ЭРЛИХ Вольф. Право на песнь

30.11.2005 00:00  |   | 

Рейтинг:   / 5

Вольф Эрлих

ПРАВО НА ПЕСНЬ

КОГДА МНЕ БЫЛО ВОСЕМЬ ЛЕТ

Помню, приснилось мне как-то, что утром, умываясь, я нашел на окне маленькую бумажную коробочку с оловянными солдатиками. Солдатики были одеты в форму морской пехоты, и среди них был один офицер в коротком черном пальто и со шпагой в руке. Проснувшись, я прежде всего пошел обследовать подоконник. Коробочки на нем, конечно, не было (я знал, что ее не будет), но все-таки мне было странно не найти ее там. Сон был слишком явственным. Мне казалось, что я еще ощущаю теплую тяжесть олова в своей руке. Я ждал этого сна и в следующую ночь, но он не пришел. Тогда я прилип к матери, и к концу недели мне удалось выклянчить у нее вместо обещанного посещения цирка стоимость циркового билета — сорок копеек. Заложив деньги в варежку, я отправился пешком, через Волгу, в Симбирск (была зима, а жили мы в селе, на другой стороне Волги). Нашел я то, что мне было нужно, в игрушечном магазине Бобикова, в Гостином Дворе. Это была маленькая бумажная коробочка с оловянными солдатиками. Солдаты были одеты в форму морской пехоты, и среди них действительно был офицер в коротком черном пальто и со шпагой в руке. Жили они у меня довольно долго. Но теперь, когда мне уже двадцать шесть лет, я вряд ли, положа руку на сердце, сумею сказать, которые из этих оловянных солдатиков были реальнее: те, что я видел во сне, или купленные мною в игрушечном магазине. Таково время. Вот почему в этой книге я ограничился изложением особо грубых и достоверных фактов, известных мне. И вот почему, написав эту книгу, я все-таки боюсь, что я не сумел не солгать. Ибо кто мне скажет, где кончается Есенин, умерший в 1925 году, и где начинается тот, которого я видел во сне?

ГАГАРИНСКАЯ, 1, КВ. 12

Маленькая грязная улица, идущая от Невы.
На ней — рынок, булочная, парикмахерская и две пивных.
Ларька с папиросами нет. Старая женщина, с бородавкой на губе, торгует ими на крыльце дома.
В угловом, выходящем на Неву доме (второй двор, направо) — квартира с большим коридором, огромной, как тронный зал, уборной, кабинетом, заваленным книгами снизу доверху, и длинной, разгороженной дубовой аркой столовой.
Квартира принадлежит Александру Михайловичу Сахарову.
В ней живут — жена Сахарова, брат его, дети и всегда кто-нибудь чужой. Приезжает иногда и сам Сахаров.
Приезжая, он обязательно проводит некоторое время в конце коридора, над огромными кипами книг, сваленных в кучу, и пытается решить их судьбу. Это — нераспроданные тиражи издательства «Эльзевир» — его детище. Здесь обрели покой: «Композиция лирических стихотворений» Жирмунского и бракованные экземпляры есенинского «Пугачева».
Февраль месяц. Тысяча девятьсот двадцать четвертый год.
Стоит отвратительная, теплая, освещенная веками чахотки и насморка, зима.

ВОЛХВЫ

По Гагаринской бредут трое молодых людей. На них поношенные осенние пальто и гостинодворские кепки. Это — имажинисты. И не просто имажинисты, а члены Воинствующего Ордена Имажинистов. Огромная разница! Они — левее и лучше.
Среди них есть даже один аврорец. Настоящий матрос, с настоящими шрамами и настоящими воспоминаниями о взятии дворца.
В обычное время их объединяет: искренняя страсть к поэзии, вера в то, что существо поэзии — образ, и (дело прошлое) легкая склонность к хулиганству.
Но в данный момент крепче крепкого их приковала друг к другу застенчивость.
Она смела начисто различие их характеров и даже различие причин, которые гонят их теперь по одной дороге.
Они идут, крепко держа друг друга под руки и стараясь прийти как можно позже.
Ворота. Лестница. Дверь.
— Черт! Приехал или нет? Как ты думаешь?
— А кто его знает? Может и нет. Свои!
Они медленно идут через кухню в коридор, к вешалке.
На столике возле вешалки — шляпа. Можно зажечь свет. Шляпа — незнакомая. От нее за версту разит Европой. Переверни: клеймо — «Paris».

ЗНАКОМСТВО

Можно перейти на первое лицо.
Мы долго топчемся в коридоре, приглаживаем волосы, пиджаки и, наконец, робко, гуськом вползаем в столовую.
У окна стоит стройный, широкоплечий человек с хорошо подстриженным белокурым затылком.
Услышав шаги, он медленно поворачивается к нам.
Тягостное молчание.
Через минуту краска начинает заливать его лицо.
Он жмет нам руки и говорит:
— Есенин... Вот что... Пойдемте в пивную... там — легче.
Мы выходим смелее, чем вошли. Бог оказался застенчивее нас.
К вечеру мы — на ты.

РАЙ

Семейный обед у Сахаровых: Сахаров (только что приехал из Москвы), жена Сахарова, Есенин и двое сахаровских ребят.
Младший — тихоня с ангельскими волосиками — Алька. Мечтательно смотрит на всех и изо всей силы колотит ложкой по супу.
Нянька нравоучительно:
— Смотри, Алик! Будешь баловаться, боженька в рай не возьмет.
— А сто такое лай? — осведомляется Алька.
— А это такое место! — объясняет нянька.— Там все есть: груши, яблоки, апельсины...

ПОЛИГЛОТ

— Сергей! Перестань хвастаться! «Гуд бай» — это значит «до свиданья», а вовсе не «с добрым утром»! Все, что ты знаешь по-английски, знаю и я, а в придачу еще — ол райт и мейк моней!
— Мейк моней — это по-американски! — вешая полотенце, поправляет Есенин.
Одеваемся и выходим к чаю.
В столовой рассказывает Сахаров:
— Иду я по Тверской. Смотрю — иностранец какой-то остановился и кричит. Слов не разобрать. Толпу собирает. Подошел ближе. Елки-палки! — Сергей.
— Ага! — кивает головой Алька.— Это как у нас, в компоте!
— Меня,— кричит,— весь мир знает! Меня на французский язык перевели! Хотите, прочту? — Да вдруг как завопит на всю улицу: — Повар, повар пейзан! — Что? Неправда?
За смехом не слышно, что он говорит дальше. Хохочут все. Когда смех наконец смолкает, слышен Есенин. Он машет рукой и говорит:
— И ты, Саша, против меня? Ну что ж, бейте!

ДРУЗЬЯ

Вечером, в той же столовой:
— Люблю я Сашку! И он меня любит! Знаешь как? А вот! Любит он жену и детей? Любит! Больше жены и детей любит он только одну вещь: граммофон. А меня — больше граммофона. Ты не смейся, как лошадь, а слушай! Я всерьез говорю. Сашка продал свой граммофон, чтобы издать моего «Пугачева». Понял? Этого я ему вовек не забуду!

И через полчаса:
— Кроме Сашки, у меня только один друг и есть в этом мире: Галя. Не знаешь? Вот будем в Москве, узнаешь! Замеча-ательный друг!

РЯЗАНЬ

Вечер.
Есенин лежа правит корректуру «Москвы кабацкой».
— Интересно!
— Свои же стихи понравились?
— Да нет, не то! Корректор, дьявол, второй раз в «рязанях» заглавную букву ставит! Что ж он думает, я не знаю, как Рязань пишется?
— Это еще пустяки, милый! Вот когда он пойдет за тебя гонорар получать...
— Ну, уж это нет! Три к носу, не угодно ли? Пальцы левой руки складываются в комбинацию. Кончив корректуру, он швыряет ее на стол и встает с дивана.
— Знаешь, почему я — поэт, а Маяковский так себе — непонятная профессия? У меня родина есть! У меня — Рязань! Я вышел оттуда и, какой ни на есть, а приду туда же! А у него — шиш! Вот он и бродит без дорог, и ткнуться ему некуда. Ты меня извини, но я постарше тебя. Хочешь добрый совет получить? Ищи родину! Найдешь — пан! Не найдешь — все псу под хвост пойдет! Нет поэта без родины!

СТИХИ

— Хорошие стихи Володя читал нынче. А? Тебе — как? Понравились? Очень хорошие стихи! Видал, как он слово в слово вгоняет? Молодец!
Есенин не идет, а скорей перебрасывает себя в другой конец комнаты, к камину. Кинув папиросу в камин, продолжает, глядя на идущую от нее струйку дыма:
— Очень хорошие стихи... Одно забывает! Да не он один! Все они думают так: вот — рифма, вот — размер, вот — образ, и дело в шляпе. Мастер. Черта лысого — мастер! Этому и кобылу научить можно! Помнишь «Пугачева»? Рифмы какие, а? Все в нитку! Как лакированные туфли блестят! Этим меня не удивишь. А ты сумей улыбнуться в стихе, шляпу снять, сесть — вот тогда ты мастер!..
— Они говорят — я от Блока иду, от Клюева. Дурачье! У меня ирония есть. Знаешь, кто мой учитель? Если по совести... Гейне — мой учитель! Вот кто!

• < Назад
• Вперёд >