А. Миклашевская. — Каждый раз, встречаясь с Галей, я восхищалась ее внутренней силой, душевной красотой»9.
Впервые Бениславская увидела Есенина в 1916 году на одном из литературных вечеров, происходивших в помещении петроградской Думы. Его стихи произвели на нее довольно сильное впечатление, но со временем в ее памяти стерлось имя поэта. Только через три года — в 1919 году — она вновь слушала Есенина на литературном вечере в Москве. О том, что произошло в последующем, рассказывает в своих воспоминаниях ее подруга — Я. М. Козловская: «С тех пор не было выступления Есенина, на котором мы бы не были. Притом покупали всегда одни и те же места: четвертый ряд, 16-17 места. И так восторженно приветствовали поэта, так неистово аплодировали ему, что он. заметил нас и, выйдя на эстраду, приветствовал нас кивком головы.
Однажды, когда вечер был особенно многолюдным, мы пробирались к выходу через эстраду. Есенин неожиданно подошел к нам и сказал: «Девушки, приходите завтра ко мне, у меня будут читать стихи лучшие поэты. Вот вам мой адрес». Мы были на седьмом небе, но долго колебались, идти нам или не идти. В конце концов пошли. G этого дня началось наше знакомство и дружба с Есениным, длившаяся до его смерти»10.
Бениславская оказалась не только восторженной слушательницей Есенина, но и человеком со здоровым литературным вкусом, с самостоятельными художественными интересами.
Осенью 1920 года в Большем зале Консерватории состоялся литературный вечер под зазывающим названием «Суд над имажинистами». Но, и конечно, здесь меньше всего было «судебного» разбирательства: это была очередная самореклама имажинистов, без которой они не могли прожить и дня. Г. Бениславская к этому времени уже знала стихи Есенина и его друзей-имажинистов. Несомненно и то, что она уже тогда понимала масштабы поэтического дарования Есенина и видела литературную претенциозность его имажинистского окружения. А. Миклашевская вспоминает, как позже А. Мариенгоф в беседе с ней, касаясь отношения Бениславской к Есенину, «усмехаясь, говорил, что она «спасает русскую литературу»11.  Не была ли эта усмешка раздраженной реакцией А. Мариенгофа на скептическое отношение Бениславской к имажинистам, которых она называла «Мариенгоф и Ко»? В письме к Есенину в апреле 1924 года она сообщала о кафе имажинистов «Стойло Пегаса»: «Стойло, к моей неописуемой радости, закрыто».
О том, как складывались взаимоотношения Есенина и Бениславской после их первой встречи, мы мало что знаем.
Примерно через год после этой встречи Есенин познакомился с Айседорой Дункан. 2 мая 1922 года был зарегистрирован их брак, а 10 мая они отбыли в заграничную поездку, из которой вернулись 3 августа 1923 года.
Итак, прошло почти три года со времени знакомства Есенина с Бениславской. У нас нет достаточно достоверных свидетельств об отношении Есенина к Бениславской в этот период. В своих письмах из-за рубежа Есенин перечисляет десятки людей, которым велит «кланяться» и передает приветы; среди них ни разу не встречается имя Бениславской. Но не подлежит сомнению, что все эти годы Бениславская неотступно думала о Есенине, с нетерпением ждала его возвращения.
Есенин и Дункан вернулись в Москву раздраженные друг другом. Их отношения не ладились, назревала развязка. Он провожает ее на Кавказ, куда обещает вскоре приехать. Но вот А. Дункан получает от Есенина письмо, помеченное 29 августа 1923 года, в котором говорится, что он не может приехать. Несколько позже, уже будучи в Крыму, А. Дункан получает телеграмму, ошеломляющую её: «Писем и телеграмм Есенину больше не шлите. Он со мной. К вам не вернется никогда. Галина Бениславская»12.  Обеспокоенная А. Дункан посылает Есенину телеграмму с просьбой объяснить положение.
Илья Шнейдер, сопровождавший А. Дункан в этой поездке, вспоминает: «Ответ мы не получили, так как на другой же день, 12 октября, выехали в Москву. Много лет спустя, когда ни Есенина, ни Дункан, ни Галины Бениславской уже не было в живых, я узнал, что Есенин все же ответил на телеграмму Айседоры. На листке бумаги он стал карандашом набрасывать ответ: «Я говорил еще в Париже, что в России уйду, ты меня озлобила, люблю тебя; но жить с тобой не буду, сейчас я женат и счастлив, тебе желаю того же. Есенин»13.
Г. Бениславская в своем дневнике писала, что Есенин дал ей прочитать эту телеграмму. Она заметила, что если кончать, то лучше не упоминать о любви. Есенин перевернул листок и на обороте написал синим карандашом: «Я люблю другую, женат и счастлив» — и крупными печатными буквами подписал: «Есенин»14.  Слово «женат», поставленное Есениным, не было случайно оброненным. Г. Бениславская также рассматривала свои отношения с Есениным как замужество. В письме к поэту от 1 января 1925 года, упоминая их общую знакомую — Анну Абрамовну Берзинь, Бениславская сделала такую приписку: «Она же сама чем-то недовольна в Вас, по-моему это после известия о том, что Вы женились». В январе 1925 года известие о женитьбе Есенина могло относиться только к Бениславской.
Что же произошло с Есениным в Москве, когда он проводил А. Дункан на Кавказ?
Вскоре по приезде из-за границы он после большого перерыва вновь встретился с Бениславской. Есенин не мог не почувствовать ее беспредельную, самоотверженную любовь. У Есенина никогда не было своей квартиры, даже — комнаты. Он жил у тех, кого считал друзьями, иногда просто у знакомых. Может быть, он даже сознательно тянулся к общему быту, уходя от одиночества.
Когда совместная жизнь с А. Дункан ему представилась уже невозможной, он в октябре 1924 года поселился у Бениславской. И поселился не один, а со своими сестрами, о которых всегда отечески заботился. Сестре Кате было девятнадцать лет, Шуре — тринадцать. Образовалась тесная дружная семья, в которой Есенин находил успокоение. Г. Бениславская сердечно приняла сестер Есенина, заботилась о них, о чем можно судить по ее письмам к Есенину. К ним приезжала мать Есенина, Бениславская навещала родителей Есенина в селе Константинове. Вспоминая эти годы, сестра поэта А. А. Есенина с большой теплотой и любовью писала о Бениславской15
Есенин без колебаний доверил Бениславской все свои материальные дела, о чем говорит, например, документ, выданный им в Москве в июне 1924 года: «Доверяю заключить договор с Госиздатом на издание книжки моих стихов «Березовый ситец» Галине Артуровне Бениславской и получить причитающийся гонорар» (т. 5, стр. 129). Близко знавшая семью Есениных С. Виноградская писала о Бениславской: «С невиданной самоотверженностью, с редким самопожертвованием посвятила она себя ему… Без устали, без ропота, забыв о себе, словно выполняя долг, несла она тяжкую ношу забот о Есенине, о всей его жизни»16.  Совместная жизнь Есенина с Бениславской не была продолжительной.
Последнее его письмо к ней из Баку помечено 11-12 мая 1925 года. В частности, он сообщал в нем, что ему сильно нездоровится и предстоит пройти курс лечения. Последняя строчка этого письма была как предвестие разлуки: «После выправки жизнь меняю» (т. 5, стр. 164). А месяцем позже (16 июня 1925 года) он сообщал в письме к сестре Кате: «Случилось очень многое, что переменило и больше всего переменяет мою жизнь. Я женюсь на Толстой и уезжаю с ней в Крым» (т. 5, стр. 165). В. Наседкин вспоминал: «На троицын день (кажется, 7 июня) Есенин поехал к себе на родину, в село Константиново. Вернувшись из Константинова, Есенин ушел от Г. А. Бениславской. И на время перевез ко мне в комнату свои чемоданы. Недели через две Есенин решил переехать к Софье Андреевне (Толстой — Е. Н.) и как-то нерешительно, почти нехотя, стал он перебираться к ней...»17
Уход Есенина Бениславская пережила очень болезненно. Но у нее хватило гордости и самолюбия не вымаливать внимания, ни на чем не настаивать, ни о чем не просить. Осенью 1925 года ее снова атакуют тяжелые приступы неврастении. Она вновь проходит курс санаторного лечения, а в декабре уезжает в глухую деревню Тверской губернии в надежде на успокоение. Здесь ее застает известие о самоубийстве Есенина. Она не успевает приехать на похороны и появляется в Москве только в середине января 1926 года.
Бениславская пытается вернуться к прежней жизни — поступает на работу, но всем бросается в глаза ее угрюмая замкнутость и отрешенность от жизни. Зимой этого года выстрелом в сердце она покончила с собой на могиле Есенина, оставив записку: «3 декабря 1926 года. Самоубилась здесь, хотя и знаю, что после этого еще больше собак будут вешать на Есенина… Но и ему, и мне это все равно. В этой могиле для меня все самое дорогое…»
Драматическая судьба Галины Бениславской глубоко волнует. И все же, если бы дело ограничивалось историей ее трагической любви к Есенину, мы не задерживались бы так долго на этом эпизоде. Он шире личных чувств и касается идейно-художественной эволюции поэта, его литературных взглядов.
Характер их отношений не может быть правильно понят без учета тех существенных перемен, которые происходили в сознании Есенина в 1924-1925 годах. Именно это нужно иметь в виду в первую очередь, когда мы говорим о Есенине и Бениславской.
Судя по многочисленным воспоминаниям современников, Есенин часто и охотно беседовал с окружающими о литературе XIX века, о советской поэзии, о собственной творчестве. Об этом довольно полно можно судить хотя бы по мемуарам И. Грузинова «Есенин разговаривает о литературе и искусстве» (М., 1927), по книге И. Розанова «Есенин о себе и других» (М., 1926). Но среди тех, с кем Есенин в последние годы своей жизни делился мыслями и поэтическими замыслами, первое место, пожалуй, принадлежит Галине Бениславской. И что особенно важно, Г. Бениславская не была пассивной слушательницей. Она обладала тонким литературным вкусом, и Есенин прислушивался к ее суждениям и оценкам, не всегда совпадавшим с его собственными.
До нас дошло четырнадцать писем Есенина к Бениславской (опубликованы в 5-м томе его собрания сочинений) и десять писем Г. Бениславской к Есенину, машинописные копии которых хранятся в ЦГАЛИ (ф. 190, ед. хр. 106)   
Первое письмо Есенина помечено апрелем 1924 года, последнее — маем 1925-го. В этот период Есенин переживал бурный творческий подъем: им были созданы наиболее значительные произведения; его лирика стала глубокой, философичной, в ней заметно отражалась тяга Есенина к Пушкину; он живо интересовался литературной современностью, задумывал журнал, хотел работать в литературе, «как Некрасов». И хотя он порою впадал в тяжелое депрессивное состояние, основное и главное заключалось в другом, о чем он радостно сообщал Бениславской из Батума: «Я скоро завалю Вас материалом. Так много и легко пишется в жизни очень редко. Это просто потому, что я один и сосредоточен в себе. Говорят, я очень похорошел. Вероятно, оттого, что я что-то увидел и успокоился» (т. 5, стр. 149).
Без преувеличения можно сказать, что во время поездок Есенина на Кавказ (Батум, Баку, Тифлис) Г. Бениславская была единственным звеном, связующим поэта с московской литературной жизнью, единственным человеком, которому Есенин целиком доверял свои литературные дела. «Опишите мне на Баку, что делается в Москве. Спросите Казина, какие литературные новости» (т. 5, стр. 135); «Напишите мне подробно, что делается в Москве» (т. 5, стр. 141); «Что слышно, в литературной политике? Что нового написал Приблудный?» (т. 5, стр. 142); «Как Орешин? Что Воронский и распущенный имажинизм?» (т. 5, стр. 136) — забрасывает он ее вопросами.
Г. Бениславская внимательно относится к вопросам Есенина, отвечает на них, сообщает дополнительные сведения, которые могут заинтересовать поэта.
В письме от 15 декабря 1924 года она ставила в известность Есенина о деловых отношениях с издательством, в котором выходил его сборник, и далее писала:
«…Ну, теперь о новостях. «Таверна» закрыта — прогорела. Савкин затеял какой-то театр вместо Таверны — тоже прогорел в несколько дней, теперь не знает, как выпутаться. Жаль его — мальчишка ведь еще, потому и влип так. А Грузинов  теперь руки умывает.
Мариенгоф и Ко молчат. Открыли новое кафе в «Метрополе»: «Калоша». Что там делается, не знаю, говорят — наладили, написал пьесу «Двуногие»19 — не очень-то ее хвалят.
Анна Абрамовна20 все такая же: собрала все Ваши книжки для подготовки тома.
На днях у меня был Вардин. К Вам он оч. хороню относится, а отсюда — и к нам. Познакомился с Шуркой. Показывал Ваше письмо от матери и ответ. Правда, я как следует не прочла, но кажется, хорошо очень. Ну, от Казина ничего особого не узнали мы — молчит он больше. Новостей, говорит, никаких.
Клычков21 написал роман, но какой — не знаю. Мнения расходятся.
Посылаю Вам страничку Приблудного22 в «Кр. ниве» — стихи старые, но так — общий вид…
…Да, через Вардина23 может быть дам «36» в «Молодую Гвардию». Мне не очень хочется ее печатать, и Вардин не советует, но ведь все равно Ионов24 ее издаст, чего ж тогда ее здесь перед тем не пустить?
Вардин говорит, что ее Вам отделать бы. А я хуже: согласна с Воронским — «Черного принца» Асеева помните?25 В ритме ли, в форме ли, но мне что-то не нравится (ох, и распушите же Вы меня за такие речи!).
Ну вот на этот раз все, что собиралась, написала. А вообще не пишется как-то: уж очень скучаю по Вас, хотя прекрасно знаю, что Вам незачем сейчас приезжать сюда. Хорошо, что девочки26 со мной, а то совсем плохо было бы.
Ну, поэтому целую крепко, крепко.
Ваша Галя
Пишите. Непременно пишите».

Письма Есенина к Бениславской пестрят просьбами и поручениями по разного рода литературным делам: «Издайте «Рябиновый костер» так, как там расставлено». «Русь советскую» в конце исправьте. Вычеркните слово «даже», просто сделайте «но и тогда»…» (т. 5, стр. 139); «Два новых персидских стихотворения поместите перед теми 2-мя последними, что сдал Вам дома» (т. 5, стр. 164); «С книгами делайте что хотите. Доверенность прилагаю. Высылаю стихи. «Песнь о великом походе» исправлена» (т. 5, стр. 135); «Перепечатайте эти стихи и сдайте куда хотите» (т. 5, стр. 141); «Продавать мои книги можете не спрашивать меня. Надеюсь на Ваш вкус в составлении» (т. 5, стр. 142) и т. д.
Г. Бениславская получала от Есенина совершенно неограниченные полномочия, однако ни разу не позволила себе принять какое-либо важное решение без его участия. Уважение к авторской воле сквозит в каждом письме Бениславской: она постоянно запрашивает его, какое название дать сборнику, какой должна быть композиция, какому художнику поручить сделать обложку, кого привлечь в качестве автора вступительной статьи и т. д. Об этом можно судить, например, по ее письму от 9 сентября 1924 года, в котором речь идет о подготовке ею сборника Есенина «После скандалов», о ее переговорах по этому поводу с издательством.
«…Стоит ли давать вступительную статью к сборнику, они предлагали Когана 27 или Сакулина28 или Луначарского? Что-то никто из этих мне не улыбается. Скорее всего Когана. Сакулина не стоит.
Якулов29 согласен иллюстрировать этот сборник. А Вы согласны? Хорошо ли, что мы включили «Русь совет.» и «На родине»? Не повредит ли это книге «После скандалов»?
Кстати. Перемените название — так нельзя; Круг уже издал Ваш сборник, и там есть отдел «После скандалов», нельзя же теперь выпускать книгу с этим же названием. Непременно перемените и сообщите мне.
Через два дня приступаю к подготовке, вернее к разыскиванию в старых журналах Ваших стихов. Если бы Вы не ленились и сообщали полностью, где и что было напечатано, как бы Вы этим облегчили работу. А потом Анна Абрамовна возьмется за составление. Ваши указания относительно тома передам ей и проверю, чтобы все было так, как хотите Вы.
Возможно, что этот том тоже возьмется издавать т. Берлин30; думаю, что он издал бы лучше Госиздата.
Берлинский том выписываю из-за границы, нигде не могу получить здесь.
Эрлиху сообщила. Он пишет мне, что «36» и «Песнь» выходят под названием «Две поэмы». Корректуру будет править он сам и внесет Ваши поправки.
Майский31, несмотря на переданное Эрлихом запрещение печатать «Песнь», все же напечатал отрывок. «Октябрь» здесь напечатал полностью, и когда выяснилось это — «Октябрь» поднял скандал. Теперь все улажено. Я, видите ли, получила в октябре письмо на Ваше имя из «Кр. Звезды» — спрашивают, почему Вы не хотите печатать «поэмы» (не указывая, какой). Я об этом написала Вам (не знаю, получили ли Вы это?), а сама решила, что речь идет о «36», вернее не догадалась, что это о «Песни».
А «Кр. Звезда», не получив ответа, взяла и напечатала. Теперь все это выяснено. Письмо «Кр. Звезды» как доказательство у меня есть…
…Сегодня собрала материал для тома, все есть, за исключением стихов из прежних журналов, через два дня и они будут. Включать все, что найдем, или нет?
«Яр» включать тоже (у нас есть «Яр»)? Да, Москву каб. и Любовь хулигана можно поставить после Песен забулдыги? Потом: куда остальное из отдела «После скандалов» (Ширяевцу, Пушкину и остальные)? Ну, «На Родине» и «Русь сов.» после «Исповеди», а прочие куда лучше? Почему Вы хотите «Иордан. Голубицу» после Инонии, а не туда, в Отчарь, и пр.?
Хотя бы об этом напишите, ведь Вам же интересно это издание. Потом: надо ли предисловие к нему? А то ведь там «божествен» слов много.
Редакцию менять по Берлинскому тому я не буду, лучше дать такими, какими они были, хорошо?
С Вардиным говорила насчет поэмы, без нее ничего не выйдет. Шлите скорее.
Ну вот — пока все.
Слушайте, родной Сергей Александрович, — не скупитесь на письма.
Крепко люблю и целую.
Галя».
В другом письме (от 4 мая 1925 года) Г. Бениславская пишет о неполадках с изданием сборника «О России и революции», она видит, что получилась композиционная неувязка, крайне обеспокоена этим, но не принимает важного решения без согласия Есенина.
«…Только что Берлин принес Вашу книжку. Я была взбешена на него. Дурак, ведь я говорила ему, что «О России» можно, но причем в этом подборе стихов революция?
Еще больше удивилась, когда узнала, что это сделано с Вашего согласия. Он говорит, что текст обложки Вы видели и написали на корректуре «печатать».
Теперь он предлагает такую вещь: на этой обложке написать «выпуск первый» — о революции, мол, во втором будет. При этом, если мы хотим, предлагает выпустить второй (Русь сов., На родине, Песнь о вел. походе и пр.). Я думаю согласиться на это. Если же Вы почему-либо против второго выпуска — телеграфируйте, тогда переменим обложку или Вы сознательно согласились на название «О России и революции»? В этом случае тоже телеграфируйте, а подробности напишите, не откладывая, письмом.
Книгу «Рябиновый костер» всю посвятить Чагину32?  Верно? А зачем ее задерживать? Хотите до осени оставить? Жду ответа на все вопросы.
Г а л я».
Письма говорят о том, что Бениславская отлично знала современную литературу и верно ориентировалась в ней.
Зная, что временами Есенин впадает в состояние душевной депрессии и безразличия, Бениславская старается пробудить и поддержать в нем интерес к литературной жизни. Читал ли он обзор советской литературы за 1924 год, знаком ли с выступлением Д. Бедного о пролетарской литературе, что ему послать из новинок: стихи? прозу? — такими вопросами наполнены ее письма.
Немалое значение могло иметь для Есенина ее отношение к некоторым его произведениям.
Вот один из примеров.
К 1924 году стали очевидными существенные перемены в творчестве Есенина — решительный поворот поэта к новой, социалистической действительности. Свое новое состояние он выразил в стихотворении «Стансы». Это была поэтическая декларация, в которой автор обращался к именам Маркса и Ленина («Давай, Сергей, за Маркса тихо сядем...»), выражал свое стремление стать «певцом и гражданином». Литературная общественность с удовлетворением отмечала эти новые мотивы в творчестве Есенина, то, что он увидел Россию «свободного труда, с комсомолом, агитками Демьяна Бедного, свободными собраниями мужиков, с книгой Маркса и Ленина вместо псалтыря. Поэт принимает эту новую Россию и сам готов изучать новое учение»33. Маяковский также выражал удовлетворение по этому поводу. В газетном отчете о его литературном вечере (Маяковский в это время был за границей) говорилось, что он «отдает должное последним работам Есенина, начавшего сознавать необходимость «засесть за Маркса»34. Однако сложная внутренняя перестройка поэта не всеми тогда была понята и принята. В частности, «Стансы» вызвали недоброжелательную и грубую критику А. Воронского, который считал, что Есенину «лучше писать о звездах и девушках, чем о Ленине и Марксе»35. Такая критика могла лишь оскорбить поэта, поселить в нем смятение, сбить с толку. И тем важнее была в этом случае поддержка, дружеская рука, на которую можно было бы опереться.
Г. Бениславская, с удовлетворением отмечавшая новые мотивы в творчестве Есенина, сразу же выразила свое одобрение «Стансам», хотя тоже высказала замечания по поводу этого стихотворения, но совсем в ином, противоположном А. Воронскому духе.
Как известно, в «Стансах» есть пренебрежительные строки в адрес выдающегося поэта революции — Д. Бедного. Бениславская обратила внимание Есенина на их неуместность. И дело, очевидно, заключается не просто в том, что эти строки могли быть восприняты как личный выпад против Д. Бедного (за год до этого Д. Бедный был председателем товарищеского суда, вынесшего суровое общественное порицание Есенину и его «друзьям» за пьяный дебош). Бениславская хорошо уловила несоответствие презрительной характеристики Д. Бедного всему пафосу «Стансов»: Есенин выражает стремление стать поэтом-гражданином и в то же время с пренебрежением говорит о Д. Бедном, творчество которого является образцом гражданского служения революции. Бениславская писала: «Стансы» (П. Чагину) нравятся, но не могу примириться с «я вам не кенар» и т. п. Не надо этого в стихи совать. И никому это, кроме Вас и Сосновского, неинтересно… А вообще стихотворение хорошее». Такой совет мог только способствовать более спокойным размышлениям Есенина о Д. Бедном, в общенародной популярности которого он все более убеждался.
Внимательное прочтение писем Г. Бениславской дает основание говорить о ее плодотворном влиянии на Есенина. Пусть ее отзывы были лаконичными, неразвернутыми, но главное заключалось в том, что Есенин в своих идейно-художественных исканиях находил у верного друга участие и поддержку.
«Есть у нас «Метель» и «Весна» — мне нравится», — сообщала она в одном из писем. И в этом случае дело также касалось принципиально важного для Есенина обстоятельства.
В автографе Есенина эти два стихотворения были объединены одним заголовком — «Над «Капиталом». В «Метели» мы застаем поэта в состоянии крайнее душевной усталости («Себя усопшего В гробу я вижу. попытки отогнать горестные мысли чтением «Капитала» не дают результатов («Но одолеть не мог никак Пяти страниц из «Капитала»). Стихотворение «Весна» — прямо противоположно по своему настроению («Припадок кончен. Грусть в опале…»). И тогда является новое восприятие классического труда Маркса («Достаточно попасть На строчку, И вдруг — Понятен «Капитал»), Поэт крайне дорожил единством этих стихотворений. Н. Вержбицкий вспоманает: «Есенин гневно потрясал в воздухе сборником «Страна советская», где в самом конце было поставлено стихотворение «Метель», а стихотворение «Весна» отсутствовало. — Провокация! — кричал Сергей»36. Заметим, что Бениславская с одобрением отнеслась именно к двум этим стихотворениям, несомненно улавливая их общность.
В связи с подготовкой очередного сборника Есенина Бениславская спрашивала: «Не стоит ли туда включить отрывки из «Страны негодяев» — разговор в салон-вагоне? Напишите об этом непременно».
Драматическая поэма «Страна негодяев», написанная под впечатлением пребывания в Америке, — одно из этапных произведений Есенина. Центральное место в ней занимает образ комиссара Рассветова, который в своих речах изобличает капиталистическую Америку, говорит о необходимости превращения нищей, соломенной России в мощную индустриальную державу:

Вся Америка — жадная пасть,
Но Россия… вот это глыба…
Лишь бы только Советская власть!

Свои страстные речи, наполненные верой в социалистическое будущее России, комиссар Рассветов произносит в салон-вагоне перед сочувствующими и возражающими ему. Именно этот отрывок, чрезвычайно важный для характеристики позиции Есенина, и предлагала Бениславская включить в подготовлявшийся сборник.
Она обладала безошибочным литературным чутьем и тонко улавливала в стихах Есенина его умонастроение, душевное состояние. Встречаясь с любой попыткой поэта осознать советскую действительность в широком масштабе, определить свое место в ней, Бениславская неизменно поддерживала Есенина. Так произошло, например, со стихотворением «Письмо к женщине», в котором поэт органически соединил лирическую тему с политической. «Большое видится на расстоянье» — так определил он в этом стихотворении особенность своего поэтического зрения. К этому времени он увидел широкую панораму Советской России, назвал себя «яростным попутчиком» новой жизни. Радуясь переменам, происходившим в Есенине, Бениславская в своих письма» не раз возвращается к этому произведению, давая ему весьма высокую оценку: «Стихотворение «Письмо к женщине» — я с ума сошла от него. И до сих пор брежу им — до чего хорошо оно!» (25 декабря 1924 года). «А «Письмо к женщине» — до сих пор под этим впечатлением хожу. Перечитываю и не могу насытиться» (27 декабря 1924 года). Она откликалась в своих письмах в первую очередь на программные произведений Есенина, которые ярко свидетельствуют о поступательном движений поэта, о поворотных моментах в его творческой биографии.
О том, что значила для Есенина Г. Бениславская, мы узнаем из его письма к ней от 15 апреля 1924 года: «Галя милая! Я очень люблю Вас и очень дорожу Вами. Дорожу Вами очень, поэтому не поймите отъезд мой как что-нибудь направленное в сторону друзей от безразличия. Галя милая! Повторяю Вам, что Вы очень и очень мне дороги. Да и сами Вы знаете, что без Вашего участия в моей судьбе было бы очень много плачевного» (т. 5, стр. 128). В другом письме, огорчаясь по одному частному поводу и чувствуя себя обманутым («Я верил, а оказалось все миражем»), Есенин обращался к Бениславской: «Ради бога, не будьте миражем Вы. Это моя последняя ставка, и самая глубокая» (т. 5, стр. 147). В. Эрлих вспоминает слова, сказанные Есениным в 1924 году: «У меня только один друг и есть в этом мире: Галя. Не знаешь? Вот будем в Москве, узнаешь! Замечательный друг!» Затем В. Эрлих вспоминает, как Есенин, познакомив его с Бениславской, вновь сказал: «Галя — мой друг! Больше, чем друг! Галя — мой хранитель! Каждую услугу, оказанную Гале, ты оказываешь лично мне»37.
В письмах Бениславской постоянно чувствуется озабоченность каждым серьезным решением Есенина. Она просит его тщательно взвешивать обстоятельства и жизненную обстановку.
«Сергей, дорогой, поберегите же Вы себя. У Вас плеврит, кровь, а Вы лечитесь?
И, вероятно, больным собираетесь в Персию.
С кем и как?
Узнайте сначала, не вредно ли Вам туда. Не делайте глупостей. Я тоже далеко от Вас, и мне Вас убедить еще труднее.
Но все же: если есть в этом мире что-нибудь дорогое Вам — ради этого поберегите, не мучайте себя.
На днях Флеровский едет в Персию (через 2-3 дня), подождите его. Сергунь, родной, если решите ехать — подождите, поедете вместе с ним, ведь он к Вам очень хорошо и с ним интереснее будет. Через день узнаю, верно ли он едет, и сообщу Вам телеграммой…» (4 мая 1925 года).
«Любящий Вас», «Целую Вас и люблю», «Целую и жму руки» — так заканчивал Есенин свои письма Бениславской. Но от внимательного читателя не ускользнет и такой оттенок в одном из писем Есенина: «Привет Вам и любовь моя! Правда, это гораздо лучше и больше, чем чувствую к женщинам. Вы мне в жизни без этого настолько близки, что и выразить нельзя» (т. 5, стр. 128- 129). При всей теплоте этих слов мы улавливаем и какое-то неблагополучие совместной жизни Есенина и Бениславской. Об этом же говорит и приписка Бениславской, сделанная ею в письме от 4 мая 1925 года:
«Моя просьба к Вам: не говорите ни с кем обо мне — ни хорошего, ни плохого, никак не говорите.
Я-то сама знаю все, но чтобы не приходилось с дураками разговаривать, отмахиваться от них. И потом это для Вас же не надо.
А мне просто — чтоб мусору не было.
Есть ли я или нет меня, и какая я — Вы это знаете, а остальным не надо. Хорошо?»
Об отношении Есенина к Бениславской можно судить не только по его письмам к ней.
Не так давно было высказано предположение, что Бениславская безыменно присутствует в «Персидских мотивах»38. На это наталкивают строки из стихотворения, обращенного к Шаганэ:

Там, на севере, девушка тоже,
На тебя она страшно похожа,
Может, думает обо мне…

Стихотворение датируется декабрем 1924 года. В этом месяце Бениславская трижды писала Есенину из Москвы и из села Константинова. Ее письма были проникнуты трогательной заботой о Есенине, и он вполне мог написать о ней: «Может, думает обо мне…» В декабре же 1924 года это стихотворение Есенин отослал Бепиславской из Батума. Зная, что Шаганэ реальное лицо — Шаганэ Нерсесовна Тертерян (Тальян), мы с тем большим основанием можем предположить, что упомянутая поэтом девушка с севера также не условный литературный образ. Известны фотографии Шаганэ и Бениславской. В них трудно найти внешнее сходство, хотя следует помнить, что Бениславская наполовину грузинка и в ее лице есть «черты Востока». Но, очевидно, Есенин имел в виду их внутреннюю общность.
В другом стихотворении из цикла «Персидские мотивы» («Никогда я не был на Босфоре…») Есенин, обращаясь к «персиянке», писал:

Заглуши в душе тоску тальянки,
Напои дыханьем свежих чар,
Чтобы я о дальней северянке
Не вздыхал, не думал, не скучал.

Хотя в данном случае «персиянка» — явно условный образ, это не ставит под сомнение реальный прототип «дальней северянки». Стихотворение датируется по автографу 21 декабря 1924 года. Именно к октябрю-декабрю 1924 года относится наибольшее количество писем Есенина Бениславской. В письме от 20 декабря, написанном за день до опубликования этого стихотворения, Есенин написал уже приводившиеся строки: «Ради бога, не «будьте миражем Вы. Это моя последняя ставка, и самая глубокая». Здесь же читаем: «Мне скучно здесь. Без Вас, без Шуры и Кати, без друзей» (т. 5, стр. 147).
Имена младших сестер Есенина — Шуры и Кати, о которых он постоянно заботился, довольно часто встречаются в письмах поэта к Бениславской. По сути дела во время отлучек Есенина Бениславская была старшей наставницей и заботливым другом сестер поэта. Они жили дружной маленькой семьей, деля между собой и радости и огорчения. Вместе они навещали и родителей Есенина в селе Константинове. Бениславская часто писала Есенину о его родных.
«У нас с возвращением Шурки опять все по-семейному, хорошо и дружно. Опять вовремя спать ложимся и т.д. Оля (Вам, кажется, Катя писала — наша прислуга) нас к рукам прибрала, вообще она и Шурка — это 2 ежовых рукавицы для меня и Кати. У нас теперь семья целая получилась: Шура, Катя, Оля и я, и еще наша соседка (Вы ее не знаете). Я и Катя ездили в Петроград…» (20 января 1925 года).
«…Что Вы писали насчет того, что если будете в Питере, то жить удобнее у Соколова, а не у Сашки39?  Это тот Соколов, который в Стойле бывал? Он или другой?
Впрочем, не это важно. Важно вот что: Вам нужно иметь свою квартиру. Это непременно. Только тогда Вам будет удобно, а Сашка, Соколов и т.д. — это Вас не может устроить. Вы сами это знаете, и я сейчас особенно поняла. Не с чужими у чужих, а со своими Вам надо устроиться: уют и свой уют — великая вещь. Я знаете почему это поняла?
Из-за Шурки. С тех пор, как она с нами на Никитской, у нас стало очень хорошо; т. е. не внешне, а так — дома хорошо. Она, как это и бывает с детьми, внесла уют в нашу жизнь. У нас сейчас по-семейному как-то стало. Бродяжить перестали. Даже я в рамки совсем почти вошла, остепенилась. А Шурка какая славная. Я и сама не знаю, как это случилось — но я ее очень люблю. Она ходит в школу, я с ней арифметикой даже занималась, но теперь она уже нагнала класс. И вовсе она не неспособная, ерунду кто-то из вас говорил. Очень смышленая, но рассеянная.
У меня тоже деловое настроение. Занимаюсь. Ваши стихи в порядок привожу, в Бедноте работаю.
Вот Катя что-то хуже, хворает, бледная, хандрит и развинтилась как-то. Она, очевидно, плохо летом отдохнула.
В Питер, быть может, она поедет — она ведь там никогда не была, а вещи она сумеет собрать…» (1 декабря 1924 года).
«Милый, дорогой Сергей Александрович!
Начала дома, не успела. Пишу с Рязанского вокзала, еду на 4 дня к Вам в Константиново. Не могу в Москве оставаться, больно скучно, а там все же Вашим духом пахнет. Мы все (Шура, Катя и я) здоровы.
Едем все трое» (25 декабря 1924 года).
«Константиново. Новый дом. 27 декабря 1924 г.
Чуете, Сергей Александрович, откуда пишу? Небось и невдомек?
Ну, да! Я сейчас сижу в Константинове, у Ваших в новом доме40,  только что пили чай, о Вас толковали.
А хорошо здесь у Вас очень. Вчера Татьяна Федоровна41 песни вечером пела, а мы все на печь забрались и слушали. «Эх, прощай жисть, радость моя»… Дом уже отстроен — сегодня перебрались в него совсем. Топим печь и лежанку — сейчас тихо, тепло. Мать и отец улеглись — отец на печи. Катя и Шура ушли к Воробейкиным. а я вот за письмо села.
Дом мне нравится, просторно, чисто. Правда, еще не кончены сени и т. д. Вид из окна прямо на луга за Окой — выстроили против церкви.
До чего мне здесь нравится, если б Вы знали. Завтра надо возвращаться в Москву, а не хочется.
Читала я Ваши стихи. Матери очень понравилась «Русь советская», все, говорит, так как есть и другие наросли и «жись» вся.
Отцу же все Ваши последние стихи нравятся: «хорошо стал писать, а раньше имажинистом понять трудно было».
Я тут окончательно за Катину сноху прослыла. Даже Ваша мать уже не дает бесславить меня: сегодня утром Катя и Шура заметили, что у меня зеленые глаза, и стали дразниться при ком-то из деревенских, ну и досталось им за это от Татьяны Федоровны…»
«Не люблю я об этих вещах писать, но за меня никто не напишет», — обращалась Бениславская к Есенину, сообщая ему о состоянии материальных дел. А дела эти складывались не очень благополучно. Гонорар поступал неравномерно, нужно было помогать сестрам и родителям, случайные «друзья» не стеснялись распоряжаться средствами поэта, а сам Есенин никогда не придавал большого значения деньгам, и когда они у него бывали, тратил их без оглядки. Все это создавало материальную неустойчивость, а иногда и просто неблагополучие со средствами.
Бениславская и здесь оказалась верным другом и помощником. Она вела договорные дела с издательствами и журналами, всячески стремясь освободить поэта от изнуряющих денежных дел, от десятков неотступных бытовых мелочей, которые неизбежно требовали внимания, времени, терпения.
Вот несколько писем Бениславской, которые говорят сами за себя.
«Милый, дорогой Сергей Александрович!
Не сердитесь за неразборчивость этого письма — через полчаса придет Рита42. Мы едем на вокзал отправлять Ваш сундук…
Посылаю вещей немного. Что не хватает — купите. В сундуке образец (вернее Ваш старый) ботинок — закажите себе в Петербурге.
Да, в крахмальном воротничке две запонки для манжет — не забудьте...
С деньгами положение такое: Стойло прогорело, продается с торгов, денег нам так и не дали, пришлось тратить госиздатовские — нужно было Кате, мне, домой в Рязанскую послать и долги. Ну, одним словом…
Так что не сердитесь, что не выслала, право же, это не тактические соображения, а просто ничего нет…» (2 апреля 1924 года).
«…Да, Вы просите прислать двубортный костюм, но он в чистке; а денег у меня не осталось совсем. Если у Вас будут — пришлите, надо за чистку костюмов 7 червонцев, за носки 1 1/2 черв, и за разбитое стекло 2 1/2. Вот: всего 11 червонцев. Вообще помните — лето близко, по возможности наладьте эти дела. В Москве ничего не устроить — даже Стойла нет. Долги я все заплатила, только осталось Вардину и Рите…
В Москве снег, холод, неуютно. Тоска от всего этого.

Весны не будет
И не надо…43

А сундук мы Ваш отправили замечательно весело, он такой большой, что нас незаметно было из-за него.
На костюмы можете высылать деньги по частям, т. к. они сданы по разным квитанциям (2, З 1/2 и 1 1/2 червонца)» (28 апреля 1924 года).
«С деньгами мы устроены, Вам сейчас послать не сможем, как у Вас там с ними? Нужны? Если нужны — напишите, устроимся и вышлем. Мне что-то кажется, что Вам нужны. Да? Пишите прямо…» (20 января 1925 года).
И в других письмах среди литературных дел опять и опять всплывают материальные вопросы и заботы. И главное в них — стремление Бениславской успокоить Есенина, освободить его от неприятных и мучительных мыслей. «Как у Вас там вообще дела денежные? Мы скоро здесь наладим свои дела. На днях должны получить деньги от этого Берлина за сборник. Пока получили 100 руб. и уже потратили. Но в общем за нас не беспокойтесь совершенно. Мы вот о Вас беспокоимся». «Над какой бол. вещью работаете? Скоро ли получу отрывки? Жду, жду с нетерпением. Писем также жду — пишите часто, часто. У нас ведь Ваши письма — праздник. Неделю тому назад получила от Вас 200 руб. Они попали как раз вовремя, т. к. за сборник мы еще не получили денег. Но вообще: мы скоро устроим все дела денежные, тогда за нас не бойтесь…»
Да, очень многое отдавала Бениславская Есенину! Ее заботы й тревоги о поэте не знали границ; Но, вероятно, наивысшее напряжение ее сил наступало тогда, когда ей приходилось говорить Есенину самую горькую, ничем не прикрытую правду.
На это отваживалась только Бениславская. Она хорошо знала, что рискует потерять дружеское расположение Есенина. Вспыльчивый характер поэта, порою терявшего контроль над своими поступками, мог привести к моментальному разрыву их отношений, которыми она так дорожила. Но она думала не о себе, а о Есенине. Понимая масштабы его дарования и то, что это дарование может быть погублено безалаберной и нездоровой жизнью поэта, Бениславская предпринимала все возможное для того, чтобы оградить его от тлетворного влияния случайных «друзей» и знакомых, таскавших его по кабакам. Когда Есенина одолевали приступы жесточайшего пессимизма, Бениславская, не щадя себя, решительно приходила на выручку. В эти минуты не щадила она и Есенина, откровенно и резко высказывая ему неприглядную правду. Но главное было не в том, чтобы высказать ее, а в том, чтобы помочь поэту выйти из состояния внутреннего оцепенения, увидеть себя со стороны, справиться с самим собой («Вы вовсе не такой слабый, каким Вы себя делаете. Не прячьтесь за безнадежность положения… поработайте над собой»).
«Милый, хороший Сергей Александрович! Хоть немного пощадите Вы себя. Бросьте эту пьяную канитель, — начинала она свое письмо от 8 февраля 1924 года. — Ну, а то, что сейчас с Вами, все эти пьяные выходки, весь этот бред, все это выворачивание души перед «друзьями» и недругами, что это?.. Несчастье в том, что Вы себя не видите, какой Вы в такие моменты, знаете об этом только по рассказам, а ведь нельзя передать это словами, надо почувствовать. Иначе, если бы Вы по-настоящему поняли, до чего Вы себя доводите, Вы бы сразу же спрятались от всех, до тех пор пока не вылечитесь. У вас ведь расстройство души…»
Бениславская первая уловила ту серьезную опасность, которая грозила поэту. В начале 1924 года Есенин был в крайне тяжелом кризисном состоянии — у него появились тревожные признаки душевного расстройства. В медицинском заключении психиатрической клиники Московского университета от 24 марта 1924 года говорилось, что он «страдает тяжелым нервно-психическим заболеванием, выражающимся в тяжелых приступах расстройства настроения и навязчивых мыслях и, влечениях».
В этих условиях назревающей трагедии Бениславская пытается воздействовать на Есенина прямым и открытым разговором, на который решился бы не каждый. Это были слова бесконечно преданного друга, готового жертвовать собою. Вот ее письмо от 6 апреля 1924 года:
«Сергей Александрович, милый, хороший, родной… Прочтите все это внимательно и вдумчиво, чтобы все, что я пишу, не осталось для Вас словами, фразами, а дошло до Вас по-настоящему.
Вы ведь теперь глухим стали, никого по-настоящему не видите, не чувствуете. Не доходит до Вас. Поэтому говорить с Вами очень трудно (говорить, а не разговаривать). Вы все слушаете неслышащими ушами; слушаете, а я вижу, чувствую, что Вам хочется скорее кончить разговор. Знаете, похоже, что Вы отделены от мира стеклом. Вы за стеклом. Поэтому Вам кажется, что Вы все видите, во всем разбираетесь, а на самом деле Вы не с нами. Вы совершенно один, сам с собою, по ту сторону стекла. Ведь мало видеть, надо как-то воспринимать организмом мир, а у Вас на самом деле невидящие глаза. Вы по-настоящему не ориентируетесь ни среди людей, ни в событиях. Для Вас не существует, кроме Вашего самосознания, ничего. Вы до жуткого одиноки, несмотря даже на то, что Вы говорите: «да, Галя, друг», «да, такой-то изумительно ко мне относится». Ведь этого мало, чтобы мы чувствовали Вас, надо, чтобы Вы нас почувствовали как-то, хоть немного, но почувствовали. Вы сейчас какой-то «не настоящий». Вы все время отсутствуете, И не думайте, что это так должно быть. Вы весь ушли в себя, все время переворачиваете свою душу, свои переживания, ощущения. Других людей Вы видите постольку, поскольку находите в них отзвук вот этому копанию в себе. Посмотрите, каким Вы стали нетерпимым ко всему несовпадающему с Вашими взглядами, понятиями. У Вас это не простая раздражительность, это именно нетерпимость. Вы разучились вникать в мысли, Вашим мыслям несозвучные. Поэтому Вы каждого непонимающего или несогласного с Вами считаете глупым. Ведь раньше Вы тоже не раз спорили, и очень горячо, но умели стать на точку зрения противника, понять, почему другой человек думает так, а не по-Вашему. У Вас это болезненное, это, безусловно, связано с Вашим общим состоянием. Что-то сейчас в Вас атрофировалось, и Вы оторвались от живого мира. Для Вас он существует как улицы, по которым надо идти, есть грязные, есть чистые, красивые, но все это так, по дороге, а не само по себе. Вы машинально проходите, разозлитесь, если попадете в грязь, а если нет — то даже не заметите, как шли. Вы по жизни идете рассеянно, никого и ничего не видя. С этим Вы не выберетесь из того состояния, в котором Вы сейчас. И если хотите выбраться, поработайте немного над собой. Не говорите: «Это не мое дело!» Это Ваше, потому что за Вас этого никто не может сделать, именно — не может.
У Вас всякое ощущение людей притупилось, сосредоточьтесь на этом. Выгоните из себя этого беса. А вы можете это. Ведь заметили же Вы, что Дуров не кормил одного тюленя, дошло. А людей не хотите видеть.
Пример — я сама. Вы ко мне хорошо относитесь, мне верите. Но хоть одним глазом Вы попробовали взглянуть на меня?
А я сейчас на краю. Еще немного, и я не выдержу этой борьбы с Вами и за Вас.
Вы сами знаете, что Вам нельзя. Я это знаю не меньше Вас. Я на стену лезу, чтобы помочь Вам выбраться, а вы! Захотелось пойти, встряхнуться, ну и наплевать на все, на всех. «Мне этого хочется!» (это не в упрек, просто я хочу, чтобы Вы поняли положение).
А о том, что Вы в один день разрушаете добытое борьбой, что от этого руки опускаются, что этим Вы заставляете опять сначала делать, обо всем этом Вы ни на минуту не задумываетесь. Я совершенно прямо говорю, что такую преданность, как во мне, именно бескорыстную преданность, Вы навряд ли найдете. Зачем же вы швыряетесь этим? Зачем не хотите сохранить меня? Я оказалась очень крепкой, на моем месте и Катя и Рита давно свалились бы. Но все же я держусь 7-мь месяцев, продержусь еще 1-2 месяца, а дальше просто «сдохну». А я еще могла бы пригодиться Вам, именно как друг.
Катя, она за Вас может горло перерезать Вашему врагу, и все же я Вам, быть может, нужнее, чем даже она. Она себя ради Вас может забыть на минуту, а я о себе думаю лишь, чтобы не свалиться, чтобы не дойти до «точки». А сейчас я уже почти дошла. Хожу через силу. Не плюйте же в колодезь, еще пригодится.
Покуда Вы не будете разрушать то, что с таким трудом удается налаживать, я выдержу.
Я нарочно это пишу, отбрасывая всякую скромность, о своем отношении к Вам. Поймите, постарайтесь понять и помогите мне, а не толкайте на худшее. Только это вовсе не значит просто уйти от меня, от этого мне лучше не будет, только хуже. Это значит, что Вы должны попробовать считаться с нами и не только формально («это неудобно»), а по-настоящему, т. е. считаться не с правилами приличия, вежливости, а с душой других людей, тех, кем Вы по крайней мере дорожите.
Вы вовсе не такой слабый, каким Вы себя делаете. Не прячьтесь за безнадежность положения. Это ерунда! Не ленитесь и поработайте немного над собой, иначе потом это будет труднее.
Используйте же то, что есть у Вас, а не губите. Вот эти дни: я летала то к врачам, то к «Птице», сегодня к Мише ходила, поэтому не успела к Вам зайти, а Вы в это время ушли. Что же мне делать, ведь одновременно быть и тут и там я не могу».
Письма Бениславской к Есенину — ценный историко- литературный материал. Они служат существенным дополнением к тому, что мы знаем о поэте — о его личности, о его идейно-художественных исканиях, о бурном и накаленном времени, в которое он жил. И облик самой Бениславской, ее честная, страстная, бескомпромиссная натура, — это тоже существенная примета той эпохи, никогда не забываемых нами первых лет Октябрьской революции.

ПРИМЕЧАНИЯ


1 «На литературном посту», 1926, № 4, стр. 11.
2 В. Наседкин. Последний год Есенина (Из воспоминаний). М. 1927, стр. 31.
3 См.: А. Назарова. Воспоминания. ЦГАЛИ.
4 Сергей Есенин. Собр. соч. в пяти томах, т. 5. М., 1968,
стр. 85-86. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте.
5 «Правда», 1924, 31 августа.
6 «Новый зритель», 1924, № 35, стр. 16.
7 Ценные свидетельства о Г. Бениславской содержатся в книге Ильи Шнейдера «Встречи с Есениным. Воспоминания» (М., 1965), в воспоминаниях А. Миклашевской, Я. Козловской, И. Чхеидзе («Литературная Грузия», 1969, № 5-6).
8 «Литературная Грузия», 1969, № 5-6, стр. 187. М. Ю. Козловский, отец Я. М. Козловской, после Октябрьской революции был председателем Чрезвычайной следственной комиссии в Петрограде.
9 «Литературная Грузия», 1969, № 5-6, стр. 187.
10 Воспоминания Я. М. Козловской хранятся в личном архиве Г. Бебутова (Тбилиси), любезно предоставившего автору настоящей статьи этот материал.
11 «Литературная Грузия», 1969, № 5-6, стр. 187.
12 Илья Шнейдер. Встречи с Есениным. Воспоминания. М., 1965, стр. 79.
13 Там же, стр. 80.
14 Там же, стр. 80.
15 «Воспоминания о Сергее Есенине», М., 1965, стр. 65-68.
16 С. Виноградская. Как жил Сергей Есенин. М., 1926, стр. 27.
17 «Воспоминания о Сергее Есенине», стр. 443.
18 Грузинов Иван Васильевич — поэт-имажинист, критик, близкий знакомый Есенина, автор книги «Есенин разговаривает о литературе и искусстве».
19 «Двуногие» (1924) — пьеса А. Мариенгофа, написанная в условном стиле (её герои — странствующий философ и его подруга, ведущие борьбу против стального магната).
20 Анна Абрамовна Берзинь (1897-1961) — писательница, издательский работник, принимавшая участие в издании сборников Есенина.
21 Клычков (псевдоним Лешенкова Сергея Антоновича, 1889-1940). Вероятно, имеется в виду его роман «Сахарный немец», вышедший отдельной книгой в 1925 году.
22 Приблудный (псевдоним Овчаренко Ивана Петровича, 1905-1937) — поэт.
23 Вардин (псевдоним Мгеладзе Иллариона Виссарионовича, 1890-1943) — литературный критик, издательский работник.
24 Ионов (псевдоним Бернштейна Ильи Ионовича, 1887-1942) — в прошлом политкаторжанин,
25 «Черный принц» (1923) — поэма Н. Асеева. Очевидно, Г. Бениславская указывает на ритмическую зависимость стихотворения Есенина «О 36» от «Черного принца». Действительно, Есенин как бы копирует ритмику «Черного принца»:
АСЕЕВ                                     ЕСЕНИН

Слишком угрюмо                    Добро, у кого
Выл                                        Закал,
вал...                                      Кто знает сибирский
Буйный у трюма                     Шквал.
Был                                       Но если ты слаб
бал...                                     И лег,
Море на клочья                    То, тайно пробравшись
Рвал                                      В лог,
шквал...                                Тебя отпоет
Как удержать                       Шакал.
фал?

26
Сестры Есенина — Шура и Катя.
27 Коган Петр Семенович (1872—1932) — литературовед, интересовавшийся творчеством Есенина.
28 Сакулин Павел Никитич (1868—1930)—литературовед, еще до революции писавший о Есенине.
29 Якулов Георгий Богданович (1884-1928) — художник, близкий знакомый Есенина.
30 Берлин Павел Абрамович — издательский работник.
31 Майский Иван Михайлович (р. 1884) — публицист, журналист, в то время редактор журнала «Звезда».
32 Чагин Петр Иванович — партийный работник, журналист, редактор газеты «Бакинский рабочий». П. И. Чагин охотно печатал Есенина, оказывал благотворное влияние на него.
33 «Город и деревня», 1926, № 1, стр. 64.
34 «Русский голос», Нью-Йорк, 1925, 12 сентября.
35 «Наши дни», М., 1925, стр. 307.
36 «Звезда», 1958, № 2, стр. 173.
37 Вольф Эрлих. Право на песнь. Л., 1930, стр. 12.
38 Аргументацию в пользу этого впервые привел Г. Бебутов в заметке «Кто же прототип «дальней северянки»?» («Литературная Грузия», 1968, № 10, стр. 90-91).
39 Сахаров Александр Михайлович (1894—1952) — издательский работник, с которым Есенин одно время был близок.
40 В августе 1922 года в Константинове во время большого пожара сгорел дом Есениных. К концу 1924 года был построен новый дом.
41 Татьяна Федоровна Есенина (1875-1955) — мать поэта.
42 Маргарита Исааковна Лившиц (р. 1903) — знакомая Есенина.
43 Ср. у Есенина: «Коль нет цветов среди зимы, То и жалеть о них не надо».



НАУМОВ Е. О спорном и бесспорном.
Л.: «Советский писатель», Ленинградское отделение, 1973.

Добавить комментарий

Комментарии проходят предварительную модерацию и появляются на сайте не моментально, а некоторое время спустя. Поэтому не отправляйте, пожалуйста, комментарии несколько раз подряд.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.


Защитный код
Обновить

Новые материалы

Яндекс цитирования
Rambler's Top100 Яндекс.Метрика