Поиск по сайту
Наша кнопка
Счетчик посещений
62040404
Сегодня
Вчера
На этой неделе
На прошлой неделе
В этом месяце
В прошлом месяце
40935
216096
734229
58064874
3039510
1054716
Сегодня: Апр 26, 2024
Уважаемые друзья!
На Change.org создана петиция президенту РФ В.В. Путину
об открытии архивной информации о гибели С. Есенина
Призываем всех принять участие в этой акции и поставить свою подпись
ПЕТИЦИЯ
МИЛОНОВА Н. Воспоминания (О Иване Приблудном)
21.06.2010 11:58
|
|
/ 2
Страница 17 из 20
17
Братья мои были школьники, и к 1 сентября мы все возвратились в Москву.
В Москве меня ждала крупная неприятность. В первый же день мне на работе сообщили, что я уволена «по сокращению штатов». Когда я спросила о причине, мне ответили: «Причина — твой муж». Иван не воспринял это как угрозу себе. «Дураки, паникеры…— честил он руководство «Комсомольской Правды», — ты же видишь, что меня все больше и больше печатают». Действительно он стал уже постоянным сотрудником в детских передачах на радио, в ноябре журнал «Октябрь» напечатал два его стихотворения под общим названием «Обновление». Но в том же ноябре, а именно, 6 ноября, под праздники Ивана задержали на улице и продержали в милиции три дня. «Недоразумение», — пояснял он, — я выпил только кружку пива, а им показалось, что я пьян. А на праздники им было не до меня». Я смотрела на это не так оптимистически; я считала, что его задержали специально на праздничные дни.
Но и мне не приходило в голову, что начался последний период жизни Ивана на воле.
По-прежнему он был неразлучен с Женей Пермяком и Борей Филипповым. По-прежнему, иногда у Пермяка собиралась пишущая братия. Однажды одного из присутствовавших, некоего Кибальчича, арестовали. Я об этом человеке знала только то, что он цыган. Всех, кто присутствовал в тот вечер в доме Пермяка, вызывали на допрос. Всех, кроме Ивана. А Пермяк был даже на очной ставке с Кибальчичем. Тот вел себя очень агрессивно и не столько оправдывался, сколько поносил Ивана и обвинял его во всех грехах, о чем Пермяк и рассказал. Ивана и это не проняло. «Меня даже не вызывали», — радовался он. Очень плохо, — находила я. Ему не доверяют.
Времена были такие, что никто никому не доверял. Государство гражданам, а граждане друг другу. Тот же Пермяк сообщил мне, что поэт Клычков отказался придти к нему оттого, что не доверял Ивану, считая его секретным сотрудником.
Мое увольнение пришлось в семье кстати. Наша няня уехала на три месяца к умирающей сестре, и мне пришлось взять на себя хозяйство. Ивана я видела чаще, теперь не только вечерами, но и днем. Он меня заботил. Вроде он теперь и работал более систематически, и не пропадал в ресторанах, но ему было уже необходимо ежедневно, хотя бы немного, но выпить. Если этого не было, он впадал в угнетенное состояние, былая жизнерадостность его покидала. На людях он еще оживал, а дома, с глазу на глаз, просто тосковал. У меня тоже было сложное положение. Я жила с ребенком на содержании отца, у которого, кроме меня, было еще четверо иждивенцев, да и Ивана приходилось кормить. Иногда, когда Иван приходил, мама не могла сдержать своего раздражения, которое проявляла, конечно, только мне. А я, подчас, вымещала это на Иване.
В том году мой отец, Петр Михайлович Зиновьев, возглавил кафедру психиатрии в Бакинском медицинском институте. Мама работала в Москве и с ним поехать не могла, да и мои братья учились в московских школах. А так как я осталась без работы, то семейный совет решил, что с отцом поедем я и мой сынишка. С Иваном не считались, а я, в моем зависимом положении, не могла спорить. 30 января 1937 года мы тронулись в путь.
Обычно Иван бурно протестовал против всякого рода домашних поручений, которые ему пытались иногда навязать. Ничем, связанным с бытом, он заниматься не хотел. Когда летом семья, а с ней и наш сын, отправлялись на юг в Евпаторию, все хлопоты лежали на мне: я и железнодорожные билеты доставала, и транспорт для вещей нанимала, и вещи в багаж сдавала. Даже вещи увязывать Иван отказывался. Я никогда не могла понять — почему? Теперь мне кажется, что он просто стеснялся того, что, может быть, не сумеет справиться с порученным. Он ведь никогда не жил по настоящему в семье.
На этот раз он меня удивил. По собственному почину тащил наши тяжелые чемоданы, сам пошел в багажное отделение, все оформил и принес квитанции. Проводы наши были шумными, провожала вся семья. В купе шла веселая предотъездная суматоха, передавались последние поручения, советы, пожелания. Иван сидел у окна и держал на коленях своего сына. Вид у него был грустный и подавленный. Крепко прижимая к себе мальчика, он изредка наклонялся и целовал его в затылочек. Таким я видела Ивана в первый раз. Ни я, ни он тогда не знали, что мы больше не встретимся.
Конечно, я не верю ни в какие предчувствия. Но может быть оттого, что я видела как Иван в последнее время начал душевно ослабевать, мне порой становилось его жалко, хотя, казалось бы, образ жизни, который он вел, его не тяготил. Мне самой приходилось очень туго. Пока я работала, я была предельно переутомлена. В семье мне тоже не было хорошо и свободно. Всем тогда было трудно, со мной уже не возились, и все мои трудности считались мною заслуженными. Да так оно и было. Материально я себя с ребенком не оправдывала, а у Ивана никогда не оставалось свободных денег. Он иногда, по старой привычке, делал подарки; то костюмчик подарит, то пальтишко, то игрушки. Но деньгами редко, редко мне перепадала небольшая сумма. Один раз я пробрала его за это. Он молча, кротко все выслушал. Потом ушел. Когда я укладывала сына спать, он разжал ручонку и протянул мне смятые три рубля. «Это папочка дал, не сердись на него, прости, больше у него нет». И такая жалость пронзила мне сердце! Уединиться мне было негде — своей комнаты у меня не было — я ушла плакать в туалет.
Отношение его к ребенку. Грудного он просто побаивался. Когда стало уже безопасно брать дитя на руки, он иногда хватал его спящего за ручки и вытягивал его из кроватки, как котенка — ему хотелось позабавиться. Ни заботы, ни волнения по поводу здоровья ребенка не испытывал. В Астрахань его выслали, когда мальчику было 11 месяцев, он еще был зверюшкой. А когда Иван вернулся из Астрахани, сыну было уже четыре года. Сначала Иван признавался, что не замечает за собой никаких особых отцовских чувств. Ну, ребенок и ребенок — такой же, как все дети, которых он вообще любил, впрочем так же, как и собак. (Совсем недавно одна старая женщина, жившая тогда в одном доме с нами, вспоминала, как Иван собирал во дворе всю детвору, вел к разносчику, торговавшему леденцами, и всем покупал по сахарному петушку на палочке. К слову, она вспоминала это не в положительном смысле, а как доказательство того, что он был «чумовой»). Брал он иногда мальчика погулять, и это было источником больших волнений для меня. Он исчезал с ребенком на весь день, ходил с ним по гостям, например, к Кате Есениной-Наседкиной или к Утесову, или вел его в Парк культуры, приносил домой иногда на плече спящим, измазанного шоколадом. Потом мальчик рассказывал: «Папа купил мне бутерброд с икрой, потом конфету зефир, потом мы пили какао, потом ели бутерброд с колбасой, потом пирожное, потом пили газированную воду, потом у меня был «кашнит» (т.е. его вырвало). В этих походах покупал ребенку всё, что, видимо, недополучил в своем детстве: глиняные свистульки, мячики на резинке, крашеный ковыль и т.п. Очень волновался, чтобы сын не вырос трусом. Однажды мальчик в пятилетнем возрасте прокатился на буфере трамвая. Он подвергся серьезному наказанию. Разговор с отцом входил в программу наказания. Ну, когда Иван услышал о подвиге сына, он рассмеялся счастливым смехом, и только увидев мое «зверское» лицо, поправился: «на буфере не надо ездить, так как на нем невозможно купить проездной билет. А если пойдет контролер и у тебя не будет билета, то кондуктора посадят в тюрьму. Из жалости к кондуктору не надо ездить на буфере. Но — … бояться ничего не надо». За какой-то проступок я наказала сына; он обижался и мы выясняли отношения. В качестве примера я привела ему папу, которого его мама тоже наказывала. «У папы не было мамы, у него была мачеха!» Я слегка растерялась. «Ну что-ж, что мачеха, она же его любила». «Она не любила его, она его била», — возразил мне малыш. А я и не подозревала, что Иван ведет с ним задушевные разговоры.
Повторяю, я не верю в предчувствия, но тоскливый образ непривычно присмиревшего Ивана растревожил меня и я долго не могла успокоиться, пока дорожные заботы не отвлекли меня.
Писем в Баку от Ивана я не получала. Он вообще не любил писать письма и, по правде сказать, не умел их писать. Он не умел раскрываться в письмах, писать разговорным языком, а все старался как-нибудь политературней, да покрасивей, а получалось вычурно. И сам знал, что ему не удается. О нем я узнавала от мамы, он заходил к нам домой, читал мои письма и рассказывал о себе. Ему я сначала тоже писала, а потом обиделась и перестала.
Комментарии, не имеющие прямого отношения к теме статьи, содержащие оскорбительные слова, ненормативную лексику или малейший намек на разжигание социальной, религиозной или национальной розни, а также просто бессмысленные, ПУБЛИКОВАТЬСЯ НЕ БУДУТ.